Ивлин Во
Офицеры и джентльмены

5

Предварительный приказ на марш между тем гласил: «Пункт назначения: школа-интернат Кут-эль-Имара, Саутсенд». Гаю вручили его в день прощальной гостевой вечеринки, без каких-либо пояснений. Гай пошел к майору Тиккериджу и получил следующий ответ:

– Кут-эль-Имара? Первый раз слышу. Не иначе, алебардщики новую базу открыли.

Начальник штаба сказал:

– Не наше дело. Вы поступаете в ведение Центра подготовки части и будете находиться в этом ведении до формирования бригады. Воображаю, какой там бардак.

– А из кадровых кто-нибудь едет?

– Размечтался, дядя.

Сказано это было в клубе-столовой, среди подобных Гаю новоиспеченных офицеров и многочисленных трофеев, за двести лет завоеванных алебардщиками. Место казалось обжитым; Гай гнал самую мысль о том, что нечто, находящееся в ведении полка, может быть небезупречным хоть на йоту. Он и теперь, в поезде, что мчался в промозглый мрак, сохранял ту же безмятежную уверенность. Колено ныло и не гнулось. Сидели плотно, места меж скамей, развернутых друг к другу, не хватало. После изрядных усилий Гаю удалось слегка изменить положение ноги. Младшие офицеры задремывали, просыпались, снова задремывали. На полках громоздились вещмешки, амуниция, саквояжи – затеняли человеческие лица. Редкие вспышки света от встречных поездов освещали только колени. Читать было нельзя. Время от времени кто-нибудь чиркал спичкой. Несколько раз начинался – и угасал – разговор об отпуске. По большей части ехали молча. Гая переполняли светлые воспоминания. Вполне утешенный, он не замечал ни холода, ни тумана. Словно любимую пластинку, он прокручивал в голове сегодняшний разговор. Призрак, долгие восемь лет преследовавший Гая, таившийся за каждым кустом, перебегавший дорогу, – призрак нынче был повержен. Гай взглянул ему в лицо при дневном свете – и обнаружил, что призрак – безобиден и вообще эфемерен. Он – не более чем эфир, думал Гай; он мне больше не помешает.

Последние сорок пять минут поездки прошли в полной тишине. Спали все, кроме Гая. Наконец поезд прибыл в Саутсенд, офицеры похватали вещмешки – и остались одни на платформе, в холоде и сырости. Еще долго после того как, растворенный расстоянием и мраком, перестал мигать тусклый фонарь, восточный ветер доносил хриплый паровозный присвист.

– Вы из Полка алебардщиков? – уточнил носильщик. – Вас ждали с поезда на шесть ноль восемь.

– А в приказе этот поезд значится.

– Почему тогда остальные ваши приехали час назад? Офицер транспортной службы только что ушел. Может, вы еще его поймаете. На стоянке. А, нет, не поймаете – вон он уезжает. Сказал, сегодня военных больше не ожидается.

– Вот черт.

– А вы что, первый день в армии?

И носильщик исчез в темноте.

– Ну и что нам делать?

– Надо позвонить.

– Кому?

Леонард в три прыжка нагнал носильщика.

– А с Кут-эль-Имарой по телефону можно связаться?

– Действует только военная линия. Аппарат в кабинете офицера транспортной службы. Там уже заперто.

– У вас телефонный справочник есть?

– Валялся где-то. Попытайте счастья. Сдается мне, телефон отключен.

Справочник обнаружился в полутемной каморке станционного смотрителя.

– Вот, интернат Кут-эль-Имара. Попробуем.

Через минуту в трубке раздался хриплый голос:

– Слушаю! Что? Кто? Говорите громче! Почему эта линия до сих пор не отключена? Здесь теперь подразделение вооруженных сил.

– Мы – офицеры-алебардщики. Нас на вокзале восемь человек. Ждем доставки на базу.

– Это вы должны были приехать час назад?

– Наверно, мы.

– Оставайтесь на линии, сэр. Я сейчас. Может, тут кто в курсе.

Прошло немало времени, прежде чем новый голос спросил:

– Вы откуда звоните?

– С Саутсендского вокзала.

– Какого черта вы не уехали на автобусе? Был же автобус.

– Мы только что с поезда.

– Значит, опоздали. Автобус ушел. Другого транспорта нет. Добирайтесь своим ходом.

– А далеко?

– Конечно, далеко. Поспешите, а то без ужина останетесь. У нас и так еды негусто.

Алебардщики поймали целых два такси, погрузились вместе со всеми пожитками и покатили. Темно было, хоть глаз коли. Ехали без малейшего понятия о направлении. Через двадцать минут, изрядно помятые, выстроились в пустом холле. Дощатый пол, еще влажный после уборки, нестерпимо вонял дезинфекционным раствором. Явился убеленный сединами и увешанный орденами алебардщик и пообещал позвать капитана Маккинни.

И позвал, видимо, прямо из столовой.

– Здравствуйте, джентльмены, – проговорил капитан Маккинни с набитым ртом. – В вашем приказе, верно, что-то напутали. Полагаю, вина не ваша. Сейчас повсюду бардак. Я в этом заведении главный. Причем меня сюда назначили не далее как нынче утром, в девять часов. Делайте выводы. Кстати, вы ужинали? Ну так поторопитесь, пока еще не все съедено.

– Где можно умыться?

– Там. Только мыла нет, и горячей воды тоже.

Так и не вымыв рук, алебардщики проследовали за капитаном Маккинни в столовую. Выявить все ее прелести им предстояло в недалеком будущем, пока же в глаза бросилась скудость обстановки. Два предлинных стола щеголяли эмалированными мисками и кружками, а также алюминиевыми вилками и ложками, какие алебардщики видели один раз, в солдатской столовой. На тарелках лежали порционный маргарин, нарезанный хлеб, успевший посинеть картофель в мундире и сероватый холодец, смутно помнившийся Гаю со школьных лет, что выпали на Первую мировую войну. При виде холодца аппетит исчез окончательно. На краю стола имелся спиртовой чайник. Из носика уже натекла целая лужа. Свекла единственная оживляла монохромный натюрморт.

– Сдается мне, мы угодили в самый что ни на есть Дотбойз-холл^[15], – заметил Триммер.

Впрочем, не интерьер и не ассортимент блюд привлекли основное Гаево внимание – нет, из-за стола, не переставая жевать, на вновь прибывших уставились с полдюжины прапорщиков. Видимо, это и были офицеры из центра подготовки, о которых алебардщикам столь много доводилось слышать.

За другим столом сидели также полдюжины знакомых офицеров из военного городка.

– Устраивайтесь пока вон там, – посоветовал капитан Маккинни, – вместе с приятелями, которые тоже не определились. Завтра утром все решим, все по полочкам разложим. – Маккинни возвысил голос, чтобы слышали все присутствующие в столовой: – Я пошел к себе на квартиру. Надеюсь, все необходимое у вас имеется. Если нет, что ж, придется потерпеть. Ваши комнаты на втором этаже. Кто с кем будет жить, сами разберетесь. Свет гасят в полночь. Подъем в семь. Построение в восемь пятнадцать. До отбоя, то есть до полуночи, можете выходить из казарм. Денщиков шесть человек, но они целый день мыли да скребли, так что буду вам очень признателен, если нынче вы их не побеспокоите. Ничего с вами не случится, если один раз сами свои вещи наверх отнесете. Бар пока не функционирует. Ближайшая пивная для офицеров, «Гранд», находится напротив, по дороге это с полмили. Пивная, которая к нам поближе, – только для рядовых. Засим прощаюсь. Спокойной ночи.

– Был я недавно на лекции под названием «Как управлять людьми», – начал Триммер. – Так вот, какую информацию я почерпнул? А почерпнул я следующую информацию: при размещении по квартирам существует три очереди – первая, вторая и третья. При том, что командир не относится ни к одной из них. Офицер-алебардщик не сядет есть, пока не убедится, что последний из его солдат уже ест. Офицер-алебардщик не ляжет спать, пока не убедится, что последний из его солдат обеспечен постелью. – Триммер взял вилку и в глубоком раздумье гнул, пока не сломалась. – Вы как хотите, а я иду в «Гранд». Может, обнаружу в тамошнем меню что-нибудь удобоваримое.

Триммер был первой ласточкой. Едва за ним закрылась дверь, из-за стола поднялись прапорщики. В души некоторых закрались сомнения, а не следует ли заговорить с новичками; впрочем, на тот момент новички уткнулись в тарелки, и вопрос решился сам собою.

– Компанейские ребята, – хмыкнул Сарум-Смит.

Трапеза много времени не заняла. Вскоре алебардщики-новички уже топтались в холле.

– Дядя, давай я понесу твой вещмешок, – сказал Леонард, и благодарный Гай похромал за ним вверх по лестнице.

На втором этаже выяснилось, что все двери заперты. Если верить стрелке, нарисованной на обоях мелом, офицерские комнаты располагались за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен». Уже не посторонние, алебардщики обнаружили блеклый линолеум, лампочки без абажуров и два ряда открытых дверей. Особо шустрые ничего не выиграли – комнаты были совершенно одинаковые, каждая с шестью голыми койками и кипой соломенных матрацев и одеял.

– Устроимся подальше от Триммера с Сарум-Смитом, – предложил Леонард. – Может, здесь? Давай, дядя, выбирай себе кровать.

– Вон та, угловая, – выбрал Гай. На койку плюхнулся вещмешок.

– Сейчас остальные набегут, – предположил Леонард. – Не сдавай позиций, дядя.

В комнату то и дело заглядывали прапорщики:

– Эй, дядя, койки свободны?

– Только три. Я занял место для Эпторпа.

– Черт, а нас четверо. Идем дальше, ребята.

Через секунду из-за соседней двери послышались голоса:

– Вещи не убегут – после разберемся. А то до отбоя выпить не успеем.

Вернулся навьюченный Леонард.

– Я тут подумал, надо для Эпторпа койку придержать.

– Правильно. Где это видано, чтобы двое дядюшек раздельно жили. Э, да тут уютненько. Жаль, не знаю, сколько буду этим уютом наслаждаться. Дэйзи приедет, как только я сниму квартиру. Я слышал, женатых на ночь домой отпускают.

В комнату ворвались трое, со смехом застолбили свободные койки вещмешками.

– Леонард, в паб идешь?

– Дядя, ты как – расположен?

– Я лучше тут посижу. Идите, развлекайтесь.

– Скучать не будешь?

– А то мы такси возьмем.

– Не стоит.

– Тогда счастливо оставаться.

И вот Гай остался один на новом месте. Начал обустраиваться. Ни шкафа, ни стенных полок в комнате не было. Гай повесил шинель на крючок, а расческу, туалетные принадлежности и книги пристроил на подоконнике. Достал постельное белье, застелил койку, свернул одеяло в рулон и запихнул в наволочку – подушек здесь, видимо, не полагалось. Саквояж оставил неразобранным, взял трость и похромал по пустому зданию.

Вне всякого сомнения, комнаты служили дортуарами. Каждая носила название битвы Первой мировой. На комнате, где предстояло жить Гаю, красовалось «Пашендаль». Гай миновал «Лус», «Ипер» (именно в такой орфографической интерпретации) и «Анзак». Обнаружилась еще одна комната, совсем крохотная и без патриотического названия, об одной койке и с комодом. Вероятно, здесь жил учитель. Комната показалась Гаю роскошной. Он сразу повеселел. «Пускай дураки в тесноте ютятся да вещи на подоконник складывают, – подумал Гай. – А бывалый солдат всегда со знанием дела проведет рекогносцировку и сориентируется на местности». Гай вернулся в «Пашендаль», взял вещмешок и поволок по линолеумному коридору. А потом вспомнил, как Леонард втащил этот самый вещмешок на второй этаж, как предложил ему первому выбрать койку. До Гая дошло: перебраться – значит променять расположение товарищей на сомнительный комфорт, снова противопоставить себя коллективу, что неоднократно происходило в военном городке, побрезговать суровой армейской дружбой. Гай закрыл дверь учительской спальни и побрел обратно в «Пашендаль».

И продолжил обход. Здание освободили, вероятно, еще на летних каникулах. На втором этаже была комната гигиены – рядами стояли ванны, разделенные только перегородками, без дверей. На первом этаже отыскалась раздевалка со множеством настенных крючков и умывальников и с одним душем. Доска объявлений шелестела списком крикетной команды. Несколько комнат оказались заперты – вероятно, в них квартировал директор. Имелась и учительская – дубовый книжный шкаф, ныне пустой, сигаретные оспины на каминной полке, треснутая мусорная корзина. На двери, ведшей в кухню и подсобки, мелом значилось: «Рядовой и сержантский состав»; за дверью играло радио. В холле тоже был камин; к нему прислонили столешницу, разделенную пополам меловой чертой; справа значилось: «Приказы-инструкции», слева – «Текущие распоряжения». «Приказы-инструкции» включали типографские правила затемнения и защиты от газовой атаки, а также отпечатанные на машинке алфавитный список и распорядок дня. Из последнего Гай почерпнул, что подъем в семь ноль-ноль, завтрак в семь тридцать, построение и занятия в восемь тридцать, обед в час дня, построение и занятия в два пятнадцать, чай в пять, ужин в семь тридцать, а при наличии отсутствия особых указаний офицеры свободны с пяти вечера. Текущих распоряжений не обнаружилось. Зато напротив камина висел холст в сложносочиненной позолоченной раме, невероятно громоздкий, вообще непонятно как прошедший в двери, бог знает где – и зачем – добытый. На холсте был запечатлен морской пейзаж, донельзя унылый – горизонт оживлялся полудюжиной рыбацких шлюпок, передний план – росчерком автора, размашистым и неразборчивым. Гай прислонился к старорежимной железной батарее и, к своему удивлению, обнаружил, что она греет. Правда, батарея работала исключительно на себя – уже на расстоянии ярда тепла не ощущалось совершенно. Гай представил добрую сотню малышей в тесных брючках, с аденоидами и цыпками, ежедневно устраивающих возле батареи потасовку; а может, право сидеть на теплом имели только старшеклассники да члены крикетной команды. Отсутствие людей играло на обобщение; в данной конкретной школе Гай видел квинтэссенцию учебных заведений соответствующей руки, вычитанных из многочисленных реалистических романов. Итак, дано: школа для мальчиков. Ни о прогрессивных методах преподавания, ни о материальном благополучии речи не идет. Среди учителей текучка – прибывают с намерением перековать систему, уезжают с проклятиями; половина учеников принята за сниженную плату, причем сниженную тайно; ни один не тянет на стипендию, не имеет перспектив поступить в приличную частную школу, не ездит на День выпуска и никому не рассказывает о школьных годах, ибо воспоминания заставляют содрогаться от стыда. Уроки истории обставлены со всем патриотическим пафосом, стимулирующим молодых учителей к упражнениям в остроумии. И последний штрих – отсутствие школьного гимна. Всем этим буквально пахло в стенах Кут-эль-Имары; Гай сам себе казался ищейкою, взявшей отвратительный след.

Ладно, думал он, я знал, на что иду. Кто хочет удобств, пусть в тылу отсиживается. В конце концов, теплого приема не обещали. В казарме он очнулся от затяжной спячки, воспрянул, ожил; но долго так продолжаться не могло. Не для того Гай рвался в армию, чтобы переодеваться по три раза на день да джин пить. Война как-никак.

И настроение у него снова упало. Возможно, этот дом, мерзкий, как лузга, и есть новый мир в миниатюре, мир, на поединок с которым вызвался Гай. Нечто презренное и жалкое, некая пародия на цивилизацию уступила место новому миру; новый мир принесен в эти стены товарищами Гая по оружию, новый мир укрепляет позиции повсюду, сгущается вокруг Гая, отмечает свои границы колючей проволокой и воняет карболкой.

Колено никогда еще так сильно не ныло. Гай доковылял до «Пашендаля», разделся, повесил одежду на спинку кровати и лег, не выключив электричества; голая лампочка светила прямо в глаза. Вскоре Гай заснул – и почти сразу был разбужен бурным возвращением алебардщиков.

6

Офицеры из центра подготовки оказались вполне адекватными. Вновь прибывшим алебардщикам абсолютно не с чего было задирать нос. С толку сбивало другое – группа из центра подготовки являла собой точную копию Гаевой группы. Имелась там своя паршивая овца, только звали ее не Триммер, а Хэмп. Имелся свой Сарум-Смит – вечно недовольный Коленсо. Имелись даже дядюшки, и тоже двое – добродушный полноватый учитель Блейк по кличке Пузан и владелец малайских каучуковых плантаций Родерик. Словно алебардщики из военного городка шли себе маршем, повернули за угол – и оказались перед зеркалом. Вражды между ними и центром подготовки не было, но не было и дружбы. Они, как и в первый день, ели за разными столами и не смешивались в комнатах. Гаю казалось, что число младших офицеров в Кут-эль-Имаре просто удвоилось. Скоплением такого количества молодых военных одного звания подрывалась иерархическая структура армейской жизни; каждый офицер терял при дублировании, умалялся, становился карикатурным. Кадровые офицеры, ответственные за обучение, жили на квартирах, появлялись с разной степенью пунктуальности, во время занятий фланировали из класса в класс и исчезали строго по звонку. Нередко при приближении кадрового сержант-инструктор командовал: «Подтянись! Офицер идет!», забывая о званиях в своей группе. Денщики и сержанты-инструкторы подчинялись интенданту. Прапорщики за них не отвечали и власти над ними не имели.

Бытовые условия стали чуть терпимее. Появилась элементарная мебель, был сформирован клубный комитет в составе коменданта, Гая и Пузана Блейка; питание улучшилось, открылся бар. Предложение взять напрокат радиоприемник подверглось горячим дебатам – и не прошло благодаря альянсу пожилых с бережливыми. С полкового склада выдали мишень для игры в дартс и стол для пинг-понга. Впрочем, эти широкие жесты ничуть не способствовали удержанию офицеров в стенах Кут-эль-Имары. Саутсенд располагал дансингом, кинотеатром и несколькими гостиницами; вдобавок и офицерское благосостояние выросло. Из отпуска каждого офицера ждало уведомление о возможности получить задолженные деньги, заодно с целым рядом надбавок, на которые вообще никто не рассчитывал. С Гаем расплатились все должники, за исключением Сарум-Смита.

– Кстати, дядя, если тебе та пятерка не к спеху, я попозже отдам, ладно?

Слово «дядя», казалось Гаю, стали произносить с новым оттенком. Прежде в «дяде» звучала сердечность, «почтение юноши к старцу»; теперь – почти нескрываемая ирония. В Саутсенде младшие офицеры пользовались большей свободой – могли подцепить девушку, пили в гостиных и кабинетах, где их встречали с распростертыми объятиями, считали, что с пяти до полуночи им сам черт не брат. В казарменном городке алебардщиков Гай был как бы недостающим звеном между младшими офицерами и старшим командным составом. Здесь он сам себя чувствовал старым занудой, вдобавок хромым, который и на занятиях не блещет, и в развлечениях участия не принимает. В представлении молодых Гай и так балансировал на грани гротеска. Теперь колено не гнулось – после ряда неуклюжих па Гай рухнул, запутавшись в трости. Смеха уже никто не сдерживал.

От строевой и физической подготовки Гая освободили. Вслед за общим строем, в одиночестве, ковылял он в спортивный зал, там ждал конца занятий и снова пристраивался в хвост. Алебардщикам выдали полевую форму, ее требовалось носить на занятия. Вечером желающие переодевались в парадную форму. Синие мундиры были не в ходу. На занятиях, как утренних, так и дневных, изучали исключительно легкое огнестрельное оружие. Учились по своду инструкций, разработанному с расчетом на самых бестолковых курсантов.

– Джентльмены, просто представьте, что играете в футбол. Наверняка многие из вас не отказались бы мяч погонять, а? Итак, вы – правый крайний нападающий. Ветер дует непосредственно в ворота противника. Представили? Вы подаете угловой. Представили? Как вы будете целиться – прямо в ворота? Ну, кто мне скажет? Вот вы, мистер Триммер, – вы будете целиться прямо в ворота?

– Да, сержант.

– Неужели? Кто думает по-другому?

– Нет, не прямо в ворота.

– Не прямо.

– Нет.

– Очень интересно. Так куда же все-таки вы будете целиться?

– Я дам пас.

– Ответ не принимается. Представьте, что хотите лично забить гол. Так прямо в ворота вы будете целиться или не прямо?

– Да.

– Нет.

– Не прямо, сержант.

– Ну, ну, точнее. Неужели никто в футбол не играет? Вы ведь будете целиться левее ворот, правда?

– Да, сержант.

– А почему? Ну-ка, отвечайте – почему левее? Наверно, потому, что примете в расчет направление ветра, не так ли?..

Гай в порядке очереди занял место у прицельного станка и принял в расчет направление ветра. Позднее, в спортивном зале, скрипя зубами от боли, он лег на пол и нацелился в глаз Сарум-Смиту. Сарум-Смит щурился на Гая в ортоскоп, а потом заявил, что Гай ни разу не попал в цель.

Все знали, что однажды Гай убил льва. Сержантам нравилось развивать тему:

– Что, мистер Краучбек, грезите о крупной дичи? – вопрошал какой-нибудь сержант, заметив, что Гай отвлекся. В ходу также была следующая форма приказа: «Огонь!»

– Перед вами – развесистый баобаб. На сто двадцать градусов справа – край желтого поля. На поле – лев. Два залпа по льву. Огонь!

Официальное участие Гая в решении организационных вопросов отнюдь не способствовало росту его авторитета. Напротив, авторитет с каждым днем скукоживался под градом жалоб, звучавших скорее как угрозы:

– Эй, дядя, а что это нам второсортные маринады доставляют?

– Дядя, почему у нас и в «Гранде» виски в одной цене?

– Дядя, а не твоя ли была светлая мысль «Таймс» выписать? Ты один ее читаешь.

Вероятно, за размеренностью жизни в казарменном городке Гай не заметил, как между шестеренками постепенно набились песчинки зависти; теперь механизм нагрелся сверх установленных норм.

Всю неделю Гай ходил как в воду опущенный. На восьмой день, когда одиночество сделалось почти нестерпимым, он узнал, что едет Эпторп. Радостная весть застала Гая на скучнейшем занятии. Инструктор вдавался в подробности определения дистанции на глаз.

– Для чего, джентльмены, необходимо умение определять дистанцию на глаз? Для того, джентльмены, чтобы верно оценить расстояние до цели. Понятно? Правильная оценка расстояния до цели гарантирует эффективность залпов и сводит к минимуму расход боеприпасов. Понятно? На расстоянии в двести ярдов отчетливо видны все части тела. На расстоянии в триста ярдов лицо смазывается. В четыреста – лица вовсе не видно. В шестьсот – вместо головы точка, вместо туловища спичка. Вопросы есть?

Ковыляя из спортзала в казарму, Гай повторял: «Шестьсот ярдов – не голова, а точка; четыреста ярдов – не лицо, а пятно» – повторял не для того, чтоб лучше запомнить, а так, как повторяют считалки. У дверей Гай выдал: «Четыреста ярдов – не голова, а лицо; шестьсот ярдов – никаких точек». Хуже дня за все время пребывания в армии еще не выпадало.

И тут Гай увидел Эпторпа.

– Вот здорово, что ты снова с нами, – от души воскликнул Гай. – Выздоровел?

– Какое там «выздоровел»! Правда, доктор сказал, что Отечеству я еще могу послужить.

– Так тебя опять подкосила бечуанская лихорадка?

– Старина, мне не до шуток. Речь идет о травме. Самое обидное, что попал по-глупому. Мылся в ванне, голый, естественно…

– Ну-ну, давай рассказывай.

– А ты не перебивай. И нечего хихикать. Я гостил у тетки в Питерборо. Делать было нечего, форму терять не хотелось, вот и вздумал тренироваться самостоятельно. И в первое же утро поскользнулся в ванне и упал, да так неудачно. Аж искры из глаз посыпались.

– Так что конкретно ты ушиб?

– Колено. Думал, умру от боли. А еще чего-то стоило найти военврача. Тетка говорит, пускай тебя мой доктор осмотрит, но я ни в какую. Ничего, нашел. И знаешь, военврач, он сразу так серьезно к делу отнесся. Отправил меня в госпиталь. Кстати, презанятные заведения эти госпитали. Вот ты, Краучбек, небось ни разу в военном госпитале не лежал.

– Пока не сподобился.

– Оно того стоит, доложу я тебе. В конце концов, надо же все грани военной службы изведать. Рядом со мной лежал сапер с язвой…

– Эпторп, я вот что хотел спросить…

– И рождественскую ночь в госпитале провел. Девчонки из ДВО^[16] пели гимны…

– Эпторп, так ты хромаешь?

– Конечно, хромаю, старина, а ты что думал? Колено – оно такое. За один день не пройдет, как ни лечи.

– И я хромаю.

– Бедняга Краучбек. Так я дорасскажу. Начальник отделения приготовил пунш…

– Эпторп, неужели ты не понимаешь – мы с тобой теперь будем как идиоты. Представь – двое дядюшек, и оба хромые.

– Ну и что?

– Ладно, не как идиоты, а как близнецы-братья.

– Старина, сдается мне, ты преувеличиваешь.

Но Гай не преувеличивал. Когда они с Эпторпом вошли в столовую, каждый при трости, все головы как по команде повернулись к ним. Секундою позже раздался смех, а там и аплодисменты.

– Краучбек, признайся – долго репетировали?

– Совсем не репетировали. Это экспромт.

– С душком ваш экспромт, чтоб вы знали.

Гай с Эпторпом налили себе чаю и уселись.

– А ведь не первый раз я тут чай пью, – заметил Эпторп.

– Вот как?

– Видишь ли, я учился в Степлхерсте, и мы частенько играли с ребятами из Кут-эль-Имары. Никогда в футболе не отличался, но два последних сезона был вратарем.

С некоторых пор Гаю нравилось узнавать подробности Эпторповой частной жизни. Тем более что подробностями Эпторп не баловал. К примеру, тетка из Питерборо – совершенно новый персонаж. А теперь еще и Степлхерст.

– Значит, Степлхерст – твоя подготовительная школа?

– Ну да. Она на другом конце города. Внушительное такое здание, сразу в глаза бросается. Не может быть, чтоб ты о Степлхерсте не слышал. Школа очень известная. Тетка принадлежит к ортодоксальной англиканской церкви, – добавил Эпторп, теткиными убеждениями как бы подчеркивая высокий статус школы.

– Ты о тетке, которая из Питерборо?

– Нет, конечно, – рассердился Эпторп. – Я о тетке, которая из Танбридж-Уэллс. Тетка, которая из Питерборо, в религиозные тонкости не вдается.

– А это хорошая школа?

– Степлхерст? Да одна из лучших! Особняком, можно сказать, стоит. По крайней мере, в мое время стояла.

– Я имел в виду Кут-эль-Имару.

– Ну, мы, как водится, здешних ребят мелочью пузатой считали. Правда, в крикет они обычно выигрывали, но оно и понятно – у них вообще основной упор был на спорт. У себя в Степлхерсте мы их легко делали.

– Дядя, мы для тебя койку держим, – поспешил обрадовать Леонард.

– Премного благодарен, только у меня, знаете ли, пропасть багажа. Пока вы на занятиях были, я тут осмотрелся и нашел свободную комнату. Один поселюсь. Придется допоздна над книжками корпеть – упущенное наверстывать. Сапер, ну, тот, который из госпиталя, дал мне пару-тройку интереснейших книженций. Подозреваю, что как минимум одна из них секретная. Такие нельзя брать на передовую – вдруг противнику в руки попадут?

– Уж не директива ли по подготовке сухопутных войск?

– Она и есть.

– Нам всем такие выдали.

– Такие, да не такие. Мне-то дал майор инженерно-саперных войск. У него язва, вот он и нашел преемника в моем лице.

– Смотри, дядя – это она? – Леонард достал из кармана форменных брюк январскую «Директиву». Такими снабдили всех офицеров.

– С кондачка определить не могу, – отвечал Эпторп. – Кроме того, считаю себя не вправе языком трепать.

В общем, Эпторпов багаж – термитонедосягаемые коробки, водонепроницаемые свертки, прихотливые жестяные сундучки и кожаные чемоданы с обильными заплатками непроизносимых адресов (все стянуто бечевками и ремнями о бронзовых пряжках) – был успешно и надежно скрыт от посторонних глаз.

У Гая, впрочем, была возможность поспрашивать Эпторпа о содержимом багажа – тогда, в казармах, в период задушевности, предшествовавший злополучному обеду у капитан-коменданта, – но Гай эту возможность упустил. Теперь он знал только, что среди коробок, свертков и сундучков имеется нечто редкое и загадочное, некий «буш-бокс»; об этом предмете Эпторп раньше говорил с придыханием, теперь не говорил вовсе.

Тем вечером Гай впервые выбрался в город. Они с Эпторпом взяли авто с водителем и ездили из гостиницы в гостиницу, всюду нарываясь на алебардщиков – те либо пили, либо пребывали в поисках отдельного кабинета.

– Я смотрю, эти юнцы совсем разболтались, – заметил Эпторп. – Вот что значит не было твердой руки, меня то есть.

В частности, они искали гостиницу под названием «Королевский двор» – именно в «Королевском дворе» останавливались Эпторповы тетки, когда навещали племянника.

– Там, конечно, роскошь в глаза не бьет, зато и пижоны толпами не ходят. А все почему? Потому что про эту гостиницу вообще мало кто знает, – уверял Эпторп.

Эпторп не преувеличивал. В тот вечер им не встретилась ни одна живая душа, знавшая о «Королевском дворе». Когда все бары закрылись, Гай предложил:

– А давай съездим в Степлхерст?

– Старина, там же нет никого – все на каникулах. И вообще, поздно уже.

– Я хотел сказать, давай доедем до Степлхерста и просто посмотрим. Издали. Снаружи.

– Другой разговор. Шеф, в Степлхерст.

– В Степлхерстскую рощу или на Степлхерстское шоссе, сэр?

– В Степлхерстский дом.

– Знаю только рощу и шоссе. Поедем? Она частная?

– Кто?

– Степлхерстская гостиница.

– Частная. Только не гостиница, а школа.

Светила луна, дул береговой ветер. Они проехали по бульвару и вскоре оказались на окраине города.

– Э, да здесь теперь все по-другому, – протянул Эпторп. – Ничего не узнаю.

– Сэр, мы сейчас возле Степлхерстской рощи. А Степлхерстское шоссе начинается за поворотом.

– Школа была вот прямо тут, – упирался Эпторп. – Наверно, с ней что-то случилось.

Они вышли из автомобиля. Их сразу обдало лунным сиянием и ледяным северным ветром. Вокруг теснились коттеджики с глухими ставнями. Вероятно, сразу за аккуратненькими живыми изгородями некогда простирались крикетные поля, где чумазый Эпторп стоял на воротах. А в котором-нибудь из садиков или гаражей, пожалуй, крошилась себе кирпичная кладка от святилища, где Эпторп, умытый и расчесанный на пробор, при стихаре, зажигал восковые свечи.

– Вандалы, – процедил хромой Эпторп.

Приятели доковыляли до авто и, окутанные алкогольными парами, поехали в Кут-эль-Имару.