Ирма Гринёва
Запомни меня такой… А это зависит от того… И этим всё сказано. Пришвартоваться в тихой гавани
И начались дни и ночи борьбы за жизнь Финдли. Кенна практически не отходила от него, ей казалось, что если она будет рядом – он не сможет умереть.
Пока Кенна с горничными обмывали Финдли, Сомерлед отрывистыми короткими фразами описал картину, которая, видимо, надолго врежется ему в память. О самом сражении он знал не много, так как во время него находился в стане Александра, и, когда МакЛейн не вернулся в их палатку, пошёл его искать на поле боя. Долго бродил среди убитых, пока не увидел лошадь Финдли, а рядом его самого. Он лежал окровавленный в центре воронки, края которой расходились волнами тел убитых им противников. Сколько их было – Сомерлед затруднился бы подсчитать. Лекарь Александра, осмотрев Финдли, сказал, что вряд ли сможет ему помочь. Колотые и режущие раны на его теле и голове ещё можно было бы вылечить, и то, положившись больше на его сильный молодой организм, чем на лекарства, но вот ранения, нанесённые копытами лошадей…
Финдли успешно отбивался от пяти всадников, пока стрела не убила его лошадь. Но он успел соскочить с неё и продолжил бой пешим. А противники всё прибывали и прибывали, как будто вместо одного убитого их становилось двое живых. Потом кому-то из нападавших удалось свалить Финдли ударом по голове, уже не защищённой шлемом, и маркиз Монтроз, сражавшийся рядом с МакЛейном и рассказавший эту историю Сомерленду, потерял его из виду. А затем подошло подкрепление, сторонники Александра смяли сопротивление врага и победно завершили сражение мощной контратакой.
Усилия лекаря всё же сделали своё дело, и Финдли пришёл в сознание. Но это продолжалось не долго. Он успел пообщаться с Александром и даже подбодрить Сомерледа, но потом опять впал в беспамятство. В бреду много раз повторял одно слово: «Домой». И Александр, уважая желание своего друга и соратника умереть дома, отправил его вместе с оруженосцем с обозом, направлявшимся в южные земли, снабдив необходимыми средствами. В дороге Финдли стало ещё хуже, и, как ни старался Сомерлед ухаживать за хозяином, как его научил лекарь, он всё равно впал в горячку.
11
Кенна с помощью Греига обшарили всю округу в поисках лекарей. На кухне постоянно варились какие-то снадобья, мази и, конечно, бульоны. Всё это Кенна терпеливо вливала в Финдли и постепенно его раны затягивались, сходили кровоподтёки, коже возвращался естественный цвет вместо серого пергамента, которым он так испугал обитателей замка. Все они, кроме Кенны, подумали в тот момент: «Не жилец». Спала и горячка, только вот в себя он никак не приходил. Сколько раз Кенне казалось, что Финдли очнулся! Он приоткрывал глаза и даже, чудилось, пытался что-то сказать, но каждый раз опять проваливался в беспамятство. Но Кенна радовалась хотя бы тому, что он уже почти не стонал, а беспамятство больше походило на глубокий сон.
Финдли, действительно, периодически выплывал из вязкого тумана, окутывавшего его мозг. Сначала это были совсем короткие мгновения, о которых он не помнил, когда пробуждался в следующий раз. Потом реальность становилась всё отчётливее, он стал запоминать не только то, что видел перед собой, но и свои мысли при этом. Провалы в небытие становились больше похожи на целительный сон. Видимо, таковы были последствия от удара по голове во время сражения…
Наконец, наступил день, когда Финдли достаточно отчётливо осознал реальность вокруг себя. Всё повторилось, как и всегда, когда он приходил в себя: сначала он увидел потолок, потом его загородило женское лицо с прекрасными зелеными глазами, в которых плескались тревога и любовь. И он даже вспомнил мысль, которая оформлялась постепенно во время пробуждений: зеленые глаза – но это не Гормлэйт, а Кенна, его жена, он в замке Крукстон – дома, а, значит – жив. Это наполнило его счастьем, и он с блаженством закрыл глаза. Но прежде, чем опять заснуть, он услышал разговор, над которым решил подумать, когда проснётся в следующий раз.
– Кенна, не пора ли Вам хоть немного вспомнить о себе? Когда Вы в последний раз выходили из комнаты на свежий воздух?
– Греиг, спасибо за заботу, но я прекрасно себя чувствую…
– Вы похудели и бледны, как снег. Сэр МакЛейн уже явно идет на поправку, и Вы можете не дрожать над ним каждую минуту.
– Не могу, Греиг, не могу. Мне всё время кажется, что стоит мне уйти, и с ним случится что-то непоправимое.
– Оценит ли Ваш муж такие жертвы или опять побежит искать встреч с «леди Гормлэйт»?
– Ох, Греиг, ты и об этом знаешь? Но мне всё равно! Пусть будет тысяча раз «леди Гормлэйт», лишь бы он поправился…
12
В следующий раз пробуждение пришлось на разгар дня. Яркий свет пробивался даже через закрытые веки, и открывать глаза совсем не хотелось. В комнате приглушённо звучали голоса Кенны и Греига, они обсуждали какие-то хозяйственные дела, и Финдли неожиданно для себя задумался о том, почему он считал Кенну ещё почти ребёнком? Судя по этим двум таким привычным голосам, это обсуждение является обыденным явлением. И если уж многоопытный пожилой Греиг постоянно обсуждает с Кенной свои шаги по управлению хозяйством, значит, он признаёт в ней полновластную хозяйку? Потом в воспоминаниях начали всплывать картинки жизни до его отъезда, и Финдли с удивлением понял, что и все обитатели замка обращались с ней, как со взрослым человеком, владелицей и земли и их судеб, а не снисходительно, как он. Может быть, ему так казалось потому что она была девственницей? И это невольно сделало её гораздо младше в его глазах, чем леди Эррал. Хотя Гормлэйт оказалась и не такой уж опытной в постельных делах. Да, она была страстной, в отличие от стеснительной Кенны, откликалась на любое его прикосновение, с упоением училась у него, как доставить удовольствие и ему, и себе… Единственным её мужчиной до него был её муж, который был гораздо старше её, но которого она, по её словам, безмерно уважала, а потому не позволяла себе связей на стороне, да и достойных претендентов на эту роль, до знакомства с МакЛейном, не было. И тут Финдли застонал, осознав, что он-то, как раз, совсем не уважал свою молодую жену, бросившись в любовные приключения, практически не остыв от брачной постели…
– Боже мой, Греиг, ему хуже? – прохладная ладонь Кенны легла Финдли на лоб. – Температуры вроде нет, – и его лба нежно коснулись её губы, – Нет, точно нет.
– Кенна, успокойтесь, может, ему что-то приснилось…
– Вот видите, стоило мне отвлечься, и ему стало хуже. Давайте отложим остальные дела на потом?..
А Финдли действительно стало хуже, но не от ран, а от того, что он вспомнил: Кенна знает о его изменах. Как же унизительно ей, наверное, было принимать его снисходительные ласки! Она вообще-то могла и расторгнуть брак с ним на этом основании. Хотя, нет. Тогда бы ей грозил брак со Стюартами, а этого, очевидно, она совсем не хотела. Но тогда почему она так самоотверженно ухаживает за ним? Практически вытащила его с того света. Ведь положение вдовы давало бы ей так необходимую свободу, самостоятельность, возможность выйти замуж по любви, а не в тисках обстоятельств. А, вот ключ к разгадке, понял Финдли – любовь! Кенна любила его и поэтому прощала Гормлэйт, поэтому вопреки здравому смыслу вытаскивала из лап смерти, даже не надеясь на взаимность…
Все эти тревожные мысли утомили раненого, у него разболелась голова, и он опять провалился в спасительный сон.
13
Следующее пробуждение пришлось на глубокую ночь. Финдли чувствовал себя на удивление здоровым. Он стал оглядываться вокруг себя и увидел свою жену, лежащую на боку лицом к нему. Мягкий свет луны освещал её осунувшееся лицо. Густые ресницы отбрасывали тень до середины щёк. Пухлые губы были слегка приоткрыты. Длинные пушистые волосы закрывали спину и волнами свешивались с кровати до пола. Финдли залюбовался этой картиной, даже не смотря на то, что её брови хмурились. И почему он раньше не замечал её красоты? Чтобы рассмотреть жену получше, он решил повернуться на бок, кровать под ним заскрипела, и Кенна тут же проснулась. Их взгляды столкнулись. Сердце Финдли бухнуло и провалилось куда-то вниз, а лицо Кенны озарилось такой радостной улыбкой, что в комнате даже посветлело.
– Вы очнулись?! Как Вы себя чувствуете?
– Вполне сносно, – сказал Финдли хриплым голосом, что Кенна приписала ещё его болезненному состоянию, а не возбуждению.
– Принести Вам чего-нибудь? Воды?
– Нет, ничего не надо. Просто поговорите со мной.
– Я даже не знаю с чего начать…
– Начните с того, как я вернулся в замок. Кстати, а какой сейчас месяц?
– Конец июля…
– Так я уже три с половиной месяца здесь валяюсь?
– Сомерлед доставил Вас в замок в конце апреля…
И Кенна начала рассказ… Финдли интересовало всё: и происшедшее с ним, и положение в стране (порадовался, что Александр стал королём Вестландии, но как-то отстранённо, как будто это уже не касалось его лично), и повседневные дела в замке (чем удивил Кенну, раньше не замечавшей его стремления вникнуть в это), и новости у соседей (здесь Кенна напряглась, но ни имени Гормлэйт, ни старухи-графини Кармайкл не прозвучало). Вести с трудом воспринимались Финдли, но было ли это последствием травм или тем, что ему просто приятно было слушать голос Кенны, а о чём она говорила – было не важно, он не задумывался.
Потом они, очевидно, вместе задремали, и проснулись уже ближе к полудню. Когда рано утром к Греигу прибежала взволнованная Лилис и сказала, что и Кенна и хозяин спят с улыбками на лице, управляющий велел их не будить.
С этого дня Финдли быстро пошёл на поправку. Ему соорудили две палки, на которые он опирался при ходьбе, и с их помощью он каждый день упорно увеличивал расстояние, пройденное за день. Тело почти не болело, только ноги и руки плохо слушались, да иногда голова начинала кружиться…
С Кенной они почти не расставались, словно наверстывая упущенное после свадьбы время. «И какого чёрта, – недоумевал Финдли, – я считал Кенну скучной дурочкой?»…
14
Первые ночи Кенна оставалась спать в спальне мужа, потому что беспокойство за его здоровье ещё не отпустило её – так она это себе объясняла. Но на самом деле вообще не хотела уходить к себе. А, если уж быть совсем честной с собой, то больше всего на свете ей хотелось не только остаться в его спальне, но и с ним в одной постели. Но она взяла себя в руки и дала слово сегодня же вечером перебраться обратно в свою спальню.
Финдли же осознал, что голова у него не всегда кружится из-за ранения, а из-за желания близости с Кенной тоже. И когда они вечером вернулись в спальню после прогулки, он притянул к себе жену и прошептал, глядя ей в глаза: «Останьтесь со мной». Кенна онемела от неожиданности, но ответ и не понадобился – таким зеленым пламенем полыхнули её глаза. Желание так захлестнуло Финдли, что он сорвал одежду с себя и Кенны в мгновение ока и бурно излился в её горячее лоно. А потом долго ласкал, заново изучая её тело. Кенна горячо откликалась на его ласки, но сдерживала себя, боясь причинить боль его не до конца излеченному телу. Они то проваливались в сон, то опять доводили себя нежностью до экстаза.
С тех пор все их ночи были до краёв наполнены любовью, хотя они о ней и не говорили. А вопрос с двумя спальнями отпал сам собой. Поэтому, когда в конце осени Лаклан и Дэвена приехали в гости в Крукстон, они застали супругов упоёнными друг другом, и очень этому порадовались. Но Лаклан не мог не поддеть младшего брата, вспомнив, какими словами тот описывал свою невесту. И как восхищался леди Гормлэйт.
– Она действительно прекрасная женщина, – сказал задумчиво Финдли.
– Вы были с ней близки, – полуутвердительно, полувопросительно произнёс Лаклан.
– Да, – не стал отпираться Финдли. – Ночи с ней были восхитительны…
– Ты хотел бы с ней ещё увидеться?
– Конечно…
…Кенну от этих слов скрутило жгутом боли. Она нечаянно услышала часть разговора братьев, проходя мимо беседки в саду, когда решила срезать цветы для букета в спальню родни мужа. Кенна до крови на пальцах сжала уже срезанные розы и попятилась назад. А потом полчаса рыдала в дальнем уголке сада, пока её не начала звать Лилис. Горничная никак не могла взять в толк, что же так расстроило хозяйку? Но, после того как Кенна, взяв себя в руки, заглянула на кухню в прекрасном настроении, они с Сондрой, посовещавшись, решили, что их хозяйка наконец-то забеременела, и отсюда такие перепады настроения. Да и не удивительно – ни одной ведь ночи, после того, как пришёл в себя хозяин, не провели раздельно, да и днём – так и льнут друг к другу…
– А как же Кенна?
– Я люблю её всем сердцем.
– Ты меня запутал совсем. Зачем тебе тогда встречаться с леди Гормлэйт?
– Мне просто хотелось бы с ней поставить точку. Возможно, когда-нибудь она станет нашей соседкой. Я так понимаю, что у графини, её прабабушки, не так много осталось наследников, а с леди Эррал она, по крайней мере, познакомилась. Так что мне хотелось бы, чтобы Гормлэйт не держала на меня зла и не питала напрасные надежды. И мы начали наши отношения с чистого листа, как добрые соседи.
Но окончания этого разговора Кенна уже не слышала. С тех пор тень Гормлэйт как будто поселилась в спальне супругов, словно обрела плоть и кровь, словно это не Кенна играла её роль… Финдли почувствовал изменения в жене. Она была по-прежнему нежна по ночам в постели, но днём всё чаще стала под разными предлогами проводить время отдельно от мужа.
Вместо того чтобы настоять на откровенном разговоре, Финдли решил поговорить с Греигом. Управляющий, конечно, был уже давно в курсе слухов о беременности Кенны. Её нервозное состояние, грусть в глазах, вдруг переходящие в какую-то неумеренную весёлость, тоже не на шутку встревожили его в начале, тем более, что никаких внешних причин для этого не было: с хозяйством было всё благополучно, её любимый муж почти выздоровел и наконец-то прозрел, по крайней мере, смотрел на Кенну, даже когда она этого не видела, полными обожания глазами. Поэтому, когда Лилис намекнула Греигу про интересное положение Кенны, у него в мыслях всё встало на свои места, и он успокоился. Что и посоветовал сделать МакЛейну.
Финдли даже сам не ожидал, что известие о будущем ребёнке, так его обрадует. И это его-то! Который, не то что о ребёнке, а даже о женитьбе думал, как о какой-то тягостной обязанности! Поскольку Греиг посоветовал не торопить события, а подождать пока Кенна сама ему расскажет о своём положении (может она ещё по молодости лет не поняла, что с ней), а радость требовала немедленного выхода – Финдли вскочил на лошадь и помчался на берег реки, где и дал выход своей радости, вспугнув своим криком целую стаю уток на реке. А в постели с женой стал ещё нежней и осторожней. Кенна же решила, что Финдли отдаляется от неё (хотя делала это сама, а не он), а когда узнала, что он возобновил поездки на берег реки, где когда-то впервые встретился наедине с Гормлэйт, окончательно уверилась в этом. И… смирилась.
15
Финдли сидел на берегу реки и расслабленно наблюдал, как солнце садится за горизонт, окрашивая облака и промежутки неба между ними во множество оттенков красного. «Когда же Кенна скажет мне о ребёнке? Чего она тянет?». Он уже и сам заметил неопровержимые доказательства её беременности: округлившееся тело, налившиеся груди, а она всё никак не решится ему сказать…
– Здравствуй, Финдли! Или мне стоит называть Вас сэр МакЛейн?
Финдли вскочил, как ужаленный, от этого неожиданного и такого не созвучного его мыслям голоса, и увидел перед собой Гормлэйт Эррал. Поскольку Финдли молчал, она продолжила сама:
– Вы опять ездили в гости к соседям или просто любуетесь прекрасными видами своих владений? – сказала Гормлэйт, намекая на их первый разговор на этом месте.
– Здравствуйте, леди Эррал! А Вы опять гостите у прабабушки? Как здоровье графини?..
… Чем дальше продолжался этот пустой светский разговор, тем меньше понимала Кенна, как ей себя вести. Она-то думала, что Финдли бурно обрадуется своей любовнице, и потом всё пойдёт само собой, но он не выглядел пылко влюбленным. И Кенна занервничала.
Финдли заметил, как Гормлэйт нервно теребит перчатки, и почтительно взял её ладони в свои руки. «Вот оно, начинается!», – подумала Кенна, опустив голову. Но то, что она услышала дальше, чуть не лишило её чувств. Финдли говорил о том, что он очень благодарен Гормлэйт за ту любовь, которую она дарила ему год назад. Такой страсти, которая пылала между ними, не было у него никогда до неё, и, наверное, никогда не будет после. Но сейчас он любит свою жену Кенну, они ждут своего первого ребёнка, чему он безгранично рад. И также он надеется, что они с леди Эррал со временем станут добрыми соседями и даже друзьями.
Кенна расплакалась и, закрыв лицо руками, прижалась к мужу. Финдли не раз бросал любовниц, а потому имел богатый опыт расставания с ними. И поэтому ничуть не удивился, когда от рыданий женщина перешла к активным действиям и начала бить его в грудь кулачками. Краска растеклась по её лицу и Финдли понял, что придётся переходить к радикальным мерам. Вместо привычных слов типа «Ублюдок» (от любовниц-простолюдинок) или «Будь проклят тот день, когда я Вас встретила» (от любовниц-леди), Гормлейт, захлёбываясь слезами уже икала, и разобрать, что она пыталась сказать, было совершенно не возможно. Финдли довёл женщину до реки и сам умыл ей лицо. А когда повернул её к себе – так и застыл с открытым ртом, уже приготовившись к очередной порции успокоительных слов. Перед ним стояла его любимая, его жена, его Кенна!
А на Кенну холодная вода и ошарашенный вид мужа подействовали своеобразным способом: от истерики она перешла к агрессии. Почему-то слова о неземной страсти сильно её задели (как будто относились не к ней самой), в глазах засверкали зеленые молнии, она сложила руки на груди и начала гневно наступать на мужа: «Ах, значит, страсть ты больше никогда не надеешься испытать?!?» Финдли сначала попятился, потом расхохотался (видимо, представил, как нелепо он выглядит), а потом рухнул на колени перед Кенной.
– Простишь ли ты меня когда-нибудь, моя страстная многоликая жена?
– А это зависит от того понравится ли мне твой способ просить прощения…
Финдли вскочил с земли, подхватил жену на руки и совсем уж, было, прямо здесь хотел начать вымаливать прощение, но Кенна задала ему следующий вопрос, который заставил его подождать с ритуалом прощения до теплой комнаты:
– А откуда ты знаешь, что у нас будет ребёнок?
Даже если бы Кенна и не была беременна к этому времени, то их страстные ночи, наполненные бурными воспоминаниями и всепоглощающей любовью, точно привели бы к этому.
Июнь 2016
Запомни меня такой…
1
Наконец-то, Эмите1 встретила своего мужчину! Поэтому она особо придирчиво рассматривала себя в зеркало перед балом во дворце…
Уже два месяца, как светское общество вернулось в Париж с летних поездок на воды, моря, в загородные поместья и закружилось в вихре балов, сплетен и любовных приключений. Граф Армель2 де Гарне появился на одном из первых осенних балов и сразу привлёк внимание женской половины общества. Ну, конечно, к сомнительной славе героя-любовника и фартового дуэлянта, граф добавил настоящую славу храброго офицера и защитника отечества. Его не видели в Париже больше пяти лет, даже ходили слухи, что он погиб в недавней войне3 где-то в Вест-Индии, куда его отправил король Людовик XV, уставший разбираться с бесконечными дуэлями графа с обманутыми им мужьями, оскорбленными родственниками непорочных дев и так далее.
Дамы нашли возмужавшего Армеля ещё более интересным, чем он был пять лет назад, и за ним началась форменная охота, но граф стойко отражал выстрелы глаз, учтиво, но холодно отвечал на улыбки, а от предложений о совместных прогулках отказывался с неизменным поклоном.
Эмите ничего не знала о прошлом графа де Гарне, поскольку присоединилась к светскому обществу Парижа только в позапрошлом сезоне, когда ей исполнилось 16 лет. Но, когда она увидела его впервые, все остальные мужчины перестали существовать для неё. Эмите сама была поражена своей реакцией. Она, познавшая стольких мужчин, впервые была готова подчиниться незнакомцу, в котором она почувствовала силу – и физическую, и моральную, циничный ум, звериные страсти…
И она поняла, что этот мужчина должен быть только её – и как друг, и как любовник, и как муж. Также, как и он должен безраздельно обладать ею одной во всех ипостасях. И её совершенно не смущал тот факт, что она, на минуточку, замужем. И ещё меньше она задумывалась о том, что граф Армель де Гарне появился в Париже не просто так, а за благословлением своей матушки на женитьбу на некой девице Агнис4 Броссан.
Матушка благословения своего не давала, всячески затягивая этот момент, поскольку девица была хоть и чиста сердцем и душой, и, собственно говоря, вытащила своими руками её обожаемого сына с того света, но по происхождению была совсем не ровней их знаменитого рода (дочь сержанта полка, которым командовал её сын), не говоря уже о полном отсутствии хоть какого-нибудь приданого, за исключением доброго сердца и девственного тела.
Армель уже давно был самостоятельным человеком (как-никак 28 лет), но в той новой жизни, которую он решил вести, выкарабкавшись с самого края пропасти, получение благословения родителей было необходимым условием для женитьбы.
Графиню де Гарне очень устраивал тот интерес, который проявила к Армелю Эмите дю Белле. В своё время её появление в Париже произвело фурор. Мужчины пачками падали под ноги юной красавице, а она тщательно выбирала себе очередного любовника и умудрялась расставаться с каждым из них, оставаясь друзьями, что, несомненно, говорило о её уме. И то, что она была замужем, тоже очень устраивало графиню де Гарне, поскольку гарантировало не только устранение нежелательной женитьбы на девице Броссан, но и женитьбы в ближайшее время вообще. А пока матушка заставляла взрослого сына сопровождать её на все балы, прогулки и походы в гости.
Но Армель обращал внимания на Эмите ровно столько же, сколько и на остальных дам, то есть проще сказать, вообще не обращал внимание. Его милая простоватая Агнис была ему во сто крат милее, чем все дамы светского общества Парижа с их модными нарядами, разукрашенными лицами и блестящими украшениями. Всего этого он вдосталь наелся 5 лет назад.
1 – в переводе – «неукротимость, необузданность»
2 – в переводе – «каменный принц»
3 – позже названная «Семилетней войной». Война шла как в Европе, так и за океаном: в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, Индии, на Филиппинах. Войну считают колониальной, так как в ней столкнулись колониальные интересы Великобритании, Франции и Испании (из Википедии)
4 – в переводе – «целомудренная, святая»
2
… В зеркале отражалась девушка с тонкой талией (Эмите задумалась – не затянуть ли корсет потуже? Но решила этого не делать, поскольку она намеревалась не пропускать на балу ни одного танца и с перетянутым корсетом нечем будет дышать) и высокой грудью (всё-таки, какая умница эта портниха – мадам Коллет! Вырез лифа платья был ровно таким, как нужно – и не оскорблял приличий, и не скрывал красоту). Волосы были уложены в замысловатую причёску по последнему писку моды (какой восхитительный эффект производили они на мужчин, когда девушка вынимала многочисленные шпильки, и её длинные, ниже колен, волнистые волосы низвергались стремительным водопадом!) От природы волосы Эмите были светло-русыми, но летом верхушка выгорала на солнце, и девушка становилась блондинкой. И лишь их кончики оставались естественного цвета.
Эмите считала себя безупречной красавицей, и эта её уверенность чудесным образом передавалась окружающим. Хотя идеальным её лицо строгий критик не назвал бы. Нос мог бы быть немного и поменьше и потоньше, а рот – наоборот, чуточку побольше. Но все эти незначительные недостатки искупались выразительными зелёными глазами, опушенными длинными чёрными ресницами. Глаза меняли свой цвет в зависимости от освещения и её настроения: когда Эмите грустила или была чем-то расстроена (это случалось не часто), глаза заволакивало дымкой, и они казались желтовато-коричневыми. Если девушка была весела или счастлива – глаза приобретали ярко-зелёный цвет и в них проскакивали золотые искорки. Если же она сердилась – глаза становились колючими, как трава, покрытая инеем. А вот замечательной формы брови приходилось даже припудривать, поскольку мода предписывала женщинам быть без оных.
Но, даже если бы Эмите и не обладала столь неординарной для француженки внешностью, она бы всё равно привлекала к себе мужчин, как мотылька привлекает огонёк в ночи. Бог (или дьявол) наградил её бешеной сексуальностью. В сочетании с природным умом и многими талантами (она прекрасно рисовала, легко танцевала, музицировала на клавесине и премило пела с листа) это было такой гремучей смесью, от которой разлетелось на куски не одно холодное сердце…
Мать Эмите умерла родами, а своего отца она лишилась, когда ей исполнилось 7 лет. Отец в своём завещании назначил опекуном дочери своего друга и ближайшего соседа Гардиена5 дю Белле. Насколько бурной была молодость друзей, настолько же в зрелости они вели спокойный, замкнутый, можно сказать, философский образ жизни.
После смерти друга, дю Белле нанял для девочки няню и больше не вмешивался ни в её воспитание, ни в её образование, полагая, что исполнением всех прихотей и желаний бедной малютки, он хоть немного компенсирует её раннее сиротство. Эмите росла не взбалмошной и не капризной. Она просто выражала свои желания в неизменной уверенности своего права получать всё, что ей хочется, немедленно, и так всё и происходило.
У девочки был живой ум и горячий темперамент, и потому к 12 годам, она прочла не только все любовные романы (и не по одному разу), которыми увлекалась няня в виду отсутствия собственных, но и половину библиотеки своего опекуна. В голове у неё была, безусловно, каша из самых разных областей науки и искусств, философских теорий и куртуазных приключений. Она с нетерпением ждала своего полового созревания, чтобы освоить на практике свою теоретическую подготовку, и была безмерно счастлива, когда в 13 лет пришли её первые месячные.
Эмите уже давно определилась, кто станет её первым мужчиной. Её выбор пал на семнадцатилетнего красавца – сына конюха. Она не раз наблюдала его игры на сеновале с многочисленными партнёршами от молоденьких горничных до зрелых вдов. И, судя по их страстным стонам и довольному виду, молодой человек умел доставлять женщинам удовольствие.
Ален6 был немало смущён желанием маленькой хозяйки, но и отказать ей не мог. Он был чрезвычайно осторожен, как в смысле своих действий во время секса, так и в сокрытии их тайных встреч. Их связь продолжалась четыре месяца, пока Эмите случайно не познакомилась с соседом, приехавшим навестить свою старшую сестру в середине лета.
Эмите, уверенная, что иметь сразу двух любовников – это распутство, тут же порвала с Аленом, оставшись с ним в самых дружеских отношениях, которые только могут быть между хозяйкой и слугой. А их общую тайну Ален не выдал бы даже под пытками, навсегда сохранив в своей душе эти четыре месяца, как самый волшебный подарок в своей жизни.
Джерод7 был постарше, ему уже исполнилось 20, кроме того он был ровней Эмите по происхождению и имел опыт сексуальной жизни, почерпнутый в борделях Марселя. Джероду очень нравилось обучать симпатичную селяночку всему тому, чему ещё совсем недавно обучался он сам. Всё это подарило девушке совершенно другие любовные ощущения и драгоценный опыт. За три месяца с Джеродом (молодой человек задержался у сестры на месяц дольше, чем планировал, опоздав на занятия в семинарию) Эмите из девочки превратилась в девушку, как невзрачная куколка неожиданно превращается в яркую разноцветную бабочку.
Но настала осень, и молодые люди вынуждены были расстаться. И перед Эмите ребром встала проблема поиска нового любовника. К Алену она не хотела возвращаться, так как уже поняла, что любовью нужно заниматься только будучи свободным человеком, а какая может быть свобода у слуги?
Всю зиму она ломала голову над этой проблемой, пока не заметила, что её опекун как-то по-другому начал на неё смотреть. Гардиен, действительно, удивлялся и, удивляясь, любовался, как малышка вдруг превратилась в очаровательную девушку, весьма красивую девушку, незаметно проскочив мимо стадии «гадкого» угловатого утёнка, свойственного подростковому возрасту. В этом любовании не было никакого сексуального подтекста, а скорее гордость отца и чувство выполненного долга перед другом и добрым соседом.
Это уже позже, когда Эмите пустила в ход всё своё женское кокетство, чтобы очаровать дю Белле, в его голову и сердце начали залетать шальные мысли и желания. А Эмите, действительно, присмотревшись к своему опекуну, пришла к выводу, что он именно тот человек, кто ей нужен на данный момент для того, чтобы подняться на новый уровень любовных ощущений. Он, несомненно, опытен, умён, ещё не стар (42 года), силён (по крайней мере, женщины регулярно приходили в его спальню) и по-благородному красив зрелой мужской красотой.
Наконец поняв, что опекун никогда не решится на первый шаг, Эмите сама пришла к нему в спальню. Гардиен ещё не спал. Он приподнялся на одном локте, когда скрипнула дверь в его комнату, и так и застыл не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-либо. Эмите сбросила накинутый на плечи халат, загасила свечу, с которой шла по коридору, и направилась к его кровати. Удивительным образом, как только погасла свеча, – зажглись её колдовские зеленые глаза. А когда девушка проходила мимо окна, в которое ярко светила полная луна, её легкая ночная рубашка как будто исчезла, и она предстала перед онемевшим Гардиеном в блистающей наготе своего гибкого тела, прикрытая только длинными волосами.
Как опытный мужчина, он успел про себя отметить, что Эмите уже не девственница, и даже сделал зарубку себе на подкорке разобраться, как это произошло, не обидел ли кто её. Но это была последняя здравая мысль в эту их первую совместную ночь. Гардиен был опытным и нежным любовником. А Эмите впитывала опыт, как губка. И очень радовалась такому удачному своему решению.
Дю Белле не долго мучился угрызениями совести по поводу связи со своей подопечной. В конце концов, они не были родственниками, а, значит, не нарушали ни божеские заповеди, ни человеческие устои. Разница в возрасте его тоже не смущала. Эмите уже перешагнула в половую зрелость и ей исполнилось 14 лет. Если Людовик XV стал официально королём Франции в 13 лет, то что мешает четырнадцатилетней девушке вступить в брак?
