Иван Бурдуков
Изгой
Я произвёл все привычные утренние процедуры, и в нетерпении сел на стул и сидел, не пошевелившись, в ожидании Софьи. Я нахожусь в нетерпении, постепенно начинаю приводить образ нашего с ней диалога в голове. Я прокручиваю целую цепь нашей с ней беседы, эта беседа выглядит потрясающей, но, по правде говоря, невозможно идеальной. Мне этого достаточно, такой идеал меня вдохновляет и завораживает.
Буквально с полчаса спустя послышался звонок в дверь. Я встрепенулся и помчался к двери, предвкушая предстоящую встречу. Открыв дверь, я обнаружил её – такое совершенство человека необычайной и неописуемой красоты. В своей жизни я никогда не видел подобной, даже сравнимой с ней красоты. Все краски природы перед ней меркнут.
– Здравствуйте, Михаил! – с широкой улыбкой сказала она. Её лицо стало ещё милее.
– Доброе утро, Софья. Прошу, входите и непременно чувствуйте себя как дома, – проговаривая, я закрыл за нею дверь и, постепенно удаляясь на кухню, продолжал говорить, – вы располагайтесь в гостиной, я пока поставлю чайник, и сию же секунду вернусь к вам.
– У вас очень мило и действительно просторно, – сказала Софья, разглядываю комнату и вещи, находящиеся в ней. Вдоль всей стены она увидела, что тянется длинный шкаф-стенка, выпущенный ещё в период советской власти. Шкаф был комбинированный, имел библиотеку, сервант и ящики под одежду и под разные вещи. Стояли фотографии различных членов семьи. В углу, у окна стоит письменный стол, на котором лежат различные книги и тетради, ручки, карандаши, стоит настольная лампа; а ещё располагается пишущая машинка, что выглядит причудливо в век информационных технологий. Посередине и практически по всей комнате расстилается ковёр, с примитивным арабским узором. Напротив шкафа-стенки стоят диван и два кресла. Комната довольна простая, в стиле обычной квартиры, в котором выполнено до сих пор множество российских квартир, но очень уютная и вполне замечательная, имеющая свою, доброжелательную атмосферу. Рассмотрев все вещи в комнате, она добавила: – Но можно поинтересоваться: где у вас телевизор?
– Телевизор я выкинул – он мне надоел. Эта квартира досталась мне от моей покойной тёти в наследство, – суетно приближаясь, сказал я.
– Извините, я не знала.
– Да всё в порядке, это случилось уже как лет семь назад. Она была прекрасной женщиной, но у неё был рак, который по роковой случайности завладел ею.
– Как же это, наверное, тяжело – потерять близкого человека. Я никогда не испытывала такого.
– И не нужно даже думать об этом. Мой вам совет – всегда проводите как можно больше времени с теми, кто вам дорог, старайтесь испытывать к ним самые настоящие чувства, ибо когда они будут находиться перед самым краем своего несуществования, тогда единственные ваши чувства к ним, это будут – жалость и сострадание. И эти чувства, всего лишь чувства долга, которые могут возникнуть к любому, и которые ничего не значат без любви.
– Вы никогда не говорили о таком себе. Если хотите, можете рассказать о том, что вас беспокоит. Мы с вами друзья.
– Хорошо. Я не знал своих родителей, и практически с рождения находился в детском доме. Он воспитал во мне много добродетельных качеств и, отчасти, я благодарен судьбе, что оказался там…
На этом моменте мой биографический рассказ прервался звуком, означающим, что чайник вскипел.
– Пойдёмте на кухню – чайник вскипел. Я обещал вас угостить вкусным чаем. Вам должно будет понравиться.
– С радостью, – всё с той же милой улыбкой сказала Софья и проследовала за мной.
Кухня не отличалась оригинальностью – она была как у всех. Кухонный гарнитур бежевого цвета из ДСП, на стене висит дешёвая картина с водопадом. Всё очень незамысловато и непримечательно: диван угловой формы был схожего цвета с гарнитуром, как в принципе и стол, правда, на пару тонов темнее. Разве что плита и холодильник были новые и не вписывались во всю обстановку.
Мы расположились на кухне. Я разлил заварку и кипяток по кружкам, и продолжил:
– … О своей тёте я узнал за три года до её смерти. Я как-то попросил знакомого, будучи ещё студентом, разузнать о моих родных. О родителях он смог лишь сказать, что они погибли, когда мне было около года, в автомобильной катастрофе. Тогда, как раз они меня оставили со своей хорошей подругой, буквально, как они думали, на пару часов. Это я узнал ещё будучи в детском доме. Женщина-соседка и отнесла меня, после этого всего, в детский дом. А вот что действительно меня удивило, так это то, что у меня существовала тётя – моя единственная родня. Я её отыскал и встретился с ней. Она была серьёзно удивлена тем, что у неё существует племянник и тоже, единственная родственная душа. Позднее она объяснила, почему не подозревала о моём существовании. Дело в том, что моя тётя с моей матерью как-то раз очень сильно поссорились, и благодаря их схожему и трудному характеру, в котором также своё место имела гордыня, их дороги в жизни разошлись, и с того времени больше не сходились; они оборвали друг с другом все контакты. Позже я переехал к своей тёте, то есть сюда, и мы прожили с ней по-семейному три замечательных года. Теперь, у меня нет никого – я совершенно один, и это вызывает страх. Одиночество, хоть и является моим спутником, всегда безмолвное и тихое, а потому от него можно сойти с ума.
Эта история, когда я обнаружил тётю, произошла на третьем году нахождения меня в общежитии. Тогда всё стало другое, и я не раз ещё возвращался к пристрастию наркотиков и алкоголя, но это возникало на порядок реже. У меня был один приятель, который учился на последнем году своего обучения. Как-то мы с ним разговорились, и он мне рассказал о случае у его отца на работе. Его отец занимал чиновничью должность в полиции. В том самом отделении нередко занимались поиском пропавших людей и успешно. Тогда он затронул случай, что был найден ушедший из дома ребёнок, которого нашли на другом конце страны спустя десять лет. Ему уже было где-то двадцать с лишним лет. Я тогда и решил обратиться к этому приятелю и, как получилось, не зря.
– Ваша жизнь отличается от моей практически всем, Михаил. Вам столько пришлось пережить и я хочу вам сказать, что вы теперь не один, я – ваш друг, как и вы – мой. И не смейте больше говорить, о том, что вы один – это не правда.
– Знаете что, в таком случае нам стоит перейти на «ты», – сказал я и улыбнулся.
– Что же это мы действительно, всё «вы» да «вы». Как в каком-то девятнадцатом веке, – засмеялась Софья.
– Честно говоря, до того момента когда мы с тобой заговорили и познакомились, я почти каждый раз, при встрече с тобой, хотел завести беседу, но моя застенчивость как-то всё не позволяла мне это сделать. Вот даже в тот день нашего знакомства, ведь тогда я тоже был настроен, чтобы с тобой заговорить, сказать честно, я ждал тебя.
– И всё-таки как замечательно вышло, что я с тобой заговорила.
– Да, ты спасла меня, иначе бы я не знаю смог бы я тогда это сделать.
– Вот как? Всегда рада.
– Слушай, а вот ты говоришь, что твоя жизнь не такая как у меня. В чём именно не такая? Может, расскажешь о себе?
– Ну да, это верно. У меня небольшая семья: мама, папа, мой младший брат и я. Отношения между всеми хорошие. Семья у меня рабочая, среднего достатка. Я всегда любила детей, испытывала к ним приязнь, и решила посвятить им свою жизнь. Сразу после школы я именно по этой причине пошла учиться на педагогический. Меня всегда интересовали дети; у них в голове абсолютно простые мысли, и они задаются абсолютно простыми вопросами: «почему небо синее?», «откуда берётся радуга?», «откуда берётся снег и дождь?» и так далее. Мы это всё понимаем и знаем, но, честно говоря, и то не все. Им нет дела до тех проблем, которыми мы задаёмся, и поэтому я считаю, что большинство наших проблем мы выдумываем, потому что дети отлично живут без них. Вообще, мне интересно понимание мира детьми: оно такое простое, что взрослые считают его несерьёзным. Я же, как раз наоборот, думаю, что они видят истину, просто говорят её слишком простыми словами, от которых люди отвыкли. И в целом, дети изначально как кусок дерева, а учитель – он как столяр: что он решит сделать из этого куска дерева, таким оно и будет. Причём, после этого его будет трудно изменить…
Далее мы говорили ещё о многом и долго. Мы говорили без принуждения, будто плыли по течению – не используя дополнительно никаких действий. Я наслаждался её рассказами, её улыбкой и смехом. Эти чудные часы простого разговора с человеком переворачивали все мои прежние представления о людях, в том числе и о себе. Когда-то я думал, что одиночество – это действительно важная часть моей жизни, но как я тогда ошибался. Слишком ошибался.
5
Я желал бы говорить с ней вечно, но нам пришлось расстаться. Я проводил её до двери, растягивая последние секунды моего счастья. Именно счастья, потому что она давала право на моё счастье, а без неё всё казалось не таким, жизнь сразу же наполнялась ожиданием, ожиданием её. Когда мы подошли к двери, она вдруг промолвила:
– Мне очень понравилось у тебя, у тебя чудесная квартира и ты замечательный собеседник.
– Надеюсь, ты пожелаешь завтра снова ко мне заглянуть? – с нетерпением спросил я, покраснев от одолевшего меня стеснения.
– Да, я была бы не против. Я непременно приду к тебе завтра, – сказав это, Софья нежно поцеловала меня в щеку. После этого она торопливым шагом удалилась вниз по лестнице, не оглянувшись, и не дав, таким образом, разглядеть напоследок её прекрасного личика.
Я стоял в дверном проходе и гладил щеку, которая была осчастливлена её поцелуем. Для меня это было наивысшим подарком моей судьбы. Я не смел желать об этом, не смел допускать мысли в моей голове. «Софья – благородная и чудесная девушка, – думал я, – неужели я ей нравлюсь?»
Мы закончили наше времяпровождение спустя три-четыре часа после его начала. Время только подходило к вечеру, в моей голове были снова сотни мыслей, одна сменяющая другую. Я сел за мой стол, который так давно не чувствовал моего тепла. Я размышлял о ней и завтрашней встрече, которая в разы оказалась долгожданнее сегодняшней. Я начал писать, и мысли о морали и устройстве жизни на время затмили чувства о ней.
Я писал много и почти непрерывно. Я прервался всего лишь на миг, чтобы налить себе чая. На кухне я увидел кружку, из которой она пила и тогда меня снова поразили чувства к ней. Я было начинал понимать, что это за чувства, но всё же боялся признавать их, ибо я никогда прежде не испытывал такой привязанность, даже к моей покойной тёте. И может быть, я боялся этих чувств из-за моих прежних разочарований в людях.
6
Я уснул поздно, в первом часу ночи. Проснувшись, я уже был в сильном предвкушении встречи с Софьей.
Утро вечера мудренее – это действительно так. Теперь я понимаю, что люблю её. Да, это произошло со мной – любовь, и я считаю, что этот процесс необратим. В том смысле, что любовь – очень сильное чувство: это и чувство привязанности, доверия и совершенное чувство приязни.
Стоит ли признаться ей в этом? А может она уже об этом догадывается, или уже догадалась? А может, и она испытывает ко мне тоже самое? Эти вопросы плавают по воздуху, в моих мыслях, и ответы на них являются такими желаемыми, но труднодоступными. В любом случае, сегодня я мог бы получить все ответы в один лишь миг, но смогу ли я перебороть себя и задать эти вопросы? И это главный вопрос, который мучает меня.
Несомненно, Софья скоро придёт и будет видно наверняка, как я буду себя вести. Потому что после недавних событий я вовсе перестал понимать, исходя из чего, так или иначе, действует мой организм. Все мои чувства и побуждения к действиям сейчас – хоть и верные и, возможно, самые правильные для меня, но с приходом её могут коренным образом измениться. Остаётся только сидеть и дожидаться Софью с одной лишь мыслью: я её люблю.
Время около двенадцати часов дня. Долгожданный звонок в дверь, который ознаменовал для меня приход той, которую я люблю. Как я и предполагал: чувство желания её увидеть смешалась с чувством страха перед ней. Впрочем, внешне я старался выглядеть обычно и беззаботно.
Пик действия на меня смешения моих чувств достиг тогда, когда я подошёл к двери и схватился за ручку. Я открыл дверь, хотя мимолётно в моей голове возникла совершенно глупая мысль: не открывать дверь, – но я не воспринял это как правду – лишь как проявление дурного страха. О, эта баталия внутри меня – мне кажется, эта борьба достойна, чтобы существовать во мне, ибо только так я могу отдать свою дань совершенству Софьи.
Дверь отворилась; Софья стояла, кротко глядя на меня; она была так застенчива, что я уже понял – она взаимна со мной в моих чувствах. Слова для проявления чувств – вторичны; чувства видны в действиях и поведении: настоящие чувства скрыть невозможно.
– Привет, – сказала она так мило и немножко пугливо.
– Здравствуй. Проходи, Софья, – постарался я максимально непринуждённо выговорить.
Напряжённость была налицо. Необходимо было разряжение обстановки, причём немедленно. По этой причине я решил завести разговор:
– Сегодня отличный день, тебе так не кажется?
– Вполне хороший день.
– А знаешь, у меня есть одно увлечение, которое я держу в тайне, но почему-то мне хочется тебе о нём рассказать: мне нравится излагать свои мысли на бумагу – я пишу, – совершенно неожиданно для себя, сказал я.
– Да? Очень интересно, а в каком жанре? – оживившись, спросила Софья.
– Я пока ещё не совсем определился в жанре, скорее всего, это что-то близкое к интеллектуальной прозе – это мои мысли по поводу мироздания.
– Ты очень интересный человек и с каждым днём ты всё сильнее удивляешь моё представление о тебе. Мне было бы интересно узнать, о чём ты пишешь. Можешь прочитать что-нибудь?
– Хорошо, но не обещаю, что тебе это может понравиться. Хотя, как знать, – улыбнулся я, достал из ящика стола тетрадь и приступил: – «Порой не все вещи являются прямыми по значению и применению. Например, карандаш. Карандаш – по своему определению это средство для письма, но это изначально была часть дерева, а может стать и оружием пыток или даже убийства. В зависимости от того, в каких руках будет карандаш, такое применение ему и найдётся. В зависимости от того, как смотреть на карандаш, то́ в нём и можно будет увидеть. Так и со многими вещами, а также со многими людьми. Какой человек, такое будет и его отношение к другому человеку. Какой родитель, такой и ребёнок. Это относится ко всем смертным…» Это я написал вчера, после твоего ухода.
– Это замечательно, – одобрительно сказала Софья. – Действительно, ты прав. Я с тобой полностью согласна, но мне кажется, что могут быть исключения. Например, не всегда дети берут всё от своих родителей.
– Дети не берут всё от своих родителей – это так. До шестнадцати-семнадцати лет многое зависит от родителей, потом наступает время, когда человек создаёт себя сам. Это я где-то прочитал, давно уже. И, что касается исключений, то в этом ты права.
Повисла тишина и я осознал, что от нашего главного разговора нас не спасёт притворство и перевод темы. Я был не прочь пообщаться на философские темы, однако сейчас тому было не время. Я не знал с чего начать и, думаю, она тоже. Тем не менее, нужно было что-то сказать, иначе с каждой секундой чувство неловкости данной ситуации становилось всё сильнее.
– Софья, – начал я, – я должен тебе в кое-чём признаться и вероятно ты уже догадываешься, что я имею в виду…
– Может быть. Всё же давай, не томи, продолжай, – с каким-то нетерпением сказала Софья.
– Я долгое время пытался объяснить это чувство рационально, я пытался понять эту привязанность к тебе, именно привязанность, никак иначе. Оно возникло тогда, когда я только впервые тебя увидел. Уже тогда я не мог выпустить тебя из головы. Во мне возникли совершенно неизвестные мне ранее чувства, всё смешалось, моя жизнь изменилась и я рад этому. Я теперь смотрю на тебя как на подарок судьбы. Долгое время мне пришлось идти к этому, готовить себя психологически. Но всё-таки я подошёл к этому и страх, который стоял на моём пути, предоставил мне право высказаться и объясниться с тобой. Я понял, что жизнь не имеет смысла без тебя.
– Тогда сделай то, о чём сейчас думаешь.
Я сел рядом с ней на диван и ладонью провёл по её щеке; она смотрела на меня таким потрясающим взором; её глаза свели меня с ума: они не могут принадлежать человеку, только – ангелу. Я решился поцеловать её прямо в губы. Она растаяла в моих руках и покорилась мне, а я покорился ей. Это было потрясающе: невозможно объяснить и описать. Я не думал ни о чём кроме неё.
После этого мы обнялись и сидели, молча, минут двадцать, но я хотел, чтобы это длилось вечность. Для меня исполнилась моя заветная мечта, о которой я только что и мог – думать.
Мы пробыли вместе до глубокой ночи. Она рассказывала мне вслух обо всём о чём думала. Я не мог размышлять трезво и лишь изредка называл её: либо самой красивой, либо самой милой, либо самой прекрасной. Честно говоря, я мало её слушал. Я думал о нас как об одном целом. Любовь настолько сильно заседает в сознании, что все остальные чувства как-то меркнут и становятся неважными.
После, она ушла. Моё сердце полностью принадлежало ей. В этот миг произошла вспышка любви, которая вылилась восвояси и теперь моя любовь – это ни что-то в мыслях к ней, ни что-то сокрытое внутри. Я могу теперь доказывать любовь, могу действовать из любви и ради любви. Сейчас любовь реальна и, самое главное, взаимна. Это было за гранью человеческой реальности. Я был недоверчив к людям, критиковал их и презирал, но Софья в корне изменила моё отношение к людям, через себя. Я признал все свои ошибки в одночасье.
Я начал ожидать её тотчас как она ушла. Я ещё долго думал: моя мечтательность выстраивала сотни фантазий, тысячи размышлений. Я так сильно увлёкся этим, что не заметил как уснул.
7
Утром я проснулся от криков с улицы.
Я посмотрел в окно: внизу я увидел лежащего на земле человека и пару десятков столпившихся зевак. Из любопытства, которое так присуще любому из людей, я решил спуститься вниз и утолить моё искушение.
Всё-таки понимают ли люди свои противоречия? Возможно, это что-то бессознательное; может у человека есть даже определённое стремление к этому, что-то вроде инстинкта. Иногда это чувство противоречия помогает человеку созидать великое, иногда – разрушать великое. Этот неизведанный парадокс является ещё одной загадкой человека, и для человека.
Поступки случаются спонтанно. Человек может идти в магазин за хлебом, и в это время его осенит так неожиданно и сильно, что он уйдёт навсегда, даже неизвестно куда, по причине, неизвестной никому. Факт в том, что ему это будет необходимо. Именно необходимость противоречия – неотъемлемая составляющая любого человека. Различие опять же в выраженности этого качества, которое является индивидуальным у каждого.
И тогда, почти десять лет назад, Гена впервые доказал это. Он сделал то, что я никогда не смел от него ожидать, причём сделал это дважды. Как и предательство Кристины и, если можно назвать это так, предательство Макса – всё имело этот глубокий смысл, смысл человеческого противоречия и постоянная человеческая жажда этих самых противоречий; постоянная борьба человека с ними.
Я спустился, открыл дверь подъезда и мгновенно замер. Мне будто на голову вылили ведро ледяной воды – тысячекратно неприятней. Передо мной лежала Она. Софья лежала на алом от крови снеге. Я не видел ничего и никого вокруг. Я умер в один миг – на том самом месте. Я переживал, пожалуй, большую боль духовную, чем человек за всю жизнь испытывает физическую боль.
Она так близка и так далека. «Я люблю её больше всего на свете» – эту фразу говорят, как минимум пару раз в день во всём мире, но для меня сейчас эта фраза выражает истину. Я готов пожалеть ради неё всё, мне не жалко моей никчёмной жизни без неё. Я пуст без неё, в моём сердце нет больше ничего. Моя душа обречена без неё. Она – моё спасенье. Была, моим спасеньем.
Во мне происходили необычайные процессы, будто всё, что я когда-либо знал, тотчас же было развеяно в тот момент, когда я увидел нежное тело Софьи на ледяном снегу. Это было нечто схожее по ощущениям; по крайней мере, так я это себе представлял. Так происходит, когда помимо мыслей в голову проникает аффект. Адреналин заставляет сделать что-либо неконтролируемое, без прогноза на последствия. Я сидел, держал её голову и просто смотрел в сторону, словно застывший. Я потерял любимого человека, которого моя судьба с той же простотой забрала, с какой и дала. Может судьба решила меня так испытать? Тогда она несёт лишь мрак в своём существовании, и я не хочу больше иметь с ней дел. Судьба – не сила жизни, а сила смерти.
Эта мгновенная тоска, овладевшая мною сию же секунду, была такой силы, что действовала с постоянным нарастанием. Многое поменялось сейчас и навсегда. От того, что было вчера ни осталось ничего кроме бездушного прекрасного тела и моего тела, с душой, которая принадлежит Ей.
По-видимому, тот самый страх, который не подпускал меня к Софье, затем, который не давал мне возможности с ней объясниться, именно он был прав. Он пытался меня уберечь от любви к ней и в дальнейшем от горечи её потери, и именно он – спаситель; а я убил своего спасителя и довольствовался этим. Во время распутья я выбрал не ту дорогу и помчался по ней без остановки. Не нужно было впускать её в свою жизнь – мою Софью, и всё осталось бы как прежде.
Опыт прошлых лет породил этот страх. Все прошлые потрясения закалили меня, но возникла всего одна искра привязанности, как я развил её до чувства любви. Уже неважно всё – я проиграл опять; прошлый опыт оказался бессмысленным. Я слишком глуп, чтобы уметь пользоваться опытом.
Придя домой и сев на диван в абсолютно подавленном состоянии, я взглянул на свои руки, которые совсем недавно держали её голову, гладили её: они были в крови; в её крови. Слеза прокатилась по моей щеке.
Я тоскую по ней как не стал бы тосковать по своей смерти. Она была чиста и невинна, её побуждения были великодушные и уверен, изменили бы мир к лучшему. Она являлась ценнее этому мир, чем я, чем многие из всех живущих сейчас и живших ранее. Поэтому нет смысла верить в какую-то высшую справедливость и что жизнь всё расставит на свои места. Нет ничего в этом мире справедливого, если умирают добродетельные люди, а порочные, эгоистичные, и попросту не приносящие пользу обществу, даже больше – деструктивно влияющие на него люди, продолжают жить. Справедливости нет ни на земле, ни где-либо ещё. Справедливость – лишь выдумка тех, кому это полезно, которую они пропагандируют наивным и внушаемым людям.
Тысячи мыслей, появляющихся на основе отчаяния, грусти и желания отомстить, огромным потоком входили в мой мозг. Воспоминания о минутах с ней, о том, какой я был жалкий и слабый. Моменты её неповторимого бытия то и дело крутились в кутерьме анналов моей памяти. Даже моменты давно минувших лет возобновили свою сущность. Говорят, будто перед смертью в голове человека прокручивается вся его жизнь – так это правда, потому что я будто бы сейчас умер и действительно – жизнь прошла передо мной.
Я мог долгое время ещё так просидеть и винить многие вещи в потере своей драгоценной Софьи. В общем-то, я этого и хотел. И ничего более.
8
Я вышел из своего дома и направился в сторону магазина. Я не отдавал отчёта своим действиям: сознание было попросту подавлено. Всё находится как будто в тумане, и я бы не стал исключать возможность того, что в данном состоянии я могу совершить преступление. Я был неопрятен внешне; одежда была измятой; от меня исходил небольшой запах пота; мои глаза были красными: я не спал около суток; волосы были взъерошены; была небольшая щетина. У меня был мрачный вид человека, который потерял всё. Такая внешность придавала мне вид запойного алкоголика или бездомного бродяги. Я не думаю о своем внешнем виде, он мне абсолютно не важен, и просто направляюсь в сторону магазина, который уже виднеется на моём пути.
Знакомая продавщица была ошарашена моим необычным видом. Банальный вопрос: «С вами что-то случилось?» – вызвал во мне агрессию, которая проявилась в моём ответе:
– Какая вам к чёрту разница? – И уже с безразличием добавил: – дай-ка мне вон ту бутылку. – И указал на бутылку водки.
Продавщица поставила бутылку на прилавок, а я сказал:
– Дайте ещё одну. Думаю, одной будет недостаточно.
Она поставила вторую и без того энтузиазма, которым она меня встретила, озвучила цену. Я протянул купюру и ушёл, не забрав сдачу, – мне было не до этого.
Я пришёл в мою пустую квартиру, сел за стол и полностью отдался вливанию алкоголя в себя. По-другому это назвать я не могу, так как, назвав это по-другому, я бы прямо соврал. Я пил напрямую из бутылки и смотрел в стену с ненавистью, будто стена была виновна в смерти Софьи.
Алкоголь давал о себе знать: голова закружилась, зрение размылось, понятие о реальности и моей подавленности, хоть и притупилось, но никуда не делось. Я полагал, что алкоголь поможет мне забыть, хоть на момент, обо всём меня окружающем и, главное, волнующем.
Сейчас, чтобы забыться, мне нужно было что-то сильное. Алкоголь только подкреплял мою тоску, и мне становилось только хуже. Невзирая на это я почему-то давал себе установку пить ещё больше «чтобы забыться». Нужды организма и целесообразность мышления, в моменты отчаяния и чувства бессмысленности жизни, становятся необычайно противоречивыми.
Я не пил десять лет, как раз с того момента окончания моей прежней жизни. Алкоголь был частью проявления во мне многих чувств и совершаемых мною действий, за которые я себя так ненавидел. Отказ от него был необходимостью, впрочем, не стоит скрывать тот факт, что в минуты одиночества мне хотелось выпить – это побуждение я сдерживал. В чём я точно уверен, по своему опыту, это то, что алкоголь открывает миру истинного человека. Самые глубинные человеческие пороки, тайны, многое то, что человек всеми силами пытается скрыть, может быть открыто с вероятностью прямо пропорциональной тому, сколько человек выпил. Именно в этом большой минус алкоголя, одновременно, в каком-то смысле, большой плюс.
Я отыскал номер одного старого приятеля Володи, с которым раньше учился. Он был, так сказать, не в моей компании, но мы с ним неплохо ладили, если возникала возможность с ним пообщаться. У меня не было полной уверенности, что я вообще смогу ему дозвониться, а уж что он поможет мне в моей небольшой просьбе подавно.
Я дозвонился ему, и это меня воодушевило. Он меня не сразу узнал. Я попросил его кое-что мне достать. Это было очень важно для меня на данный момент. Он долгое время говорил, что не сможет этого сделать, да даже если бы мог, то не стал бы помогать. Я предложил ему то, перед чем он не смог устоять – деньги, причём достаточно круглую сумму. Он велел мне перезвонить через два часа и тогда он точно скажет, достал он или нет, и если он достанет всё необходимое, тогда назначит мне встречу. Однако, что с людьми делают деньги. Вот только он отпирался: «Нет!», «Да ты чего?!», – а как только запахло рублём, тотчас же: «Да-да, я постараюсь что-нибудь сделать», – какие же люди алчные и продажные.
Этот случай немного придал вдохновения моим размышлениям. Я немного призадумался, будучи порядочно захмелевшим.
Я иногда желаю представить, как себя вели люди в те времена, когда ещё не было ни денег, ни каких либо иных средств оплаты. Возможно, тогда и не было фальшивых отношений. Сейчас сплошь и рядом: взятки, дача взятки, убили человека за кошелёк, украли медали у ветеранов, украли пенсию у бабушки и т. д. Деньги – механизм подчинения и власти, оттого следует, что самые независимые люди – это те, которых не волнуют деньги. За деньги люди делают всё – сейчас для меня это было очень полезно.
Я просидел эти два часа всё на том же месте, допив первую бутылку, и мой рассудок был в ужасном состоянии, я уже не говорю о внешнем виде. Я набрал номер, со второго раза: в моих глазах всё четверилось. Мой язык заплетался и я не мог полноценно выразить мою мысль, но Володя меня понял, тезисно, но понял. Я его тоже понял: он говорил, что всё получилось, и назначил встречу на завтра. Я записал время и место карандашом на столе и отключился прямо за столом.
9
Я проснулся с тяжестью и болью в голове – вполне нормальное состояние при чрезмерном употреблении водки. Естественная была и тошнота, которая тут же перешла в рвоту, едва я успел добежать до унитаза. Это было просто нечто: я всё ещё был пьян, плюс к этому я имел просто беспощадное похмелье. Давно я себя так не чувствовал, слишком давно – с прошлой жизни.
Я привёл себя более-менее в порядок, прочитал надпись на столе, которую пытался разобрать минут с пять и ушёл на назначенную встречу.
Всё вышло безупречно, я получил то, что ожидал – морфин. Так называется наркотик, используемый в медицине как болеутоляющее, а в быту наркоманов нередко применяется для разукрашивания серой реальности. Пришлось выложить часть своего капитала, но это того стоило; мне нужно было что-то сильное чтобы забыться, потому что я не мог терпеть эту боль от потери – сила воли отступила. Я прибыл домой и открыл вторую бутылку водки.
Морфин – сильное средство, это тяжёлый наркотик. Не всегда заядлые наркоманы пользовались морфином. Лето заведомо подразумевалось у них не прекрасным временем года, солнцем, купанием, загоранием, шашлыками на природе, а сбором головок мака, из которого варилось необходимое снадобье. Морфин был дорог, труднодоступен, в основном наркоши любили коаксил, не брезговали крокодилом. Аптека поставляла наркоманам всё необходимое. Фармацевты знали, зачем людям данные лекарственные средства в таком количестве. Оборот фармакологических компаний исчислялся миллионами, человеческие жизни – сотнями и тысячами. Аптеки получали свой процент; владельцы компаний и аптек были счастливы. Хоть позже и вышел закон, запрещающий торговать этими веществами без рецепта от лечащего врача, – этот закон ни к чему не привёл. Может только оборот уменьшился. Целая сеть аптечной мафии кормилась угасающими жизнями нынешнего и будущего поколений. Геноцид происходил стабильно, однако рады этому были и жертвы, и сторонники геноцида.
Я пробовал морфий когда был студентом. Он произвёл на меня сильное впечатление, но больше я не решался его принимать: его эффект был специфический и, честно говоря, пугал меня. Он серьёзно менял восприятие мира, представлял передо мной такие сюрреалистические иллюзии, что я теперь понимаю, почему люди так легко поддаются своей зависимости. Этот эффект и эмоции от него так глубоко западают в память, что человек не выдерживает всего окружающего «иного» и хочет снова испробовать этот эффект, – это и называется зависимостью, и она не так проста как кажется. Все думаю, что зависимость – это не способность отказаться от принятия наркотиков, но это скорее непосильное влечение уйти туда, в радужные фантазии, что никак не одно и то же. Многие наркоманы, попробовав один раз, навсегда запоминали это чувство и уже не могли жить без него. И это правда – вокруг меня велись и такие люди.
