Иван Бурдуков
Изгой
Поэтому я и не любил себя прежнего: я делал совсем дикие для человека вещи. Я не относил себя к какой-либо субкультуре, я просто был нонконформистом, без определённого смысла. Мне говорили «А», я слышал «Б», а делал «В». Я не задумывался о многих вещах, о которых стоит думать; я считал материальное важнее духовного. Тогда, мои ошибки были кардинальными и безосновательными – я просто делал всё, что хотел. Никакой силы воли и самоконтроля. Тогда было много таких людей, и как я помню, со временем их количество только увеличивалось.
Я думаю, что такая тенденция происходит в каждом поколении, просто она может быть с присущими именно этой эпохе особенностями. Это некий двигатель прогресса и элемент естественного отбора, который расставляет людей на свои места, посредством их силы воли, которая является критерием отбора. Мне кажется это именно таковым. Только человек прошедший через это может так судить. Существует множество людей, которые обошли этот период жизни стороной и не познали все стороны того общества, в котором они находятся. Самая главная ошибка людей: судить общество по своим ограниченным знаниям о нём; судить тех, кого они не понимают; судить тех, кто не такой как они, не такой как все.
Раньше я пытался доказать какую-то правду всем, уничтожая при том себя. И сейчас, я делаю абсолютно ту же самую ошибку, только по отношению к себе. Я пытаюсь что-то доказать самому себе. Я уничтожаю своё сознание, потому что оно мне не нравится. Самое интересное, что мне на это наплевать, так как борьба должна иметь цель; у меня нет цели и потому борьба для меня бессмысленна. Да, цель безусловно присутствовала, ещё до встречи Софьи. Тогда целью являлось желание оставить после себя что-либо значащее. После всего произошедшего, я даже не вижу смысла зачем нужно жить сейчас, не говоря уже о каких-либо целях.
Мысли посетили меня совершенно неожиданно и даже не к месту. Я пил водку и раза три бегал в объятия унитаза. Это было то самое аморальное, о чём я говорил. Я понимаю это, но в том и дело, что мне это безразлично. Я не записывал теперь мысли: не было смысла.
Я закончил все приготовления к моему предстоящему «трипу». Всё было готово. К этому времени я уже порядочно опьянел и вспомнил, что не ел около двух дней. Особо меня это не волновало. Затянув ремень, чуть выше локтя, разработав кулак, я вонзил иглу шприца прямо в разбухшую синюю вену. Постепенно, медленно ввёл содержимое шприца в кровь.
10
Моя голова плавно поехала. Я всё понимаю, но не так отчётливо как всегда. Мой внутренний голос становится громче, и тот, внутри меня, начал брать верх над моим настоящим. А может тот, кто внутри и есть я настоящий? Голова кружится, реальность размывается и всё становится каким-то фальшивым. Я словно в пряничном домике. Если бы не момент сильной слабости, то я бы встал из-за стола и выпрыгнул из окна. Не знаю, но мне кажется, что при таком состоянии – между жизнью и смертью – переход из бытия в небытие, наверняка, будет более плавным. А вообще, каков этот переход? Хотя, кто его знает, на этот вечный вопрос не могли дать ответ величайшие умы во всей истории человечества.
Я рухнул головой на стол, минуя все стадии сна, погружаясь в самую пучину бездны – я чувствовал что меня как в водоворот влекло туда. По мою душу пришёл сам Морфей. Я вызвал его, чтобы он пролил свет на моё существо. В действительности мне нечего было терять, поэтому я доверился ему, и теперь всё зависело от него. Я уснул, перед этим пытаясь осознать: «живой ли я на самом деле?».
Мне начал сниться сон. Реальный и в данный момент такой необходимый сон.
«Я находился в какой-то незнакомой мне квартире. И вот я смотрю в окно, там – ядерный гриб – последствие ядерного взрыва. Из окна открывается отличный вид на город с высокими небоскрёбами. Город виден полностью слева направо: панорама абсолютная. Всё чёрно-белое, довольно тусклое. Посередине этого города – ядерное облако, которое возвышается над городом практически в полтора-два раза. Я вытянул руку с оттопыренным большим пальцем по направлению гриба, и понял, что нахожусь в зоне поражения ядерной волной, так как гриб больше пальца. Я сделал это как-то автоматически. Очень быстро, но без паники, я начал собираться. Я собирался слишком быстро, отчетливо анализируя надобность попадающих на глаза вещей, и делал это очень профессионально, но всё время был не доволен собой, и торопил сам себя. Я это осознавал и реализм происходящего не был отличим от грёзы.
Я почти заполнил рюкзак и сумку: тёплыми вещами, различными приборами, типа часов и фонарика, калорийной едой и максимально необходимыми для выживания вещами, – осталось немного места. На всё ушло от трёх до четырёх минут. Я замешкался только в одном моменте: надеть осеннюю куртку или пуховик, ведь придётся долго бежать, но с другой стороны, на улице осень, да и смогу я достать пуховик до зимы? Теперь я решил посмотреть на ситуацию за окном, там – завораживающая картина: тёмно-серый мегаполис под властью клубов дыма – но меня смутило другое: там, ближе к центру города, начинали рушиться здания. Я смотрел скорее не на здания, не на вершины небоскрёбов, я старался вглядеться в горизонт, подножье домов, и разглядеть волну. Я увидел отчётливые клубы дыма на горизонте мегаполиса. Тогда я понял: пора…»
Я как будто готовился к этому, всё выглядело чересчур складно. Да, может это совпадение, но у меня в действительности существует фобия ядерного взрыва. Да, я боюсь этого: при виде картинок ядерного взрыва у меня по коже идут мурашки и необычные, как при страхе насекомых или высоты, а панические – слишком эмоциональные. Я не видел его воочию, но страх существует даже без присутствия на самом деле материального объекта этого страха.
Вся ситуация была как будто настоящая, я действительно там был, не во сне. А ещё она меня чертовски сильно захватывала и придавала мне недюжинную силу, острый ум и реакцию. Я чувствовал адреналин, который помогал мне, у меня его было в несколько раз выше нормы. Он – мой помощник, допинг для тела, энергия для духа, идея для разума. Здесь я живой и пытаюсь остаться таким же. Все проблемы моего настоящего мира, который пока остался вне этого сна, меня не волновали – я не думал о них и не мог думать.
«…Я выбежал из дома и помчался в противоположную взрыву сторону. Я не оглядывался и не думал, я лишь осуществлял рутинную физическую работу: старался контролировать дыхание, не преувеличивать скорость бега. Сейчас же всё было в цвете – не как мегаполис, я был за городом, тропа была песчаного цвета, как и осенняя трава. Вокруг мелькали деревья, кусты, все почему-то не по-осеннему зелёные и густые листвой. Теперь я бежал в гору, сил было хоть отбавляй; вокруг – ни души, все испарились, я один – плохо это или хорошо? Вот теперь пошли мысли. Я начал думать, и это существенно затруднило мой бег, я начал уставать. «Прекрати думать, – сказал я себе, – ты умрёшь, если не закончишь это делать». Мысли, конечно, не слушались. На то и запреты, чтобы их нарушать, а моей натуре в этом нет равных.
Я бежал уже минут тридцать, силы почти исчерпались, но адреналин делал своё дело. Я весь вспотел, на улице было необычно жарко для осени, и я тысячу раз пожалел, что надел пуховик. Я оглянулся назад, подверг гриб проверке большим пальцем. «Вроде вне зоны», – как-то неуверенно сказал я. И тут возникло первое моё сомнение: данный «метод проверки зоны поражения вытянутой рукой с оттопыренным большим пальцем» мне показался неэффективным. Возник страх и естественно произошёл очередной выброс адреналина. Я побежал; теперь же не было смысла утишать свои мысли, они были смешанны и оправданны.
Теперь я бежал совсем по-другому: были тысячи мыслей, дыхание было бесконтрольно, ноги порой не слушались, пару раз я споткнулся – силы улетали в топку. Но я бежал, не останавливаясь, будто волна в нескольких метрах от меня и вот-вот схватит меня за пятку. Чем меньше сил у меня оставалось, тем сильнее моя сила воли подвергалась сомнению. Организм просил остановиться, отдохнуть, порой вообще сдаться, но я бежал. Заболело слева внизу, я понял, что это произошло по вине бесконтрольного дыхания. У меня в запасах осталось сотни две метров – и я упаду.
Так и произошло. Я поднялся и отряхнулся. Осмотрелся кругом и рассмеялся сумасшедшим смехом. Я упал на колени и всё смеялся, и плакал. Я скинул с себя рюкзак, бросил сумку, снял пуховик – всё время продолжал истерично смеяться. «Я победил себя! – закричал я. – Я превзошёл себя! Страх не властен надо мной! Я укротил свой страх!»
Я сидел на коленях и молчал, лицо было слегка грязное, волосы взъерошены, руки лежали на коленях. Всего вспотевшего от продолжительного бега меня приятно обдувал ветер. Я поднял левую руку, протянул её в направление гриба с оттопыренным средним пальцем и улыбнулся. «Всё закончилось», – вымолвил я, упал на землю и закрыл глаза. Я не думал ни о чём – но это и не было необходимостью. Вокруг меня было ещё примерно три таких же гриба, но они были ближе, намного ближе – я несомненно был в зоне поражения и понимал это. Их волны стремительно приближались к своей жертве – ко мне. Я превзошёл себя перед своей же смертью. Я достиг своей истины, но уже было поздно».
11
Я проснулся просто открыв глаза. Я смотрел в стену и задумался: «Вот, только что я преодолел самого себя и умер». Потом пошёл шквал мыслей и вопросов: «Почему я так ценил жизнь перед смертью?», «Почему люди относятся к жизни безразлично?», «Почему люди не преодолевают себя каждый день? каждый час?», «Почему необходимы какие-то обстоятельства?».
Кое-что я ещё осознал: когда ты проходишь одно испытание жизни, тебе непременно даётся испытание ещё сложнее, а порой – невозможное. Преодолевая свою слабость, я бежал от смерти. Я истощил свои силы, но наполнил свой дух. И вот, когда я думал, что спасён, я встретился глазами с непреодолимым. Будь у меня в запасах хоть недюжинное количество сил, я бы не скрылся, ведь я был окружён. Такова загадка жизни: человек, получивший духовную возвышенность не может дальше продолжать жить среди духовно опустошённых. А может в этом и заключается смысл жизни?
Этот сон олицетворял всю мою жизнь. Ведь действительно, мне дали шанс измениться, возможно, попасть под ядерную волну и напрочь в ней раствориться. Но я поступил иначе – решительно убежал от этого всего и остался один, один среди этого апокалипсиса, способный выживать и думать так, как необходимо. Это воля, это желание жить – иначе не назовёшь. Да даже смысл скорее не в воле к жизни, а в воле смотреть на всю эту разруху и «новую жизнь» иначе, со стороны. Способность убежать далеко, быть наедине самим с собой, зависеть лишь от себя – вот что я выбрал. Я отверг желание всё закончить, поддаться своему страху, окунуться в это, и не бороться, не противостоять. Это сложно, но вместе с тем совершенно верно. Возможно, я и мог изменить что-то в моей жизни, возможно и могу это сделать сейчас, но стоит ли? Это вопрос, ответ на который могу дать только я. И пока я нахожусь на этом перепутье, мой дух подвергается испытанию. В любом случае, дух насыщается смыслом, он воспринимает жизнь так, как я достоин воспринимать её. Я убежал от ядерной волны, я один – всех остальных накрыло. Вот тут-то и закончилось моё главное испытание, и я его прошёл. Борьба самим с собой – настоящее развитие своей силы воли, закончив которую ты либо станешь другом себе, либо убьёшь своего врага в себе. Борьба самого с собой доказывает истину, доказывает правду.
Этот сон закончился тем, что я поборол себя и стал другом себе; я стал сильнее, и понял, что только таким образом можно достичь личностного величия и превосходства над всеми. Но я совершил это слишком поздно, и это всё было бессмысленно: я убежал от одной волны, но попал под влияние других трёх. Достоин ли я этого? А может так бывает со всеми, кто достигает своей истины?
Этим утром я открыл мир совершенно по-новому. Сегодня я стану жить иначе: так, если бы действительно побывал в такой ситуации и выжил.
Я всё ещё тосковал по Софье. Так же сильно, как и прежде. Я чувствовал неугасаемую боль.
Я посмотрел вокруг себя, и меня охватило отвращение к самому себе, к своей слабости и безрассудству.
Необходимо продолжать жить, но для этого нужно иметь достойную цель. Я поставлю цель: воплотить мою мечту – написать книгу, в которой обязательно упомяну о Софье. Это непременно необходимо сделать, чтобы весь мир узнал, что жил такой человек, что она была среди нас, такая чистая и хрупкая.
Я понял значение времени, которое отведено мне. Оно ограничено при всём его количестве. Необходимо иметь цель и насыщать жизнь достижением её; необходимо делать поистине красивые и невероятные вещи; необходимо оставить свой вклад в этом мире, чтобы после своего конца, смысл моего существования не исчез вместе со мной.
Смысл жизни очень загадочен и мой сон немного приоткрыл мне тайну. По крайней мере, на данный момент я осознаю свои приоритеты. Поступать необходимо прагматично и чаще прислушиваться к сердцу. У меня есть возможности и желания и необходимо их использовать. Я понял, что смысл жизни хрупок – это неуловимая фантазия, которую пытаешься понять и действуешь на благо этой фантазии. Но этот смысл жив, пока жив человек, пока он хочет видеть смысл. Человек сам себе дарует судьбу: своими действиями, трудами и, самое важное, мыслями, – иначе, если человек разочарован от жизни, стоит ли ему вообще жить?
12
Мы не ценим всё что имеем. Лишь когда что-то близко к потере – в тот момент мы поистине начинаем ценить это. Существуют люди, у которых нет даже тех вещей, которые для нас обыденны. А существуют те, у кого и вовсе неполноценное здоровье, для которых норма – это быть ограниченными и никогда не быть наравне с обычными людьми. И такие люди во многом превосходят нас. Физическое превосходство – лишь иллюзия, главное же превосходство – превосходство духа. Дух величественнее материи, а оттого ценнее, и как же мы глупы, если до сих пор этого не понимаем.
За какой-то небольшой промежуток времени моя жизнь динамично изменилась. Мои чувства были самыми приятными и самыми ужасными. Я обрёл женщину моего сердца и потерял её. Я менял смысл жизни. Но, что бы со мной не происходило, в конечном итоге я стал сегодняшним – настоящим.
Стоит ли серьёзно размышлять о том, что нельзя познать? Стоит ли тратить драгоценное время жизни на попытки найти выход из четырёх замкнутых стен? Какой смысл отрезка между рождением и смертью, называемом жизнью? Что будет после этой самой жизни? Предначертано ли всё или всё зависит напрямую от человека? Есть ли бог или нет его? Каждый даст свои ответы на эти вопросы и стоит ли спорить о том, у кого ответы вернее, если правильного ответа нет?
В убеждение того или иного, так сказать, в выбор стороны, влияет вера человека. Но колоссальная разница существует даже между верами: либо вера искренняя, чувственная; либо вера необходимая, которую нужно испытывать; либо вера чужая – то есть та, которая всего лишь была помещена в голову человека, а не породилась там.
И как же в такой неопределённости и мире иллюзий увидеть истину? Есть один рецепт: уничтожить в себе чувство доверия к людям и слушать собственное сердце. С этим многое станет явным, и всё людское влияние покажется всего лишь мнением. И этот рецепт не для всех – он для тех, кто желает быть независимым, но кто готов изменить свою жизнь раз и навсегда. Вместе с доверием пропадёт и смысл держаться за общество, а потому, человек, хоть и не сразу, станет одиноким; а, прислушавшись к своему сердцу, возникнет понимание того главного, чего необходимо придерживаться.
Выбирать необходимо, если в человеке осталось чувство выбора. За многих выбор был давно сделан, а само чувство выбора было купировано.
Жизнь человека в руках самого человека, ни в руках другого человека, ни в руках общества. Человек должен сам познать свою сущность, иначе, если дать ему смысл на блюдечке, он не будет себе принадлежать, словно ему подменили его дух. А без духа, человек – всего лишь материя.
Моё поколение на самом деле обречено в такой ситуации, которая мне приснилась, – это чистая правда. В нём не хватает жизни, что уж говорить о воле к выживанию. Меня окружает общество потребителей и рутинных зомби, хотя я тоже являюсь таковым, но я хотя бы это осознаю и беспощадно презираю.
Каждый день сплошная рутина, всегда и у всех. Она перед нами – прямо перед глазами, но так близко, что мы её не видим. Так близко, что она окружает нас, мы внутри неё. Интересный факт – огромное количество людей жалуется на свою жизнь, многие рыдают от неё, но вновь и вновь продолжают заниматься обыденной работой. В чём смысл осознания проблемы и отказа от её решения? Конечно, я прекрасно осознаю зависимость многих людей от своей работы. Причин тому достаточно: кредиты; кому-то не дают изменить жизнь дети; существует и то, что оказывается просто лень что-либо менять; и самое главное – страх оказаться в положении, которое будет гораздо хуже, чем сейчас. Такие фразы «Что поделать? Все так живут», «У тех вон совсем всё плохо, у нас ещё хоть как-то!», «В Советском Союзе ещё хуже было. Скажи спасибо ещё», «По-другому никак» влились в обиход и стали классикой настоящей реальности.
Что важно: так происходит из поколения в поколение. От этого и воспитание наследников происходит по привычному сценарию. Обычно трудно даётся обдуманное отхождение от правил: шаг вправо, шаг влево – расстрел. Под данную аксиому подводятся все правила – создаётся система. На самом же деле аксиома является лишь гипотезой, в которую можно только верить. А вера в России уж сильно странна и отличается от остального мира.
Всё стабильно: «как должно быть». Терпи в детстве, терпи в отрочестве, терпи в юности, терпи в зрелости… «Стойте, уже пришла старость, можно перестать терпеть?» Ему в ответ: «Да ладно, чего ты. Ты уже привык к этому, к тому же осталось немного. Потерпи…» Полнейшее умиротворение всех вокруг обязано глобальной сдержанности людей. Я называю это фальшью. Кругом фальшь, которая только и присуща людям. Не стыдно ли людям перед животными? Те живут благополучно, исключительно без фальшивого поведения и притворства. Что же мешает отказаться от всего этого? Неужели кто-то скажет об этике, морали, законах, правилах и традициях? Нет смысла доказывать превосходства человеческого общества над животными сообществами – это неправда.
Тем мне и не нравятся люди, и я не вижу в них ничего великого. В большинстве людей. Разумны, чтобы развиваться, но глупы, чтобы начать это делать. Что требуется от людей: думать, мыслить, создавать. Дан разум – исключительно оригинальная возможность во всём живом мире, – стоит ли от него отрекаться?
ЧАСТЬ 3
1
Ровно в этот день, год назад, всё произошло. Тогда было всё: подарки судьбы, любовь, потеря, боль, отчаяние, тоска и грусть. Всего было достаточно, чтобы испытать сполна одному человеку на протяжении всей жизни; всё произошло одномоментно. Моя норма жизненных уроков была выполнена. Я уже не говорю о событиях произошедших десять лет назад.
Моя злокачественная опухоль любви сейчас дала рецессив. Сейчас я чувствую себя мудрым. Такое странное чувство самопознания и полного понимания себя, – по всему видимому, результат испытания судьбы.
Весь год я провёл в отшельничестве: я почти не выходил из дома. Мне было это необходимо. Я выполнял мною поставленную цель. Я мог писать всю неделю, каждый день, а мог вообще не писать ту же неделю – всё зависело от вдохновения. Куча заметок, различной бумаги, всяких письменных принадлежностей находились по всей комнате, кухне – везде. Если на меня нападало вдохновение, то я писал фанатично, был одержим этим желанием.
Я написал свою книгу и издал её под псевдонимом Михаил Успенский. Я взял фамилию Софьи, чтобы таким образом ещё раз почтить её память. Книга пользовалась успехом и принесла мне немного денег, что было особенно важно для меня, потому что я так и не пошёл на работу. В определённых кругах я обрёл славу. Роман потряс некоторых своей проницательностью и глубиной, а многие не видели в нём должной эпичности. Слава богу, что я не пытался создать экшен, а создавал книгу для узкого круга понимающих читателей. И создал такую.
Вообще жизнь вокруг меня в очередной раз изменилась. Внутри тоже присутствовали изменения: все чувства приутихли, всё вернулось в серую обыденную сущность по проживанию жизни. Теперь я понимаю, что единожды познав чувство цвета, уже не захочешь видеть мир чёрно-белым. Кто-то вовсе не желает ни секунды оставаться в этом мире, поэтому я начинал понимать некоторых известных самоубийц и психов.
Мне всё чаще стали сниться сны. Различные своим содержанием. В них мало что напоминало мне о настоящем мире, я словно абстрагировался от всего и погружался в параллельную вселенную. Сны бывают: словно псилоцибиновый бред: всё хаотично, странно, бессмысленно; иногда, словно я смотрю фильм от первого лица; иногда, я – сторонний наблюдатель.
Последнее время я всё сильнее задумывался о той ситуации, произошедшей год назад, и не могу найти смысла в выходке Софьи. Мы нашли друг друга и были счастливы, почему нужно было умирать? Я ссылался на её психическую болезнь – это единственное что можно было рационально предположить. Хотя не отходил от моей теории, описанной ранее, где я с абсолютной серьёзностью говорил о врождённой противоречивости внутри человека.
2
Сегодня годовщина смерти Софьи. Я решился пойти на могилу Софьи, дабы почтить её память. Я был там всего лишь однажды, сразу после того как её похоронили. Мне трудно было там появляться, потому что это приносило мне дикую боль.
Я сел рядом с её могилой и спустил голову. Началась череда воспоминаний, мыслей, которые так свойственны мне. Спустя некоторое время неслышно ко мне сзади подкралась некая женщина, которая сразу же произнесла:
– Здравствуйте.
От неожиданности я немного растерялся. Я понял мгновенно, что эта женщина пришла на могилу Софьи и даже больше, она – её мать. Не знаю, какое-то сильное предчувствие озарившей меня правды. Я встал, повернулся к ней и сказал:
– Здравствуйте.
– Извините, я не хотела вас напугать.
– Ничего… я собираюсь уходить.
– Вы пришли на могилу моей милой Софьи? Вы её знали?
– Да, она занимала в моей жизни особое место.
– Вы её любили? – с очень знакомым мне лицом, спросила женщина.
– Да. И я думаю, что это чувство было у нас взаимно. Только вот уже год не могу понять, задаюсь вопросом: зачем же она так поступила с собой и со мной?
– Она как-то и ранее, до того дня, когда училась в классе восьмом, если мне не изменяет моя память, была недалека от этого. Тогда она впервые поцеловалась со своим одноклассником, хорошим таким парнем, который ни пил, ни курил, хорошо учился. Не знаю, что с ней происходило тогда, но она закрылась у себя в комнате и не выходила почти сутки. После этого, она мне сказала, что не может жить в этом мире – ей это слишком трудно. Мы с ней пережили это. Я до сих пор не понимаю, зачем нужно было лишать себя жизни, ведь она могла, как тогда, обратиться ко мне. Что же она наделала, – произнесла мать Софьи, и слеза мимолётно пробежала по её щеке.
– У нас с ней произошла похожая ситуация: мы с ней… поцеловались – а на следующий день я нашёл её у двери подъезда.
– Что же вы не пришли на похороны?
– Знаете, мне было очень плохо, душевно плохо, и я был сам не свой. Я просто не мог прийти – меня бы это окончательно убило. Извините меня, но мне пора идти. Очень приятно было пообщаться с вами… – торопливо удаляясь, сказал я. Меня настигло чувство неловкости и стыда, да вдобавок я вспомнил как тогда пил и ещё этот морфин…
Но она прервала меня:
– Стойте! – Подошла ко мне и взяла меня за руку. – Для Софьи будет самое лучшее, в то же время самое невероятное для вас – забыть её. Софья всегда будет находиться в сердце и оттуда она уже никуда не денется. Именно так вы почтите её и сможете, отпустив её, прожить свою жизнь достойно. Это горе для меня и для вас, но это был её выбор, мы с вами оба это понимаем. Оставьте, оставьте её.
Я смотрел ей в глаза, будто это была сама Софья, даже голос у неё был один в один. Она такая же благородная как Софья, такая же прекрасная. Я держал её за руку и смотрел в её глаза. Она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей. Неожиданно мы с ней обнялись и я сказал:
– Хорошо, я обязательно постараюсь.
3
Всё это происходит здесь и сейчас, а позади длинная, извилистая, ухабистая дорога, которую я прошёл, с лужами, размером с озёра, которые я проплыл. Впереди – неизвестность, но главное, что у меня есть это впереди, и считаю, что я его заслужил.
Я только шёл с могилы Софьи, уже подходил к квартире, как заметил силуэт незнакомого человека, стоявшего на лестничной площадке. Поднимаясь по лестнице, я смотрел на него; он смотрел на меня. Подойдя к квартире, я отвернул глаза к двери и начал доставать ключи. Вдруг этот человек проговорил:
– Вы, случаем, не Михаил Успенский? – Он смотрел большим добродушным лицом на меня; на его недавно серьёзном лице появилась улыбка. Он был одет не по погоде легко: куртка, брюки, ботинки – всё было простецкое. Полноватый мужичок лет тридцати не вызывал ни притязания, ни отвращения.
– Да, я тот, кого вы ищете. Чем мо… – я не успел договорить фразу до конца, как он вступил:
– Я из журнала «Литературовед». Моя фамилия Голодяев. – И всё с той же уступчивой улыбкой глядел на меня.
– Вы что-то хотите обсудить со мной, я так полагаю?
– Да. Наш журнал хочет опубликовать статью о вас. Меня прислали взять у вас интервью.
– Давайте пройдём ко мне в квартиру. Не будете же вы брать у меня интервью в подъезде, – с небольшой заинтересованностью, проговорил я.
– С удовольствием, Михаил Иванович.
Мы зашли в квартиру, я продолжил:
– Просто Михаил. А вас как?
– Называйте Андреем, – протараторил Голодяев.
– Располагайтесь в гостиной, я сейчас поставлю чайник и вернусь, – холодно произнёс я и удалился в сторону кухни.
Появление Голодяева было неожиданным. Я хотел побыть один, наедине со своими ощущениями. Я так отвык от людей, но сегодня мне приходится вести уже второй диалог. Диалоги меня утомляют – высасывают энергию. Я слишком отвык от всего этого.
Поставив чайник, я вернулся к моему нежданному гостю со словами:
– Давайте начнём, да поскорее со всем этим разберёмся.
– Да-да, непременно, – сказал Голодяев и начал копаться в своём кожаном портфеле, эмоционально ознаменовав успех своего поиска огромной улыбкой. Из портфеля он достал блокнот и уставился на меня. Сидел, молчал и смотрел.
– В чём-то проблемы? – сказал я.
– Нет-нет, просто я в восторге от написанной вами книги. Я её прочёл полностью: она прекрасна. Такая глубина чувств, эмоций – я в восторге. А как вы заворачиваете об обществе – это шедевр!
– Спасибо, – с натянутой улыбкой, сказал я.
– А эта Софья – она действительно такой была?
– Да…
Голодяев расспрашивал много и нередко норовил отходить от темы, переходя на темы семьи и даже затрагивая Софью. Мне он не особо понравился. Он является типичным представителем сангвинического темперамента – сангвиников я ненавижу. Мы проговорили около часа, для меня это казалось вечностью. После встречи с ним я был как выжатый лимон. Самое интересное, когда я становился всё утомлённее, он наоборот черпал вдохновение и подхватывал энтузиазм. Он самый настоящий энергетический вампир.
Голодяев попросил ещё о встречи, но я сослался на свою занятость – терпеть этого человека не было сил.
4
Проснувшись от звона в голове, я подскочил с кровати. Оказалось, что этот звон был в мою дверь. Нет смысла говорить о недоумении – об этом и так всё понятно. Но сказать о дальнейшем недоумении, когда я открыл дверь, всё-таки стоит. На лестничной площадке стоял довольнющий Голодяев, но теперь не один – с каким-то мутным типом.
– Доброе утро, Михаил! – сказал Голодяев с абсолютной уверенностью того, что я ему рад.
– Здравствуйте, – с каменным лицом сказал я. «Катастрофа», – подумал я.
– Меня зовут Вячеслав Барон, – протянул руку мутный тип.
– Михаил, – сказал я и пожал ему руку. – Что желаете, господа? – проявляя крайнюю степень этики, спросил я, натянув учтивую улыбку.
– Мы к вам по делу, очень серьёзному, – сказал Барон.
– Хорошо, раз так, то проходите в гостиную.
Барон выглядел подозрительно. Он похож на типичного детектива из кино: на нём был серый тренчкот – впервые увидел человека одетого так вживую; всё остальное не особо бросалось в глаза: брюки, ботинки – обычная классика. Его лицо было продолговатое, но в то же время не узкое; было гладко выбрито до синевы; глаза были серые и он устремил их прямо в мои глаза, глядя в мою душу. Мне стало не по себе от этого человека. Я уже не так волновался о навязчивом Голодяеве.
– Так о чём вы хотели поговорить? – сказал я с сильнейшим нетерпением поскорее избавиться от них.
– Хочу сказать прямо, без сентиментальностей: я ваш брат, – сказал Барон.
– Господи, о чём вы? – Как-то ненавистно произнёс я и резко встал; выпучив глаза, уставился на Барона.
– Да вы успокойтесь. Что-то вы какой-то нервный, – сказал Барон, встал и дотронулся до моего плеча.
– Я – сирота. Единственная моя родня – это тётя, в квартире которой мы сейчас с вами находимся. Вот её фотографии. – Я указал на полку шкафа. – Я и она – вот вся наша семья.
– Это мне уже известно и я искренне соболезную вам. Я вообще-то сначала пытался найти её, но узнал об этой трагедии. – Он уже смотрел доброжелательными глазами и сеял доверие. – Я ведь, знаете, нашёл вас совершенно случайно. Случай настолько исключительный, что если вы в него не поверите – пусть будет так. – Он улыбнулся и сел; я сел тоже.
– Слушайте, это всё слишком странно. Я всегда мечтал о родственниках, мечтал их увидеть, узнать и вновь обрести семью, но это невозможно… – Я говорил искренне и смотрел попеременно, то на Барона, то на Голодяева, и вдруг неожиданно добавил: – Всё-таки я вас выслушаю.
– Позвольте, – заулыбался Барон. Улыбка ему определённо не шла. – Товарищ Голодяев – мой давний друг и вышло так, что он вчера брал у вас интервью. Вы себе можете представить, он совершенно невзначай вчера сказал о вас и немного рассказал о вашей биографии. Меня это довольно заинтересовало, в особенности случай с вашей тётей. Я давненько искал родных, нашёл настоящих родителей, которые ныне покойные, и тётю. Так вот, когда я вернулся домой, то решил немного сопоставить мои данные о моей тёте и новообретённые данные о вас. Я был изумлён, и решил было позвонить Андрею…
