Ильяс Сибгатулин
В ожидании неизбежности
****
«Упрямый белый человек! – Необычно сильно для себя злился Кухулин. – Он ведь прекрасно знает, что я бы не убил его друга! Зачем он затеял все это? Мог просто не мешать! Но раз уж он хочет биться, то пусть будет так».
Кухулин сделал шаг назад, но затем резко, крутанувшись на месте, обрушил на Фердиада сразу целую серию ударов. Молниеносные выпады индейца на какой-то миг вывели англичанина из равновесия, и он успел пропустить парочку мощных затрещин древков копья, пока не начал отбивать атаки. Серый глаз намерено бил не острием и не в полную силу – он хоть и был зол, но убивать вот так быстро не хотел.
Джон тоже отвечал не в полную силу.
Тем не менее их бой запустил цепную реакцию. Удар за ударом – и вокруг снова начался ад. Чероки против англичан, англичане против чероки. Томагавк против сабли, пистолеты против ружей. Человек против человека.
Смерть по своей сути для всех одинакова. Может поэтому ее боятся.
Кухулин Серый глаз и Джон Фердиад не боялись своей смерти. Но хотели прекратить чужие. Поэтому их послабления друг к другу скоро закончились, и удары стали сильнее и точнее, а затем переросли в ожесточенные атаки.
Чаще нападал индеец, но в какой-то момент ход сражения переменился, и удача улыбнулась Фердиаду. Бой был равный и, несмотря на кровавый исход, зрелищный. Возможно поэтому вскоре окружающие перестали сражаться и просто стали наблюдать за смертоносным танцем Кухулина и Фердиада.
Каждый удар плавно и естественно переходил в следующий, каждый шаг был точен, каждое движение было оправдано.
Тьма начала рассеиваться, уступая место свету. Миссисипи готовилась встречать утро, но Кухулин и Фердиад все еще сражались. Даже две армии двух таких разных народов уже начали уставать от этих головокружительных атак и блоков, мелькающих перед глазами. Но всем нужен был исход, поэтому никто не уходил.
Для двух сражающихся организовали круг – вряд ли они это заметили. Не видели воины и того, что, глядя на них, и ирокезы и англичане опустили оружие и встали рядом.
Сейчас для Фердиада и Кухулина существовали лишь одни они, да их оружие. Злость прошла, сменившись холодным расчетом, из которого проистекали выверенные движения рук и ног. Не было не нужных пируэтов, лишь самые необходимые выпады и блоки. Но даже они были прекрасны.
Настал момент, когда инициатива была на стороне индейца. Он провел мощную атаку, от которой Фердиад еле сумел отбиться. Затем тут же сделал выпад копьем, но Фердиад неожиданно отбил саблей Габульга и, сделав шаг вперед, ударил эфесом по кистям Кухулина. Копье отлетело в сторону, а его хозяин получил еще и кулаком в челюсть. Хук Фердиада был мощным, но крупный ирокез устоял на ногах, успев при этом вытащить из-за пояса томагавк со стальным топорищем и рукоятью из секвойи. Он не стал медлить и тут же ударил Фердиада в плечо. Томагавк разрубил бы Джона пополам, но англичанин уверено отскочил назад, а затем вообще отбежал на несколько ярдов назад, чтобы разогнаться и нанести удар саблей в голову Кухулину. Но еще до этого индеец успел метнуть топор во врага, бывшего друга. Гренадер пригнулся, продолжая бежать на ирокеза. Он замахнулся саблей для удара, но Серый глаз разгадал его план и успел еще в полете хватить англичанина за ворот, хорошенько крутануть и швырнуть куда-то в толпу людей. Полет получился эффектным, приземление – жестким. Но Фердиад почти сразу встал на ноги и ринулся на друга, вновь ставшего врагом.
Англичанин вдруг уяснил для себя одну вещь – он не хочет здесь умирать, а хочет жить. Такая простая и ясная мысль впилась своими когтями в разум Джона, что офицер так же просто принял ее и решил сделать все, чтобы притворить в жизнь. Он начал атаковать, веерная атака, затем круговая… по движениям, а главное по огню в глазах Кухулина, Фердиад понял, что и индеец не намерен заканчивать свои дни, пав в этом бою.
– Что… Кухулин… я вижу… ты не собираешься… расставаться с жизнью, – сбивая себе дыхание произнес Джон, ни на секунду не останавливая поток ударов.
– Так же как и ты, Джон… Фердиад
Атаки гренадера закончились – пришло время нападать Кухулину.
Он успел поднять Габульга и теперь начал кружить копьем над головой. Это, конечно, заставило Фердиада немного отступить, но он тут же сгруппировался и, сделав кувырок в ноги ирокеза, попытался саблей проткнуть его в живот. Но индеец отбил удар древком копья и пнул Джона коленом. Сабля упала на землю: а самому англичанину пришлось уворачиваться, и от этого он неудачно отпрыгнул в сторону – нога поехала дальше тела, и Фердиад растянулся на земле.
«Это конец», – подумал Джон, закрывая глаза и слыша, как свистит в воздухе копье.
Но удара не последовало.
Вместо него Фердиад увидел возле своего лица древо Габульга.
– Держись за него, Джон Фердиад, и вставай. Мы не закончили сражаться.
Англичанин встал и поднял оружие.
– Благородству твоему только завидовать.
Кухулин приложил сжитый кулак к груди.
Жест благодарности и примирения. Но оного не последовало, потому как индеец тут же нанес сокрушительный удар древком по корпусу Фердиада. Бил он словно обычную дубину держал.
Послышался треск, но не от ломающегося дерева, а от раздробленных ребер.
Удар был настолько мощный, что Фердиад снова осел наземь. Голова закружилась. В глазах потемнело.
Но сознание все же не покинуло Джона. Он встал, пошатываясь еще сильнее, и сквозь улыбку выдавил.
– Хитер ты, индеец
Кухулин не слушал. Он сделал резкий выпад вперед и бил уже острием копья, но Фердиад немыслимо быстро увернулся, уйдя влево по диагонали. Он оказался за спиной врага и нанес рубящий удар в район головы ирокеза.
Все, что успел сделать Кухулин, так это подставить под сокрушительный удар древко копья, держа его обеими руками.
Металл врубился в дерево, оставив глубокий рубец. Тем не менее древко не сломалось.
Но Кухулин не успел подняться, потому что последовал еще удар по копью.
И еще.
И еще.
Фердиад ожесточенно бил саблей по мощному копью, пока в один момент не послышался треск.
Габульга не выдержало.
В последний раз сабля гренадера рассекла воздух – Кухулин все же увернулся. От неожиданности Фердиад немного завалился вперед, что позволило индейцу встать и сразу же нанести удар коленом по челюсти.
Фердиад отшатнулся. Кухулин добавил, пнув Джона ногой в грудь.
Тот отлетел назад, сделав несколько кувырков назад.
Пока Фердиад катился, Кухулин выбросил обрубок сломанного древка, оставшись с той частью, на которую был насажен наконечник.
Встав на ноги в шести ярдах от ирокеза, Фердиад почувствовал боль во всем теле. Он уже не обращал на ноющее плечо и вновь кровоточащие пальцы правой руки. На него накатилась усталость, которая, наверно, копилась всю его военную карьеру. Джон все еще пошатывался, но ему нужны были силы на последний бросок. Он яростно зарычал от боли и внезапно подкатившего отчаяния и, раскрутив в руке саблю, метнул ее в Кухулина.
Джон и не мечтал попасть в цель, но ему все же удалось порезать грудь индейца, обагрив пыльную землю еще несколькими каплями туземской крови.
«Так много крови пролито», – подумал Фердиад и рухнул в ту же пыль.
Из его груди торчало сломанное древко Габульга.
Кухулин метнул его в тот же миг, когда Джон кинул в него саблю.
Но ирокез не промахнулся.
Бросок получился такой мощный, что копье вошло в грудь капитана Фердиада и на три дюйма показалось из спины.
Мгновение Кухулин медлил, стоя на месте. Но затем рванулся к умирающему.
Глаза Джона были широко раскрыты. Он схватил подбежавшего индейца за руку и, с хрипом втянув в легкие воздух, произнес.
– Кухулин, мой дорогой друг, вот и настал третий день нашей битвы… как жаль… что… мы… расстаемся врагами…
– Не врагами. Для меня ты друг, Джон Фердиад. Ты храбро сражался. Смело отправляйся на каноэ через реку забвения, чтобы тебя встретили наши предки. Теперь ты один из нас… Мир тебе, славный воин.
Последние слова Кухулин произносил, опуская пальцами веки умершего Фердиада, врага, ставшего другом. По его руке, лежавшей на лице Джона медленно проползли первые яркие лучи солнца. В Новом свете наступил новый день.
Кухулин Серый глаз еще какое-то время сидел на земле, прижав к себе тело Джона, пока к нему не подошел Дэн Митчелл. Англичанин положил руку на плечо индейца – не для того, что задушить или воткнуть кортик, а чтобы утешить.
– Все кончено, – тихо произнес англичанин, – мы проиграли и уходим отсюда.
И только тогда Кухулин обернулся и взглянул, сначала на Митчелла, а затем и на всех остальных. Лица, белые, красные, в поте, грязи и крови, такие разные и одинаковые одновременно. Были среди них и радостные, и печальные, уставшие и приободрившиеся. А потом Кухулин взглянул в лицо Фердиада. Оно было мертвенно белым. И от этого Кухулин закричал. Сильно и надрывисто.
А когда перестал кричать, бережно опустил тело друга наземь и встал.
Митчелл стоял рядом и молчал.
– Его надо похоронить, – произнес Серый глаз.
– Я позабочусь об этом… Мы отвезем его на родину, – в горле у Дэна пересохло, поэтому говорил он хрипло и тихо.
– Теперь уходите. Все. И больше не являйтесь в эти земли.
Такой же тихий голос Кухулина внушал ужас, потому что за вновь появившимся спокойствием крылась буря.
И индейцы, и англичане начали расходиться. Живые забирали немногочисленных мертвых, раненые опирались на тех, кому повезло чуть больше. Настал мир, полученный, как обычно, через до дна выпитую чашу, переполненную кровью и насилием.
К стоявшим возле тела Фердиада подошел вождь племени.
Он сразу начал что-то говорить, и Кухулин перевел.
– Он сказал, чтобы вы пригнали к деревне два воза еды и шкур. Сделайте это до отплытия, иначе эти ирокезы чероки вновь нападут на форт, – Кухулин устало вздохнул, – иначе Джон Фердиад умер напрасно.
Митчелл кивнул и жестом приказал двум гренадерам положить тело Фердиада на носилки.
А потом они молча разошлись.
****
Через пять дней двое встретились на том же самом перекрестке, одна дорога которого вела в американский форт, где останавливались английские гренадеры, а вторая – уходила на север к месту, где поселилось племя речных ирокезов чероки.
– Здравствуй, индеец.
– Здравствуй, белый человек.
Помолчали.
– Куда ты направляешься? – Спросил все-таки Дэн Митчелл, сменивший военную форму на обычную фермерскую одежду.
– Я идти на запад. Искать новый дом и работа, – ответил Кухулин, тоже переодевшийся в куртку из кожи буйвола и такие же штаны.
Дэн ухмыльнулся, как это он делал всегда.
– Хватит изображать из себя несмышленого краснокожего. Я знаю, что ты гораздо умнее и хитрее, чем выглядишь. И я знаю, что ты прекрасно знаешь английский язык.
– А ты куда идешь, белый человек? Ты ведь должен был уплыть за океан, к себе домой.
– Да, так и есть, – Митчелл кивнул и снял шляпу, чтобы рукой стереть пот со лба, – ух, жаркий выдался денек… хм, я остался, чтобы выполнить одно дельце здесь. Иду на север. Не бойся, мимо твоей деревни не пройду. Обойду это треклятое место стороной… А потом направлюсь на юг, в Баден-Руж. Там есть один капитан, согласившийся взять меня пассажиром до берегов Англии… Уплыву домой… А ты стало быть на запад идешь? К неосвоенным землям?
– Да. Там обитает большая часть моего народа. Присоединюсь к ним.
– Тогда иди, индеец. Удачной дороги тебе, – больше ничего не сказав, Дэниел Митчелл пошел дальше по дороге.
Но сделав пару шагов, все-таки остановился, развернулся и добавил.
– Слушай… мне не жаль, что в ту ночь погибли твои соотечественники, я ни капли не сострадаю ни тебе, ни другим краснокожим… но мне жаль, что из-за меня погиб мой друг… и вот за это я себя корю.
Второй раз за всю эту историю Кухулин Серый глаз улыбнулся. Но сейчас это была печальная улыбка.
– Вы, белые люди, редко думаете, прежде, чем что-то сделать. Не глядите в сторону горизонта, а утыкаетесь себе под ноги.
– Можно сказать, что твой поступок был обдуман…
– Да. Я готов был отправиться к праотцам. И знал, что Джон Фердиад – тоже…
Вновь наступило молчание.
– Что ж, – прочистил горло Митчелл, – может ты и прав…
Он посмотрел себе под ноги, поворошил камни на земле.
– Что ж… – он сухо кивнул индейцу и пошел своей дорогой.
Кухулин еще какое-то время смотрел ему вслед, а потом двинулся дальше.
И больше их пути никогда не пересекались.
Кухулин ушел на запад и прожил там всю свою жизнь, поселившись в деревне Сан-Диего, которая потом разрослась до огромного города. Индеец работал на фермах, потом ловил рыбу на промысловом судне и уже больше никогда не охотился на диких зверей, и уж точно не убивал человека. Кстати, его лучшим другом стал капитан судна Айра Коберян, похоронивший индейца чероки в 1810 году. Моряк говаривал, что старик Кухулин, будучи в здравом рассудке до конца своих дней, часто пересказывал ему их бой с Джоном Фердиадом. И так же часто раскаивался в смерти друга.
Дэниел Митчелл же после встречи с Серым глазом на перекрестке у старого форта, как и сказал, отправился на север, чтобы навестить могилу своей дочери и ее семьи. Митчелл сначала нашел то ранчо, где работали его дочь Сара и ее муж Гордон. Хозяин сказал, что похоронил их за свой счет (и намекнул Дэну, что пора бы и оплатить должок) у себя на участке, так как очень привязался к молодой семье. Митчелл отдал деньги и, и поблагодарив старика, направился к могилам.
Они были ухоженные, хоть и без особой роскоши: три хорошо сколоченных креста с вырезанными на них именами.
Дэн подошел поближе и, сняв шляпу, прочел «отче наш». А затем, протерев потный лоб, положил руку на крест дочери.
– Вот как вы тут хорошо устроились, – произнес тихо Митчелл, – местечко у вас благодатное. Коров значит пасли? Это хорошо. Это мы с матерью одобряем. И дочка у тебя хорошая была девчушка… Ты же знаешь, я твоего паренька не одобрял, но письма-то твою тайком читал, пока мать не видела…
Он замолчал, сдерживая ком в горле и вспомнив какой умной и веселой была его Сара.
– Надеюсь, там на небесах вы будете счастливы втроем…
Дэниел все-таки заплакал. Тихо, но горько.
Он медленно опустился на колени, утирая слезы и проговаривая.
– Прости меня, Сара, прости за то, что не был рядом. Ты же знаешь, мы с твоей матерью любим тебя… и твою семью…
Через какое-то время он успокоился и встал.
Вновь протерев лоб, Митчелл взглянул на могилы, а потом посмотрел на ясное небо.
– И ты тоже меня прости, Джони. Не хотел я, чтобы ты вот так кончал свою жизнь, вдалеке от дома и таким молодым… Я, кстати, встретился с твоим другом-индейцем, буду весьма рад, если вы однажды встретитесь с ним на небесах, чтобы подать друг другу руки. И я к вам потом присоединюсь.
Он замолчал, но потом решил добавить.
– Я бы тебе, Джон, этого не сказал бы на твоих похоронах – струхнул бы. А тут… у могилы дочери, совесть не позволяет молчать. В общем, прости меня друг. Надеюсь, ты запомнил меня именно другом. И прощай. И вы прощайте, Сара, Гордон и маленькая Эмили.
Он провел рукой по самому маленькому кресту. Постоял еще немного, а потом надев шляпу, отправился на юг.
«Теперь и мне пора домой», – подумал Дэн Митчелл, шагая вдоль широкого русла Миссисипи.
И так и случилось – Дэн Митчелл переступил порог своего дома ровно через два месяца после выше описанных событий. Он рассказал жене о всех своих делах и прегрешениях. И это, надо отметить, их только сблизило. А еще Дэн бросил пить и подал в отставку. Жили они с женой еще долго, вплоть до 1815 года, пока оба не умерли во время пожара фабрики, на которой работали.
Что же касается Джона Фердиада, то он обрел покой на одном из безымянных кладбищ восточного Уэльса. Кстати, Кухулин, даже один раз приезжал на это кладбище, чтобы почтить память человека, с которым они были сначала врагами, а потом стали друзьями.
Надо отметить, что смерть Джона не была напрасной – чероки и белые люди (в той местности жили и французы, и англичане, и даже голландцы) больше никогда не воевали там, где всего в семи милях друг от друга стояли старый форт колонистов и деревня индейцев.
Может быть это и было (миниатюры)
****
Я помню старый папин проигрыватель с пластинками. Он был большой и стоял на полке в детской комнате. От него шли смешные цветные провода к двум таким же старым колонкам. Папа подпирал большие динамики пустыми сигаретными пачками, чтобы колонки не хрипели и выдавали больше баса.
У нас была целая коллекция виниловых пластинок. Рок-н-ролл, конечно, в основном, но и немного детских аудиокниг. Рядом с «Битлами» умещалась «Машина времени», а «Бременские музыканты» соседствовали с «Лед Зеппелин».
Но, пожалуй, больше всего запоминались хиты «Дип Перпл». Когда папа включал проигрыватель, мы с братом часто танцевали в комнате, прыгали на диване и просто дурачились.
Проигрыватель работал у нас очень часто: под любимые песни мы и убирались дома, наводили порядок во дворе и даже делали ремонт. Я даже помню, как подпевал группе «Секрет», одновременно закрашивая трещины в стенах дома.
Мы слушали папин проигрыватель даже тогда, когда родители подарили мне на день рождения современный на тот момент магнитофон. Пластинки слушали уже не так часто, но бывали и «жаркие» деньки: мы откладывали в сторону «Иванушек интернешнл» и «Дискотеку аварию» и включали «Битлов» и «Воскресенье».
Даже перед самым переездом в другой город мы слушали виниловые пластинки.
К сожалению, проигрыватель был слишком старым и громоздким, поэтому перевезти его не удалось. Зато сейчас его иногда включает наш дядя, когда хочет насладиться отличным звуком. Да, техника досталась ему. Это, конечно, не семейная реликвия, но очень приятный для души музыкальный аппарат.
****
Наш родной город стоит по обе стороны реки Сырдарья. Совсем недалеко проходит граница с соседним государством, а на самой реке расположена большая дамба. Летом, когда для полива хлопковых полей требуется много воды, Сырдарью перекрывают. Тогда река мельчает, и можно спокойно перейти ее всю по дну – с одного берега на другой. Вода доходит до колен, не выше.
Когда нас папа первый раз взял на прогулку до измельчавшей Сырдарьи, мне было лет семь, а моему брату – пять.
Помню, в тот день была ужасная жара. Мы шли пешком до самой реки. А когда вышли к устью, обнаружили тысячи ракушек и раковин разных размеров. Это были речные моллюски, как пояснил папа. Там были и уже давно раскрытые раковины, и еще закрытые.
Мы гуляли по дну «Сырдышки» – так мы называли реку – и собирали эти ракушки. В основном попадались открытые, но если нашел закрытую, то это было очень круто.
Правда вся крутость быстро прошла после того, как мы с братом первый раз в жизни открыли одну из таких раковин. Не знаю, как морские моллюски, но вот речные воняют так, словно совсем недавно сделали свои грязные дела прям себе в раковину! Этот смрад усиливался жарой.
Поэтому мы с братом довольно быстро бросили искать закрытые «домики» и довольствовались старыми, давно покинутыми раковинами. Таких мы для мамы набрали десятка два. Шли домой, а все карманы набиты раковинами. Было тяжело, зато весело!
Момент истины
«Человек – группа атомов,
вполне зависимая в своих движениях
от всех сил, деяний и изменений целого;
и с другой стороны, как каждый отдельный атом,
человек непостижим и существует
сам для себя и по себе».
Ф. Ницше
«Творческим человеком
после каждой страды творения овладевает чувство,
что вот теперь дует ветер над скошенными полями
и вздыхает о страшной потере».
Ф. Ницше.
I
Человек идёт по тротуару. Он сосредоточен, ни малейшая деталь окружающего мира не волнует его.
Человек останавливается на перекрёстке. Его взгляд прикован к сигналу светофора. Красный. Человек ждёт. Его строгое и холодное выражение лица вызывает интерес. Костюм опрятен, что свидетельствует об интеллигентности персонажа.
Вокруг собирается толпа других, чем-то похожих на него, людей. Но человек с портфелем не обращает внимания на них. Он сосредоточен на сигнале светофора. Никто не знает, что он думает. Никто не может знать.
Всё ещё красный. Но машины стоят. Толпа переходит дорогу, человек стоит. Его не волнует происходящее. Никто из обращающих на него внимание не может и помыслить, о чём думает человек с портфелем.
Зелёный. Человек переходит дорогу. Он собран и ни на что не отвлекается: ни на плач потерявшегося ребёнка, ни на спрашивающего дорогу прохожего, ни на небо… ни на что. Человек идёт, разрывая слои воздуха, бог знает, чем загазованного.
Человек стремится к цели. Она уже близка, почти ощутима. Всё с тем же холодным, невозмутимым лицом он переходит дорогу по пешеходному переходу. Несущиеся, как пули, автомобили резко останавливаются, врываясь в городскую суету скрежетом и визгом колёс. Из машин выходят перепуганные и злые водители и начинают ругать и поносить человека с портфелем, идущего, «закрыв» глаза. Человек, не обращая внимания, продолжает идти. Никто не предполагает, о чём он думает. А человек по-прежнему сосредоточен. Проходящим мимо кажется, что человек боится упустить что-то, что облегчит его жизнь. Поэтому он так сосредоточен и отрешён.
Человек с портфелем идёт через дворы. Местные хулиганы не обращают на него внимания, зная, что тот всё равно не откликнется ни на какие угрозы и оскорбления.
Человек всё идёт, цель его уже видна. Он не обращает внимания на стукнувшийся о его ногу футбольный мяч, на приветствие соседа. Человек быстро, но сдержано поднимается по ступенькам. Он открывает входную дверь. И тут становится видно, что человек нервничает.
Наступает момент истины. Человек отбрасывает портфель и лихорадочно начинает искать записную тетрадь. Находит её на полке. Хватает, открывает и начинает что-то записывать. Он долго пишет, потом перечитывает про себя всё, что написал, потом перечитывает вслух. Снова пишет, долго и много.
А после… кладёт тетрадь и ручку на то же место и улыбается такой улыбкой, будто мечта его жизни исполнилась. Он распахивает дверь балкона, выходит. Человек дышит полной грудью. Он, улыбаясь, здоровается с курящим внизу соседом. Смотрит на небо, смотрит в него, щурится от слепящего солнца. И радуется, как ребёнок. Человек видит качающиеся деревья вокруг, ребятню, играющую в футбол. Он слышит детский смех и шелест листьев от дуновения ветра.
Человек счастлив. Он знает, что ему предстоит. Но теперь он сосредоточен лишь на счастье. И никто по-прежнему не знает, о чём же он думает.
