Ивлин Во
Офицеры и джентльмены
3
Курс начальной подготовки закончился незадолго до Рождества. Гаю и его товарищам предоставили недельный отпуск. Перед отъездом новоиспеченных офицеров – и главным образом в их честь – была запланирована гостевая вечеринка. Предполагалось, что в казармы они теперь возвратятся не скоро. Каждый офицер чувствовал: его личный гость будет оценен по всем статьям – и отнесся к выбору с максимальной серьезностью. Эпторп, например, чуть не лопался от гордости за своего гостя.
– Мне крупно повезло, – поделился он. – Уломал самого Корнера, того, который Болтун. Я-то и не в курсе был, что он вообще в Англии, хорошо, светская хроника подвернулась.
– Кто это – Корнер, который Болтун?
– Ну ты даешь, старина, – о Болтуне не слышал! С другой стороны, где тебе и слышать было, ты ж на этом своем ранчо сидел, в сытой Кении, и в ус не дул. А вот задай ты такой вопрос в настоящей Африке – под настоящей Африкой я разумею территорию от Чада до Мозамбика, – тебя бы точно шутником сочли. Болтун – он интереснейший персонаж. Посмотреть на него – просто дикая тварь из дикого леса, усомнишься, ей-богу, что ножом с вилкой владеет. А на самом деле Болтун – епископский сын, учился в Итоне и Оксфорде со всеми вытекающими, вдобавок на скрипке пилит, что твой Паганини. Он во всех списках есть.
– В списках музыкантов?
– Нет: в списках бравых вояк. А ты кого приведешь, если, конечно, позволительно такие вопросы задавать?
– Пока не знаю.
– Ну-ну. Я-то думал, у парня вроде тебя куча знакомых.
Эпторп все еще дулся из-за недоразумения с Ричи-Хуком.
На Рождество Гай напросился к Бокс-Бендерам. Анджела написала, что Тони тоже дали отпуск. Гаю удалось перехватить Тони в Лондоне. Таким образом, вопрос с гостем был решен в последний момент. Дядя и племянник отправились на вечеринку алебардщиков. Тогда-то они впервые увидели друг друга в военной форме.
– Да, дядя Гай, здорово же ты вырядился. Я бы ни за что не простил себе, если б такое зрелище проворонил, – констатировал Тони еще на вокзале.
– Вот-вот: меня тут все дядей называют. Сам убедишься, – отвечал Гай.
Они пошли по гравийной дорожке к казармам, где были устроены комнаты для гостей. Встречный алебардщик отдал честь. Тони вяло потянулся к козырьку, каковое обстоятельство немало покоробило Гая.
– Послушай, Тони, может, в вашем полку это в порядке вещей, только у нас, у алебардщиков, принято отвечать на приветствие четко и с энтузиазмом.
– Дядя Гай, неужто надо напоминать тебе, что я старше по званию?
Зато потом, в течение всего вечера, Гай ужасно гордился племянником. Действительно, Тони был такой видный в форме цвета хаки, с черными кожаными ремнями. Гай представил его председателю клуба.
– Значит, вы только что из Франции? В таком случае воспользуюсь служебным положением – посажу вас рядом с собой. Хочу из первых рук узнать, что там происходит. По газетам ничего не поймешь.
Болтун Корнер бросался в глаза безо всяких дополнительных церемоний. Дочерна загорелый, угрюмый тип, с седыми, стриженными бобриком волосами, он не отходил от Эпторпа. Ясно было, почему Корнера причислили к разряду дикарей; била в лоб и ирония прозвища Болтун. Корнер крутил головой, сверкал взором из-под кустистых бровей, будто прикидывал, как бы забраться повыше да устроить себе ненадежное убежище меж потолочных балок. Расслабился Болтун, лишь услыхав знакомое: «Когда ростбиф английский был нашей едой, / Зажигал он отвагу в крови молодой…»[12] При этих звуках Болтун просиял, навис над Эпторпом и забубнил ему в ухо.
Гай с Тони прошли под хорами, на которых помещался оркестр. Клуб встретил их многоголосым гулом. Они заняли места возле стола. Президент стоял в центральной части, напротив вице-президента. Тони хотел было усесться до молитвы, но Гай вовремя его одернул. Оркестр замолк, раздался стук молоточка, капеллан прочел молитву. Снова заиграл оркестр, и одновременно возобновился гул голосов.
Подстрекаемый старшими офицерами, Тони принялся говорить о службе во Франции, о полевых навыках, ночных патрулях, минах-ловушках, об отважных юнцах – пленных немецких солдатах (правда, их он видел не больше дюжины) и об идеально продуманных вражеских наступательных операциях. Гай поднял взгляд на Болтуна Корнера с расчетом увидеть трюк из арсенала головорезов, проделанный посредством ножа и вилки, но увидел трюк из арсенала завсегдатаев питейных заведений – Болтун по-птичьи повел головой, дернул запястьем и осушил бокал.
Ели медленно, наконец был подан десерт. Духовые ушли, а струнные спустились с хоров и обосновались в нише у окна. Разговоры стихли; музыканты пощипывали виолончельные грифы. Невероятным казалось, что ничейная территория, куда Тони совершал вылазки, лежит всего в нескольких тысячах миль от уютного офицерского клуба; еще невероятнее, эфемернее разнежившимся офицерам представлялась граница христианского мира, где велось – и было проиграно – великое сражение, откуда, из потаенных лесов, в эту самую минуту на восток и на запад везли свой обреченный груз теплушки.
Оркестр исполнил две вещицы (вторая была сугубо рождественская, с колокольным перезвоном). Дирижер, по традиции, представился президенту офицерского клуба. Для дирижера освободили стул рядом с Тони, капрал-официант принес полный бокал портвейна. Дирижер, потный, краснолицый, по мнению Гая, походил на человека из артистической среды еще меньше Болтуна Корнера.
Президент ударил молоточком. Все встали.
– Здоровье почетного шефа нашего полка, русской Великой княгини Елены.
– Боже, храни Великую княгиню.
Сия престарелая леди жила в Ницце, в крохотной комнатке, однако алебардщики продолжали пить за ее здоровье, памятуя о том, как в 1902 году Елена, юная и прекрасная, милостиво согласилась принять титул почетного шефа.
Меж свечей поплыли колечки дыма. Явился табачный рожок, точнее рог, массивный, оснащенный миниатюрными серебряными ложечкой, молоточком и щеточкой. Эти приспособления следовало использовать в строгом порядке. Нарушителю грозил штраф в полкроны. Гай принялся объяснять племяннику тонкости табачного священнодействия.
– Вот скажи, Тони, у вас в полку есть что-нибудь подобное?
– Нет, у нас куда скромнее. Я под впечатлением.
– Я тоже, – сознался Гай.
Из столовой каждый выходил в меру навеселе; каждый, кроме Болтуна Корнера. Дикарь, вопреки происхождению из духовенства, Корнер не устоял перед соблазнами цивилизованного мира и был уведен в неизвестном направлении. Если бы Гай гнался за всеобщим признанием (а по мнению Эпторпа, он гнался), ему самое время было бы торжествовать победу. Но Гай ничего не торжествовал, а просто чувствовал чистый, невинный восторг от вечеринки в целом.
В буфетной имел место импровизированный концерт. Майор Тиккеридж, по простодушию, разразился неприличной сценкой под названием «Однорукий флейтист», весьма популярной у алебардщиков и новой для Гая; сценка имела успех. Серебряные кубки, обычно пенящиеся пивом, сегодня пенились шампанским; вскорости Гай самого себя застукал за иезуитским допросом капеллана.
– Вы ведь не можете не согласиться, что сверхъестественный порядок – это не довесок к порядку естественному вроде музыки или живописи, назначение которых – сделать повседневную жизнь сравнительно сносной? Сверхъестественный порядок и есть жизнь. Сверхъестественное и есть реальность, а то, что мы называем реальностью, на самом деле только тень, игра воображения, галлюцинация. Разве не так, падре?
– Ну, в известной степени… – мямлил капеллан.
– Нет, вы не поняли. Дайте иначе объясню…
Капелланова улыбка оформилась, еще когда Тиккеридж взялся представлять однорукого флейтиста, – так улыбается канатоходец, чтобы скрыть страх и отвращение к толпе.
Начальник штаба затеял футбол с мусорной корзиной. С футбола плавно перешли на регби. Корзина оказалась у Леонарда. Ее перехватили, Леонард был повален на пол. Образовалась куча-мала. Эпторп не замедлил к ней приплюсоваться. Гай последовал его примеру. Прочие тоже не заставили себя долго ждать. В колене у Гая что-то хрустнуло. Затем его нокаутировали, и несколько секунд Гай не мог шевельнуться. Новоиспеченные офицеры вставали, отряхивались, дышали тяжело, утирали пот, трунили друг над другом. Колено ныло, тупо, но сильно.
– Дядя, что с ногой?
– Пустяки.
Отдали приказ расходиться. Тони повел Гая под руку.
– Надеюсь, Тони, тебе не было скучно?
– Чудесный вечер. Лучшего и желать нельзя. Может, доктора вызвать?
– Не надо, к утру пройдет. Подумаешь, ушиб.
Однако утром, очнувшись от глубокого сна, Гай обнаружил, что колено сильно распухло. Встать на ногу не представлялось возможным.
4
Тони собрался к родителям. Гай ехал с ним, как и договаривались. В доме Бокс-Бендеров он четыре дня провалялся с туго забинтованной ногой. В сочельник Гая транспортировали на мессу, затем доставили обратно в библиотеку, на диван. Тони встретили вяло. Декорации были те же – ящики с хеттскими табличками да импровизированные кровати, – но драматизм отсутствовал. Гай, успевший привыкнуть к вольготной казарменной жизни, теперь чувствовал себя словно в загоне, потому сразу после Дня подарков вместе с зятем вернулся в Лондон и остаток отпуска провел в гостинице.
Много позже Гай понял: это вынужденное лежание с забинтованной ногой – суть медовый месяц, последний аккорд в церемонии его бракосочетания с Королевским полком алебардщиков. Блаженное время! Отношения молодых супругов не отяжелели от быта, затяжной верности, болезненной привязанности и совместно нажитой собственности, рой же мелких, но оттого не менее прискорбных открытий, заготовленных Гименеем, как то: привычка, скука, взаимное битье розовых очков – не успел уплощить большой любви и даже не виден пока на горизонте. Сладко было просыпаться и валяться в постели (призрак Полка алебардщиков нежился подле); сладко было звонить в колокольчик и знать: невидимка-новобрачная все устроит, обо всем позаботится.
Лондон пока не растерял роскоши мирного времени. Этого города Гай чурался всю сознательную жизнь, историю его считал гнусной, колорит – серым. И вот теперь Лондон предстал Гаю в новом свете, как столица, как королевская резиденция. Гай изменился. Он хромал по лондонским улицам, и видел то, чего раньше не замечал, и чувствовал то, к чему раньше сердце было глухо.
Клуб «Беллами», помнившийся Гаю укромными столиками, за которыми он строчил прошения, нынче показался заведением с непринужденною обстановкой и текучкой у барной стойки. Гай пил много и с готовностью, с готовностью говорил «Ваше здоровье» и «Будем!» и не рефлектировал, видя, что фразы эти вызывают у знакомых разные степени замешательства.
Однажды вечером Гай пошел в театр, и вдруг за спиной у него раздался голос:
– О вещая моя душа! Мой дядя?[13]
Гай подпрыгнул и прямо за собой увидел Фрэнка де Сузу. Де Суза был в штатском; впрочем, среди самих штатских тогда ходило экзотическое словечко, специально для обозначения военных на отдыхе – «муфтий». Действительно, де Суза оделся с претензией на экзотику – коричневый костюм, зеленая шелковая сорочка, оранжевый галстук. Подле де Сузы сидела молодая особа. В полку Гай почти не общался с ним, знал только, что смуглый темноволосый де Суза – замкнутый, организованный молодой человек со специфическим чувством юмора. Гаю помнилось также, что у де Сузы в Лондоне девушка и он ездит к ней на выходные.
– Пэт, познакомься – это мой дядя Краучбек.
Девушка натянула улыбку и съязвила:
– Что, обязательно из всего спектакль устраивать?
– Вам здесь нравится? – спросил Гай. Смотрели так называемое откровенное шоу.
– Ничего.
Гай находил шоу в высшей степени жизнеутверждающим.
– Вы все время в Лондоне были?
– У меня квартира на Эрл-Корт, – встряла девушка. – Он живет со мной.
– Славно, должно быть, – заметил Гай.
– Ничего, – подтвердила девушка.
Разговор был прерван возвращением соседей из бара и поднятием занавеса. Второе действие Гаю понравилось значительно меньше – он буквально спиной ощущал присутствие мрачной парочки. Представление кончилось.
– Не хотите ли со мной поужинать? – предложил Гай.
– Мы отсюда идем в кафе, – отвечала девушка.
– Это далеко?
– «Кафе Рояль», – пояснил Фрэнк. – Пойдем с нами, дядя.
– Джейн сказала, они с Константом будут нас ждать, – возразила девушка.
– Знаю я их: не будут, – заверил Фрэнк.
– Пойдемте – я вас устрицами угощу, – настаивал Гай. – Тут близко, в соседнем доме.
– Терпеть не могу устриц, – отрезала девушка.
– Мы, пожалуй, воздержимся. Спасибо, – произнес Фрэнк.
– Ну, тогда до скорой встречи.
– У Филипп[14], – уточнил Фрэнк.
– Господи, ну сколько можно, – скривилась девушка.
* * *
В последний свой свободный вечер, в канун Нового года, после ужина Гай направился в «Беллами», где завис возле барной стойки. Обернулся на фразу: «Привет, Томми! Ну как ты там, в штабе? Геморрой еще не нажил?» – и увидел майора Колдстримского полка.
В каковом майоре узнал Томми Блэкхауса. Последний раз Гай видел Томми из окна гостиницы «Линкольн». Туда его, вместе с Блэкхаусовым денщиком, пригласил адвокат по бракоразводным делам для официального опознания прелюбодеев. Томми с Вирджинией, веселые, оживленные, прошли по площади и задержались у двери. Как было условлено, оба показали лица – Вирджиния выглянула из-под прелестной новенькой шляпки, Томми – из-под котелка. И сразу же скрылись – даже не взглянули вверх, хотя знали, что за ними наблюдают. Гай подтвердил: «Это моя жена». Денщик сказал: «Это капитан Блэк-хаус, а леди я видел у него в квартире утром четырнадцатого числа». Оба, Гай и денщик, подписали что следовало. Гай попытался дать денщику десять шиллингов за услуги, но был остановлен адвокатом: «Мистер Краучбек, это строжайше запрещено. Предлагая вознаграждение, вы ставите под сомнение законность своих действий».
Из гвардейцев Томми пришлось уйти. Он не мыслил себя без армии и потому стал пехотинцем. А теперь, кажется, опять пробился в Колдстримский полк. Прежде Гай с Томми Блэкхаусом почти не общались. Теперь они сказали едва ли не одновременно:
– Привет, Гай.
– Привет, Томми.
– Я смотрю, ты теперь алебардщик. Говорят, у вас там подготовка на уровне.
– Пожалуй, для меня этот уровень высоковат. Мне на днях чуть ногу не сломали. А ты что же, в Колдстрим вернулся?
– Пока не пойму. Меня Военное министерство и командир никак не поделят. Летаю туда-сюда, что твой волан. В прошлом году вернулся в полк – на адюльтер, оказывается, в военное время сквозь пальцы смотрят. Зато перед этим битых три года пришлось оттрубить в военном училище, будто я мальчик какой-нибудь. Ну ничего, выпустился с грехом пополам. Теперь называюсь разведчиком-инструктором, а в свободное время тщусь пролезть на командный пост. Кстати, я с одним из ваших в училище был. Славный парень. Усищи у него еще огромные. Забыл, как звать.
– У наших у всех усищи огромные.
– По-моему, алебардщикам предстоит интереснейшая операция. Буквально сегодня видел приказ.
– Мы пока не в курсе.
– Ну, война затяжная будет. Каждому даст возможность себя показать.
Разговор получался непринужденный. Через полчаса стали расходиться. В холле Томми заметил:
– Э, дружище, да ты и впрямь хромаешь. Давай я тебя подвезу.
По Пиккадилли ехали молча. Наконец Томми произнес:
– Вирджиния в Англию вернулась.
Гай понятия не имел, что Томми думает о Вирджинии. Он не знал даже, при каких обстоятельствах они расстались.
– А она разве уезжала?
– Уезжала, причем надолго. В Америку. А теперь, когда война началась, вздумала вернуться.
– Вполне в духе Вирджинии – делать все наоборот. Нормальные люди от войны бегством спасаются.
– Она отлично выглядит. Не далее как сегодня видел ее в «Клэридже». Она спрашивала о тебе, да я не знал, где ты обретаешься.
– Вирджиния спрашивала обо мне?
– Ну, по правде говоря, она спрашивала обо всех своих прежних приятелях мужского пола, но о тебе – с особыми интонациями. Сходил бы ты, повидался с ней. Если, конечно, не занят. Надо держаться вместе – время такое.
– Где, говоришь, она остановилась?
– Да в «Клэридже» же.
– Наверно, она просто так спросила, из вежливости. Вряд ли она действительно хочет меня видеть.
– Мне показалось, она всякому будет рада. Меня, например, не знала, куда и усадить.
Тут они подъехали к Гаевой гостинице и расстались. Гай, по усвоенной у алебардщиков привычке, четко отсалютовал старшему по званию, невзирая на непроглядную темень.
* * *
На следующее, новогоднее утро Гай проснулся, опять же по усвоенной привычке, в ту самую минуту, когда в полку трубили побудку; первая мысль его была о Вирджинии. Его мучило нетерпение, но прошло восемь лет, он столько пережил и столько похоронил в душе, что просто не мог снять телефонную трубку. В то же время Гай не сомневался: знай Вирджиния, где он остановился, у нее бы рука не дрогнула набрать его номер. Гай не стал звонить; он оделся, упаковал вещи и заплатил по счету; мысли о Вирджинии не отпускали ни на миг. До четырех, когда алебардщиков отправляли в новый пункт назначения, Гай был совершенно свободен.
Он поехал в «Клэридж», обратился к портье, выяснил, что миссис Трой еще не спускалась, и уселся в холле так, чтобы видеть одновременно оба лифта и лестницу. Проходили знакомые, здоровались, приглашали отобедать; Гай оставался на посту. Двери лифта в очередной раз раскрылись, и Вирджиния – конечно, Вирджиния! – возникла в проеме, и выпорхнула, и стремительно пересекла холл. Портье указал в сторону Гая. Вирджиния обернулась и просияла. Гай похромал к ней; она бросилась ему на шею.
– Гай, солнышко! Вот так встреча! Глазам не верю! Как славно в Лондоне! – Она крепче обняла его, затем отстранилась и окинула оценивающим взглядом. – Очень, очень славно. А я ведь только вчера о тебе справлялась.
– Знаю. Томми сказал.
– Я справлялась у каждого встречного и поперечного.
– Тем более странно, что я узнал от Томми.
– Да, пожалуй, действительно странно, если подумать. Я бы даже сказала, тут мистикой попахивает. Кстати, почему у тебя форма не цвета хаки? У всех хаки, а у тебя не хаки.
– Хаки не у всех.
– Как не у всех? У Томми, и вон у того военного, – Вирджиния кивнула направо, – и вон у того.
– Они в гвардейской пехоте служат.
– Ну, твоя-то получше. Да что там получше – просто шикарная. Тебе этот цвет очень к лицу. Смотри-ка, ты и усы отращиваешь? Какая прелесть. Они будут тебя молодить.
– Ты тоже очень молодо выглядишь.
– Еще бы. Все мои сверстницы уже как развалюхи. А мне война на пользу. До чего же славно знать, что от мистера Троя меня отделяет целый океан.
– Так ты без мужа приехала?
– Милый, строго между нами: вряд ли я вернусь к мистеру Трою. Он в последнее время прескверно себя вел.
О мистере Трое, этом новом Гекторе, Гай ничего не знал, кроме имени. Впрочем, ему было известно, что в течение восьми лет Вирджиния меняла мужчин как перчатки. Нет, Гай не желал ей зла, но ее популярность и благосостояние немало способствовали загустению раствора, скрепляющего стену, что выросла меж ними. Прозябай Вирджиния в нищете, опустись на дно – в Гае она нашла бы самого ретивого заступника. Но Вирджиния как сыр в масле каталась, вот Гай и уходил все дальше, все безвозвратнее в пустыню собственной души. Взять хотя бы сегодняшнюю ситуацию: война в разгаре, а Вирджиния цветет и пахнет, и с Гаем на милости не скупится. Как, вероятно, и со всеми прочими.
– Ты, наверно, обедаешь не одна?
– Да. То есть уже нет. То есть я обедаю с тобой. Пойдем. Ох, да ты хромаешь! Неужели ранен в бою?
– Какое там. Ты не поверишь: я играл в футбол мусорной корзиной.
– Да ладно.
– Честное слово.
– Милый, это совсем не в твоем стиле.
– Кстати, ты первая не удивилась, что я пошел в армию.
– Чему же тут удивляться? Где тебе и быть в войну, как не в армии. Я-то всегда знала: ты храбрый как лев.
Они вместе пообедали, поднялись к Вирджинии в номер и разговаривали до самого Гаева поезда.
– Гай, ну а ферма-то в Элдорете за тобой сохранилась?
– Нет, я сразу ее продал. Разве ты не в курсе?
– Наверно, мне говорили, но, знаешь ли, мне тогда было не до фермы. Развод, замужество, опять развод. Только после второго развода я смогла передохнуть да по сторонам оглядеться. Томми надолго не хватило. Этакий мерзавец. Зря я вообще с ним связалась. Надеюсь, за ферму хорошую цену дали?
– Какое там! Год был кризисный, столько народу разорилось.
– Да, верно. Как я забыла – ведь отчасти из-за этого мы с Томми расстались. Главное – в полку стало ужасно скучно. Куда что девалось. Нам пришлось уехать из Лондона. Жили в настоящей дыре, население – сплошные зануды. Томми даже об Индии поговаривал. Этого я уже вынести не могла. А ведь я его любила, не меньше, чем тебя. Кстати, ты, случайно, не женился?
– Разве я мог?
– Милый, только не говори, что я разбила тебе сердце.
– Мое сердце здесь ни при чем. Я католик, а католикам нельзя жениться вторично. Сама ведь знаешь.
– Вот оно что. Значит, ты до сих пор принципов придерживаешься?
– Придерживаюсь. Жестче, чем прежде.
– Бедняжка Гай, вот влип. Денежки утекли, жена ушла, короче, полный крах. В старые времена родственники сказали бы, что я тебе жизнь сломала.
– И были бы недалеки от истины.
– Гай, а много у тебя было хорошеньких женщин?
– Не много и не слишком хорошеньких.
– Ну, значит, будут. Лично займусь. Подыщу тебе настоящую куколку, вот увидишь.
Еще Вирджиния спросила об отце:
– Знаешь, мне одна мысль покоя не дает. Как твой отец наше расставание воспринял? Он всегда был такой душка.
– Папа сказал только: «Бедный Гай, какая дрянь его окрутила».
– Что, так и выразился – «дрянь»? Нет, это никуда не годится. Обидно, честное слово.
Через минуту мистер Краучбек был забыт.
– Но ты же чем-то занимался? Не может быть, чтобы за целых восемь лет ты ничего не сделал.
А ведь Гай действительно ничего не сделал. Рассказать было не о чем. Он вернулся из Кении в Санта-Дульчину и по инерции попытался продолжить трудиться на земле, в частности занялся виноградарством. Он подрезал строптивые лозы, внедрял новый французский пресс, для которого требовалось сортировать гроздья. Сборщики винограда сортировать не хотели. Вино, производимое в Санта-Дульчине, имело вкус дивный, но неизменно скисало при транспортировке, даже непродолжительной. Гай подошел к процессу бутилирования с научной точки зрения. И потерпел фиаско.
Гай взялся за перо. Первые две главы романа написал на одном дыхании, дальше дело застопорилось.
Один Гаев приятель вздумал открыть туристическое агентство. Гай вложил в эту затею энное количество денег и немало сил. Предполагалось, что агентство будет обеспечивать туристам обслуживание по высшему разряду, а наиболее достойным открывать нехоженые районы и двери древних палаццо, для простых смертных запертые. Но грянул абиссинский кризис, и поток туристов, как наиболее, так и наименее достойных, иссяк.
– Абсолютно ничего, – вздохнул Гай.
– Бедняжечка, – пропела Вирджиния. – Мне так тебя жалко, просто до слез. Ни работы, ни денег, женщины по праздникам, да и те дурнушки. Ну да ты по крайней мере не облысел. Томми вот лыс, как мяч. Я, когда увидела его, чуть в обморок не упала. А еще ты стройный, прямо юноша. Огастас, к примеру, растолстел до неприличия.
– Какой еще Огастас?
– Ты не знаешь – мы в свое время с Огастасом не общались. Он был после Томми. Только не подумай: я за него не выходила. Потому что он уже тогда начал набирать вес.
И так три часа.
На прощание Вирджиния сказала:
– Надо держаться вместе. Не знаю, сколько здесь пробуду. Наверно, долго. Так что ты давай, заходи.
На вокзал Гай прибыл уже в полной темноте. Под тусклым голубоватым фонарем топталось с полдюжины алебардщиков.
– А вот и наш дядюшка-ревматик, – воскликнули при виде Гая. – Ну, что слышно о новом назначении? Ты же всегда все знаешь.
Но познания Гая не шли дальше напечатанного в предварительном приказе. Тайна пункта назначения была покрыта мраком.
