Ирина Андрианова
Муж-озеро
Все громко расхохотались. Снова застучали кружки. Серега спешил договорить, пока слова и мысли не потонули в вине.
– Мне кажется, наш поход стал лучше оттого, что ты к нам присоединился. Как-то светлее стало, и вообще.
– Правильно! За Иона и за вообще! – загудел Мишаня.
Кружки стукнулись, уже не боясь гнева проводницы. Вино выплеснулось на пальцы, и снова раздался хохот. В проеме показалась голова какой-то женщины. Раздраженно, но вместе с тем испуганно она попросила вести себя потише. Мишаня уже раскрыл рот, чтобы громко и патетично возразить, но Танюша перебила.
– В самом деле, ребята, уже поздно. Люди спать хотят. У нас завтра еще времени полно, нагуляемся.
– Да-да, все-все, мы поняли, – подхватил Серега, кивая женщине. Она перестала пугаться и удовлетворенно удалилась. – Мишаня, заткнись. Хочешь, чтоб нас отсюда на мороз нахрен выкинули? Спасибо, хватит на сегодня приключений.
Мишаня шепотом еще что-то ворчал, но в целом вечер закончился пристойно. Пустые бутылки и обертки были сложены в пакет и отнесены в мусорный контейнер. Разобрав свои мешочки с посудой, туристы расползались по спальным местам. Танюшина полка была в соседнем отсеке. По билету ей полагалось лезть наверх, но Данила, у которого была нижняя койка, великодушно предложил поменяться. Впрочем, до укладки было еще далеко: предстояла очередь в туалет. Когда Танюша преодолела ее и добралась, наконец, до постели, все вокруг уже спали. Данила сопел наверху. На полке напротив, укрывшись одеялом с головой, лежала Оля, а над ней, свесив вниз руку – Петя. Из соседнего отсека раздавался дуэт храпов Сереги и Мишани, причем каждый старался превзойти другого. Однако, как ни странно, они не мешали спать. В вагоне наступила та своеобразная ночная тишина, которая складывается из шума колес, дыханий, храпов и отдаленных нечленораздельных звуков в чьих-то наушниках, и тем не менее остается тишиной, покойной и сладкой после тяжелого дня.
«Поход закончился, – подумала Танюша. – Теперь все будет, как раньше. Они все исчезнут, и я снова останусь одна. Буду вспоминать, буду тосковать, буду мучиться одиночеством. Но все равно сейчас – лучшая ночь. Она уже теплая и сухая, и не нужно больше никуда идти, и скоро заживут забинтованные пятки. Но все же она стоит на самой границе похода. Всполохи его костра отражаются в ней. Все ребята здесь, и они стали даже лучше, чем были там, в лесу. И может быть, сейчас они в глубине души думают то же, что и я, поэтому я не одинока».
Она усмехнулась про себя, заметив, как высокопарно полилась ее мысль. Да нет, вряд ли кто-то сейчас думает так же, как она: все сладко сопят в подушки. Что ж, надо и ей попробовать последовать их примеру. Сегодня она так замучилась, что, можно надеяться, бессонницы не будет: она не устоит против такой усталости. Танюша расправила простыню, постелила поверх шерстяное одеяло, а затем сама аккуратно забралась под этот пирог нижним слоем. Полка была так узка, что при любом неверном движении покровы рисковали свалиться вниз, обнажив танюшины ноги в рейтузах. Для надежности и тепла она еще и подоткнула края одеяла под себя, превратив его в полу-кокон. Возможно, логичней было бы просто залезть в свой спальник. Но спальники были далеко, в рюкзаках на третьих полках; к тому же после двух недель похода спальник уже не ощущался романтической экзотикой, но, напротив, рутиной. Хотелось наконец-то поспать – хотя бы оригинальности ради – просто под одеялом.
Она уже почти закончила обустройство гнездышка, когда в проходе появилась мужская фигура. Она не сразу сообразила, что это Ион. А он, видимо, искал что-то в темноте отсеков. Заглянул к Сереге с Мишаней, потом вернулся, всмотрелся в танюшин угол и улыбнулся, узнав ее.
– Привет, не спишь? – шепотом спросил он и осторожно, чтобы не задеть спящую Олю, присел на краешек ее полки.
Танюша торопливо поднялась и села на постели. Оба молчали. Она смущенно разглядывала ионовы ноги с острыми коленями, обтянутые спальными рейтузами. Ему, видимо, тоже было не по себе: нетвердая улыбка на лице то появлялась, то исчезала, а руки с длинными пальцами теребили мягкий трикотаж на ляжках.
– Как там твои… соседи? Хорошие попались? – спросила Танюша, не зная, что сказать.
– Соседи? Ах, да… Они ничего, спят уже. Но я не затем пришел. – Ион, видимо, собрался с духом. – Танюша, нам нужно с тобой поговорить.
У Танюши все окаменело внутри. Сердце перестало биться. Что, что такое? О чем он говорит? Ведь не может же быть такого, чтобы он об этом… Нет, это невозможно! А Ион тем временем окончательно осмелел. Если он и мялся, то лишь потому, что не знал, как лучше сформулировать свою мысль. Сама же мысль была ему ясна, как день.
– Танюша, я не знаю как это тебе объяснить… Дело в том, что ты – моя… Нет, наверное не так надо говорить. Ну… Короче, ты влюблена в меня, а я – в тебя. Нет, точнее так: ты любишь меня, а я люблю тебя. Да, так вернее.
Руки, которыми Танюша придерживала одеяло у груди, так и не смогли опуститься вниз, и застыли в неловком положении. При этом ей казалось, что она вся безвольно стекает на полку, и далее на пол. Слова, которые она услышала, были ирреальными, и еще более невероятно было, что они сказаны им, а адресовались ей. Если бы Ион сейчас же поднялся и ушел, она бы охотно поверила, что это было видение, созданное ее больным, истосковавшимся по любви мозгом. Но Ион не уходил. Он все также сидел, потирая колени своими костлявыми руками.
– Мне опять не удалось сказать точно… Эх, вот ведь напасть. Попробую иначе: ты создана специально для меня. А я – специально для тебя. Это определенно так. Я с первой минуты это понял. Знаешь, страшно испугался, что тебя упущу. Но, слава Богу, сообразил, как к вам пристроиться. Вот такой я молодец, все сделал правильно…
Оцепенение Танюши понемногу спало, и теперь в глазах ее было изумление вперемешку с тревогой. Она бы и сама не смогла сейчас сказать, чего боялась, но Иону и это было ясно.
– Да-да-да, я знаю, можешь не объяснять, – махнул он рукой, чтобы остановить ее, хотя она и не думала ничего объяснять. – Ты хочешь сказать, что ты старая и некрасивая, а я – такой молодой красавец. И что тебе стыдно за себя, что ты такая страшная, и ты считаешь себя недостойной моей красоты и величия, и так далее, и тому подобное. И сейчас у тебя сердце рвется на части от всего этого противоречия, верно?
Ион внимательно посмотрел в глаза Танюше и, видимо убедившись, что был прав, продолжал:
– Разумеется, все оно так и есть. Но… не здесь. Все это верно где-то в другом месте, а здесь – не верно. Нет, пожалуй, я опять немного неточен. Плевать, верно это или неверно. Смысл в том, что я сделан, чтобы любить тебя. Не будем сейчас обсуждать, кем именно сделан – это сейчас неважно. Так какая мне разница, где, когда и у кого какие расклады? Мне же будет плохо, если тебя рядом не будет, понимаешь? Мне важно не то, какая ты – старая или молодая, красивая или нет – мне важно, чтобы ты была со мной.
Он говорил, как молодой учитель, объяснявший урок маленькой девочке. Теперь он ласково улыбался, словно знал – за ним правда, а потому успех неминуем.
– Да-да, знаю, знаю! Ты не веришь, что такое возможно, и потому сомневаешься. Ты думаешь, что этот черноволосый красавец не может в меня влюбиться, а значит, тут, наверное, какой-то подвох…
В лице Танюши мелькнул протест, и Ион тут же поднял ладонь – спокойно, спокойно.
– Ты, наверное, думаешь, что ему негде жить, и ему нужна моя квартира, или он вообще альфонс, который живет за счет женщин. Прости, что я эти гадости произношу, но я должен озвучить все твои сомнения… Не смущайся, ты имеешь на них право, хотя ты и ошибаешься… Но понимаешь, я не могу быть альфонсом, потому что знаю, что ты зарабатываешь меньше меня. Правда, я могу охотиться за твоей квартирой… – он усмехнулся. – Это верно, тут возражений не придумать. Жилья у меня нет, значит, ergo, охочусь.
Он задумчиво умолк. Глаза Танюши стали умоляющими. Она ждала, чтобы Ион выпутался из возникшего противоречия. А он наморщил лоб, словно ученый-математик, доказывающий прежде недоказанную теорему.
– Хорошо, давай так. Мы будем жить в твоей квартире, и я буду зарабатывать деньги. Это ведь непротиворечиво, а?
Танюша невольно помотала головой, и тут же осеклась – настолько невозможно выглядело то, что они вообще обсуждали эти вещи.
– Тебе, наверное, смешно, что я говорю тебе это так прямо… Но зачем лукавить, если все ясно?
К Танюше, наконец, вернулся дар речи.
– Ты… ты предлагаешь мне… с тобой жить? – пролепетала она жалобно.
Ион просиял.
– Не предлагаю. Я предупреждаю тебя об этом.
– Но…
– Если ты откажешься, нам обоим будет плохо – и тебе, и мне. Но так как ты это понимаешь, ты не откажешься. Я предупреждаю тебя, что ты не откажешься.
Лицо Танюши вспыхнуло. Прижав руки к щекам, она отвела взгляд. А Ион продолжал пристально на нее смотреть. Улыбка исчезла, он стал серьезен. Протянув руку, он коснулся ее подбородка и чуть-чуть повернул к себе, чтобы видеть глаза.
– Ради Бога, не подумай, что я смеюсь над тобой, или груб с тобой, или что-то подобное. Знаешь, почему я так долго ничего не говорил? Почему ждал до последнего? Я все думал, как тебе это лучше сказать. И вот сегодня придумал.
У Танюши в глазах появились слезы.
– Ты знал, что я не откажусь, да? – всхлипнула она.
Привстав, Ион наклонился к ней, и Танюша ощутила его дыхание.
– Вообще-то, нет. Но я надеялся. Что не ошибся. Так я не ошибся?
Танюша молча помотала головой. Ион с облегчением вздохнул и положил ей руку на плечо.
– Ну и слава Богу. А я, знаешь, волновался. Вдруг… Да что ж ты плачешь? Ну, перестань. Все же хорошо! Просто отлично. Мы же обо всем договорились. Танюш? – Он нагнулся к ее лицу, которое она пыталась спрятать. – Какая ты все-таки смешная. Ты же сама этого хотела, а теперь плачешь.
– Я и хочу-у…
– Отчего же тогда плачешь? Это, значит, рефлекс такой? Твое желание исполнилось, значит, нужно поплакать?
Он пересел к ней на полку и обнял ее за плечи. Танюша не могла сдержать слез, но уже слабо улыбалась.
– Да, верно… С-смешно. Просто… понимаешь, это так неожиданно.
– Понимаю! – Он сделал веселую гримаску. – Что поделаешь, тебе надо со всем этим свыкнуться. Но я потому и начал вечером, чтобы ночью у тебя было время. Ты ведь после такого вряд ли уснешь, верно?
Танюша кивнула и беззвучно засмеялась.
– Вот. Это и хорошо. Чтобы утром тебе не показалось, что это был прекрасный сон. Потому что это не сон. Все по-настоящему.
– Ты меня правда любишь? – Танюша жалобно взглянула на него.
– Танюша! – притворно-строго сказал Ион. – Тебе ли повторять всякие банальности?
Она покраснела и стыдливо закрыла рот рукой. И правда, это было глупое кокетство, но оно вылезло против ее воли.
– А впрочем, ладно, побалуйся. Разрешаю тебе произнести все глупости, которые в таких случаях произносятся. Обещаю подыграть. – Зубы его блеснули в сияющей улыбке.
Танюша радостно заморгала глазами, пытаясь вспомнить глупости, которые он имел в виду. Но, подумав, поняла, что ей ничего не хочется говорить.
– Я… в другой раз. Скажу глупости. Раз ты обещал их слушать.
– Ну вот и славно. А теперь ложись. Если получится, попробуй уснуть, хе-хе. – Он аккуратно, но властно уложил ее на подушку и принялся заново подтыкать одеяло.
– А ты… ты уснешь? – спросила Танюша, не сводя с него глаз.
– Я-то? Конечно. Сейчас дойду до себя и отрублюсь. – Ион лукаво улыбнулся. – Наверное, я должен был сказать, что тоже не буду спать всю ночь от волнения? Нет, не дождешься. Это я раньше волновался. Весь поход, можно сказать, мучился. Я теперь, когда ты связана обещанием по рукам и ногам, чего ж мне переживать? Пойду и усну спокойным сном… обладателя ценнейшей вещи.
– А вдруг вещь украдут? – вздумала пошутить Танюша, но тут же закрыла рот ладонью, потому что почувствовала, что опять вышла «всякая банальность».
– Не украдут. Она сама не пойдет. Я в ней уверен. – Ион заботливо укрыл Танюшу до подбородка, заткнул одеялом оставшиеся щели, а потом легонько коснулся рукой ее волос. Она почувствовала, что его пальцы чуть дрожат. – Ну, вот. Теперь закрывай глазки и пытайся уснуть.
Танюша было послушно выполнила его приказание, но тут же испуганно открыла глаза.
– Ионушка!
– Что?
– А не мог бы ты… Словом… Не мог бы ты тут чуть-чуть посидеть. А то я боюсь.
– Чего?
– Что ты исчезнешь. Ну, хотя бы минут двадцать, а?
Ион улыбнулся, как мать улыбается своему младенцу.
– Хорошо, солнышко. Но при условии – ты закрываешь глазки.
– Я закрою-закрою. – Танюша тут же с силой зажмурилась. – Только… а ты не мог бы взять меня за руку? – Не дожидаясь, она вслепую пошарила перед собой и поймала его руку.
– Ладно, держи, хе-хе.
– Я повернусь к стенке, чтоб тебе сидеть было удобно… – Не открывая глаз, Танюша повернулась и почти вжалась коленями в купейную перегородку.
Она не смела приоткрыть век, но чувствовала, как Ион осторожно, чтобы ее не задеть, устроился на кусочке пространства за ее согнутыми коленями, а плечом прислонился к перегородке. А еще она была уверена, что видит его лицо. Он не улыбался, а смотрел на нее серьезно и немного печально.
– Ты такой красивый, – прошептала Танюша, не открывая глаз.
Ион усмехнулся.
– Не обращай внимания.
– Как так не обращать?
– Да вот так. Я же на тебя не обращаю внимания. Ну, на то, как ты выглядишь. Мне все равно. Внешность людям знаешь зачем дана?..
– Чтобы услаждать наши взоры твоей красотой, – перебила она.
– Нет, солнышко. Чтобы своего любимого от других отличить. Но и то – на первых порах, пока ты его ищешь. А как нашел, так внешность вообще не нужна. Ты его по-другому чувствуешь. – Ион вздохнул – как показалось Танюше, грустно. – А теперь закрывай-ка ротик. Вот так. А то и правда не уснешь.
Танюша хотела еще что-то сказать, но вспомнила об указании и не разжала губ. Ион продолжал нежно гладить ее то по плечу, то по голове. Она напряглась, чтобы подумать какую-то мысль – но не смогла и уснула.
…
– Москва – это страшная, бездонная черная дыра. Она всасывает в себя миллионы людей из регионов, перемалывает их души, а их самих превращает в муравьев, – вещал Петя. – Они ползают, ползают друг по другу, теснятся, и думают, что им повезло оказаться здесь. А отрыжка, которую она не смогла переварить – вот она.
Он кивнул в сторону бомжей, лежавших и сидевших у парапета подземного перехода вокзальной площади. Серегина группа уже пару часов как преодолевала Москву, перебираясь с одного вокзала на другой – преодолевала в прямом смысле, как бушующий океан или перевал с ветром и метелью. Они успели дважды заблудиться в лабиринтах московского метро, и всякий раз долго и нудно возвращались в исходную точку. Навьюченные рюкзаками и лыжами, они так набегались, наискались и наволновались, что всем одновременно пришла в голову одна мысль: в лесу они чувствовали себя гораздо увереннее. Каменно-стеклянные джунгли оказались менее проходимыми, чем еловый лес; хитросплетение переходов, путей и эскалаторов, мозаика из стрелочек, надписей и иконограмм пугали и бесили. Тетки и дядьки в форменной одежде, стоявшие на страже этих адских чертогов, и впрямь походили на мифических церберов.
– Только ничего ни у кого не спрашивать! Ни слова! – напоминал Серега. В этом чуждом ему ландшафте он как-то сжался, став даже меньше ростом. – Тут сразу всех посылают. Они приезжих ненавидят. – Он остановился перед иероглифической надписью из множества картинок и стрелочек, и силился понять, куда им дальше идти.
– Да тут москвичей и нет. Тут все приезжие, – грустно хмыкнул Мишаня.
В своем туристском облачении, таком нелепом среди модной и чистой одежды других пассажиров, он задыхался от духоты и обливался потом.
– Потому-то они других приезжих и ненавидят, – сказала Ксеня.
– Как они вообще тут живут? – говорил Игорек, завистливо провожая глазами стильно одетую парочку, спешащую мимо с дымящимися стаканчиками кофе в руках. – И как во всем этом разбираются? – он показал на иконографику.
– Если с рождения тренировать, то и собаку можно научить команды выполнять. Они ж тут на уровне спинного мозга ориентируются.
– А главное, ради чего? – говорил Петя, когда они, наконец, добрались до нужного вокзала. – Ради чего они копошатся в этом муравейнике? Почему не разбегаются? Это же ад кромешный!
Мимо в разные стороны сновали люди; казалось, они неминуемо должны были столкнуться, однако каждый неведомым органом заблаговременно чувствовал наличие препятствий, и умело перекладывал курс. Группа, боясь растеряться, робко жалась вокруг руководителя.
– Зарплаты большие. Они тут столько зарабатывают, что всю Россию при желании купить могут, – просипел Данила.
– И так уже всю купили.
– А че зарплаты? Это же бумажки.
– Бумажки – не бумажки, а землю им за них продают.
– Да, несоразмерная покупательная способность москвичей – огромная проблема для страны, – отдуваясь, поспешила вставить Танюша. Ей очень важно было, чтобы все это знали. – За тот же труд, что и мы, они получают в три раза больше. Поэтому могут купить себе недвижимость почти в любом регионе…
– Кроме Москвы, ха-ха.
– Ну да, и кроме Подмосковья. Здесь они – на положении рабочих муравьев, которые ютятся в картонных коробках и ползают строем. Зато за пределами своего муравейника они превращаются… э-гм, превращаются в хищных муравьев. Тут они разом берут реванш за все унижения и за всю тесноту, которую терпят дома. Они становятся барами, которые могут позволить себе покупать леса и берега гектарами. В Псковской области, в Новгородской, в Тверской…
– Да ладно, там уже тоже цены выросли. Муравьев-то московских много, вот они цены и взвинтили.
– Так и есть. А заодно леса и берега захватили. А главное, что они и вырваться-то на свои захваты могут от силы раз в год. Но при этом денег у них хватает и на трехметровый забор, и на огромный коттедж, и даже скинуться на охранника коттеджного поселка они могут. Из числа местных обычно берут…
– Да, вот на Ладоге все москвичи скупили. Вот мы в прошлом году ходили от Лахденпохьи в Сортавалу, так там…
– А еще проблема в том, что у них очень высокие запросы. Они считают, что имеют право на все – и на московские деньги, и на комфорт, и на чистый воздух для своих детей, и на «экологически чистые» продукты, как они любят говорить, и на природу. Все, все нам дайте, и побольше, мы право имеем! Но в Москве эти вещи – комфорт и природа – взаимоисключаются. В Москве никакой природы они на свои даже миллионы купить не могут: здесь природа продается за миллиарды. Поэтому они озлобленно лезут в регионы, и алчно покупают огромные дачи в Псковской области, чтобы обосновать свою жалкую жизнь в муравейнике. В противном случае получится, что они убивают годы в этой мышиной возне за просто так…
– Да это ж не только они. Так во всех городах живут, – начал Данила.
Но Танюша его не слушала. Перед ее мысленным взором уже возникла гигантская толпа москвичей, причем преимущественно женского пола. У всех были надутые ботоксом губы, накладные ресницы, длинные разноцветные ногти, а одеты они были в дорогие спортивные костюмы с капюшонами и модными декоративными ушками. У некоторых в руках были зажаты пластиковые коробочки с трубочками, из которых они натужно всасывали ядовитый пар, и клубы этого пара заволакивали лица. Все они толкались в какой-то дикой давке, пытаясь из нее выбраться. Тут же мелькали и их дети – роскошно одетые пухлые младенцы с рекламы детских товаров – и, как не странно, даже автомобили – тоже сплошь сияющие иномарки с покатыми боками. Все это месиво из накрашенных лиц, пальцев с наманикюренными ногтями, толстых губ, машин, детей и пара бурлила и вздымалась, как кипящая молочная каша. Удивительным образом эта каша одновременно была и бескрайней, и в то же время ограничивалась бортиками, причем бортики эти были кремлевской стеной. Подобно грешникам в аду, роскошные москвички варились в этом котле, протягивая к Танюше свои жадные руки. Непонятно было, что им нужно – то ли выбраться из варева, то ли заграбастать внутрь своего котла еще какой-нибудь берег или лес в Псковской области. Они все были прекрасны и ухожены, и у них у всех – Танюша почему-то твердо знала это – были любящие мужья. На переднем плане, правда, их не было видно, но Танюша знала, что они выглядят так же, как их жены – гладкие и холеные, иногда украшенные дорогими татуировками и псевдо-бороденками из барбишопов. У них были любящие, крепкие семьи; даже Танюша, при всей ее ненависти, не могла это не признать. Конечно, это было дополнительным отягчающим обстоятельством к общему списку их грехов. Самки и детеныши рода москвич тянули из котла свои руки, пытаясь втащить туда, как в черную дыру, все Россию. А надо всем этим, подобно родосскому колоссу, стояла Танюша. Она медленно и величественно поднимала огнемет и нажимала на спуск. Вообще-то она не знала, как выглядит этот агрегат и каким движением надлежит приводить его в действие, но со стороны ее поза (она обозревала себя одновременно со всех сторон) выглядела по-киношному эффектно. Так или иначе, она на что-то нажала, и из сопла огнемета вылился оранжевый конус пламени. Исток его, как и положено, был почти белым, а кудрявые концы – красно-оранжевыми. Они в один миг покрыли собой волнующуюся людскую кашу. Теперь Танюша не видела лиц москвичей; наверное, это было неприятное зрелище. Но по их конвульсивным движениям и по нечеловеческим воплям она догадывалась, что они поджариваются. Собственно, она не то чтобы была злым человеком. Ей не очень-то нравилось смотреть на мучения (разве что в первую минуту, как на символ). Ей нужно было, чтобы это месиво в кастрюле из кремлевской стены, эта адская Москва с ее миллионами наманикюренных щупалец просто исчезло. Потому-то она изо всех сил жала на воображаемый спуск, жала и жала, пока…
– Ну ты и злюка, – укоризненно сказала Оля.
Танюша опомнилась. Палец отпустил спусковой крючок, видение пропало. Оказалось, что группа давно уже не идет, обливаясь потом, по подземным переходам, а стоит, сняв рюкзаки и прислонив их к какой-то длинной грязной стене; похоже, это была вокзальная площадь. Танюша даже не заметила, как пришла сюда, как сняла рюкзак и положила на тротуар лыжи. Ребята окружили ее и, посмеиваясь, слушали. Позади всех, заслоненный плечами Сереги и Данилы, стоял Ион. Он неотрывно смотрел на Танюшу, и его лицо было таким печальным, что у нее дрогнуло сердце. Его почти сросшиеся брови сошлись еще ближе, и между ними залегла глубокая складка. Без привычной улыбки лицо осунулось и казалось постаревшим. «Ну что же ты, Танюша!» – будто говорили его глаза. Страшно смутившись, она принялась оправдываться.
– Ой, ну да, вообще-то это всех жителей мегаполисов касается, а не только москвичей, – затараторила она. – И вообще, конечно, москвичей тоже где-то можно понять…
Она с надеждой взглянула на Иона: «ты меня прощаешь?» Он сжал губы в неопределенной гримасе и покачал головой: мол, не знаю – не знаю! Но глаза посветлели, и Танюша воспрянула духом.
«Никогда больше не буду так плохо думать», – пообещала себе она – правда, без особой надежды, что выполнит обещание.
Оказалось, Ион уже чудесным образом разыскал и нужный вход в вокзал, и даже перрон. Оставалось только протащить вещи через металлоискатель и сгрудить их около входа в вагон, а потом ждать, когда строгая проводница с непроницаемым лицом отщелкнет дверь и начнет запускать пассажиров.
– Как ты сумел? – дивился Серега. – По мне, так тут заколдованный круг. Сговорились, черти, чтоб ничего чужакам не объяснять. Чтобы не приезжали больше.
– Ну, я у одного спросил – глухо. У другого спросил – еще глуше. А третья тетушка мне все популярно и показала.
– Чудеса. Небось, ты попался на недавнюю мигрантку. Она еще не ощутила себя москвичкой.
– Среди москвичей тоже попадаются хорошие люди, – поспешила сказать Танюша, заискивающе поглядывая на Иона.
– Ну что, одеваем рюкзаки и вперед. Штурман, как всегда, показывает дорогу, – ухмыльнулся Серега.
– Наш вечный штурман! Его контракт еще не закончен, – посыпались шутки.
– А ты, кстати, себе-то билет купил? Тебе ведь до Воронежа, или я уж забыл? Нас проводишь, и на свой вокзал поедешь?
Ион молча вскинул рюкзак и мельком взглянул на Танюшу. Она то поднимала испуганные глаза, то прятала. Что, что он сейчас скажет?
– Купил. – Вспыхнула улыбка. – Поеду с вами.
– Ничёси!
Все остановились и удивленно переглянулись.
– Ого. Быстро у тебя планы меняются. Ты ж говорил, у тебя работа… где-то там, под Воронежем… в Семилуках, что ли. Или как это место называется? И живешь ты там у друзей.
– А я позвонил одному человечку. Он меня на другую стройку устроит. Куда-то там у вас.
– А жить где? – Серега словно опасался, не напросится ли Ион жить у него.
– Тоже у друзей.
– Круто, когда всюду друзья.
Они перебрались на перрон. До отправления поезда было еще около часа, и вагонные двери пока не открывали. Серега скрипя сердцем согласился отпустить часть группы сделать закупки в поезд. Большую часть того, что купили в Ершуково, уже подъели.
– Но только быстро, быстро, быстро! Максимум – двадцать минут, и бегом назад.
– А это брать? Ну, это… – Игорек сделал выразительный жест у подбородка.
– А как же? У нас же на донышке осталось, а еще весь вечер впереди.
Посланцы живо разбежались по окрестным магазинам. Танюша, которая боялась опоздать не меньше Сереги, быстро схватила в ближайшем супермаркете с десяток сдобных булочек, расплатилась и поспешила назад. Привокзальная площадь уже не казалась ей такой враждебной, как в прошлый раз. Даже народу, кажется, стало поменьше. Теперь, когда она больше не боялась потеряться, когда группа заняла свое законное место в пространстве-времени, ожидая поезда, можно было успокоено оглядеться по сторонам. И Танюша огляделась, и заметила даже что-то привлекательное. Например, ларек с выпечкой, источавший сладостный аромат ванили. Или вот этих двух очень симпатичных и красиво одетых девушек. У Танюши не было ничего из их активов – ни красоты, ни молодости, ни даже красивой одежды – но все равно ей было приятно проводить их глазами. Недалеко от входа в вокзал она заметила Иона. Он стоял и курил, сунув вторую руку в карман своей пуховки – ужасной, линялой, засаленной и сплошь покрытой заплатами из скотча. А ведь еще несколько дней назад она казалась Танюше вполне приемлемой верхней одеждой. А главное – очень теплой, когда Ион, смеясь, укутывал ею Танюшу на привалах или ночью в шатре. Город обесценил не только сухари в мешочках – обесценил своими изобильными грудами теплых булочек в магазинах – но и походную одежду, и рюкзаки, и даже лица товарищей. Одежда теперь виделась грязной и вонючей, а лица – самыми обыкновенными, хотя совсем недавно они казались Танюше прекрасными и единственными в своем роде. Подходя, она встретилась взглядами в Ионом. «И даже я? – словно спросили его глаза – Я тоже стал обыкновенным?» «Нет, нет! – поскорей заулыбалась Танюша. – Ты никогда не будешь обыкновенным. Ты удивительный, ты чудесный, ты один такой на свете. Неважно, где – в походе или в городе. Я тебя люблю».
Она подошла и робко встала рядом: ионова улыбка разрешила ей. Мимо прошла компания дорого одетых парней – впрочем, в Москве ей все казались дорого одетыми – и один из них насмешливо покосился на пуховку Иона. Толпа в середине площади действительно поредела, и издалека снова показалось лежбище бомжей; они их видели, когда только пришли сюда. Это было грустное, больное место пространства, куда никто из прохожих не хотел смотреть. Танюша со странным мазохистским удовольствием разглядывала их, заранее готовясь ужаснуться тому, как алкоголь уродует совсем юные черты. В уличных бомжах ее больше всего пугало именно это. Однако, по счастью, бомжи попались взрослые – не моложе тридцати лет. Однако свою долю сладкого кошмара она все же получила: эти люди были явно южных кровей – видимо, таджики. Опустившийся от алкоголя таджик ужасал Танюшу немногим меньше, чем опустившийся от алкоголя ребенок. «Вырванные из своей родины по воле бездушных экономических обстоятельств, не сумевшие адаптироваться в другом мире и уничтоженные им», – пафосно подумала она, чтобы заглушить смертную тоску, которую внушало ей это зрелище.
– А я думала, что у них тут диаспоры… ну, что они поддерживают друг друга, не дают спиться… Переправляют на родину, в Таджикистан, если что.
– Эти-то? Это не таджики.
– А кто?
– Наши, молдаване. Нет у них никаких диаспор. И квасят, как русские. Спиваются на раз-два. Я тоже, знаешь… Словом, несколько лет назад был момент, когда мог стать таким.
Танюша с изумлением и страхом поглядела ему в лицо, словно ожидая, что оно начнет на глазах меняться, превращаясь в испитую морду бродяги-алкоголика. Но ничего такого не случилось: на нее по-прежнему смотрел молодой и красивый Ион. Она вопросительно рассмеялась.
– Это же неправда, верно?
Ион улыбнулся и обнял ее за плечо.
– Ладно, пошли, а то все-таки опоздаем на поезд.
– Ой, и правда, поезд!
Они побежали на вокзал, но, конечно же, не опоздали. Спустя полчаса поезд отъехал от перрона, увозя группу в полном составе. Более того, до отправления все успели спокойно разложиться и рассесться в ожидании еще одного праздничного ужина. И он был, этот ужин, разве что разговоры уже были не такими восторженными, как в первый раз. Дорога перевалила за вторую половину, и мысли теперь охотней цеплялись за ее конец, нежели за начало. Поход ушел в прошлое, а городская жизнь вот-вот должна была стать единственным настоящим. И вчерашние лыжники смиренно готовились к этому, с надеждой поднимая кружки «за то, чтоб не в последний раз».
Когда на следующий день они высыпали из вагона, увешанные теперь ненужными рюкзаками и лыжами, это уже не была группа Сереги. Это были отдельные Игорек, Данила, Петя, Ксеня, Мишаня, Оля – каждый со своими мыслями, спешащий поскорей уйти в свою жизнь. Серега посматривал на них с сожалением. Удастся ли ему снова когда-нибудь превратить их в группу? Дай Бог. Раньше ведь удавалось. На вокзальной площади (насколько же она была меньше, чем в Москве!) все начали по очереди прощаться, а потом расходиться в разные стороны к своим автобусам. Через несколько минут от девятерых осталось четверо: Серега и Оля – они оба жили недалеко от вокзала и ходили пешком – и Танюша с Ионом. Танюша искоса взглянула на Иона, как бы спрашивая, что ей делать. Он еле заметно кивнул.
– Ну, мы пошли. Счастливо! – Улыбаясь, он протянул руку Сереге.
– Пошли… вы? – удивленно повторил Серега, машинально пожимая протянутую руку. – Вы это… вдвоем пошли?
