Евгения Кретова
Непростые истории 5. Тайны ночных улиц
Людмила Хозей
Публиковалась ещё в «Пионерской правде» и дальше в периодических изданиях как внештатник по культурной тематике. Попала с подборкой стихотворений в коллективный сборник Центрально-Черноземного региона, от Курского литобъединения (при Союзе). Работаю кризисным психологом методы – ломка жизненных стереотипов и выработка нестандартного мышления, вожу психически больных людей в экстремальные походы, откуда они возвращаются здоровыми и весёлыми. В настоящее время в творчестве интересуют темы внутренних поисков личности, чёрный юмор, выживание в трудных обстоятельствах. В планах – книга об онкобольных, об их оптимизме, борьбе и новых стартах.
Картина с собакой
Как ни прячься, а настигнет.
Просочится сквозь кожу, глаза, позвоночник – затопит, как трюм, и расплющит.
Оно опять внутри. И я сдаюсь, потому что сопротивление убьёт ещё быстрее.
Дед мой спасался жесточайшими запоями и однажды не выполз. То ли из запоя, то ли из этого…
Бабушка рассказывала, что предка нашего чужедальнего тоже заматывало это состояние. Выгоняли беса, возили по вещуньям-ворожеям. Он поставил точку сам.
Душевная хворь бездумно и безумно раз в столетие выхватывала мужчин нашего рода. Сначала – уход в себя, окаменелость, бесчувствие. Потом – эмоциональное оцепенение и отсутствие реакций, обездвиженность и смерть без видимых физических нарушений. Исцелиться не смог никто. Когда втянуло меня, я ушёл от мира в свою полуподвальную мастерскую. Ждать конца.
Когда уходят желания и ощущения, ты становишься… нет, не каменным. В камень можно постучать – и он откликнется. Твоя кровь заполняется шерстью. Густой чёрной шерстью, тянущейся по венам, прорастающей в душу, забивающей глаза и уши.
И было уже не достучаться сквозь неё ни снаружи, ни изнутри.
Как художник, я был уже не востребован, заброшенные картины умирали вместе со мной. Оставалось имя, но уже без успеха и репутации. Сообщество художников выделило самого сердобольного коллегу досмотреть меня.
Я практически не выходил из полуподвальной мастерской, лежал и обречённо ждал.
Однажды в дверь постучали.
На пороге стоял и тяжело смотрел на меня ротвейлер.
– Вы художник N? – мужской голос с другого конца поводка. – Вы мне нужны.
Я стал закрывать дверь.
Отрывистая команда. Пёс телом надавил на дверь, и они вошли.
Там, откуда я на них смотрел, не было ни интереса, ни страха.
– Мне нужна картина с этой собакой.
Монотонность голоса высокой сутулой фигуры не нарушила безжизненность мастерской.
– Деньги и адрес на столе. Зак, место!
Я лёг, отвернулся от них и поглотился тьмой…
Глубокой ночью что-то в темноте напомнило мне, что я есть. Я услышал дыхание собаки. Живое ритмичное дыхание животного: вдох – и кислород в кровь, выдох – и я чувствую тёплый воздух.
– За-а-а-а-а-к… – я себя давно не слышал. Протянул руку и нащупал крупную голову, влажный нос. Он лизнул мою руку. Я ещё жив. Зажёг свечу. Пёс встал, и короткая шерсть блеснула в полумраке угольным блеском, синева пробежала волной по мощной спине.
Шерсть сияла. Это должно быть масло и глянцевый акрил…
Я дотащил своё тело к мольберту и нанёс первый мазок последней картины в своей жизни.
Иногда я проваливался в свое ничто и находил себя лежащим у мольберта рядом со спокойной мощью собаки. Зак постепенно оживал на картине. Я не рисовал его, а создавал из своей чёрной шерсти, которая уже почти не оставила внутри меня места. Отрывал, рвал клочья от обросшего сердца, чтобы оно, обнажённое, ещё продолжало биться.
Хозяин не приходил, и сюжет был полностью в моей воле. Большая собака, стремительно бегущая навстречу идущему по ненастной дороге человеку.
Однажды из очередного бессознания меня стал тянуть какой-то звук. Я долго всплывал вверх на его живую болезненность, тяжело борясь с оцепенением.
Зак выл.
Моё тело, отвыкшее от ощущений, пронзила боль от тревожно-надрывного плача зверя. Он выл так, как выл бы я, исторгая из себя свою мёртвую мучительную жизнь! Рыдал над несбывшимся, невыносимым криком проклиная день, выплюнувший меня в безысходную юдоль…
В темноте я подполз к Заку. Его могучее напряжённое тело дрожало, запрокинутая вверх морда была мокрой. Рвущийся из него воющий крик переходил в стон. Я прижался к нему всем телом и зарыдал вместе с ним.
Зак выл на картину.
Утром он сбежал.
Пустота, которая стала для меня привычным местом внутреннего обитания, без Зака выползла из меня наружу и слепо смотрела отовсюду.
Холст я закрыл тканью: боялся, что меня покинет даже нарисованный Зак.
Дом по указанному адресу был недалеко, и я смог дотащить себя к порогу. Картина должна была продолжать жить после меня.
Дверь открыла немолодая женщина. В глубине дома залаял Зак. Я прохрипел причину своего появления.
Клиент умер прошедшей ночью. Женщина пришлёт за картиной.
… Я освободил мольберт от ткани.
Большая прекрасная собака бежала к своему человеку.
Я стоял на коленях и дорисовывал ему этюдник и тёплый шарф.
А потом – свою жизнь, которой у меня никогда не было.
Мои состояния всегда были преддверием какой-то бесконечности. Я чувствовал эту затягивающую невозвратимую даль и с тоскливым ужасом старался отползти подальше от края.
Сейчас я перестану удерживать своё сознание.
Впервые я жаждал сделать шаг дальше.
Туда, где мне навстречу радостно бежало любящее существо.
Впервые я призывал свой ад. Шерсть быстрым ползущим движением бесшумно поглотила ошмётки того, что раньше называлось душой.
…Увернуться от лап Зака я не успел и еле устоял ногах.
Невдалеке у дороги стоял дом под красной черепичной крышей.
В окне тепло горел свет.
И мы вдвоем по ветреной дороге пошли на этот свет.
Лада Кутузова
Мы старательно делаем вид, что в нашей жизни не происходит ничего мистического. Мы смотрим в упор и не замечаем ничего странного. Мы отворачиваемся, когда рядом происходят чудеса. Плотно закрываем глаза, когда чудеса случаются с нами.
Я пишу правду о нас с вами. Прочтите и поверьте – невероятное совсем близко.
Финалист премии сайта Лайвлиб "Книга года. Выбор читателей – 2017", номинация: "Ужасы, мистика" (книга "Темногорье"). Финалист премии "My Like. Книга года", номинация "Русское фэнтези" (книга "Изгнанники Темногорья"). Лауреат премии "Бегущая по волнам" за лучший женский образ в фантастике (книга "Темногорье"). Дважды финалист конкурса фантастических миниатюр, проводимого журналом "Химия и жизнь". На данный момент вышло шесть книг. Страничка на ЛитРес: https://www.litres.ru/lada-kutuzova-13084528/
Снегурочка
Ветер всю ночь бился в замерзшие стекла, рассерженно тряс ветви деревьев, крутил снежный хоровод, а под утро выдохся и исчез, оставив на память украшенные ажуром окна.
Вероника носилась по квартире: уже следовало выходить, а она, как обычно, прокопалась со сборами. Сергей терпеливо ждал, с удовольствием наблюдая за суетой. Его умиляла ее удивительная особенность при таком энергичном темпе жизни так мало успевать. Даже на работу Вероника умудрялась выскочить в самый последний момент, хотя каждое утро Сергей будил ее за час до выхода. «Много шума из ничего», – поддразнивал он ее. Вместе с Сергеем за Вероникой наблюдал расписной клоун, весь мягкий, с бубенцами на колпаке. Клоун был разделен на две половины: грустную и веселую. Радостная окрасилась в малиновый цвет, половина ее лица беспечно улыбалась, печальная – носила серебряные цвета, уголки рта и глаза на ее стороне были скорбно опущены. Клоуна звали Петруша.
Иногда Сергею казалось, что клоун снисходительно смотрит на него: мол, все веселишься, брат? А порой Петруша довольно улыбался и как будто задирал большой палец вверх в знак одобрения. За ужином Вероника в лицах рассказывала о прошедшем дне, передразнивала противную начальницу, горячо сочувствовала коллеге, недавно разведшейся с мужем, и говорила, говорила, говорила. Сергей слушал, не вникая в смысл, а просто наслаждаясь потоком речи.
Они познакомились в институте. Высокий юноша сразу же отметил среди сокурсников изящную девушку с длинными черными волосами – полную противоположность себе. Полгода они пересекались на лекциях, ограничиваясь лишь приветствием. Накануне Нового года студенты начали готовить капустник. И Сергей, и Вероника оба оказались в инициативной группе. Придумывали сценки, розыгрыши, готовили костюмы. Однажды засиделись до одиннадцати вечера, и Сергей пошел провожать Веронику до общежития. Почему-то тот вечер остался в памяти сплошным белым пятном. Лишь через два года Вероника призналась, что именно те проводы заставили посмотреть на Сергея другим взглядом.
Сергей смутился, когда узнал, что всю дорогу он рассказывал о разнице между картинами «Снятие с креста» Рубенса и Рембрандта, о вечном споре между ними. О противопоставлении великих людей в глубокой скорби и мятущейся толпы, возвышенного катарсиса и обычных, пусть и сильных чувств. Что Рембрандт своей картиной бросил вызов великому фламандцу. Для Вероники все это было в новинку. Именно нестандартность кругозора Сергея и заинтриговала ее в тот вечер. Сергей так и не признался после, что о картинах великих художников он знал понаслышке от школьного приятеля Леся, который учился в художественном училище. Именно к нему они и собирались сегодняшним вечером.
Добирались на такси. Лесь заранее предупредил, что сегодня состоится текила-вечеринка и лучше приехать без руля. Сергей загодя купил две палки сырокопченой колбасы, три бутылки водки, несколько рыбных консервов и черный хлеб, пояснив для удивленной Вероники, что художники – народ странный и бедный. И что текила-вечеринка вполне может обернуться единственной бутылкой мексиканской самогонки, совсем не рассчитанной на кучу народа. Сам Сергей уже не раз участвовал в подобных сборищах, Веронику же он захватил впервые, собираясь представить ее в качестве официальной невесты. Свадьба была запланирована на начало лето, и они хотели позвать Леся в качестве свидетеля.
Машина медленно ползла по заснеженным улицам, суженных с двух сторон огромными сугробами. Сквозь замерзшее окно проплывали искаженные тени серых домов с низкими балконами, украшенными лепниной, с большими торжественными окнами – Лесь проживал в центре, где сохранились еще старомосковские дома с высокими потолками.
Как и предполагал Сергей, в квартире у приятеля было много людей и мало еды. Лесь с благодарностью принял продовольственное подкрепление и передал его какой-то девице. Уже через полчаса гости подъели и колбасу, и водку. После начались горячие споры о гениях и бездарностях, о неблагодарных обывателях, ничего не понимающих в высоком искусстве и гоняющихся за громкими именами. Лесь отозвал Сергея с Вероникой и повел их по длинному коридору в дальнюю комнату, где хранились картины.
Вероника подошла к одной из них, стоявшей на потемневшем от времени стуле. На полотне было изображено заледеневшее окно, сквозь которое просвечивал терракотовый кувшин. Его очертания смазывались, лишь отчетливо выделялся круглый бок.
– Это важно, что кувшин круглый и кирпичного цвета? – спросила она.
Лесь торжествующе улыбнулся и быстро заговорил:
– Так ведь это я и хотел показать. В каждом из насесть основная суть, фундамент. В кувшине это его крутобедрость и глина, из которой он сделан. Вот.
– А в домах – окна? Так? – уточнила Вероника.
– Да. Вы замечали, что горящее окно, если смотреть на него через лед, светится в одной точке, из которой распространяются лучи по всему периметру окна? А темное, наоборот, расползается за свои рамки, пытается отхапать кусок побольше. Вот.
У Леся обнаружилась еще одна милая особенность. Помимо того, что в минуты волнения он начинал частить, он каждую фразу заканчивал емким «вот», словно бы подводя итог. Сам Лесь был среднего роста, немного курнос, слегка веснушчат, светло-рыж и голубоглаз. Лицо Леся из-за светлых бровей и ресниц казалось блеклым, и только выразительная мимика делала его на время привлекательным. Он все доставал и доставал новые полотна, где вещи обнажали свою суть сквозь морозное окно.
– Вот она, с окнами, – Лесь предъявил холст с изображением дома.
Рядом с темными дырами сияли рассеянным светом окна, на которые хотелось лететь легкомысленным мотыльком.
– Наверное, главное здесь даже не окна, а то, что за ними, – предположила Вероника. – Мне кажется, что выключенные символизируют собой неустроенность и несчастье, а рядом с освещенными хочется отогреться.
– Слушай, а твои картины покупают? – неуместно вмешался Сергей, которому совсем не нравились шумные восторги Вероники. – Много платят?
И Лесь, и Вероника уставились на него так, словно он спросил о чем-то совершенно неприличном.
Айсблюмен разглядывала свой сад: пышные перья папоротников соседствовали с опахалами пальм, веселая поросль травы пробивалась сквозь заросли чертополоха, в воздухе парили тяжелые лапы елей. Кристаллы росли быстро, стараясь упорядочить свободное пространство стекла. Айсблюмен подумала и разбавила колючие ветки легким пухом одуванчиков. Теперь сад был закончен и совершенен.
Искусству морозных узоров учили с младых лет: поднять температуру немного выше нуля градусов, затем опустить, соблюсти нужную влажность, правильно поймать точку росы, аккуратно вытянуть кристалл с нижней части окна к верхней, словно дерево, у которого, чем ближе к земле, тем толще и сильней ствол. После многовекового обучения сады росли быстро, как будто сами собой, совсем не напоминая собой первые тонкие иглы кристаллов на осколке стекла.
Айсблюмен прошла среди цветов, посильнее взбила листья пальм, изогнула ветку папоротника. Она собралась уже уходить, как неясное беспокойство овладело ею: через окно квартиры Айсблюмен увидела полотно с морозным узором, сквозь которое ярко светила свеча. В том месте, где пламя пробивалось сквозь наледь, кристаллы оплыли и потекли, уродуя идеальный порядок. Айсблюмен испытала тревогу за свой совершенный, но такой хрупкий мир.
Вероника с восторгом разглядывала новую картину Леся, где огонь свечи праздновал победу над безупречным холодом изморози.
– Значит, пламя настолько важно в свече? Несмотря на то, что он ее и губит?
– Да. Огонь согревает, разгоняет мрак, зовет к себе. Недаром свеча на окне была знаком для запоздавших путников.
– Странно выходит, – Вероника обошла картину со всех сторон. – Главное для свечи – ее смерть?
– Скорее, то, как она жила, – улыбнулся Лесь. – Вот.
– Она могла рассыпаться от вечности или ярко прожить несколько ночей…
– Так и люди. Одни существуют тихо и незаметно, другие живут на пределе своих сил.
Вероника молчала, отрешенно глядя на холст. Уже несколько дней она втайне от Сергея приезжала к его другу. Девушка не смогла бы объяснить, что именно ее влечет к художнику и его картинам. Ее отношение к Лесю совсем не походило на чувства к Сергею. С тем было сразу все ясно – они предназначены друг другу, она выйдет за него замуж и родит двоих детей, мальчика и девочку. С Лесем же Ника испытала потрясающее ощущение родственности, своей второй половины. Они совершенно одинаково думали, чувствовали, смотрели на мир. Только Сергей эту близость не понял бы и не принял, поэтому Вероника скрывала свои визиты.
Айсблюмен всю неделю наблюдала за квартирой художника и даже запомнила его имя, Лесь. Она расписала узорами окна трешки и подъезда, не стесняясь подглядывать за ним и его гостями. Все дело было несомненно в этой вертлявой девице, с подвижным лицом и быстрым ртом, который постоянно нарушал тишину. Именно она заставила Леся нарушить идеальную красоту кристаллов в его картине в погоне за меняющимся пламенем. Айсблюмен ощутила неясную ревность: этот мастер должен принадлежать ее миру, он же видит изящество и торжество совершенства, а эта девка забивает его голову обычным, проходящим.
Данный холст и девица как будто напоминали о том времени, когда Айсблюмен не существует, когда ее нет в их мире, и самого мира Айсблюмен тоже нет. Каждую зиму она бережно выращивает свои сады и парки, заселяет их идеальными цветами и узорами, а весна из года в год губит их безжалостным теплом и солнцем. Этот парень может подарить вечность ее вселенной на своих полотнах, а он использует мир Айсблюмен, чтобы подчеркнуть красоту собственного.
Стояла середина января. Вероника по обыкновению забежала после работы к Лесю, который заканчивал очередную картину. На привычном постаменте девушка увидела холст с уже знакомым морозным узором: веер из хвоста жар-птицы с вкраплениями лучистых звезд и тонких игл. Поверх ажура Лесь изобразил часть лица: большие глаза темно-стального цвета, с высокой складкой верхнего века, изломанные тонкие брови.
– Какие красивые глаза, – Вероника ткнула пальцем в изображение. – Это твоя девушка?
– Она смотрит из окна, – Лесь взъерошил волосы.
– Ну, я поняла, что девушка отражается в окне, – Вероника улыбнулась. – Я ее знаю?
– Нет, не знаешь. Она все время молчит, только наблюдает.
Вероника смешалась:
– Лесь, подожди. Это настоящая девушка или ты ее выдумал?
– Настоящая! Она смотрит на меня изо всех окон, днем и ночью. Представляешь, ее на самом деле нет, но она есть. Думаю, скоро я увижу ее лицо полностью, – юноша устало вздохнул и, немного помолчав, добавил, – вот.
– А когда ты в первый раз ее увидел?
– Под Новый год. Вы с Сержей укатили в Прагу, а я решил, что никого звать не буду, посижу один. Часы начали бить полночь, какие-то придурки фейерверк во дворе запустили, так что даже сигнализация заорала. Я сунулся в окно посмотреть и увидел ее. Сначала такая неясная тень, решил, что мерещится. А потом с каждым днем все яснее. Вот.
– Лесь, ты ко врачу не ходил? Зрение не проверял?
– Я здоров, Ника. Здоров! Я понимаю, что ты мне не веришь. Мне никто не верит. А она все время глядит. Изо всех окон. Я даже спать не могу.
– Хочешь, я останусь? Лесь, ты только ничего не бойся и не возражай!
Вероника вышла в коридор и набрала домашний номер Сергея:
– Слушай, тут вот такое дело… Я у Леся.
На том конце телефонного провода застыла тишина. Ника, боясь, что ее не услышат, начала сбивчиво кричать в трубку:
– Я не могу его оставить, он болен. Да, я давно навещаю его. Да, скрывала от тебя, потому что ты бы не понял.
Ника продолжала говорить на автомате в молчащий телефон:
– Если бы ты только знал! Сереж, я люблю тебя. Но я не могу бросить Леся, он мне совсем как родной.
Трубка отозвалась чужим, незнакомым голосом:
– Я привезу твои вещи.
Сергей осторожно, словно телефон был сделан из тонкого стекла, положил трубку, взял сочувствующего Петрушу, прижал к себе и совершенно не по-мужски разрыдался. В тот же вечер он на такси перевез Никины вещи, оставив себе только клоуна. С Петрушей расстаться он был не в состоянии.
Дни полетели с пугающей быстротой, словно киномеханик запустил фильм на большой скорости. Когда Вероника каждый день уезжала на работу, Лесь еще спал. Он почему-то стал бояться засыпать в обычное время и ложился лишь под утро. Не смотря на ревность и подозрения Сергея, отношения Вероники и Леся не изменились. Они были друг для друга как брат с сестрой, сама мысль переступить через родство душ к близости плоти казалась противоестественной.
Картина продвигалась. На полотне проступили очертания губ, небольшой волевой подбородок, высокие скулы, длинные волосы пепельного цвета. Вместе с картиной менялся и Лесь. Он стал суше, словно вся его энергия выплеснулась в новое полотно, мало говорил. Вероника пыталась узнать что-то новое о холсте.
– Красивая девушка, – словно невзначай заметила она. – Она тебе никого не напоминает?
– Нет, – односложно ответил Лесь.
– Она похожа на Снегурочку. Не ту, которую мы знаем по мультфильмам и кино, а другую – из мифов. Такая же холодная и строгая. Истинная дочь зимы и мороза.
Лесь возразил:
– Она не Снегурочка. Ее зовут не так.
– А как ее зовут? – постаралась выведать Ника.
– Она не сказала.
– Она умеет говорить?
– Умеет, – Лесь взглянул на нее потемневшими от постоянного недосыпа глазами. – Но я еще не научился ее понимать.
Вероника нервно прошлась по комнате. Ситуация ухудшалась. Начальство не соглашалось предоставить отпуск – случился аврал, и каждый работник был на счету. К неврологу Лесь идти наотрез отказывался. Обратиться же с просьбой о помощи к Сергею Вероника никак не решалась.
«Это все зима, длинная, затяжная зима. Скоро придет весна, и ему полегчает», – мысленно уговаривала себя она. Но лучше не становилось.
В последнее время Лесь перестал пускать ее в свою комнату. Каждый раз, перед тем как выйти, он осторожно выглядывал, чтобы убедиться, что Вероники поблизости нет, а после запирал дверь за собой на ключ. Ключ он повесил на веревку и носил на шее. Ел Лесь быстро и неаккуратно, стремясь быстрее вернуться к себе. Он еще сильнее исхудал, отросшие волосы сальными прядями свисали с головы, глаза покраснели от бессонных ночей.
– Пойдем погуляем? – предложила Вероника в один из вечеров.
– Она не любит оставаться одна.
– Снегурочка?
Лесь оторвался от тарелки и с ненавистью прошептал:
– Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь.
Он смотрел на Веронику с такой неприкрытой злобой, что ей стало холодно. Девушка зябко поежилась, а Лесь отшвырнул тарелку и убежал в комнату. Ночью Вероника проснулась от пронизывающего мороза. Из-под двери ощутимо несло холодом. Она вышла в коридор, дверь комнаты Леся была приоткрыта. Вероника опасливо заглянула туда. Художник стоял около открытого окна и при слабом свете свечи смотрел на картину. Девушка на ней казалась живой: бледно-фарфоровый цвет лица, розовые приоткрытые губы, словно что-то говорящие собеседнику, удивленный взгляд. Веронике стало не по себе. Собрав волю в кулак, она прошла к окну и захлопнула его. Лесь не реагировал. Тогда Вероника подскочила к нему и затрясла за плечо:
– Лесь, дурак, ты же замерзнешь! Ну, очнись же.
Она все плакала и плакала у него на груди, а он не отрывал взгляд от полотна. Потом произнес:
– Это Айсблюмен – ледяной цветок.
– Она не настоящая!
Тогда Лесь отодвинул Веронику от себя и, пристально взглянув, ответил:
– Настоящая, просто ты никак не поймешь. Теперь она будет всегда. Никакое уродливое солнце не убьет ее.
Вероника не выдержала и завыла в голос. Лесь продолжал смотреть на нее с пугающей пустотой в глазах, после сказал:
– Уходи. Ты мне не нужна.
Она лихорадочно побросала вещи в сумку и выбежала на лестничную площадку, откуда позвонила Сергею: «Ты мне нужен. Ты мне очень нужен, забери меня, пожалуйста». Он приехал через полчаса.
Вероника и Сергей тихо расписались в конце марта в обычном загсе. Гостей они не приглашали. Через неделю в квартире Леся произошел пожар, выгорела только комната с картинами. Самого художника удалось спасти. Он долго лежал в психиатрическом отделении лицом к стене, не желая ни с кем разговаривать. Кормили его принудительно. Лишь на исходе лета Лесь произнес первые слова: «Она растаяла». После выписки из больницы Лесь продал квартиру, пожертвовав деньги монастырю, в который вскоре он и сам перебрался. Там он начал писать лики строгих женщин в темном покрывале с запавшими от горя глазами. Клоун Петруша в последнее время постоянно доволен и радостен, и готовится к роли любимой игрушки для будущего ребенка Вероники и Сергея.
Стояла поздняя осень. Лужи покрылись слабой корочкой льда, жухлая трава поседела за одну ночь. На замерзшем окне протянулась тонкая игольчатая линия: Айсблюмен начала выращивать свои сады.
