Иван Гоготов
Самая дружная семья
Зима
Тридцать первое декабря
Тридцать первое декабря меня порадовало занятием по рисованию, последним в уходящем году. Добрые снежинки, освещённые фонарями, спешат добраться до земли. Почему добрые? Да потому, что улыбка появилась на моём лице, когда они, светлые, посыпались с тёмного неба. В моём рюкзаке сильно мёрзнет «произведение искусства», картина акварелью, – подарок для лучшей преподавательницы. После школы я рисовал её целую предновогоднюю неделю. Получилась ли? Мне кажется, очень красива!
Комната вроде пуста. Настольная лампа одна пытается противостоять зимнему мраку. Пушистый кот, положив лапу на оранжевый мандарин, облюбовал подоконник. Он, повернув голову, смотрит через заснеженное окно на плывущий мираж – весёлое лицо хозяйки, моей преподавательницы. И автограф в углу: «Лев». Правда, загадочное «полотно»?
Теперь тротуар пестрит следами. Встречаются люди, несущие: яркие и хрупкие цветы (это кажется необычным, ведь сейчас холодно и черно); безупречные пакеты, скрывающие подарки, частицы счастья; божественные торты, защищённые высокими коробками. Снег продолжает тихо падать. Едва слышные волшебные ноты из рождественской сказки «Щелкунчик» композитора Петра Ильича Чайковского летают по городу и необъятной родной стране.
После занятия волнение охватило меня, но подарок с наилучшими пожеланиями вручён. Загадочная улыбка преподавательницы – ценная награда! «Пам-па парам-па парам-пам», – новогодняя мелодия Микаэля Таривердиева сама напевается по пути к дому лучшего друга.
Друг обещал отдать старую газету, ценную репортажем о хоккейном матче, прошедшем в начале двадцатого века. Мой отец – доктор исторических наук, и я думаю, такой новогодний подарок осчастливит его. Газета, спрятанная в непрозрачный пакет, – редчайший музейный экспонат, оберегаемый от вредной пыли и губительных солнечных лучей дедушкой и отцом друга. И вот я держу её! Друг говорит, что вся игра описана художественно и при чтении создается впечатление реального присутствия на том матче: щелчки клюшек, дыхание хоккеистов, борьба за шайбу, ловкие вратари – всё слышно и все оживают.
Снег медленно ложится на наши шапки и плечи, не тает.
– Спасибо большое, дружище, ты не догадываешься, что сделал для меня! Да исполнится твоя мечта. Ты ведь хочешь маленького щенка.
– Не за что, бро. Не поверишь, мне кажется, в новогоднюю ночь моя мечта наконец-то сбудется!
– Увидимся после праздника!
– Увидимся, Лев!
Такими словами завершается наша тёплая встреча.
Следующая остановка – храм знаний, книжный магазин. Я долго думал, что в Новый год особенно порадует маму. И решил преподнести мамуле интересную книгу, в которой захватывающие и непредсказуемые события происходят в городе её детства, а ещё открытку, подписанную мною. Легко ориентируюсь среди стеллажей с книгами, и самая заветная книга оказывается у меня в руках. А открытку выбираю такую: большое сердце в рукавицах. Когда покупка совершена, прямо в магазине, как говорится, на коленке, открытка оживляется мною: её матовый разворот исписан душевными словами. Я получил бы удовольствие, если бы задержался в тёплом и светлом магазине, полистал новые издания книг классиков и незнакомые произведения современников, но надо спешить домой, чтобы помочь родителям: мы всегда вместе готовим любимые салаты и красиво накрываем праздничный стол…
Дело сделано! Оливье, селёдка под шубой, а также другие вкусности нарезаны для особенного позднего ужина. За столом свечи создают уютную атмосферу. Новогодняя ёлка, наша красавица, сверкает сотнями лампочек. До выступления президента мы успеваем вспомнить яркие истории из жизни нашей семьи…
За разговорами незаметно пролетает время. Мы любуемся друг другом, весёлыми, добрыми и немного уставшими лицами. Под бой курантов загадываем желания и рождается Новый год!
Время дарить подарки. Папа очень рад моему артефакту и говорит, что обязательно использует этот ценный материал для написания журнальной статьи. Мама расцеловывает. Я же бережно изучаю подарок от родителей – иллюстрированную арктическую энциклопедию! Ведь я мечтал стать полярником. Когда мы жили в Питере, я целые выходные не вылезал из местного музея «Арктики и Антарктики».
Перед сном вспоминается весь этот волшебный день, заново проживается мной. Новогодняя ночь. Я спокойно засыпаю с приятным теплом внутри. Одеяло нежно и ласково обнимает, словно мама. А за окном гремят и гремят салюты.
Чудеса дедушки Николая
«Ура! Каникулы!» Зимняя Москва, красавица. Хохочущее солнце. «Мороз, Красный нос». Румяные люди, гуляющие в одиночестве, выдыхают парок точно чайники. Потерять перчатку – значит вернуться домой за новой парой. Мне ещё тепло, и моя задача – хорошенько нагулять аппетит. Любимые дворы по-буднему пустынны, красно-сине-жёлтые детские площадки скучают, дворников тоже не видно, они уже справились с позавчерашним снегом, пенсионеры вернулись из магазинов чуть солнце приподнялось над домами, а студенты умнеют на последних парах. Так легко дышится, словно я не внутри мегаполиса, а затерялся в далёком провинциальном городке. А может, это вообще моё государство, где я сам написал закон о тихом часе, который должен длиться с десяти утра до пяти вечера, и лишь одному государю, то есть мне, дозволено не исполнять его. Но у метро никто не слыхал о таком законе. Я, ускорившись, направляюсь к любимому немноголюдному кафе. Обжигающий пряный глинтвейн и холодный чизкейк – то, что сейчас нужно. Настроение опять поднимается на несколько градусов, а забортная температура по-прежнему сильно минусовая. Обратно к дому меня везёт водитель автобуса. Вдруг игривый солнечный луч ослепляет через стекло, и я погружаюсь в воспоминания.
Сам того не ожидая, переношусь на гору Бештау Ставропольского края, и именно теперь стены мужского монастыря окружают отца и меня, искателей приключений. Горная обитель во власти пурги, повисшей, будто туман, и бьющей нас по лицам, мы щуримся или вовсе ничего не видим; укрытая лапами многовековых елей, их иголки скованы прозрачным хрусталём; продуваемая горными сбивающими с ног ветрами, холодящими кости там, где отсутствуют альпинистские куртки. Чего тут необычного? Зима как зима. А если я скажу, что ни снежинки не было у подножия горы, царило полное безветрие и солнце сияло, прямо как сегодня? Вот это контраст! Тогда у нас дух захватило, эмоции переполняли, мы не понимали, куда попали и что с нами будет. Параллельный мир! Иное измерение!
После такого воспоминания возникает желание посетить храм. Покинув автобус, трезво посматривая вокруг, я вскоре – у намоленной церкви, в которой, кстати, меня младенцем крестили. Полумрак, низкие своды, лампады коптят, свечи горят. Вечерняя служба пока не началась, тихо. Женщина прислонилась к иконе Пантелеймона. Мужчина сидит на лавке, его рука сжимает шапку, а глаза влажные от слёз. Тоже присаживаюсь, чувствую: здесь повсюду витает благодать. Хо-ро-шо… Вдруг ко мне плавной поступью подходит старик с седой бородой и в длинном балахоне цвета грудки снегиря. И откуда только он взялся?
– Добрый день, Лев! – заговаривает дедушка. – Меня звать Николаем, и у меня получается исполнять любые желания. Дружок, может, хочешь смартфон, твой, гляди, поизносился совсем, или игровую приставку, недавно новая модель вышла. Не стесняйся, загадывай, точно исполнится!
– Добрый дедушка Николай, – отвечаю. Я почему-то сразу проникнулся доверием к старику, не удивился тому, что он знает моё имя, и не усомнился в том, что он исполняет желания. А встретившись с ним взглядом, мгновенно внутренне успокоился, притих и без промедления загадал самое-самое: – Хочу, дедушка, быть менее вспыльчивым, когда родители не понимают, и не судить людей никогда. Смартфон – дело наживное, а измениться никак не получается у меня.
– Лев, какое необычное желание, но я с большим удовольствием воплощу его, – произносит старик, когда двери храма отворяются и трое мальчишек моего возраста, неприлично ругаясь, перешагивают через порог.
Я отвлёкся и, разглядывая мальчишек, не решающихся сделать несколько шагов, подумал лишь об одном: «Убереги их». А раньше захотел бы, чтобы они вышли, не мешали, да ещё повесил бы на них ярлыки двоечников. Видимо, глобальные перемены произошли внутри меня, тут же приметил я. Дедушка Николай же испарился куда-то. Подойдя к настоятелю храма, мужчине почтенных лет в чёрном облачении, поинтересовался у него:
– Извините, а вы не видели дедушку с бородой почти как у вас? Он представился Николаем…
– Так вот он.
Священник по-отцовски подхватывает меня за руку и, улыбаясь, подводит к позолоченной иконе, возле которой горит больше всего свеч – это просьбы и благодарности. Недоумеваю, так как глаза изображённого старца – те самые. И написано по-церковнославянски: «Святитель Николай Чудотворец».
«Вот так Чудеса! Вот так Волшебство! Вот так Подарок! Большое спасибо, дедушка Николай!» – не уставал повторять я, когда ставил свечку перед сияющей иконой Николая Чудотворца и по пути домой, а закатное солнце не сдерживало последние смешки, и этим вечером попадались пресамые счастливые люди!
Рождество
– Лев, расскажи про Рождество Христово так, чтобы каждое предложение начиналось с заглавной буквы «И», как имя Спасителя. У тебя получается красиво говорить.
– Мам, я готов!
– Так быстро?
– Я вдохновлён прошедшим Рождеством, поэтому да.
– Сын, тогда приступай!
– Мама, слушай! И мы вышли из дома перед волшебным Рождеством. И посмотрели: кругом – темень, вдали – чернильный лес, два высоких фонаря, белых ангела, – высоко под космическим небом. И ступали по узким тропам, прорытым в глубоких сугробах. И снег хрустел под ногами, как хлеба. И снежный покров искрился бесчисленными алмазами, приласканный луной и домовыми фонарями. И было тихо, так, что пойди снег, пух слышно бы касался лёгких одежд. И да, одеты по-осеннему, ведь оставили натопленный до жара дом, словно вынырнули из-под одеял колыбели. И красные, синие, зелёные, жёлтые лампочки гирлянд прятались друг от друга, как жизни человеческие, вспыхивающие и затухающие. И банька, и плетень, хорошо занесённый снегом, и молоденькая ёлка, прижавшаяся к крыльцу, радовались ярким ожерельям, превращающим их в сказочных героев, а окружающую ночь – в библейскую, ту самую, озарённую Вифлеемской звездой. И влажными от мороза или от нахлынувших чувств глазами смотрели на звёздное небо – бриллиантами вышитую вуаль, думали о Христе, о его пути, говорили: «Спасибо» – спасённые Иисусом из Назарета обещали не запятнать себя грехами. И во мраке комнаты горел полуночный огонёк свечи, переливался цветами экран телевизора, шла рождественская служба. И утром уже были у своего родного, милого сердцу собора. И на голубом небе сияло солнце, прикрытое морозной дымкой. И всей семьёй рассматривали праздничный вертеп со Спасителем, божьими людьми Иосифом и Марией среди живых зверей, которые лакомились вкусным сеном. И ставили свечи перед распятием, перед Богородицей с Христом Младенцем на руках, знающим все тайны мира, свою нелегкую судьбу. И шептали: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое…»
Очень снежный День свадьбы
Мело, мело все утро, и отлично, что конца настоящей зиме не было видно. День свадьбы родителей, знаменательное событие, наступил с приходом метели. Передо мной стояла приятная, но нелёгкая задача: во что бы то ни стало торжественно поздравить ни чуточку не растерявших любви, по-прежнему новобрачных маму и папу. Ещё накануне я догадался посмотреть прогноз погоды, и поэтому был во всеоружии, полностью готов к приходу долгожданной многоснежной зимы. В тот день жёлтая шапка подарила моим оттопыренным ушам домашнее тепло, флисовый бежевый шарф заслонил тёплое тело от ледяного дыхания циклона, перчатки для суровых зимних дней и полусапоги, хоть по полям и лесам ходи, тоже порадовали, а ветер не переставал гонять снежные бусины по тротуарам, как песок летом, и закручивал снежинки в смерчи – от крохотных под ногами до способных поднять по спирали, выше головы, какой-нибудь пакет, брошенный бесстыжим горожанином.
Я приступил к выполнению праздничной операции «Цветок Орхидеи» сразу же после последнего урока. Автобус, подползший к остановке, даже раскрыл все свои рты, когда увидел меня, бежавшего к нему, меня, чьи сапоги утопали в снегу, а ноги разъезжались, будто делали шпагат, чей пенал гремел в припорошенном снегом школьном рюкзаке. Тогда я проехал ожидавший прихода хозяев наш милый дом, свой бывший детский сад, в который водила бабуля. За окном пешеходы переминались с ноги на ногу, чтобы распугать холод, из-за студёного снежного ветра наклоняли головы и плечи. Ветер то срывался, то замолкал, гнал бешено одни снежинки, кружил другие в хаотичном танце. Автомобили двигались со льдом и снегом на крышах, под лобовыми и боковыми стёклами, на бамперах и днищах, с сосульками под радиаторами, перемещались, задыхаясь, тяжело, по нечищеным дорогам, ржавому снегу, перемешанным фрагментам шинных протекторов.
Автобус словно дремал на ходу и считал, что послеобеденная дрёма очень даже полезна, а на самом деле тоже с трудом разбрасывал колесами рыжий снег к забелённым тротуарам. Тротуары цвета пломбира все были исчерчены отпечатками колёс детских колясок, лыжнями, которые проложили санки, а каблуки и носы ботинок и сапог разбили их до чёрного асфальта. Я вышел из автобуса последним. Прошёл по мосту, забитому машинами, они дымили как теплоэлектростанции. Мимо церкви, где совсем недавно родители венчались, и наша семья после такого светлого обряда стала ещё счастливее, терпимее и сплочённее. Рядом с маминой работой, мамуля не догадывалась, что где-то близко её Лев пробирается через снега. И мне попадали в глаза стеклянные снежинки и таяли, те же снежинки кололи, как при статическом разряде, открытое лицо, а ледяной ветер, приклеивавший к телу куртку и джинсы, шумевший в укрытых ушах, холодил мои щёки, замораживал мой нос, а отступая, разогревал их до красна. Но вероятнее всего мама что-то почувствовала.
Далее также пешком через малолюдный квартал соседнего спального района. Редким машинам удавалось разогнаться до максимально разрешённой скорости, и из-под колёс летел бежевый снег, брызги мутных бразильских вод, а к скучавшей парковой стоянке вели тёмно-жёлтые автомобильные следы (чтобы узнать их, и следопыт не нужен). Я миновал местный парк – седое озеро, окружённое заснувшими деревьями, которые стучали ветвями, парк, где застуженные детские и спортивные площадки потеряны в пышных снегах. Рядом с ним утоптанные тропы скрипели, слева и справа от них возвышались непримятые молочные перины.
У магазинов рабочие, обхватив руками деревянные древки, толкали лопаты, свои орудия труда, полные плотного снега, ловко раскидывали, как рыхлую землю, снег, жестяными или пластиковыми краями лопат очищали пороги и скользкие ступени. А небеса по-прежнему походили на белую однородную массу, тесто, и мелкий снег, туманом растянувшийся по городу, опять заваливал проходы к магазинам, и в свете ламп вывесок прекрасно различались, как перед глазами, несущиеся снежинки.
Стуча у огненно-красных светофоров ногами, стряхивая налипший на сапоги снег, вскоре был у своей цели – магазина «Миллион Цветов». Это настоящие экваториальные джунгли, окружённые арктическими снегами. Заветная фиолетовая орхидея – необычный, сияющий южным солнцем подарок любимейшим родителям на День свадьбы – ура! – при-об-ре-тён за сэкономленные карманные деньги. Но по дороге к дому я мог легко повредить её, ведь метель не унималась и гуляла пуще прежнего, открывала шире и шире, нараспашку, свою снежную, ветряную, морозную душу, такую русскую, родную. Меня спасла нежданная встреча со школьным другом.
– Лев, привет!
– Привет!
– Что ты здесь делаешь?
– Купил дольку солнца – орхидею, подарок для родителей, у нас сегодня необычный день – День свадьбы! А тебя как сюда занесло?
– А мы, я и папа, приглядели охапку роз для нашей мамы, именинницы. Хочешь, подбросим до дома, а то не донесёшь свое солнце.
– Вовек не отблагодарю. Огромное спасибо!
Папа друга выдал нам по щётке, и мы, синхронно подняв дворники автомобиля, рассеяли по ветру прикорнувший на лобовом стекле снег, а когда машина поехала, обернувшись, смотрели через заднее стекло, как снежинки слетали с крыши и принимали очертания свадебной фаты, поднятой ветром. Тем днём в машине, что удивляло, было чисто и тепло. Снег ложился на прогретое стекло, и – о, чудо! – появлялись прозрачные слёзы, дворники запросто смахивали их. Да, за стёклами автомобиля по-прежнему всё мело и играло…
А я обнимал хрупкую орхидею! Ура! Я ехал домой с подарком! Для родителей! Ура!
Зимний лес
Всю весну и лето мы с особым теплом вспоминали наши фантастические новогодние каникулы и праздники. Тогда сначала дружно отдыхали в загородном отеле…
Мама, я и солистки народного разноголосого ансамбля в кокошниках, вышитых бисером, расписных красных платках, завязанных поверх них, зелёных юбках-колоколах кружились под заводные мелодии, которые гармонист в овчинном полушубке и меховой шапке извлекал из своей обожаемой тальянки. Вдоволь напевшись песен и до устали натанцевавшись будто на московских площадях старой колядующей Руси, заметили и обступили статного Деда Мороза. Фотография вышла замечательная: мама сияет от счастья, прижавшись к седой бороде и усыпанной морозными узорами шубе! А мне посчастливилось подержать сказочный посох в руках, даже сильно ударить им о дорогу и, обернувшись, совсем не ожидая, увидеть Снегурку, как по волшебству появившуюся.
А затем вместе с папой утолили голод, напившись обжигающего сладкого чаю из золотого пузатого самовара и закусив сытными баранками.
– Ася, подкрепилась? Значит, самое время исполнить свою мечту: оседлать лошадь и прокатиться на ней по зимнему лесу. – Мама знала, чего хотела её дочка.
Моя лошадь дружелюбна.
– Позволь внимательно рассмотреть тебя, – обратилась я к вороной лошади, коснувшись её гривы. Это преданное людям животное сразу поразило своей красотой, силой и своими размерами.
Вдев сапоги в железные стремена, я с довольным лицом, будто вспомнила что-то приятное, расположилась в потёртом седле, под которое подложено тонкое одеяло, сдвинула на затылок шапку-ушанку, открыв тёплый лоб, руками в кожаных перчатках взялась за седло, спину выпрямила – чем не амазонка, отправленная завоёвывать северные земли по воле своей царицы. А инструктор, держа удила, направила мою подругу.
Пронизанное белыми лучами небо казалось серебряной тканью, натянутой надо мной, наездницей. Ехала верхом вокруг заснеженного поля с торчавшими травами, заходя в высокий и затенённый внизу еловый лес, и опять возвращалась к полю. На его противоположных краях, издалека, узнавались по еловым лапам, клонившимся от снега, столетние ели, солдаты, стоявшие друг за другом, чьи плечи припорошены снегом. У его же кромки лежала вековая красавица: покрытые снегом корни поднялись над землёй, зияла чёрная пасть, окружённая белым ковром. Флагоподобные сосны и скелеты высохших, но пока не упавших деревьев попадались там и тут.
Лошадь шагала по проложенной другими лошадьми и когда-то ей самой тропе, оставляя позади круглые ямки в снегу. Проезжая под ветвями, я приникала к лошади, и снег летел мне за шиворот и на её расчёсанную гриву. То она мотала головой, то проваливалась, то взбрыкивала, а я качалась как в лодке. Повторяя за героем одного фильма, высовывала язык, и снежинки таяли на нём. Чем не пленённая североамериканская индианка? И не женщина-инструктор, запомнившаяся мне необыкновенно пушистой шапкой и шарфом крупной вязки, вела лошадь, а шериф северного поселения…
После загородного отеля мы добрались до одинокой областной деревушки, потому что хотели увидеть целебный источник.
Тем днём небо над горизонтом – голубая акварель, а выше добавлялся белый цвет. Много раз за зиму трактор чистил дорогу в деревне, поэтому обочины обросли сугробами по пояс, а жители сами очистили площадки для машин у домов. Мы оставили нашу машину у стен местной обители: монастыря, приюта-пансиона для девочек сирот и золотоглавой церквушки. И пошли по сутулому мосту, а далее – по лесной тропке к источнику.
Замёрзшая и занесённая снегом река тем днём – белое поле. На ней – рыбаки, любители особой романтики, подлёдной рыбалки. Белые на белом тропы вели к местам рыбной ловли. Рыбаки во сто одёжек одеты: в дутые костюмы, под капюшонами – шапки. Сидели на рыболовных ящиках, согнувшись над лунками, а рядом воткнуты ледобуры в лёд. Те, кто повеселее и поразговорчивее, «охотились» по двое, а те, кто поугрюмее – по отдельности, у разных лунок, но недалеко друг от друга – напали на рыбное место.
Деревня и монастырь удалялись, а впереди уже чернел и белел лес. Зайдя в него, мама вздохнула от восторга: «Ася! Какая красота!» С двух сторон еловые лапы – не пересчитать – словно сваляли из козьего пуха колпаки для себя. Высоко над головами – припудренные ветки, бледные пальцы. Тропа утоптана в центре, а дальше, по бокам, всё меньше и меньше следов и девственный снег. Вдоль неё и в лесу пробивались сквозь снег те же сухие травы и кусты, а ещё в нём, как в молоке, утопали состарившиеся деревья, натянувшие на себя отбелённые одежды. Вместо рисунка светлый покров привлекал ямами, холмами, скатами, они повторялись, прикрывали друг друга, сливались вдали, и не было видно горизонта, лишь белый ковёр, стволы и ветки в снегу. Благодаря ветрам деревья снизу присыпаны снегом так, что это похоже на муравейники из сахара. Даже слегка, меньше Пизанской башни, наклонённые стволы раскрашены белым. А ветки наперебой хвастались своими головными уборами цвета парусины, чем не масляные мазки, положенные Клодом Моне или Ван Гогом. Мохнатые ели такие высокие, что можно долго рассматривать их от корней до макушки и удивляться сказочности и царственности этих близких русской душе деревьев. Родители ушли вперёд, и ели-великаны, как старшие предки, склонились над ними.
Тропа уводила нас всё глубже и глубже в лес, а мы глядели по сторонам и восторгались. Белая лебедь – это невысокое дерево распахнуло ветви. Ёлка отошла от сосны, открывая взору лесное озеро. Подглядывая за ним, мы не потревожили его сладкий сон. Вечнозелёные хозяйки леса не менялись: склоняли под тяжестью снега лапы, словно кутались в одеяла, и им снилось певучее и шуршащее, квакающее и жужжащее лето. Опять виднелось озеро: на этот раз голый ствол делил пополам полотно, будто отъявленный злодей разрезал картину, создаваемую художником долгие годы. Другие тонкие ветви, державшие снег, напоминали крону цветущей сакуры. А вот осина нарядилась в свадебное платье: пышный снег облепил весь ствол её, аж свисал складками. Снежинки по-прежнему путались в еловых иголках. Некоторые зелёные лапы касались снежного ковра и при сильном ветре, конечно, мели его как веники. Одна ель склонилась к другой, прямой. Другие изумрудные подруги спасали от возможной непогоды стоящую средь них голую берёзу – худенькую сестру.
Пребелая тропа сливалась с воздушным пологом, когда я сошла с неё, утонула выше колена в нём. Папа же стоял, не шевелясь и запрокинув голову, всматривался в ясное весёлое небо, разбиваемое густыми макушками. А у мамы в малиновой куртке – румянец на щеках. Мама, позируя для фотоснимка, присела у гигантской ветки с зефирной шапкой, и мне показалось на миг, что это закатное солнце спряталось, чтобы удивить всех.
Не заметили, как подошли к бревенчатой, в снега одетой часовне, радовавшей где-то в небесах золотым крестом и через окна – звёздами лампадок и свечек. А рядом – тёплая церковная лавка и открытая беседка, также смастерённые из брёвен, остроганных, урезанных, подогнанных друг к другу; студёный источник, укреплённый камнями. А вокруг «оазиса» – зимний лес, деревья надёжной стеной.
Крестясь, молились перед любимыми святыми в часовне; пригубили тёкшую струйкой целебную водицу, набрали её, взяли с собой; у церковной лавки приласкали мурлыкавшего и тёршегося о ноги чёрного кота с жёлтыми глазами, такого доверчивого, гревшего своим теплом, и отстранённого. В беседке разлили горячий чай по кружкам, благо термос был припасён, и, наслаждаясь русским пейзажем и приятной тишиной, согрелись, а после покинули с благодарностью уютный закуток, спрятанный в дремучем зимнем лесу, закуток, где всеми ощущалось чьё-то присутствие.
Души подлечены, оставалось лишь набраться физического здоровья на даче. Нас ожидало славное катание на лыжах по лесу, протянувшемуся вдоль дачных участков. Солнце – сияющее белое пятно, снег белее праздничной скатерти казался белым небом со звёздами-пульсарами. Как же глаза слепли! Стройные лыжи со вздёрнутыми носами беспрепятственно скользили только вперёд по нарезанной папой и накатанной мамой лыжне, узкой двухполосной дороге, разделённой снежным наносом. От такого необычного движения и невесты-зимы мы возрадовались. Протопленный дом, из трубы которого поднимался жар и дымок, постепенно скрывался из виду.
И мы опять погрузились в прекрасный зимний лес: кусты брусники выглядывали из-под белых покрывал, крупицы снега – на мелких листах; сосны-детки в белых кепках; ямы, присыпанные снегом, – что-то вроде бывших лежанок медведей; заячьи петляющие следы и лисьи около. «Ну, погоди!» – наверное, досадовала лиса, упустившая длинноухого. Молодой дятел колотил берёзу-свечку: «Тук-тук, тук-тук».
Когда я шла первая, лыжи проваливались, разламывая снежный покров, как атомный ледокол – льдины; палки погружались глубоко в снежную вату; и, смотря, как планируют редкие снежинки, можно было без устали ходить и ходить или скатываться с лесных горбов. Мороз крепчал, и, если бы не движение, мы бы уже возвратились к не успевшему растерять тепло дому. А так катались и катались одни в тишине леса… Но праздники подходили к завершению, обратная дорога ждала нас.
