Илья Леонидович Кушнер
Мрак
Пурга
Буря: безумный поток острых снежинок сдирает кожу до крови. Старик дышит сквозь зубы – снег оседает на них и обжигает дёсны.
«Где я?!» – через боль стонет он.
Дед совершенно забыл, где он оказался, и просто рвался вперед, автоматически. Отпечатки высоких сапогов в сугробах мгновенно засыпались метелью и пропадали.
«Забывчивый, глупый старик! Как же так запамятовал, куда прусь… куда же ты забрёл, старый?»
Ветер с песчинками льда царапал глаза – лились слезы. Мужчина поднял взгляд: вдалеке, позади себя, он увидел несколько черных силуэтов. Проносились страшные и до больного глупые мысли, но он их отгонял: «Неужели это смерть по мою душу привалила… со своими всадниками?»
Но дед, хоть и отгонял мысли, сам не замечая, ускорял шаг и начинал всё больше волноваться. Чем быстрее он старался шагать, тем быстрее шли за ним жуткие силуэты.
«Смерть! Карга! Отстань от меня!»
Пурга заглушила его крики – и даже мыслить было невозможно.
«Ну-ну! Посмотрим еще! Посмотрим, как ты догонишь меня, чёрная!» – злостно забурчал старик и свернул с прямого пути. Он молча мчался сквозь вихри белых осколков, не чувствуя боли – только страх. Но одышка дает о себе знать. Пришлось пойти шагом.
«Э-а-х… Э-а-х…»
Он случайно засунул руку в карман пальто. Там оказались смятые бумажки. Не слушающимися болящими до костей пальцами он вынул находку: как он и думал – это были деньги. Дрожа, мужчина хлопнул себя ладонью по лбу: «Какая, к черту, смерть? Я-то знаю – на меня ни одна старушка ужо не взглянет… Даже такая! Ха-ха-ха…»
Легкая улыбка сразу потухла, и уголки морщинистых губ опустились вниз.
«Мародёры, они хотят моих денег… Грабители!»
От злости дед помчался со всей силы, но вдруг понял – он не чувствует ног. Пальцы точно были отморожены. Ступни настолько онемели, что дед потерял равновесие и упал.
«ААА!» – завизжал старик. Его нога – сломалась.
«Нет! Ффф… Ффф… Господи! Хрр… Хрр…» – рычал в снегу обездвиженный.
Хлопья холодного снега вмиг забили бескровные синие уши. В пульсирующую голову как будто втыкались гвозди.
Силуэты приблизились и встали над стариком. Они стояли и выжидающе смотрели.
Старый резко выбросил купюры вверх: «Что! Ждете, пока я скончаюсь, подонки?! Да подавитесь деньгами! На! Забирайте, бандиты! Держите!»
Стоящий над дедом интеллигентный мужчина вздрогнул и зашептал: «Это же ваш гонорар, проводник…»
Немой
Сумерки. Зима. Гаражи советской эпохи, изрядно потасканные и вонючие, обступили Эдуарда. Он потерялся. Идти было некуда. Очки он каким-то странным образом забыл в своей машине, которую оставил в гаражном отделении. Вернуться за ними не представлялось возможным из-за зимнего непроглядного мрака. Он уже никак не нашел бы свой гаражный блок на ощупь.
На самом деле, хоть он и не был маленьким мальчиком, всё равно безумно боялся потеряться где-нибудь. Ехав по новому маршруту на автобусе, он никак не мог закрыть глаза и судорожно разглядывал каждую вывеску, каждый дорожный знак, чтобы, если что, по памяти вернуться обратно. А тут – Эдик был совершенно один – в кромешной темноте, с криками ворон в небе. Он знал, что по городу ходили новости о страшных убийствах – и это пугало его еще сильнее. Переборов свой страх, мужчина двинулся вперед.
С крыш падали огромные капли и разбивались о лужи. Резкий поток холодного ветра сбросил шляпу Эдика и унес ее на метр в сторону. Он вздрогнул – нагнулся – поднял ее. Почувствовав что-то неладное, не разгибаясь, поднял вверх глаза.
Перед ним явилась фигура человека.
Сердце сжалось. В животе что-то резалось. Адреналин прыснул в кровь. Эдуард замер. Стоявший перед ним мужчина прислонился к огромному мусорному контейнеру между гаражными блоками. Дуновение ветра сильно колыхало его рваную пуховую куртку. Руки неестественно двигались, тихо и мерно, по-неживому.
Эдик остался стоять в согнутом положении, чтобы не провоцировать незнакомца. Эдику казалось, что он видел, как темный человек пристально смотрит на него. Каждое движение рук убийцы воспринималось как попытка достать нож.
Эдуард ужасался в мыслях, насколько этот человек огромен. Что-то бросить вслух было бы неуместно. В любом случае, он знал, что даже если захотел бы что-то сказать, голос просто не позволил ему выдавить что-то, кроме писка. А встать с полусогнутого положения было невероятно страшно.
«В новостях именно таким убийцу и описывали, таким огромным, в черной рваной куртке, с пустым взглядом и шрамами по всему лицу…» – смутно припоминал Эдуард утренний региональный выпуск новостей. Всё начинало приобретать совершенно отчетливый окрас. И правда, шрамы на лице неизвестного являлись для Эдика очень ясно.
Ноги затекли, поясница невыносимо болела. Согнутое положение дает о себе знать. Беспамятство накрывало его. Эдик понял, что еще немного – и он свалится в обморок. Глаза закатились. Сердцебиение усилилось. К горлу подступила тошнота. Он попытался вскочить и побежать, но от резкой нагрузки потерял сознание – и упал лицом в грязь.
Эдуард отключился – и стал легкой жертвой, но немой убийца не двинулся с места.
Знал бы Эдик, что незнакомцем была чья-то выброшенная куртка.
Малыш
01.09.
Тик-так. Тик-так. Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Утречко!
Здравствуй дорогой дневник.
Ура! Сегодня я иду на линейку в первый класс школы! Меня ожидает столько новых друзей. Может быть, я встречу в этом классе свою любовь?..
Просто прошлая моя любовь очень сильно обидела меня… И я ужасно разочаровался.
Дело было совсем недавно. Этим летом в садике я очень хорошо подружился с одной девочкой – Ксюшей. Мы познакомились с ней в один из очень жарких солнечных дней. Это было на игровой площадке у садика. Если честно… она мне сразу очень понравилась. Мы с ней любили разговаривать: обсуждать мультики и играть в куклы. Эх, какое было время! Правда, играть в куклы мне быстро наскучило… И я предложил ей по секрету от родителей вместе с моим мячиком на веревочке (мое изобретение для игр) пойти гулять в лес.
В лесу нам было очень весело: мы собирали землянику, стоя на коленках, и играли в мячик. В лесу было еще жарче, чем в городе. И вообще, нам было очень весело! Поначалу.
В один момент она впервые разочаровала меня. На площадке я играл с ней в ее глупые куклы, а она никак не хотела играть со мной в мальчишеские игры… Я помню, что так замучился убеждать ее поиграть со мной, что аж вспотел: снял футболку и расстроенно сел к дереву. Я чуть было не заплакал. На самом деле я уже тогда смертельно обиделся на Ксюшу…
Из-за этой гулянки мы вернулись с ней по домам только к вечеру. Из-за сборов земляники она разбила и стерла все свои коленочки и дома сильно плакала. И, представляешь, дневничок, всё рассказала родителям… Они пришли ругаться со мной и моей мамой. Ее злые родители кричали и сделали так, что со мной больше никто не дружил, а все взрослые относились ко мне очень плохо… Каждый день в подушечку я плакал от одиночества… И тут мама сказала, что мы переедем! Я так обрадовался! Ведь в новом городе меня снова будут любить! Мы переехали очень быстро: спасибо моей любимой мамочке.
Когда я был маленьким (хотя мама мне говорит, что я до сих пор маленький) мне нравилось выходить на улицу и пугать голубей. И вдруг вчера, смотря из окна новой квартиры на улицу, я увидел девочку, поступающую точно так же! Я сразу понял, что мы подружимся.
Дневничок, она настолько красивая, что я теряю дар речи! Теперь я очень жду линейки, чтобы увидеть ее – может, она тоже придет туда? Я бы очень хотел познакомиться с ней и показать, как я играю со своим мячиком на веревочке.
Ох, да уже будильник звонит! Я жду не дождусь! Надо спешить на линейку!
Это будет самый счастливый день!
До скорой встречи, дорогой дневничок!
Иван Ефимоф, 36 лет.
Любимчик
Последние куски угля тлели: холод обжигал кожу и кости. Ночное небо затянули тучи, и звезды не могли светить сквозь них. Пахло сырой осенью.
Мать сидела в пустой комнате с тремя сыновьями. Детский голодный плач рвал тишину в клочья. Женщина совала пальцы им в рот, чтобы они замолчали.
«Мне нечем вас накормить, малыши… У меня есть только пакетик молока на троих…»
(Она смогла украсть немного сладкой жидкости из хлева с коровами. Больше крохотного запечатанного пакетика взять не получилось, а своего молока у нее давно не было из-за голода).
Мама прилегла на пол и уперлась ребрами: больно.
«Молока хватит только на одного ребеночка» – мелькало в мыслях. Она невольно подложила локоть под себя, чтобы не упираться костями в пол.
Дети кричали и махали ручонками в разные стороны.
Мама привстала (правая рука совсем онемела и не двигалась). Левой она поднесла пакетик к губам самого маленького.
Он тяжело задышал, чувствуя приближение теплого, питательного молочка.
Женщина отвела упаковку в сторону.
Ее губы дрожали.
«Хватит только на одного…»
Малыш кусал свои пальчики беззубым ртом. Плоский животик резко поднимался и опускался. Впалые, синие глаза умоляюще глядели …и вдруг – начали закрываться.
Другой (средненький) сынок схватил ее пальцы своими. Мать выдернула руку как обожженная. Мальчик обмяк.
Старшенький, уже кое-как способный ползать (лишь от голодной слабости не ходил) обнял и сжал ее ногу, замерев в таком положении. Он открыл рот: просил еды.
Мама попыталась вытащить ногу – не смогла. Она попыталась сказать что-то, но вместо слов вырвался лишь жалкий писк. Близкие слезы неприятно сжали горло.
Двое из трёх малышей (младший и средний) замолчали и ослабли. Старшенький тихо стонал у ее ног.
Мать не могла поверить тому, что случилось.
Младшенький запрокинул голову.
Она с силой отпихнула старшего ногой и понеслась к младшему. Грязные ногти сжимали и рвали пакет. Истерика: женщина вопила. Мама, трясясь, открыла рот младшему ребенку и заливала туда текущую по пальцам жидкость. Молоко останавливалось в горле малыша, оставалось во рту. Головка наклонилась набок: всё вытекло на пол.
Женщина вскочила, царапая пол, и, поскальзываясь, разбила колено в кровь. Средненький сынок распластался на полу. Раскинул ножки в разные стороны в неудобном для живого человека положении. Он выглядел, как сломанная и неправильная звезда. Молочко, залитое ему в горло, вытекло через нос, пузырилось, текло по щеке.
Мать уронила пакет. Оставшееся питание разлилось по полу. Закрыв руками глаза, женщина сидела в углу и стонала. Ее плечи вздрагивали.
Полизав пол, к ней подполз старшенький сынок. Живой. Пока что.
