полная версия

Игорь Юрьевич Додонов
Ватутин против Манштейна. Дуэль полководцев. Книга первая. До столкновения

Прежде всего, совершенно ясно, что майские «Соображения…» – это не пресловутый резуновский план «Гроза», т.е. не план агрессивной войны против Германии. Потому-то Резун вообще предпочитает о нём предусмотрительно помалкивать. Чего, кстати, не скажешь об его менее далёких последователях, пытающихся с медвежьей грацией поставить знак равенства между мифической «Грозой» и реальными «Соображениями…» от 15 мая 1941 года.

Удар, который советские войска должны были нанести по вермахту, был превентивным. И совершенно прав М.И. Мельтюхов, отметивший: «…Если не закрывать на неё (реальность 1941 года – И.Д., В.С.) глаза, то возникает вполне резонный вопрос, почему Советский Союз не должен был готовить нападение на Германию? Что, Германия была большим другом советского народа? Или Гитлер и Сталин были близнецы-братья? Ведь в тот момент именно Германия являлась наиболее серьёзной угрозой не только для внешнеполитических интересов Советского Союза, но и для самого существования Советского государства и населявших его народов. Поэтому советское руководство не только имело полное право, но и обязано было предпринять все доступные для него меры, которые позволили бы максимально эффективно нанести поражение своему противнику (выделено автором – И.Д., В.С.)» [54; 71 – 72].

Даже западные исследователи, те из них, которые являются здравомыслящими и честными людьми, признают в той исторической ситуации за Советским Союзом право на нанесение упреждающего удара. Так, немецкий историк М. Мессершмидт пишет:

«…Если бы Сталин нанёс удар перед 21 июня 1941 года, он начал бы превентивную войну в подлинном смысле понятия “praevenire”– предотвращать» [84; 183].

Однако мы знаем, что советское политическое руководство отклонило предложение военных о нанесении превентивного удара по вермахту. Никакой «предотвращающей» войны СССР не начал, а майские «Соображения…» так и остались просто разработкой генштабистов. Последние, кстати, по роду своей деятельности даже обязаны рассматривать любой возможный сценарий войны с вероятным противником. Упрекать их в какой-то кровожадности и агрессивности никоим образом нельзя. Они просто делают свою работу. «Военные, как известно, лишь готовят предложения, – замечает О.В. Вишлёв, – а решение о том, начинать войну или нет, когда её начинать и какого плана придерживаться, принимают политики, прежде всего глава государства» [19; 36].

И ещё одного вопроса, напрямую связанного с советским военным планированием предвоенного периода, хотелось бы коснуться. От сторонников Резуна можно услышать примерно такой аргумент: Советский Союз сосредоточил в приграничной полосе огромное количество боевой техники – танков и самолётов. Количество как первых, так и вторых в несколько раз превышало их количество в войсках Германии и её союзников, находящихся на границе с СССР. Это, якобы, явное указание на тот факт, что СССР готовился напасть на Третий рейх. Ведь для наступления нужны большие силы, чем для обороны, т.к. потери наступающих соотносятся с потерями обороняющихся примерно 3 к 1.

Что на это хочется сказать? Для начала то, что стремление к наступлению в случае начала войны ещё не говорить о стремлении к совершению агрессии. Наступать можно и в ходе оборонительной войны. Именно так Красная Армия и намеревалась воевать: отбив нападение агрессора, перейти в наступление, перенести войну на его территорию. Словом, война оборонительная, но ведётся наступательными методами. Об этом мы уже говорили выше. Читатель и сам мог в этом убедиться, прочитав процитированные участки текстов «Соображений…» от 19 августа 1940 года, «Соображений…» от 18 сентября 1940 года и «Уточнённого плана…» от 11 марта 1941 года.

Далее. А.В. Исаев очень точно и ёмко отметил одну особенность дискуссий, ведущихся по вопросу советского военного планирования последних предвоенных месяцев. «Зацикливание на 1941г. приводит к тому, что люди иной раз не желают видеть событий и документов ни до, ни после 1941г.», – пишет исследователь [34; 319].

Что верно – то верно. Перед войной советское командование исходило не из тех цифр потенциала врага на границе, которые были в действительности, и которыми мы располагаем теперь.

Предвоенные советские оперативно-стратегические разработки содержат как общую количественную оценку военного потенциала вероятных противников, так и оценку той части этого потенциала, которая будет направлена против СССР.

В таблице № 1 приведены фигурировавшие в оперативно-стратегических планах советских военных 1940 – 1941 годов цифры оценки сил Германии и её

НА ДАННОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ ТАБЛИЦА № 1

союзников, предназначенных для войны с Советским Союзом. Данные цифры сопоставляются с реальными (на 22 июня 1941 года).

Как видно из таблицы, все предвоенные планы советского командования исходили из значительно завышенных цифр оценки сил Германии и её союзников. Танковый потенциал переоценивался примерно в 2,5 раза, а авиационный – в 3 раза. Что касается количества дивизий, которые будут наносить удар по СССР, то оно завышалось примерно в 1,3 – 1,4 раза. Казалось бы, немного. Но если вести речь не об относительных цифрах, а об абсолютных, то «в 1,3 – 1,4 раза» – это от 46 до 78 дивизий, и такой просчёт – дело серьёзное.

Но если командование Красной Армии, а вслед за ним и политическое руководство страны, исходили из подобных цифр оценки сил германского блока, которые будут брошены против СССР, то те силы, которые советская сторона собрала у своих границ, могут свидетельствовать только об одном – подготовке к отражению агрессии, но никак не о стремлении совершить агрессию.

В самом деле, выглядят ли агрессивными следующие цифры:

Эквивалентные дивизии – 170.

Танки, танкетки, САУ – около 13 800.

Самолёты – около 10 300.

Орудия и миномёты – около 52 500 [28; 429].

Именно такими силами располагал так называемый Первый стратегический эшелон РККА, т.е. те войска, которые находились в приграничных военных округах²⁹.

Иметь против 10 – 11-тысячной танковой армады немцев и их сателлитов около 14 тысяч своих танков в приграничных округах – разве это много? Избыточно ли противостоять 12 – 15 тысячам самолётов противника 10 тысячами своих боевых машин? Конечно, нет. Если же мы учтём то обстоятельство, сто Красная армия не собиралась отсиживаться в окопах, а намеревалась вести оборонительную войну наступательными методами, то подобное количество боевой техники и подавно нельзя считать избыточным и свидетельствующим об агрессивности намерений советской стороны.

Как мы видим из цифр, отражённых в оперативно-стратегических разработках наших военных 1940 – 1941 годов, командование РККА полагало, что оно достигло перевеса над немцами в танках, но уступало им в авиационном отношении.

Были подобные просчёты в оценке потенциала германского блока столь уж безобидны? Нет. Казалось бы, переоценить противника лучше, чем его недооценить. Переоценка может повести лишь к более тщательной подготовке к будущей схватке. Так-то оно так. Однако здесь есть и оборотная сторона медали: сопоставление чрезвычайно завышенных расчётов сил противника (как общих, так и предназначенных для войны с СССР) с реальными данными о находящихся у советских границ германских и союзных им войсках создавало иллюзию, что процесс их сосредоточения для нанесения удара ещё далеко не окончен. А потому, вероятно, и скорого начала войны ждать не приходится. Так, из данных Разведывательного управления Генштаба РККА на 1 июня 1941 года следовало, что немцы должны перебросить к границам Советского Союза ещё не менее 58 дивизий, а это – минимум два месяца. Кроме того, завышенная оценка общих сил вермахта дала Разведупру основание сделать вывод, что на ту же дату, т.е. на 1 июня 1941 года, против СССР сосредоточено всего 41,6% германских дивизий, а против Англии – 42,6%. Тогда как на самом деле у наших границ тогда уже стояло 62% дивизий немецкой армии (не считая соединений союзников) [55; 342 – 343].

Как говорится, из песни слова не выкинешь. такая ошибка нашей военной разведки, а за ней и высшего командования РККА имела очень серьёзные последствия для страны и армии. Но как раз она-то является ещё одним убедительным доказательством того, что всё военное планирование советской стороны носило по своей сути именно оборонительный характер. Можно сказать, что во всех своих вариантах оно было привязано к первым шагам Германии, т.е. агрессора. Возможным исключением из этого ряда явились только «Соображения…» от 15 мая 1941 года, которые так и остались проектом в начальной его стадии, ибо Сталин не дал им никакого хода.

Ни один из документов советского военного планирования предвоенного периода не говорит об его агрессивной направленности. Данное утверждение относится ко всем составляющим этого планирования: планам стратегического развёртывания, мобилизационным планам и планам прикрытия государственной границы. Майские «Соображения…» – это, максимум, план превентивного удара, но никак не агрессивной войны.

* * *

Николай Фёдорович Ватутин перед началом Великой Отечественной войны проработал в Генштабе относительно недолго – менее 11 месяцев. Причём, за это время ему пришлось занимать одну за другой две ответственных должности: с конца июля 1940 года по февраль 1941 года – начальника Оперативного управления Генштаба и с 13 февраля 1941 года – первого заместителя начальника Генштаба. Конечно, не только Н.Ф. Ватутин перемещался в то время с должности на должность. Менялись, как мы помним, и сами начальники Генерального штаба, и начальники управлений, и их заместители. Подобную кадровую чехарду, безусловно, нельзя считать положительным явлением. Как отмечает в своих воспоминаниях С.М. Штеменко, «такая поспешность в подборе и перемещении столь ответственных лиц едва ли была полезна» [86; 13]. Однако, несмотря на эту поспешность и всё-таки недолгий срок пребывания на обеих должностях генерал Н.Ф. Ватутин сумел себя зарекомендовать с самой лучшей стороны. Добросовестность, трудолюбие, чувство ответственности и высокий профессионализм позволяли Николаю Фёдоровичу в короткий срок хорошо осваивать новые участки работы, преодолевать возникающие при этом трудности. Вспоминавший о кадровой чехарде в Генштабе кануна Великой Отечественной войны С.М. Штеменко в то же время говорит о том, что «личное мнение Н.Ф. Ватутина высоко котировалось в Генштабе… Мы хорошо знали Николая Фёдоровича и не без оснований считали его одарённым в военном отношении, своеобразным оператором-романтиком. Он всегда был полон энергии и желания трудиться в поте лица» [86; 94].

Сергей Матвеевич Штеменко, знавший Н.Ф. Ватутина ещё по службе в штабе Украинского фронта в период освободительного похода В Западную Украину и Западную Белоруссию в сентябре 1939 года, затем работавший под его началом в Оперативном управлении Генерального штаба, сам был высокопрофессиональным штабным работником, возглавившим Оперативное управление Генштаба в годы Великой Отечественной войны (в мае 1943 года). Он мог по достоинству оценить не только человеческие качества Николая Фёдоровича, но и высокий уровень его профессиональной подготовки.

Ещё один подчинённый Н.Ф. Ватутина, работавший в Оперативном управлении Генштаба, также во время войны возглавивший сначала это управление, а затем и весь Генеральный штаб, прославленный советский полководец Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский характеризует Н.Ф. Ватутина как человека с безупречным отношением к выполнению воинского долга, твёрдым характером, решительного в действиях. По его словам, генерал Н.Ф. Ватутин, «пройдя в течение 20-летней службы в Красной Армии ряд командных и штабных должностей, …приобрёл солидный боевой опыт,.. имел прекрасную теоретическую подготовку». «Военное дело» было для Николая Фёдоровича «его призванием» [11; 100].

Георгий Константинович Жуков, с января 1941 года ставший начальником Генерального штаба, сменив на этом посту Кирилла Афанасьевича Мерецкова, в своих воспоминаниях отозвался о работе Н.Ф. Ватутина в Генштабе накануне войны самым положительным образом (именно при Г.К. Жукове Н.Ф. Ватутин назначается на пост первого заместителя начальника Генштаба):

«Первым заместителем начальника Генерального штаба был хорошо известный стране генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин, отличавшийся исключительным трудолюбием и широтой оперативно-стратегического мышления» [29; 211].

Профессиональные качества Николая Фёдоровича за менее чем 11 месяцев его работы в Генеральном штабе оценил и Сталин. Вот какой эпизод описан в мемуарах маршала Г.К. Жукова (он имел место в первый день войны, т.е. 22 июня 1941 года):

«Примерно в 13 часов мне позвонил И.В. Сталин и сказал:

– Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлём Шапошникова и Кулика. Я их вызывал к себе и дал соответствующие указания. Вам надо вылететь немедленно в Киев и оттуда вместе с Хрущёвым выехать в штаб фронта в Тернополь.

Я спросил:

– А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?

И.В. Сталин ответил:

– Оставьте за себя Ватутина» [29; 242].

Подобное доверие руководителя страны говорит о многом. Да ещё такого руководителя как Сталин, который очень хорошо умел разглядеть профессиональные и деловые качества человека и эффективно их использовать.

В феврале 1941 года за заслуги в деле строительства Вооружённых Сил и укрепления обороноспособности страны Н.Ф. Ватутин был награждён орденом Ленина. Вручая ему эту награду, советское правительство оценило в том числе пусть и недолгий, но весьма плодотворный, наполненный большой и сложной работой период службы Николая Фёдоровича в Генеральном штабе Красной Армии.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МАНШТЕЙН. «ФОН» – ПОТОМОК «ФОНОВ»

ГЛАВА V

ПОТОМСТВЕННЫЙ ВОЕННЫЙ.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

В отличие от своего будущего визави Эрих фон Манштейн был знатного происхождения. И родные, и приёмные его родители принадлежали к прусским аристократическим семьям. Более того, мужские представители обеих этих семей входили в число прусской военной элиты. Так что Эрих фон Манштейн был потомственным военным, что, собственно, для прусского аристократа и не удивительно.

Родился Эрих 24 ноября 1887 года в семье генерала артиллерии Эдуарда фон Левински. Семья была многодетной – Эрих, получивший при крещении имя Фридрих, был в ней десятым ребёнком [26; 66], [39; 296].

Послужной список военных аристократов фон Левински был весьма солиден. Прадед Эриха участвовал в войнах против Наполеона (в кампаниях 1806 и 1813 – 1815 годов). Двое Левински, в том числе и отец Эриха, проходили службу в прусском Генеральном штабе, завершив свою карьеру командирами корпусов. Четверо старших братьев младшего Левински также были офицерами.

В пиёмной семье Эрих оказался при живых родителях. Дело тут было вот в чём. Его мать, Хелен фон Левински, урождённую фон Шперлинг, связывала трогательная дружба с родной сестрой, Хедвиг фон Манштейн. Хедвиг не могла иметь детей. Потому сёстры решили, что в случае, если десятый ребёнок в семье Левински окажется мальчиком, он будет передан на усыновленье в семью фон Манштейнов³⁰.

Сразу же после крестин Эриха передали приёмным родителям. Полное имя фельдмаршала Манштейна звучит так: Эрих Фридрих фон Левински фон Манштейн.

Род Манштейнов отличался глубокой древностью. Предки генерала Георга фон Манштейна, ставшего приёмным отцом Эриха, потрудились для Пруссии на военном поприще не менее, а даже более мужчин из семьи фон Левински. И хотя генерал не обладал обширными земельными владениями, тем не менее, он был богатым человеком благодаря тем «дотациям», которые его семья получила от государства за безупречную военную службу, в частности во время франко-прусской войны 1870 – 1871 годов. К этим «дотациям» прибавились и «дотации», полученные семейством фон Шперлинг за подобные же заслуги [39; 296].

Понятно, что и гены, и вся атмосфера тех семей, с которыми был связан юный Манштейн, не могли не подвигнуть его к мысли именно о военной карьере.

После пяти лет учёбы в Страсбургском лицее тринадцатилетний Эрих поступает в кадетский корпус в Берлине. Знатность происхождения позволила ему одновременно нести службу в пажеском корпусе при дворе кайзера Вильгельма II. Эта же знатность обусловила зачисление его в возрасте двенадцати лет (т.е. ещё даже до поступления в кадетский корпус) в престижный 3-й гвардейский пехотный полк, в котором проходили службу представители виднейших аристократических семейств Пруссии. В частности, в этом полку служили Гинденбург, его сын Оскар фон Гинденбург, Шлейхер, Хаммерштейн-Экворд, Браухич и ряд других лиц, ставших затем генералами и даже фельдмаршалами, занимавших значительные командные должности в армии и посты в государственном аппарате [39; 296].

Однако не надо думать, что знатность происхождения Эриха фон Манштейна, как и многих его однокашников по кадетскому корпусу, обеспечивала им тепличные условия обучения и быта в этом военном учебном заведении. Подобного за прусскими военными школами и училищами никогда не водилось. Как раз наоборот. Сам Манштейн впоследствии о годах кадетства вспоминал следующее:

«Я был физически слабым ребёнком. Однако благоразумное воспитание (а в кадетском корпусе оно вдобавок было весьма суровым) сделало меня достаточно крепким, чтобы при вступлении в армию быть признанным, по крайней мере, “условно годным”. В то же время честолюбие не позволяло мне прятаться от физической нагрузки за спинами моих товарищей, что сделало меня достаточно выносливым.

[…]

Жёсткая муштра со стороны командиров рот и старших по комнатам, наверное, была не очень приятна, но отнюдь не вредила нашей подготовке. В любом случае здесь мы получали куда лучшее и более современное физическое воспитание, чем в гражданских школах. Ну, а сточки зрения науки наше образование соответствовало уровню реальной гимназии» [26; 66 – 67].

Воспитание кадетского корпуса Манштейн в своих мемуарах называл спартанским [52; 65].

ГЛАВА VI

ПУТЬ ГЕРМАНСКОГО ОФИЦЕРА.

ЭТАПЫ СЛУЖБЫ (1906 – 1939 ГОДЫ)

В марте 1906 года Эрих закончил кадетский корпус и начал службу в чине прапорщика в 3-м гвардейском пехотном полку в Берлине. В январе 1907 года ему было присвоено звание лейтенанта (с зачётом стажа с июня 1905 года). Манштейн был адъютантом командира одного из батальонов этого престижного полка. Одновременно он выполнял обязанности гимнастического инструктора полка, а в качестве «общественной нагрузки» входил в офицерский полковой суд.

Командование скоро обратило внимание на талантливого молодого офицера, который демонстрировал не только большую склонность к военной службе, но ещё и решимость, и сильный волевой характер. Все эти черты как нельзя больше подходили для того, чтобы делать успешную военную карьеру. И, тем не менее, Манштейн был направлен на учёбу в Академию Генерального штаба только после семи лет полковой службы, т.е. в 1913 году. К этому моменту он всё ещё продолжал оставаться в звании лейтенанта [26; 67], [30; 4], [39; 299], [50; 353].

Но завершить курс обучения в Академии Манштейну не удалось – в июле 1914 года, незадолго до начала Первой мировой войны, он был направлен в действующую армию и получил назначение во 2-й гвардейский резервный полк, где занял должность адъютанта полка.

Первоначально 2-й гвардейский резервный полк действовал на Западном фронте, в Бельгии. Однако уже в августе 1914 года он оказался в числе тех германских частей и соединений, которые экстренно перебросили на помощь 8-й германской армии в Восточную Пруссию. После разгрома 2-й русской армии генерала Самсонова и остановки наступления 1-й русской армии генерала Ренненкампфа, когда напряжённость в Восточной Пруссии спала, полк Манштейна был переведён в Южную Польшу. Здесь в одном из боёв в ноябре 1914 года Манштейн получил тяжёлое ранение. Вот как рассказывает он в своих мемуарах об обстоятельствах этого события:

«1-я гвардейская резервная дивизия, в которую входил наш полк, действовавшая в составе корпуса фельдмаршала Войрша, после отхода от берегов Вислы заняла оборону у границы Верхней Силезии. Мы ожидали наступления наседающих на нас, обладающих подавляющим превосходством сил противника³¹. Перед фронтом только нашего полка были обнаружены части двух кавказских корпусов.

В этой обстановке вечером 16 ноября 1914 года неожиданно поступило известие о победе Макензена под Кутно. Одновременно были перехвачены русские радиограммы, согласно которым противник, по-видимому, вследствие нанесённого удара намеревается начать отход и на нашем фронте. По приказу командира дивизии в каждом полку был создан отряд преследования силой до батальона с задачей ещё в течение ночи начать преследование противника, якобы намеревающегося начать отход. Я попросил у моего командира разрешения принять участие в операции в должности адъютанта поспешно сформированного нами батальона. Обладавший несколько ворчливым характером полковник фон Крамер очень неохотно дал своё согласие. К сожалению, обстоятельства сложились иначе, чем мы ожидали. Перехваченные радиограммы оказались ложными. Русские совсем не думали об отходе. Поэтому наш батальон у Котовице натолкнулся на оборонительную позицию, которую мы, полагая, что имеем дело с арьергардом, попытались атаковать. Когда мы уже достигли вражеских окопов – командир батальона, всеми нами глубоко уважаемый майор фон Бассевитц, я и знаменосец с развёрнутым знаменем шли впереди – навстречу нам вышли русские. Но не с поднятыми руками, а с криками «Ура!» и со штыками наперевес. В рукопашной схватке меня поразил выстрел, и я упал. Мой противник упал на меня. Но прежде чем он успел прикончить меня, один из наших гвардейцев, спешивших на помощь, убил лежавшего на мне врага. Ещё одна пуля попала мне в колено. В это время Бассевитц крикнул мне, что он тоже ранен. Два гвардейца подняли его и понесли назад, но всех троих по пути назад поразили насмерть пули! Знаменосец же со знаменем исчез! Как я узнал позже, он, будучи также тяжело раненым, вместе со знаменем свалился в русский окоп. Унтер-офицер фон Хахт, один из моих бывших рекрутов, спас потом знамя, достав его оттуда.

Я услышал об этом ещё до того, как два товарища – я уже не в состоянии был двигаться – унесли меня. Когда я утром прибыл в штаб нашего полка, командир встретил меня ободряющими словами: “Вот что получилось из вашей затеи!”» [52; 48 – 49].

После излечения, в июне 1915 года, Манштейн назначается адъютантом и офицером Генерального штаба 11-й армии. В июле он получает звание капитана. В составе 11-й армии Манштейн принимает участие в наступлениях в Северной Польше и Сербии [26; 68], [30; 5], [49; 255], [50; 353].

В 1916 году Манштейн получает новое назначение – его направляют в оперативный отдел штаба 1-й армии, действовавшей на Западном фронте. Эта армия принимала участие в кровопролитных сражениях под Верденом и на Сомме. В «Верденской мясорубке» Манштейн был ещё раз ранен, а по возвращении в строй в 1917 году вновь оказался на Восточном фронте, и вновь в качестве офицера штаба. На сей раз он возглавляет штаб 4-й кавалерийской дивизии (назначение состоялось в октябре 1917 года), действовавшей в Курляндии и Эстонии. Ещё через полгода – он опять на Западном фронте, где служит начальником 213-й пехотной дивизии. На этой должности Манштейн и встретил окончание войны [26; 68], [39; 299], [49; 255], [50; 353].

Как отмечает биограф Манштейна английский фельдмаршал лорд Карвер, «за всю войну войсками Манштейн ни разу не командовал» [39; 299]. В самом деле, занимаемые им в течение четырёх с лишним лет войны должности были штабными. Тем не менее, Манштейн зарекомендовал себя как смелый и инициативный офицер (о чём, кстати, говорят два его тяжёлых ранения). Заслуги Манштейна были отмечены двумя Железными крестами (2-го и 1-го классов; получены соответственно в октябре 1914 и ноябре 1915 годов), а также прусским Рыцарским крестом с мечами (1918 год) [26; 68].

Вполне выяснилась склонность Манштейна к оперативной работе штаба, все тонкости которой он успешно освоил и на поприще которой добился немалых успехов.

После поражения Германии в Первой мировой войне, по условиям Версальского мирного договора (подписан 28 июня 1919 года), её армия не должна была превышать 100 тысяч человек, а количество офицеров (и строевых, и штабных) – 4 тысяч человек. Рейхсвер не мог включать более 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизий. Подводный флот, военную авиацию, бронетанковые силы Германии иметь запрещалось. Германский Большой Генеральный штаб и всякие иные подобные формирования подлежали роспуску, и их восстановление не допускалось. Армия должна была комплектоваться исключительно путём добровольного найма. Все сухопутные укрепления, расположенные на германской территории к западу от линии, начертанной в 50 километрах к востоку от Рейна, подлежали разоружению и срытию [16; 5 – 6].

В подобных условиях военная карьера Манштейна вообще могла закончиться. Но он всё-таки остался в армии. На головокружительную карьеру, конечно, рассчитывать не приходилось, учитывая существовавшую в «компактном» рейхсвере конкуренцию, но и без дела Манштейну сидеть не пришлось. Более того, в основном Манштейн служил, если можно так выразиться, по профилю, т.е. на штабных должностях.

Уже в феврале 1919 года его назначают офицером Генерального штаба³² при пограничном командовании на востоке, в зоне «Юг» (с центром в Бреслау, ныне – польский город Вроцлав). В августе этого же года Манштейна переводят на должность офицера Генерального штаба при командовании 2-й войсковой группы в Касселе [26; 69], [49; 255], [50; 353].

В январе 1920 года происходит важное событие в личной жизни Манштейна – он сочетается браком с Юттой Сибиллой фон Леш. В этом браке у Манштейна будет трое детей – дочь Гизела и сыновья Геро и Рюдигер [26; 69].

В германской армии обязательным условием для продвижения по штабной службе был определённый стаж службы командно-строевой. В связи с эти 1октября 1921 года Манштейна назначают командиром роты 5-го пехотного полка. В этой должности он находился в течение двух лет [26; 69], [30; 5], [39; 299 – 300].

в 1923 году Манштейн возвращается к службе в штабах ряда военных округов в должности офицера Генштаба. В этот период в круг его обязанностей была включена преподавательская деятельность: он читал тактику и военную историю офицерам тех штабов, где ему приходилось служить. Сам Манштейн оценивал это время как очень положительное и полезное для его профессионального роста. «Я с удовольствием вспоминаю четыре года моей преподавательской деятельности, – писал он позднее, – в течение которых я сам приобрёл много необходимых мне знаний» [30; 5].

Успехи, достигнутые Манштейном на штабной и преподавательской работе в округах, не остались незамеченными. 1 октября 1929 года его переводят на должность офицера Генштаба в Министерстве рейхсвера, в его (министерства) Войсковое управление [26; 70]. Называя вещи своими именами, майор фон Манштейн (это звание было получено им в феврале 1928 года) был переведён на службу в германский Генеральный штаб. Здесь он возглавил отдел Т1 (оперативный) [26; 70]. В то время сотрудники отдела занимались разработкой планов обороны Германии, подготовкой командных кадров, подготовкой и проведением командно-штабных и полевых учений. Манштейн был одним из авторов концепции развития новых вооружений, в том числе бронетанковых войск. Как начальник отдела Т1, он принимал непосредственное участие в подготовке первого плана мобилизации 100 тысяч человек для переформирования и доукомплектования соединений, разрешённых Версальским договором, а также для создания ряда новых формирований. Манштейну принадлежит идея разработки такого штатного расписания для частей и соединений мирного времени, которое позволяло бы в случае войны быстро утроить численность их личного состава [26; 70].

Все наработки Манштейна шли вразрез с условиями Версальского договора. Но Германия искусно обходила ограничения, наложенные на неё странами-победительницами. Одним из факторов, которые позволяли Веймарской республике успешно делать это, было военное сотрудничество с СССР.

Не надо преувеличивать значение данного сотрудничества для восстановления военного потенциала Германии, как сейчас делают авторы «демократического» толка, буквально выбросившие лозунг «Фашистский меч ковался в СССР»³³.

Тем не менее, определённое военно-техническое сотрудничество между Веймарской республикой (особо подчеркнём это) и Советской Россией действительно имело место.

Оговоримся, что в этом факте нет ничего постыдного для СССР, ведь сотрудничал он с демократической, а не нацистской Германией (т.е. с моральной точки зрения тут всё в порядке).

И Советский Союз, и Германия оказались странами-изгоями Версальско-Вашингтонской системы послевоенного устройства³⁴. СССР справедливо видел угрозу своему существованию со стороны Большой и Малой Антанты, сильных блоков капиталистических стран, а не со стороны слабой Германии, которая видела угрозу в этих же блоках. Всё это делало вполне естественным их политическое и военное сближение. Т.е. с точки зрения логики действий с советской стороны тоже всё в порядке.

Военно-техническое сотрудничество Веймарской республики и Советской России в 20-е – начале 30-х годов ХХ века было взаимовыгодным. И если для Германии приоритетным направлением взаимодействия явилась подготовка военных специалистов в трёх обучающих центрах (Липецкая авиашкола, Казанская танковая школа «Кама», химический полигон «Томка»)³⁵, то советская сторона, помимо этого, получала и доступ к германским военным технологиям как через непосредственный закуп новейших систем вооружений или лицензий на их производство, так и через совместные испытания оружия (химический полигон «Томка») и создание совместных конструкторских бюро по проектированию вооружений (было создано так называемое «КБ-2», которое занималось разработкой для СССР(!) артсистем).

Программа военного сотрудничества включала и обмен группами офицеров для прохождения курсов в военно-учебных заведениях и участия в манёврах. Но если наши военные действительно ездили в Германию обучаться и стажироваться, то немцы бывали у нас в основном на манёврах и учениях. И если уж употреблять по отношению к ним слово «стажировались», то делали это они по своим программам, используя для этого наши учения, только и всего³⁶.