Илья Сергеевич Ермаков
Отмель
И раздался выстрел.
Интермедия
Усыпанный трупами мир трещал по швам. В самом прямом смысле. Дороги исчерчены трещинами. Разрывы в земле. Обваленные здания. Обрушенные мосты. Полыхающие высотки. Асфальт раскалывался у нас под ногами. Центральное шоссе полностью раскололось на два берега, а между ними – бездонная черная река-ущелье, тянущаяся, наверное, до самого пекла.
Я посадила всех в машину. Сама отправилась в ближайшую аптеку и сгребла с полок всевозможные лекарства. В первую очередь – антисептики и обезболивающие. И инвалидное кресло. Вместе с сумкой, полной лекарств, я притащила к машине каталку и закинула все в багажник.
Я вколола дочери обезболивающее.
Потом передала маме спирт и ватно-марлевые салфетки. Она поняла, что делать: заниматься обработкой раны на спине внучки, пока мы не приедем домой.
Сына я попросила скачать на телефон приложение, позволяющее переводить голос в текст. Интернет еще работал, но я знала, что долго он не продержится. Еще несколько толчков, и мир лишится своей главной сети связи.
Я вела машину среди трупов людей. Они лежали повсюду – на дороге, на тротуарах, на всех улицах. Из ушей, ртов и носов вытекали засохшие багровые ручейки. Словно застывшая лава. Когда все случилось, они просто попадали замертво, услышав проклятый Тон.
Мир мертв.
Я ощутила дрожь под ногами и зажала педаль тормоза. Прямо перед нами асфальт раскололся. Я мгновенно дала задний ход. Прямо перед нами образовалась широкая трещина, преграждающая путь. Придется ехать в объезд.
Дочь плакала.
Сын в большей степени пребывал в шоковом состоянии.
Мама судорожно занималась кровоточащей раной на спине внучки, постоянно обрабатывая салфетки спиртом, промывая рану и меняя салфетки на новые, бросая использованные прямо в ноги.
Когда «Голосовой дневник» заработал, я заговорила вслух, и мои слова отразились на экране телефона:
«Так прошу вас успокоиться черт я знаю как это звучит сейчас мне надо самой подумать милая не бойся мы тебя вылечим мы сейчас приедем домой и я все сделаю прошу потерпи еще немного так мы должны придумать как нам общаться интернета и связи скоро не будет совсем я уверена нам придется разработать язык жестов или разучить язык жестов или что то придумать самим ну вы поняли да мы должны общаться нам нужно как то говорить друг другу что то понимаете на языке жестов имена как я знаю произносятся по буквам это очень долго давайте называть себя теми кем мы являемся зовите меня все мама понятно просто мама бабушка у нас будет бабушкой сынок будешь просто мальчиком ладно милая ты девочка хорошо это будет удобно так мы не будем тратить много жестов и времени на сообщения а в остальном мы должны разработать для себя условные знаки сообщения какие то сигналы понимаете мы справимся понятно вам мы справимся я что нибудь придумаю обещаю мы выживем ясно вам поняли меня я не дам вам умереть главное не вынимайте затычки из ушей я запаслась берушами и раздобуду еще отныне нам придется жить в тишине понимаете это после взрыва по воздуху распространяется звук который убивает нельзя его слышать вы сами видите что случилось прошу вас не бойтесь только не бойтесь я сделаю все что в моих силах ясно я спасу вас всех».
Мы приехали к нам домой. Первым делом я перенесла дочь на кровать и уложила ее на бок. На полу я разложила все необходимое, что ей помочь. Мама хорошо потрудилась в машине: рана почти чистая, кровь уже не идет. Я сделала дочери еще один укол обезболивающего и продолжила обрабатывать рану сама.
Мама и сын мне помогали. Они подавали мне все необходимое. Дочь лежала с закрытыми глазами и обнимала подушку. Я видела, как по ее щекам текут слезы.
– Потерпи, солнышко… потерпи, немого осталось…
Я знала, что она не слышит меня, но я должна была это сказать. Я не могла не говорить. Мне нужно говорить это.
– Я почти закончила… еще немного…
У нее поврежден позвоночник. Перелом или что там – я не знаю. Из-за повреждения каких-то нервов в спинном мозге отныне ее ноги парализованы. И это кресло… кресло, которое стоит в углу, которое сын тащил в квартиру, теперь станет единственным способом ее самостоятельного передвижения.
Они потеряли отца.
Черт!
Теперь есть мать и бабушка.
Он спас ее…
Спас мою маму от смерти, закрыв ей уши, но сам…
Черт! Черт! Черт!
Взрыв. Кровь. Трупы.
Это до сих пор у меня перед глазами!
Переломанные руки и ноги Оли Синицыной, погребенные под завалами. Ее стонущая мать. Как она выгибается, как она кричит, как кровь хлыщет у нее из ушей… и она умирает.
Люди бегут, хотят спастись от завалов, но чертов звук их убивает. Они не заткнули уши. Они не понимали. Они не знали.
Они просто умерли.
Замирали, падали, истекали кровью…
Муж лежит рядом с моей мамой. Мертвый. Прижимая мертвыми застывшими руками ее уши.
Моя дочь. Под завалами. Я разгребала их голыми руками. Конечно, без ран на ладонях не обошлось. Руки все изрезаны! Черт!
И еще эти лекарства, инвалидное кресло, трещины в земле, трупы на всех улицах…
Что с нами будет?
Что станет с этим миром?
И что нам делать дальше?
Я сказала, что спасу их. Я обещала.
Но как?
Обработав раны на спине, я оставила салфетку, смоченную перекисью, а поверх нее начала бинтовать. Мама и сын приподняли тело дочери, чтобы я смогла провести бинт под ее телом и замотать. Наложив такую нехитрую бинтовую повязку, я просто упала.
Я упала перед диваном на пол и уставилась в потолок. Мама и сын лежали рядом со мной, а над нами – моя дочь, лежа на боку, не переставала плакать.
Я даже не могу нормально с ними говорить. Мы не можем нормально общаться. Ситуация крайне паршивая. Тон лишил нас возможности словесных контактов.
Придется действовать иначе.
Сын начал первым.
Он полез в телефон и быстро скачал всевозможные картинки и обучающие инструкции по общению жестами. Он успел все это сделать до того, пока интернет не исчез совсем.
У него в телефоне оказалась подробная обучающая программа по языку жестов. И мы начали учить новый язык. Язык, на котором нам суждено отныне говорить друг с другом.
В первую очередь мы разучили наши новые прозвища: Мама, Бабушка, Мальчик и Девочка.
Что изменится в моей жизни, когда я перестану произносить имена своих детей?
И называть их… Мальчик и Девочка…
Не знаю.
Обучение нового языка отвлекло нас от всего. Дочь забыла о боли. Я забыла о том, что произошло несколько часов назад. Мы просто смотрели на картинки и обучающие видео, которые нам показывал сын на телефоне, и учили… учили слова. Показывали жесты. Поправляли друг друга. Повторяли. Запоминали. Пытались выстроить короткие фразы. Маленькие предложения. Иногда у нас проскальзывала вербальная речь, но после трех часов занятий эта привычка сошла на «нет». Мы учились говорить, лишь шевеля губами. Читать по губам. Иногда приходилось прибегать к помощи «Голосового дневника». Это приложение стало для нас «чатом», в котором мы могли нормально поговорить, используя сложные конструкции, которые не умели показать руками.
Так протянулся весь день.
Весь тот день мы посвятили изучению нового языка, забыв обо всем, что происходило вокруг. Забыв про смерть, про конец света, про еду, про выживание, про горе. Мы просто учили язык жестов, не прерываясь ни на миг.
И уснули.
Все вместе.
Мы разложили диван в большой комнате. Легли, не раздеваясь. Я обнимала дочь. Сейчас я не могу лишить ее своих прикосновений. Особенно учитывая то, что она больше не почувствует никаких прикосновений к своим ногам. Я гладила ее по плечам, по рукам, целовала в голову. Гладила ее волосы, ее спинку.
Что это за день рождения такой, а?
Чудовищный день.
На следующее утро я всем одела беруши. Я решила включить воду в душе – создать иллюзию дождя. Это было очень глупо, но я чувствовала, что поступаю правильно. Возможно, я обманывала себя, но тогда мне казалось, что шум воды может перебить распространение Тона.
Мы не переставали общаться на языке жестов ни на миг. Постоянно практиковались. Говорили друг другу разные фразы и отвечали. Конечно, это только начало, но необходимо делать это всегда. В любую минуту.
Сейчас нельзя молчать.
Я зажала беруши в руках. И сделала два ловких движениях. Двумя пальцами я одновременно вытащила затычки-салфетки из ушей и мигом заткнула уши берушами. Очень быстро. Около секунды.
Я надеюсь, что это было достаточно быстро, чтобы Тон на них не успел подействовать. Так, я сменила салфетки на беруши и заткнула уши всем: себе, детям и маме.
Телевизор не работал. Связи больше нет. Интернета тоже.
Все исчезло.
На улице – ни одной живой души.
Мы периодически ощущали тряску – остаточные толчки после землетрясения. С полок сыпались вещи, осыпалась штукатурка. Но никаких катастрофических разрушений больше не последовало. Дочку пересадили в инвалидное кресло. Она постепенно училась им управлять. Сидеть ей еще было тяжело из-за незажившей раны в спине. Именно поэтому она больше лежала на боку. Я меняла ей повязки. Обезболивала. Мы продолжали лечение.
Для себя я решила, что мы уберемся из города сразу, как только подлечим ее. Сейчас она не готова к длительным переездам. У нас есть возможность самим подготовиться к переезду, ощутить на себе новые условия жизни.
Мы начали тренировку.
Тренировку выживания.
Я выходила на улицу и приносила нам продукты из магазинов. Газ, вода и электричество у нас имелись. Мы начали жить в тишине.
Но с постоянным общением, с жестами, со странными «словами» тишина совсем не пугала. Мы были друг у друга, мы научились общаться по-новому. И было уже совсем не страшно.
У нас есть жесты, есть записки, есть «Голосовой дневник» – мы нашли способы контактировать друг с другом. Для некоторых вещей не нужны слова – взгляд порой решает многое.
Мы учились улавливать эти изменения в лицах друг друга, видеть настроения, знаки, намеки. За эти дни в полной тишине мы узнали друг друга лучше, чем за все прошедшие дни нашей жизни до этого.
Мертвецы гнили.
Их не убирали.
Я видела, как весь мир превращается в один большой компост из сгнивших людей.
Мы не могли долго оставаться здесь – это очевидно. У нас было одно место. Всего одно, то самое место, куда мы могли отправиться. Тот дом у моря. Далеко. Но это единственное место, где мы найдем покой и спасение. Я чувствовала, что там опасности нам не грозят. Мы сможем выжить.
Главное – успеть посадить урожай. А потому я всеми силами и средствами старалась как можно скорее восстановить здоровье дочери. Мне надо, чтобы она могла ездить в кресле, двигаться и при этом не ощущать никакой боли. Чтобы рана не тревожила ее, и кровь не шла.
Когда перейдем на мази и крема – можно выезжать.
Я им обо всем рассказала. Они прочитали в «Голосовом дневнике» о том, что скоро мы уедем в дом на море. Можно начать готовиться.
Спали мы всегда вместе, в большой комнате. Это стало новой традицией, ритуалом, новой особенностью нашей жизни. Сейчас мы не могли позволить друг другу спать по одиночке. Оставаться одному в тишине – сущий кошмар. Никто из нас не хотел расставаться друг с другом ни на миг. Дети меня каждый раз тяжело отпускали на улицу. Но постепенно учились это делать. Они понимали, для чего это надо. Нужна еда, вещи, предметы первой необходимости.
Мы это назвали «вылазкой».
Вылазка Мамы за припасами.
Вылазка во внешний мир, где царствует смертоносный Звук.
И у Звука были свои последствия.
О них я узнала на третью ночь. Тогда это случилось с ним в первый раз. Мы спали. Три часа ночи. Самая темень.
Я открыла глаза, когда он закричал.
Он разбудил нас всех своими резкими движениями в постели. Он вскочил, стал размахивать руками, ногами и отчаянно вопить. Словно, его кто-то схватил, кто-то невидимый потащил его прочь.
Его трясло.
Он сорвался с кровати. Упал на пол.
Он плакал, а по его щекам струились слезы. Он даже не моргал.
Мама быстро зажгла свет. Дочь обмоталась одеялом и в ужасе смотрела на брата. Мама не знала, что это такое и что делать. Я, признаться, тоже.
Я только видела, как мой сын сидит на полу, обнимает свои согнутые коленки, раскачивается взад и вперед, смотрит куда-то в темноту и кричит. Так громко… что я слышала его вопль через беруши.
– Не трогайте меня! Не надо! Уходите! Оставьте нас! Не делайте этого! Нет! Нет! Уходите! Хватит! Хватит нас пугать! Убирайтесь! Не трогайте! Нет!
И его затрясло.
Сын выгнулся дугой.
Его взгляд тупо смотрел в потолок, а тело тряслось. Он себя совсем не контролировал.
Губы дрожали.
Наружу вырывались обрывочные слова:
– Уходите… не надо… хватит… прошу…
Я слезла с дивана, схватила одно из одеял, набросила на сына, обмотала его, трясущегося под одеялом, подняла и прижала к себе.
– Тише… тише, я с тобой. Я с тобой. Слышишь? Я рядом. Никого нет. Здесь никого нет. Прошу, милый. Хватит. Прекрати. Ты меня пугаешь. Я с тобой. Успокойся.
А он кричал, словно в ответ:
– Они здесь! Они есть! Я их вижу!
Я не знала, что все это значит.
Мне было просто страшно, что он сошел с ума.
Я не переставала его обнимать, качать и успокаивать. Мне понадобилось минут десять, чтобы это закончилось.
В один момент он размяк у меня в руках и тут же уснул.
Никто не знал, что это было. Никто. Даже он сам.
На утро у него поднялась температура. Его знобило. Началась лихорадка. Уложили его рядом с сестрой в одну кровать. И мы с мамой занялись лечением детей. Я так и не решилась у него спросить о том, что это было. И больше мы вообще не говорили на эту тему.
Это случилось всего один раз.
Но тогда я еще не знала, что это лишь первый раз…
Я могла связать это лишь с одним – с воздействием Тона. До катастрофы у него не случалось подобных приступов. Точно так же, как и мне до крушения мира не снилось… таких снов.
Молоко. Кровь.
И бумажные кораблики.
Вот, о чем были мои сны.
Однажды пошел дождь. Я долго его ждала, чтобы попробовать. Мы собрали семейный совет, где предприняли все меры при разных исходах моей рисковой затеи – снять беруши.
План был следующий: я выхожу под дождь, снимаю беруши, а бабушка держит наготове новые, чтобы сразу же заткнуть мне уши, если я почувствую себя как-то плохо.
Дети долго не отпускали. Я даже боялась, что не успею осуществить свой эксперимент, потому что дождь может вот-вот закончится.
Я была первой из нас, кто это сделал – снял беруши в дождь.
Мы стояли у подъезда. Я вышла из-под козырька, вынула беруши и ощутила мир звуков, которого лишилась на долгое время.
И это было воистину прекрасно.
Лучше всего на свете.
Я обрела большее, чем гамму звуков. Я обрела весь мир, который в один момент отвернули от нас.
Тон.
Боялась ли я?
Да, сначала.
Но страх ушел.
Дождевая вода смысла все мои опасения.
Я никогда не чувствовала такого подъема духа, такой силы внутри, такой энергии, такого спокойствия и блаженства.
– Это прекрасно.
Меня, конечно, не услышали.
Я сама развернулась к маме и вынула из ее ушей беруши. Потом сделала это для детей.
Мы вышли в дождь, держа беруши при себе. Как только дождь начнет утихать, нужно срочно их надеть обратно. Это будет правильно. Меры предосторожности – главное, что я разрабатывала для нас все это время.
Правила.
Правила нашей новой жизни.
Правила, которые мы все будем обязаны соблюдать, если хотим спастись.
И мир звуков… только лишившись его, я осознала, какой он огромный, безграничный и по-настоящему прекрасный:
Голос матери, голоса детей, пение, чих ребенка, смех, кашель, стук сердца, плачь, аплодисменты, мелодии пианино, гитары, скрипки, флейты, звон колокола, дробь капель дождя по стеклу, дуновения ветра, шелест листьев, хруст снега под ногами, шум морских волн, гром, плеск воды, треск костра, хруст ветки, всплеск рыбы, лай собаки, мурлыканье кошек, кваканье лягушек, блеяние овцы, щебет птиц, стук клюва дятла по дереву, мычания коров, стрекотания цикад, стук копыт, стрекот сверчков, жужжание комара, звук дверного звонка, ксерокса, вентилятора, вспышки фотокамеры, будильника, скрип двери, звон ключей, хруст надкуса яблока, чавканье, сморкание, звук распыления дезодоранта, свист вскипяченного чайника, гром фейерверков, стрижки газона, шума фонтана, шума на арене стадиона, летящего над головой самолета, кофемолки, тостера, открывания пивной бутылки, шума приготовления пищи на плите, шипение масла, доставки почты.
Но Тон, поганый единственный Звук, лишил нас этого богатого мира.
Глава 10
Она решила, что это ее последняя вылазка, которая состоится до рождения Малыша.
Ходить стало невыносимо. Она больше не может так ловко перешагивать через поваленное дерево, пробираться через заросли можжевельника, уклонятся от нависающих ветвей, обмотанных густой паутиной, словно прялки.
Мама задумывала продержаться на оставшихся запасах, а в новое путешествие отправиться после того, как придет в себя после рождения Малыша.
Ее пугало одно, самое главное: что будет с Малышом.
Как они будут его растить? Ухаживать? Пеленать? Греть? У них практически ничего нет для того, чтобы ухаживать за младенцем. Об этом Мама старалась не думать. Она всячески отбрасывала всевозможные скверные мысли на этот счет. Однажды она пыталась представить себе старину – то время, когда про век технологий речи идти не могло. Как они выживали в те стародавние времена? Как ухаживали за детьми?
Сейчас Мама не может всего этого представить без бесконечного числа подгузников и чистых пеленок. Бабушка всегда помогала ей с детьми. Всегда. Она знала, что нужно делать: когда у них болит животик, когда они плачут, когда не хотят есть, не хотят спать, когда температура, когда кашель. Она все знала, все умела. Мама отдавала отчет в том, что без ее помощи она бы сама точно не справилась.
А сейчас… Бабушка все еще с ней. Она может помочь так же, как тогда. Она будет сидеть с Малышом, пока Мама будет выходить на вылазки. И Мальчик будет помогать Бабушке. Это очевидно.
Но что, если…
Эти мысли посещали ее все чаще: «что, если». Никаких «если» – сказала она себе. Мама устала. Она устала постоянно думать о самых худших развитиях событий. Будущее не переставало ей рисоваться мрачными красками, но и она не переставала надеяться и верить в то, что у них все получится, что они спасутся.
Должны спастись.
Она им обещала.
Всем обещала!
Тогда, после крушения, она обещала детям и родной матери, что они выживут, что она спасет их всех. Но за две недели до зимы силы ее истощились настолько, что она совсем не чувствовала запаса. Мама выживала на износ. Она не жалела себя, отправляясь на очередную вылазку. Рюкзак. Нож. Двуствольное охотничье ружье. Все при ней.
Много она не утащит – очевидно. На велосипед с таким животом уж точно не залезть. Да и ходит Мама тяжело, ощущая непомерный груз. Много припасов не нужно. Необходимо раздобыть самое нужно, про запас, чтобы им хватило до рождения Малыша.
Последняя вылазка перед рождением.
Мама вышла к деревне. Она миновала все дома, которые уже осмотрела и обчистила до этого. Нашла новый. Два этажа. Красный кирпич. Темно-зеленая кровля. Обширный палисадник.
«Не для бедных», – сразу подумала Мама.
В этом доме она наверняка должна найти запасы продуктов. Это все, что ей сейчас нужно – побольше еды для выживания. Сгодится все: крупы, макароны, консервы. Еду она берет в первую очередь.
В этот раз пришлось слишком долго возиться с замком в массивном металлическом зеленом заборе. Мама никак не могла нащупать нужную комбинацию поворотов. Нож не помогал. С отмычкой она копошилось и того дольше.
Мама вспотела и взмокла. Она сбросила с себя рюкзак и оставила ружье на земле. Стоять, сгорбившись, и копаться отмычкой в замке больше десяти минут – мучение. Копаться тридцать минут – пытка.
– Проклятье!
Мама постоянно ругалась.
Она с трудом выдерживала эту каторгу, но продолжала взлом. Она не могла бросить то, что начала. Не в ее принципах.
Она материлась и плевалась. Топала ногами и ныла о том, как все это ее достало.
– Прости, Малыш. Мама занята паршивой работенкой. Эта сучья е… дверь… замок паршивый! Черт! Давай же! Ну! Открывайся, сукин ты сын!
И вдруг она почувствовала… ослабление в руке. Металлический обруч замка отскочил. Замок опустился грузиком в ладонь Мамы.
– Наконец-то! Что ж так долго!
Потратив много времени, она надеялась, что ее старания не окажутся напрасными.
Выбросив бесящий замок прочь, она распахнула дверь, нацепила рюкзак и повесила заряженное ружье на плечо.
Она никогда не выходила на вылазку, не зарядив ружье. Это одно из правил выживания, которое необходимо соблюдать. Правило, установленное для себя самой Мамой.
Это ей помогает. Остается ощущения, что она делает все, как говорится, «по науке». По правилам выживания. Это дает ощущение осмысленности, благоразумности, безопасности.
Никакого безрассудства и спонтанных решений. Только взвешенный и продуманный план.
Порой ей начинает казаться, что она играет в выживание. Придумывает себе правила, чтобы не выглядеть дурочкой хотя бы перед собой в зеркале. Впрочем, это не имело никакого значения. Она выживала, и это единственно-верное и самое главное правило из всех.
Меры предосторожности в приоритете.
Пройдя на территорию дома, она осмотрелась: надо выбить чертово окно. К ее удивлению, в засохшей земле оставили металлический штырь. Длинная тяжелая железная ржавая палка с острым концом, воткнутым в землю. Надев перчатки, Мама выдернула штырь из земли. Скорее всего, это был какой-то инструмент для работы в огороде. Мама точно не могла понять его назначение. Она была не сильна в садоводстве, но смогла вырастить картошку и морковь с зеленью. Тогда она и сама удивилась своим способностям. Муж бы точно гордился. Он всегда считал ее в этом деле профаном.
Вооружившись мощным металлическим инструментом, словно копьем, Мама замахнулась и бросила его в окно.
Стекло разбилось, а «копье» не угодило внутрь. Оно отлетело назад и упало на землю. Мама подняла железный посох и начала сбивать им острые осколки, оставшиеся по краям рамы.
Счистив все стекла и обезопасив для себя проход, Мама начала проникновение в дом.
Сначала забросила внутрь рюкзак и ружье. Потом перелезла сама, использовав для этого бетонный выступ в фундаменте, послуживший для нее ступенькой.
Проникновение в дом далось ей с трудом. Внизу живота внезапно сильно заболело. Она остановилась и схватилась за больное место.
– Прости, прости… тише-тише. Больше этого не повторится. Обещаю. Тиш-ш-ш-ш… все хорошо. Спокойно.
И боль постепенно отступила.
– Спасибо.
Мама повесила ружье на плечо, открыла рюкзак и первым же делом отправилась на кухню – собирать добычу.
Две пачки макарон. Девочка любит макароны. Особенно с сыром или кусочками жареной индейки. Гречка – их новая «любимая» еда, ведь с изысками городской жизни пришлось покончить. Консервы. Много консерв. Это хорошо. Это значит, что им точно хватит припасов до рождения Малыша.
Мама перешла к следующему шкафчику. Открыла и тут же отпрыгнула.
Мыши.
Две мыши грызли забытое разломанное засохшее печенье.
– Черт!
Она сглотнула.
За все вылазки она только дважды столкнулась с мышами. А сейчас они поджидали ее в неожиданном месте.
– Брысь!
Мама разогнала их дулом ружья.
– Прочь!
Мыши разбежались.
Мама с трудом подавила в себе рвотный позыв. Она почувствовала запах гнили и мертвечины. Возможно, какая-то мышь здесь сдохла. Не в силах больше лицезреть картину зеленых крошек печенья, она поторопилась избавить себя от нелицеприятного зрелища и закрыла дверцу шкафчика.
– Брр!
Ее плечи перетряхнулись.
– Мерзко-то как…
Стараясь выкинуть из головы увиденную картину, Мама продолжила осматривать следующие полки с осторожностью.
Сахар. Соль. Этого добра всегда навалом.
Дальше: уксус, мешочек сухого молока.
– О! То, что надо!
И… баночка меда!
– Вау!
За все время вылазок Мама ни разу не находила мед, что казалось ей крайне странным.
Она сразу открыла баночку, чтобы проверить его. Уже засахаренный. Она не побоялась и с нетерпением рискнула попробовать, соскребя поверхностный слой ногтем.
Облизнув комочки меда, Мама почти прослезилась. Она обожала мед.
– Фантастика.
Она точно знала: Бабушка будет в восторге.
Рис. Сода (куда без нее?) – ни один дом не обходится без пачки пищевой соды.
– Что еще тут?
Мука…
– Мука?
Сделать блинчики?
А вдруг получится!
– Берем.
Сушеная фасоль.
– Определенно берем.
Все три банки.
– Водка.
Сгодится для обработки…
– Для обработки.
И все сбрасывалось в рюкзак, который с каждым новым припасом становился все увесистее и увесистее.
– Вроде недурно так. Удачно зашла.
Еще Мама нашла салфетки. Собрала средства для мытья посуды. Мыла. Отыскала пачку свечей и бросила их в рюкзак абсолютно машинально, не задумываясь. Спички, подсолнечное масло, зажигалки и… сигареты.
– Черт с ними!
И взяла.
Остались еще пакетики со специями, лавровыми листьями и сушеным базиликом.
– Это тоже сгодится.
Собрав все самое основное на кухне, Мама осмотрела остальные комнаты. Она не собиралась брать много вещей. Лишь самое важное. Все здесь выглядело более строго, чем в других домах. Ничего детского. Возможно, здесь собирались компании взрослых людей. Молодого или зрелого возраста. Скорее зрелого, судя по продуктам. Но не пожилые. Никаких признаков старины. Нет картин, нет ковров. Все слишком современно. Конечно, это совсем не точные показатели, но даже одежда в шкафу. Ничего женского. Все мужское, строгое.
Совсем нет книг. Только телевизор в углу большой комнаты. Маленький низкий столик. Очень удобный, чтобы на нем чистить сушеную рыбку и запивать ее пивом.
Кровати все раздельные, одноместные. Это еще раз наводило на мысль о компаниях.
Но больше здесь никто не соберется. Никто не приедет. Никто ни с кем не встретится. Скорее всего все, кто когда-либо сюда приезжал – мертвы. И умерли они в тот самый чертов день.
Мама поняла, что собрала в этом доме все самое необходимое. Все, что хотела. В другой комнате она отыскала туалетную бумагу. Прихватила и ее. И несколько полотенец. Что-то ей подсказывало: «пеленки» нужны.
– Нужно больше тряпок.
И взяла еще пару полотенец.
– Хватит. Достаточно.
Теперь…
– Точно все.
Выйти через дверь не получилось. Странным образом она была заперта так, что изнутри не открыть. Нужен только ключ.
– Чертов дом с чертовыми замками! Почему так сложно?!
Она опять вспомнила, как несколько минут назад больше получаса возилась с замком в заборе.
– Бережете свою водку и сигареты? Проклятье!
Пришлось выбираться опять через окно.
– Прости за вранье, Малыш. Я тебя обманула. Будет неприятно. Опять. Но на этот раз… это точно, последний раз.
Вернувшись к окну, Мама перебросила рюкзак – тот плюхнулся на землю. Она надеялась, что ничего стеклянного не разбилось. Она не просто так запихала бутылку с водкой и банки с фасолью среди туалетной бумаги и полотенец: чтобы ничего не разбилось, если она упадет в пути. А такое вполне может с ней случиться, особенно теперь.
Мама сняла ружье. Аккуратно бросила его поверх рюкзака, а сама принялась перелезать через оконную раму.
Она поставила одну ногу на бетонную ступеньку. Потом вторую. Осталось шагнуть на землю и…
Мама упала.
Не сама.
Ее схватили рукой за шею и повалили назад.
Глухой удар.
Звон в ушах.
Мама видела перед глазами здоровую мясистую руку мужскую в черной куртке, с волосатой тыльной стороной ладони. На пальцах – посиневшие татуировки.
Но самое главное другое.
Нож.
Чертов нож в этой сраной мясистой руке!
Мама услышала вопль:
– Сдохни, сука!
Лезвие развернулось к ней.
Мама дернулась в сторону, и нож ударил в плечо.
Сталь прорезала ее куртку, кофту и вошла под кожу.
Мама широко распахнула рот. В глазах начало темнеть. Всю правую руку охватила острая ледяная боль.
– Не рыпайся, мразь!
Мама схватилась за руку, сжимающую нож, сдвинула куртку с запястья и впилась зубами в грязную кожу. Она сжала зубы так, словно кусала шашлык.
Она чувствовала, как ее зубы пронзают человеческую плоть, а по уголкам губ уже течет чужая кровь.
Мама дернула челюсть в сторону и вырвала кусок кожи и мышц. Она поспешила избавиться от него и сплюнула его на землю.
Как сильно нужно сжать зубы, чтобы откусить кусок живой человеческой плоти? У нее этой силы хватило сполна.
Противник мгновенно ослабил хватку, отпустил руку и повалился на землю за нее спиной.
Мама скатилась вниз, села на колени и взялась за рукоять ножа, все еще торчащего из ее тела.
Она обернулась назад и увидела его, нападающего.
Невысокий. Лет за шестьдесят. Седой. Рыхлое лицо пьяницы. Щетинистый. Кривые серые губы и черные глаза. Уши заложены берушами.
Мародер.
Один из убийц, о которых предупреждала та женщина…
Одетый в простые джинсы и черную куртку на молнии, он лежал на земле, хватаясь за свою окровавленную руку.
Мама глянула в сторону: ружье. В двух метрах от нее.
Эти два метра еще надо проползти.
Она отпустила рукоять ножа, позволяя лезвию и дальше оставаться внутри ее тела. Черт с ним! Боль жуткая. Но она все еще жива.
Еще жива…
Она ползет за ружьем на коленях. Оно же заряжено. Она еще может убить этого подонка.
Мародер, заметив ее движения в сторону ружья, пришел в себя. Словно перестал чувствовать боль, ощутив более сильное чувство – страх смерти.
Смерти, которая его вот-вот настигнет, если он не поторопится и не предпримет решительных действий.
Он оторвался ногами и руками от земли и, как животное, набросился на Маму, снова повалив ее землю и прижав собой.
– Ничего не выйдет! – проорал он.
Его руки потянулись к ее ушам…
Проклятье!
Черт!
Все произошло быстро.
Мама с силой хватается за рукоять ножа, извлекает его из своего тела, ощущая пронзительную режущую боль, разворачивает лезвие и…
Вонзает кинжал в лицо мародера.
Прямо в щеку.
Тот взревел, взмахнул руками, перевернулся в сторону и отпрянул от нее.
Шанс есть…
У нее есть шанс победить в этой чертовой бойне!
Покрывшись ледяным потом, Мама продолжила ползти к ружью. Еще немного… оно у нее в руках.
– Нет! – орет мародер.
Она сжимает ружье, поворачивает в его сторону. Тот уже бросается на нее…
Одно движение.
Курок.
Зажать…
Выстрел.
Его тело откинулось от нее прочь, словно манекен. В груди зияла кровавая дыра. Мародер лежал неподвижно на земле, а его пальцы… пальцы слабо шевелились…
Живой?
Этот человек еще жив!
– Проклятье…
Она никогда не убивала. Никогда не лишала никого жизни. Она всегда была готова защищаться. И сейчас она защищалась. Она надеялась его убить во время защиты, но теперь…
Теперь это будет убийство.
Она смотрела на него, раненного и беспомощного. С ножом в щеке и дырой в груди.
Его голова посмотрела куда-то в сторону. Мама проследила за ним взглядом и…
Увидела ее.
Женщину.
Рыжие пряди волос скользили по лицу и падали на плечи. Зеленая куртка и синий шарф. Темные джинсы и сапоги. Она стояла на дороге, в проеме ворот.
Стояла и смотрела на мужчину и на того, кто его почти убил.
