Ивлин Во
Офицеры и джентльмены

– Эпторп, дружище, ты цел?

– Кто это? А, Краучбек. Не знаю. Пока не понял, старина.

От бушбокса осталась груда дымящихся деревяшек, медные скобы, порошок (он образовал розоватую взвесь в радиусе многих ярдов) и крупные осколки расписного фаянса.

– Что случилось?

– Сам не пойму, старина. Пришел, сел. Вдруг как громыхнет. Очнулся на четвереньках, в траве, вот на этом месте.

– Ты ранен? – снова спросил Гай.

– У меня шок, – отвечал Эпторп. – Кошмарно себя чувствую.

Гай внимательнее осмотрел место происшествия. Вспомнил последнюю бригадирову лекцию, и картина стала ему ясна.

Эпторп снял каску, надел фуражку, оправил форму, ощупал погоны и удостоверился, что звездочки не пострадали. Еще раз взглянул на останки бушбокса.

«Вот тебе и трах-бах, – подумал Гай. – Истинная скорбь придет позднее, на смену шоку».

Гай тщетно искал слова утешения.

– Двинем-ка лучше в столовую, дружище. Завтракать пора.

Они повернули к школе.

Эпторп шел неуверенно, оскальзывался на мокрой траве, смотрел в одну точку.

У дверей он остановился и бросил прощальный взгляд назад.

Эпитафия, сорвавшаяся с Эпторповых губ, отдавала мировою скорбью:

– Повержен. Сражен. Сокрушен.

4

Гай думал провести Страстную неделю в Даунсайде, но переменил решение – отправился в Мэтчет. Гостиница «Марина» была полнехонька, только теперь персонал не суетился. И управляющие, и прислуга, казалось, решили придерживаться простейшей политики – делать меньше, денег требовать больше. В холле вывесили доску объявлений. Если абстрагироваться от подобострастных «Уважаемые гости, администрация гостиницы имеет честь напомнить», или «Убедительно просим наших дорогих гостей», или «Приносим нижайшие извинения за доставленные неудобства», все объявления до странного походили на военные приказы, и каждое свидетельствовало об изъятии из прейскуранта очередного маленького блага.

– А сервис-то уж не тот, – заметил Тиккеридж, ныне подполковник.

– Несомненно, они стараются изо всех сил, – вступился мистер Краучбек.

– Еще и цены взвинтили.

– Наверно, их вынудила к тому общая дороговизна.

Мистер Краучбек привык во время Великого поста воздерживаться от табака и алкоголя, однако на его столе неизменно стоял декантер с портвейном, из коего каждый вечер причащались Тиккериджи.

Был Страстной четверг. Гай с отцом зябли на парадном крыльце; Феликс умчался в темноту. Мистер Краучбек произнес:

– Я так рад, что ты попал под начало к Тиккериджу. Приятнейший человек. Жена и дочка очень по нему скучают… Он сказал, что тебе, возможно, доверят роту.

– Вряд ли. Разве что заместителем командира сделают.

– Тиккеридж уверяет, что ты будешь командовать ротой. Он о тебе очень высокого мнения. Я так рад. Кстати, ты Джарвисов медальон носишь?

– Ношу.

– Я просто счастлив, что ты хорошо показал себя на службе. Только не подумай – я в этом и не сомневался. Кстати, завтра моя очередь дежурить у алтаря^[23]. Но ты, наверно, захочешь отоспаться?

– А когда ты будешь в церкви?

– Видишь ли, не много желающих дежурить в ранние часы, ну а мне-то все равно, так что я обещал с пяти до семи утра.

– Для меня многовато. Я загляну на полчасика.

– Загляни, Гай. В этом году боковой алтарь так славно убран, душа радуется.

Утро едва брезжило, когда Гай отворил дверь маленькой церкви; внутри же было впечатление, что стоит глухая ночь. Воздух сгущали запахи цветов и воска. Гай застал отца в одиночестве, на коленях пред импровизированным алтарем. Мистер Краучбек смотрел в одну точку – на свечу. Он обернулся; лицо его озарила улыбка. Затем продолжил молитву.

Гай тоже преклонил колени и стал молиться.

Вскоре вошел ризничий и поднял черные шторы на восточных окнах. Солнечный свет ударил в глаза – на миг отец и сын ослепли, а свечи и потир растворились в белых лучах.

* * *

А в это время в Лондоне – именно в это, ибо для особо секретной работы в известном департаменте и часы выбирались особо экзотические, – в это время разговор шел о Гае.

– Сэр, насчет саутсендского дела. Новые подробности выяснились.

– Что, опять валлийский профессор на летчиков покушается?

– Нет, сэр. Помните, мы перехватили донесение радиофицированного агента «Л-18»? Вот оно, я его принес: «Два офицера-алебардщика утверждают, что важный резидент Бокс тайно встречался в Саутсенде с крупным военачальником».

– Ерунда, я же сразу сказал. Насколько мне известно, никаких подозрительных Боксов в наших списках не значится, а в Саутсенде и округе нет крупных военачальников. Если, конечно, «Бокс» – это не кодовое название.

– Сэр, по вашему распоряжению мы провели расследование и выяснили, что фамилия одного члена парламента – Бокс-Бендер, а у него есть шурин по фамилии Краучбек, и этот шурин как раз алебардщик. Кстати, Бокс-Бендер – урожденный Бокс, его отец взял хвост «Бендер» в 1897 году.

– Ну и что? Разве не мог этот ваш Бокс-Бендер навестить шурина в полку? Родня, как-никак.

– Тайно навестить, сэр?

– Да почему тайно? Что, разве этот Бокс где-то уже засветился? Надеюсь, вам внушает подозрения не тот факт, что в фамилии его присутствует дефис?

– Пока ничего серьезного на Бокс-Бендера у нас нет, сэр, – отвечал младший офицер по фамилии Грейс-Граундлинг-Марчпоул. Каждый дефис в его фамилии свидетельствовал об удачном браке, заключенном в эпоху земельной собственности. – Правда, Бокс-Бендер дважды ездил в Зальцбург, якобы на музыкальный фестиваль. Зато Краучбек – персонаж совсем иного рода. До сентября 1939-го жил в Италии. Замечен в дружеских отношениях с фашистскими властями. Не завести ли на него отдельную папку, сэр?

– Пожалуй.

– Может, заодно и на Бокс-Бендера?

– Да. Не помешает.

И они, подобно ризничему, подняли черные шторы и впустили утренний свет.

Так Совершенно Секретный каталог обогатился еще двумя фамилиями. Позже этот Каталог переснимали на микропленку, размножали в копиях и рассылали для внесения в каталоги штабов контрразведки Свободного Мира. Судьба им была – до скончания времен пылиться в Особо секретных архивах Второй мировой.

5

Таинства, срок которому имел расплывчатое определение «когда бригада будет сформирована», Гай и едва ли не все его товарищи ждали более пяти месяцев. Мысль грела их; в то же время алебардщики трепетали грядущего.

В свое время Гай смотрел фильм о восстании 45-го года^[24]. В память ему врезалась картинка: принц Чарльз с горсткой союзников стоит на вересковом холме, все наряжены точно для Королевского шотландского бала, а вид – в точности как у бражников, отбившихся от основной компании, заплутавших в предместьях и тщетно ожидающих, когда за ними заедут на машине.

Судьбоносный момент настал, когда солнечные лучи коснулись горизонта за спинами страдальцев. Принц понурил голову, вложил в ножны старинный палаш и молвил с махровым милуокским выговором: «Полагаю, Макинтош, ждать больше нечего». (Макинтош с самого начала советовал отступить.)

И вдруг послышались вопли волынки. Вскоре воздействие их стало сравнимо с психической атакой. По мере нарастания звука изо всех щелей, сиречь долин, полезло пополнение. На ветру полоскались килты. И понеслось: «Узри великий Инверколд», «Да, Лохиель!», «Сильный духом Монтроз», «Лорд Кокпен», «Береты лорда Данди», «Кэмпбеллы идут – ура!» Какофония не стихала, пока, озаряемые алыми лучами, отряды и отрядили сбирались в одну могучую армию, непобедимую в глазах всякого, кто незнаком с историей; маршем проследовали они навстречу судьбе, и всякий, кто видел карту Хайлендс, предостерег бы их, ибо путь лежал прямиком в холодные воды Лох-Мойдарта.

Гай ожидал повторения истории; вышло, что он жестоко ошибся.

После пасхального отпуска они собрались в Пенкирке, долине, расположенной милях в двадцати от Эдинбурга, разделенной на небольшие фермы под началом приземистого викторианского замка. Здесь алебардщики встретились, и здесь они жили первые два дня. Ряды их пополнялись за счет неизвестных кадровых военных всех рангов, военврача, неконфессионального капеллана, а также вздорного ветерана с целым иконостасом на груди, командовавшего саперно-строительной частью. Однако рядовых до сих пор не было. Набор не производился, ибо их некуда было селить.

Имелось в виду, что лагерь построят саперы, но к указанной дате долина ничуть не видоизменилась. Саперы всю зиму провели в конюшнях замка. Некоторые душевно привязались к этому месту, особенно резервисты, которые завели в округе друзей и грелись у их каминов в рабочие часы, за гостеприимство же платили инструментами и провизией с ротных складов. Предполагалось усилить этих ветеранов отрядом антифашистов-виолончелистов и специализирующихся на абстракционизме галеристов Дунайского бассейна^[25].

– Будь у меня взвод фашистов, – заметил командир, – и недели бы не прошло, как мы бы жили в приличном лагере.

Однако командир не роптал, ибо с комфортом устроился в привокзальной гостинице в трех милях от предполагаемого лагеря. Он приобщился тайн платежной кассы и получал все возможные надбавки к жалованью. В зависимости от впечатления, какое произвел бы на него новый командующий, он был не прочь продолжить исполнение долга до самой осени.

Пять минут в обществе бригадира Ричи-Хука укрепили в командировом сознании мысль о необходимости скорейшей ретирады. Ветеранов отловили и обязали подгонять антифашистов. Строительные работы начались бодро; впрочем, в представлении Ричи-Хука то был шаг черепаший. Новый Раскин^[26], он в первое же утро отправил своих курсантов копать и носить. И все бы ничего, если бы накануне он же не распорядился привить им все вирусы, имевшиеся в походной лаборатории. С неутихающим энтузиазмом разжигал бригадир дух соревнования между алебардщиками и саперами. Виолончелисты отзывались со свойственным их профессии темпераментом, галеристы выказывали похвальную основательность, привитые алебардщики еле передвигали ноги.

Они рыли траншеи и таскали настилы для палаток (истинный бич носильщиков), они выгружали железные печки и цинковые водопроводные трубы, они страдали головокружением, шатались и даже теряли сознание. Адаптация к новым вирусам и завершение работ совпали минута в минуту.

В первые две ночи спали в замке на одеялах, а ели тоже на полу. Царил хаос, как при майоре Маккинни в Кут-эль-Имаре. На третий день каждый батальон получил необходимое количество офицерских жилых палаток, палатку-столовую, палатку-умывальню и полевую кухню. Замок был покинут. Начальник штаба добыл винный ящик. Интендант спроворил ужин. Подполковник Тиккеридж пил исправно и под конец порадовал собравшихся «Одноруким флейтистом». Второй батальон, таким образом, обрел пристанище – и обмыл обретение.

В тот вечер Гай, отяжелевший от выпитого и привитого, а также от усталости, долго спотыкался об оттяжки и колышки, пока нашел отведенную им с Эпторпом палатку.

Эпторп, бывалый солдат, ослушался приказа (впрочем, вскоре выяснилось, что так поступили все кадровые) и взял с собой львиную долю «личных вещей». С ужина по случаю завершения работ он ушел раньше Гая. Теперь Эпторп лежал на высокой походной койке, под балдахином белого муслина, подсвеченным изнутри патентованною масляной лампой, и сильно смахивал бы на крупногабаритного младенца, если б не курил трубку и не читал «Наставление по военно-судебному производству». Ложе окружали: столик, стул, ванна, умывальник (все раскладное); сундуки и чемоданы (все неподъемные), а также любопытная конструкция (с виду виселица) для военной формы. Потрясенный Гай застыл у входа. Из белоснежного, окутанного табачным дымом кокона донесся Эпторпов голос:

– Краучбек, дружище, надеюсь, я тебе достаточно места оставил?

– Вполне, – отвечал Гай.

У него были только резиновый матрац, фонарь «летучая мышь» да брезентовый умывальник на треноге.

– Тебе, должно быть, странно, что я сплю под балдахином.

– Ничуть: по-моему, соблюдать все меры предосторожности очень разумно.

– О нет, дружище: меры предосторожности тут ни при чем. Просто под балдахином лучше спится. Лично мне.

Гай разделся, одежду положил на чемодан, расстелил матрац, поверх него одеяло, лег, укрылся вторым одеялом – и уже через несколько минут продрог до костей. Стал шарить в чемодане, нащупал шерстяные носки и подшлемник, что связала для него одна леди из мэтчетской гостиницы. Поверх одеяла набросил еще и шинель.

– Что, замерз? – проявил участие Эпторп.

– Замерз.

– Вообще-то, нынче не холодно, – рассудил Эпторп. – Ты настоящих холодов еще не нюхал. Конечно, по сравнению с Саутсендом прохладственно…

– И даже очень.

– У меня есть согревающая растирка. Могу дать.

– Большое спасибо. Я уж как-нибудь без растирки.

– Зря отказываешься. С растиркой совсем другое дело.

Гай не ответил.

– Конечно, мы тут временно, – продолжал Эпторп. – Скоро все утрясется. Каждому ротному полагается отдельная палатка. Я бы на твоем месте присоседился к Леонарду. Он – один из лучших младших офицеров. Его жена родила на прошлой неделе. По-моему, прегадкая ситуация: приезжаешь домой, а вместо отдыха – няньки да пеленки. А Леонарду хоть бы что. Кажется, даже доволен. Странный человек.

– Я в курсе насчет ребенка. Леонард уже похвастался.

– Главное, чтобы тип, с которым делишь палатку, не имел привычки брать что приглянется.

– Ты прав.

– Ладно, буду спать. Если ночью пойдешь в сортир, смотри не оберни мне что-нибудь. Тут на полу ценные вещи – я пока не придумал, как их получше разместить.

И Эпторп положил трубку на столик и погасил свет. Вскоре, утомленный, разнеженный, что твоя Гера, одурманенная очередной Зевсовой байкой, он уже спал в своем белоснежном перистом коконе.

Гай погасил фонарь и долго не мог глаз сомкнуть. Он отчаянно мерз, страдал от боли в мышцах – и все же был далек от недовольства.

Гай размышлял о странной способности всякой армии к быстрому обустройству. Разори муравейник – и на несколько минут в муравьиной колонии воцарится хаос. Но скоро даст о себе знать инстинкт. Муравьи, вот только что ползавшие без цели, возьмутся за работу. Каждый вновь найдет свое место и станет исполнять назначенные природой функции. Солдаты действуют так же.

В последующие годы Гаю предстояло не раз наблюдать торжества инстинкта как в окопах, так и в местах вполне цивилизованных. Солдаты, против природы оторванные от жен и родных, приступали к строительству временных жилищ, красили, шпаклевали, обзаводились мебелью, разбивали клумбы с бордюрами из белой гальки и чуть ли не под пулеметным огнем вышивали чехлы для подушек-думочек.

Еще Гай размышлял об Эпторпе.

Во время строительства лагеря Эпторп чувствовал себя как рыба в воде.

Когда делали прививки, Эпторп тянул до последнего, а военврачу наговорил сорок бочек: и какими болезнями страдает в хронической форме, и какие прививки перенес, и какие от них были побочные эффекты, и какие предостережения выслушал от многочисленных медицинских светил относительно будущих прививок, и на что у него аллергия, и так далее и тому подобное. В итоге бедняга-военврач ограничился одной-единственной пустяковой прививкой, чисто для галочки.

Таким образом, Эпторп остался в ясном уме и сохранил бодрость тела и духа. Пока остальные алебардщики таскали тяжести, он консультировал командира саперов на предмет расположения полевой кухни с учетом розы ветров или придирчиво оценивал канатные растяжки.

Заодно Эпторп коротко сошелся с начальством. Теперь в штабе он был свой человек. Выяснилось, что он давно дружен с родственником начальника штаба бригады. Да, Эпторп не терял времени даром.

И все же, думал Гай, все же есть в Эпторпе что-то странное. О нет, он не мутный, Эпторп, не загадочный; он вроде бы лишен белых пятен, во всяком случае, постоянно их закрашивает; он колоритен, если не аляповат, точно злосчастный Красавчик принц Чарли. Нет, странность Эпторпа относится к разряду неопределимых. Достаточно посмотреть ему в глаза. Или нет – пожить бок о бок, проникнуться аурой. Эпторп определенно странный тип, заключил Гай.

Так, обуреваемый то сном, то мыслями, Гай проворочался до побудки.

6

На четвертый день строительство лагеря было завершено. Теперь по всей долине, от дороги до замка, пестрели офицерские палатки, походные кухни, склады, столовые и уборные. Многого не хватало, со многим напортачили, однако лагерь вполне подходил для заселения. Назавтра ожидали прибытия солдат. Вечером офицеры собрались в замке, временном штабе бригады, и выслушали речь бригадира.

– Джентльмены, – начал бригадир, – завтра вы увидите людей, которых поведете в бой.

О, то было настоящее заклинание, старинное, могущественное. Две фразы – «офицеры, которые будут вами командовать» и «солдаты, которых вы поведете в бой» – безоговорочно помещали молодых офицеров на предназначенное им место, то есть в самое сердце сражения. Для Гая фразы отзывались набатом чего-то прочитанного в отрочестве…

«… – Труслав, мой выбор пал на ваш отряд.

– Благодарю вас, сэр. Каковы наши шансы прорваться?

– Прорыв теоретически возможен, Труслав, иначе я бы не отправлял вас на задание. Если кто и справится, то только вы. И вот что я вам скажу, мой мальчик: я бы с восторгом променял свой чин и всю эту мишуру с мундира, лишь бы быть с вами. Однако мой долг – оставаться с полком. Удачи, мой мальчик. Она вам понадобится…»^[27]

Цитата приплыла из летнего воскресного вечера. Подготовишка Гай вместе с учениками еще трех классов сидел на полу в гостиной своего наставника. Большинство мальчиков грезили о каникулах с родителями, некоторые – Гай в их числе – завороженно слушали чтение.

Шла Первая мировая, рассказ же относился к более ранним страницам военной истории. Капитану Труславу предстояло сразиться с патанами. Для Гая Троянская война, «Азенкур»^[28] и Зулуленд были в те дни реальнее окопной слякоти, колючей проволоки и газовых атак – декораций, в которых пал Джарвис. Стало быть, для Труслава – патаны; для сэра Роджера Уэйбрукского – мусульмане; для Джарвиса – надутый, как индюк, персонаж карикатуры Бернарда Партриджа, в высоких сапогах и с орлом на кокарде. У Гая в двенадцать лет врагов было мало. Зато потом они множились чуть ли не в геометрической прогрессии.

Бригадир тем временем продолжал. Было первое апреля – ждали бригадирского подвоха или остро́ты, однако бригадир говорил совершенно серьезно, Гай же впервые слушал вполуха. Офицеры, почти все Гаю знакомые лишь по именам, более не казались ему военною семьей. За какие-нибудь неполные двое суток священным для Гая стал второй батальон; теперь он думал только о солдатах, что ожидались назавтра.

Офицеров распустили, и с этого момента бригадирова личность, прежде бывшая своеобразным мерилом, как-то смазалась. Бригадир жил в замке со своей свитой. Ездил то в Лондон, то в Эдинбург, то в Центр формирования – никто не знал, по каким делам и на какие сроки. Теперь бригадира воспринимали как стихию почти неодушевленную; о нем и говорили безличными предложениями: «Велено рыть траншеи», «Приказано оставлять в лагере не менее двух третей батальона за раз», «Вон опять макулатуру из штаба несут».

Так обезличился Ричи-Хук, герой и весельчак, харизматичный старый вояка.

Все разошлись по палаткам. В столовой было четыре печки, но второй батальон, собранный подполковником Тиккериджем для важного объявления, зябко поеживался в своих шинелях.

А подполковник Тиккеридж вслух зачитывал приказ о назначениях. Сначала штаб батальона – сам Тиккеридж, его заместитель и начальник штаба – все кадровые военные; затем помощник начальника штаба по общим вопросам и по разведывательной службе, химической службе, транспортной службе и бытовому обслуживанию, иными словами, мальчик на побегушках – Сарум-Смит. Командир штабной роты – Эпторп; его помощник – неизвестный Гаю молодой кадровый офицер.

Это последнее назначение вызвало интерес. Давно ходили слухи, что возможно продвижение одного-двух временных офицеров; впрочем, никто, кроме Эпторпа, не рассчитывал на столь ранней стадии командовать ротой, и даже Эпторпу не снилось, что его поставят над кадровым офицером, пусть и совсем желторотым.

Расклад явился полной неожиданностью и для кадровых офицеров – они мрачно переглянулись.

Командиром и заместителем командира первой роты были назначены кадровые офицеры, взводными – трое временных офицеров. Во второй роте назначения проводились по тому же принципу. В третьей роте помощником командира сделали Леонарда. Оставались Гай, двое временных офицеров и один кадровый, молодой и заносчивый, по фамилии Хейтер.

– Четвертая рота, – возгласил подполковник Тиккеридж. – Командир – майор Эрскин, его сейчас нет, прибудет на днях. Пока командование принимает его помощник Хейтер. Взводные – де Суза, Краучбек и Джервис.

То была горькая минута. Конечно, Гай не привык рассчитывать или хотя бы надеяться на успех. Выдвижение в старшие ученики (с позволением носить носовой платок в кармане сюртука, а еще ходить в гетрах) Гай воспринял как неожиданный и незаслуженный подарок судьбы, этакий аванс, который лучше бы не брать. Когда в колледже ему предложили стать секретарем зала будущих бакалавров, Гай решил, что это безобидная дружеская шутка. И так продолжалось всю жизнь. Исключения, редкие и незначительные, сваливались как снег на голову. Зато в Полку алебардщиков у Гая появилось ощущение, что дела его не быстро, но налаживаются. Ведь ходили же слухи, ведь были же намеки. Нет, Гай не рассчитывал на многое и многого не желал, но верил в повышение – и постепенно привык к мысли о том, что повышение только логически подтвердит его успехи и что все похвалы, походя получаемые им, не пустая дань его летам. Что ж, теперь все прояснилось. Гай не так плох, как Триммер, и даже чуть получше Сарум-Смита, назначенного на презренную должность; Гай не так плох, однако, что называется, недалеко ушел. Еле-еле выкарабкался; закончил без отличия. Как он раньше не сообразил, что Леонард – более подходящая кандидатура; это же было очевидно. Вдобавок Леонард – человек небогатый и недавно стал отцом; капитанское жалованье ему нужнее, чем Гаю. Гай не возмущался, не завидовал – неудачники со стажем такой привычки не имеют. Ему просто стало очень грустно – так же, как в «Клэридже», когда Вирджиния ушла, так же, как десятки раз до этого. Наверно, сэр Роджер, вмешиваясь в чужой конфликт, испытывал схожие чувства – и не догадывался, что однажды получит сомнительный титул «il Santo Inglese».

Подполковник Тиккеридж тем временем продолжал:

– Разумеется, назначения пробные. Все можно переиграть в зависимости от ваших успехов, джентльмены. Однако на сегодняшний день они представляются штабу оптимальным вариантом.

Собрание закончилось. Денщик стал разливать розовый джин.

– Поздравляю, Эпторп, – выдавил Гай.

– Спасибо, старина. Честно говоря, не думал, что мне дадут штабную роту. Она ведь вдвое больше обычной.

– Ты отлично справишься, дружище.

– Конечно, справлюсь. Пожалуй, придется дать нагрузку моему ПК.

– Чему-чему? Что такое ПК? Уж не новая ли модель бушбокса?

– Ни в коем случае. ПК – это помощник командира, меня то есть. А тебе, старина, не помешает выучить пару-тройку аббревиатурок. Начальство – оно расшифровывать не любит. В армии лаконичность нужна, вот что я тебе скажу, Краучбек. Кстати, жаль, что ты всего-навсего взводный. Я слышал, одного из наших собирались сделать ПК. Мне даже в голову не приходило, что речь не о тебе.

– Леонард больше подходит.

– Пожалуй. Им виднее. А все-таки жаль, что ты не ПК. Если тебе сейчас неудобно вещи перетаскивать из палатки, можешь переночевать со мной.

– Спасибо. Воспользуюсь предложением.

– Только чтобы завтра же утром ты съехал, старина. Нечего тянуть.

В столовой было так холодно, что ужинали, не снимая шинелей. Эпторп с Леонардом по традиции проставлялись.

Гай не один раз за вечер услышал от временных: «Сочувствую, дядя». Неудача как будто сделала его более simpatico.

– Вы – Краучбек, да? – спросил Хейтер. – Давайте выпьем. Пора познакомиться поближе. Думаю, мы с вами сработаемся, вот только пообвыкнем друг к другу. Я человек покладистый. А чем вы до войны занимались?

– Ничем.

– Понятно.

– Не знаете, каков майор Эрскин?

– Подавляет интеллектом. Чуть не все годы службы на особых операциях. Да вы с ним поладите – главное, делайте, что велено. Поначалу он будет вам, новичкам, поблажки давать.

– В котором часу прибудут солдаты?

– Наш бриг малость преувеличил. Завтра прибывают только опытные солдаты. А новобранцев ждать еще несколько дней.

Они чокнулись розовым джином и встретились подозрительными взглядами.

– Которые тут де Суза и Джервис? Надо бы и с ними парой слов перекинуться.

Гай поплелся в палатку. Эпторп уже сидел в своем коконе, бессонный, словно гигантский светляк.

– Вот что я хотел тебе сказать, Краучбек. Я не желаю больше ни слова, ни намека слышать о саутсендских событиях. Никогда. Понял? Или я буду вынужден перейти к действиям.

– К действиям какого рода?

– К решительными действиям, Краучбек.

Странный он все же, Эпторп, в очередной раз подумал Гай.