Игорь Ливиц
Туманы Ричмонда
Предисловие
«Я качался в далёком саду
На простой деревянной качели,
И высокие тёмные ели
Вспоминаю в туманном бреду»
Осип Мандельштам
Меня зовут Адам. Необычное имя для коренного петербуржца, не правда ли? Не знаю, почему маме оно так нравилось. Возможно, у неё были какие-то польские корни. Папа всегда шутил, что это имя ухажёра времён маминой молодости, но она как-то сказала, почему-то смущаясь, что с детства знала, что у неё родится сын и назовёт его Адамом.
Я пишу «коренного петербуржца», но эта фраза режет мне слух. Питер я помню плохо. Как будто видел город давным-давно в каком-то старом фильме, и всё, что было в той, прежней жизни, было не со мной, а с его героем. Как странно – часто сны мне кажутся более реальными, чем моя жизнь. Время стирает события из памяти, но иногда, через пелену забвения, перед мной встают голубые купола собора или блеск тёмной воды в канале под лучами заходящего солнца.
Когда мне исполнилось тринадцать лет, мы иммигрировали в Америку, в город Сан-Франциско. Здесь моё имя не вызывало никакого удивления. Конечно, оно не так распространенно, как, скажем, Майкл, Джон или Алекс, но даже в школе я не был единственным Адамом.
Мы сразу поселились в районе Ричмонд, в северо-западной его части, что рядом с парком «Златые врата» и недалеко от океана. Несмотря на удачное расположение, в те времена район не был престижным. Тогда в нём жили в основном работяги и мелкие служащие, много русских и китайских эмигрантов.
В каждом районе города свой микроклимат, и наш печально знаменит своими туманами. Но я сразу влюбился в Ричмонд. В белой кисее тумана город и парк становятся неузнаваемыми, таинственными. Если и есть место на земле, где я чувствую себя дома, так это Ричмонд. И история, которую я вам поведаю, произошла именно здесь, в этом районе. По совету Евы я изменил большинство имён, но об остальном расскажу всё, как помню, всё, что знаю.
Глава 1
Я сидел в офисе компании и делал вид, что работаю, задумчиво вглядываясь в экран компьютера, на котором изображался какой-то график. Не было сомнений, что если сзади тихонько, в своей обычной манере подойдёт Пол, мой менеджер, и бросит взгляд через моё плечо, то вопросов у него не возникнет. Пол был лет на десять младше меня и являлся счастливым обладателем степени магистра по бизнесу, закончив статусный университет. Тем не менее он показал себя полным профаном в инвестициях, которыми занималась наша компания, одновременно проявив удивительную ловкость в вопросах корпоративной политики. Было понятно, что должность директора у него не за горами.
Я пришёл в компанию сразу после колледжа, работал в ней больше десяти лет, но по-прежнему занимал должность финансового аналитика. В этом признании нет никакой обиды, ведь я не очень хороший материал для корпоративной карьеры. Несколько лет назад мой бывший начальник предлагал мне повышение, но я отказался, заявив, что для Атоса это слишком много, а для графа де Ла Фер – слишком мало. Он, конечно, ничего не понял, поскольку не читал в детстве Дюма. По правде говоря, финансы мне были не особенно интересны. Жизнь казалась скучным, нескончаемым сном, лабиринтом, в котором я потерялся и хожу по кругу. Ночью не удавалось долго уснуть, и, может быть, именно поэтому события дня через затемнённое стекло недосыпания представлялись игрой моего воображения, а то, что мне снилось, наоборот, ощущалось невыносимо реальным.
В компании программистов я надевал бы шорты и футболку, но у нас был строгий дресс-код. Потому к усталости и чувству скуки к концу недели примешивалось раздражение на сдавливающий шею галстук. До конца рабочего дня оставалось ещё два часа.
Если привстать и повернуться налево, то над стенкой соседнего кубикла можно разглядеть краешек окна, за которым царил ранний вечер. Самые наглые сотрудники уже сбежали, но офис ещё был полон людей. Парень напротив меня говорил по телефону, в группе недалеко от меня болтали о планах на выходные, а особо прилежные работали на компьютере. Царил типичный приглушённый хаос конца рабочего дня пятницы.
Длинные флуоресцентные лампы на потолке назойливым ярким светом освещали помещение. Прищурясь я посмотрел на них, и вдруг ко мне пришло воспоминание, перенёсшее в прошлое мгновенно, как при квантовом переходе.
Октябрьский день был тихим, солнечным, но прохладным. Я шёл по городу, и вдруг почувствовал дуновение тёплого ветра, боковым зрением заметил тонкую девичью фигурку. Меня охватило необычайное волнение. Я вздохнул полной грудью, как будто вынырнув из воды, где все звуки и краски были приглушены. Словно впервые я увидел зелень листвы, округлость булыжников мостовой и услышал гомон весеннего утра города, в котором сплелись отдалённый скрежет трамвая, звуки шагов и голосов прохожих, трели птиц из парка, по направлению к которому я шёл. Вдруг я ощутил, что весь этот мир озарён светом, идущим от этой девочки, и увидел невидимые нити, протянутые между людьми, вещами, прошлым и будущим.
Я смотрел на неё чуть сбоку и со спины, но ни на мгновение не сомневался, что это та, которую видел тогда в чудесном саду. Как заворожённый я последовал за ней, пытаясь отключить вдруг проснувшееся внутреннее зрение и рассмотреть её объективно. Девушка была среднего роста, лет пятнадцати, со стройной фигуркой, на которой ладно сидели джинсовая юбка чуть выше колена и тёмно-синий свитер. Волна чёрных волос, покрытых тонким шарфом красного цвета спадала на плечи и качалась в такт её танцующей походке. Я обогнал девушку и украдкой бросил на неё взгляд. Большие, чёрные глаза сияли на простом, но милом лице, которое дышало невинностью и радостью жизни, разлитой в воздухе этого солнечного дня. Да, это была она – та, что привиделась мне, когда я встретил странного незнакомца в парке «Златые врата».
Мне так хотелось приблизиться и заговорить с ней, но все слова казались нелепыми, все фразы, приходящие в голову, – неестественными и неуклюжими. Я решил подойти и молча подарить ей красную розу. Цветочный магазин был за углом. Туда и обратно я не бежал – летел. Но на остановке и вокруг, насколько далеко мог охватить мой взгляд, её не было. Словно солнце спряталось за большое облако. Всё вокруг потемнело, поблёкли краски, затихли птицы. Но троллейбус за это время не подъезжал, – я беспокойно наблюдал за дорогой сквозь витрину магазина всё время, пока в нём находился. Что происходит? Неужели она растворилась, как мираж? Может я просто сплю и через мгновение проснусь, забыв этот кошмарный сон? Мне стало так больно, что было трудно дышать, подкатила тошнота.
– Эй, Адам!
Я вздрогнул и обернулся. За мной стоял Пол, рассматривал экран моего компьютера и пытался понять, чем я занимаюсь. Как всегда, подкрался незаметно.
– Прочитал твой отчёт по «Дому антиквариата». Повысь прогноз на цену акций.
– Почему, Пол? Цены на антиквариат и произведения искусства не могут повышаться в таком темпе – прибыль перестанет расти.
– Как ты знаешь, до двадцати процентов всех лотов на Christie's и Sotheby's – это предметы, которые в какой-то момент прошли через «Дом антиквариата». Компания продолжает развиваться. И глава фирмы, Сэм Аэль, достаточно известная личность.
– Слышал о нём.
Наконец, Пол отошёл, и я мог привести в порядок мысли. Сегодня была пятница, а это значит мне предстоял обед в ресторане с мамой. На работе сидеть уже не было сил совсем, и, не дождавшись конца дня, я быстро собрался и ушёл из офиса.
Я подошёл к витрине ресторана, в котором мы встречались, и посмотрел внутрь через стекло. Мамы не было видно, но наверняка она уже ждала меня за столиком. Вдруг я уловил на стекле отражение молодой женщины с накинутым на плечи шарфом. Она, казалось, пристально на меня смотрела, стоя за моей спиной. Я вздрогнул и резко обернулся, но за мной никого не было.
Мама изучала меню и не заметила меня, когда я подошёл к столику, молча рассматривая её. Для своего возраста она выглядела хорошо, но я с болью отметил, что за последнее время мама постарела. И всё же в ней проглядывало что-то юное, почти детское – в непосредственной манере закидывать ногу на ногу и слегка ею раскачивать, в полуулыбке на лице и в неподдельном искреннем интересе, с которым она читала меню.
– Привет, мам.
Она бросила меню на стол и радостно улыбнулась мне:
– Привет-привет!
Я приобнял и поцеловал маму в щёку.
Подошла официантка, совсем девочка, похоже студентка, подрабатывающая в свободное от учёбы время, и взяла заказ.
– А почему ты один, Лилит опять занята? – спросила мама.
– Не расстраивайся, но с Лилит мы расстались.
– Что-то случилось?
– Нет. Просто я оказался неудачником.
– Это она тебе сказала?
– Ну, слов было гораздо больше… но по смыслу – да.
– Даже не знаю… Не могу сказать, что она мне очень нравилась. Но вы были вместе так долго. Тебе уже под сорок. Я надеялась, что ты наконец остепенишься, женишься, заведёшь детей.
– Мам, мне только тридцать шесть! Возможно, когда-нибудь так и случится, я женюсь. А если нет, то лет через пять перееду обратно к тебе.
– Уже тридцать шесть! И твоя шутка мне не кажется смешной.
– Тогда давай выпьем. За папу.
– Мне не верится, что его больше нет.
– Мне тоже.
Мама грустно улыбнулась, подняла бокал, и, смотря куда-то вверх, произнесла: «За тебя, дорогой».
– Я разбирала старые вещи и нашла твои, ещё со школьных времён. Там много всего, целый ящик. Он у меня в машине. Возьми, возможно тебе будет интересно.
Я пожал плечами:
– Хорошо, спасибо.
После ресторана я отправился домой. Жилище утратило уют с тех пор, как Лилит уехала от меня. В гостиной стояли только шкаф и маленький старый телевизор, купленный в комиссионке вчера. Квартира казалось особенно пустой, поскольку Лилит увезла с собой моего любимца – серого пушистого кота по кличке Булгаков, которого мы взяли совсем маленьким котёнком. Я кормил его и заботился гораздо больше, чем Лилит, и он платил мне привязанностью. Кот всегда встречал меня у двери, когда я приходил домой, и обожал лежать у меня на коленях.
Я сел на пол и включил телевизор. Показывали местные новости, интервью парня с очередной конференции, которая проходила в Москоне-центре. Пощёлкав каналами, не нашёл ничего, что стоило бы посмотреть. Вместо этого я поставил Summertime Эллы Фицджеральд, и под протяжные, тягучие звуки музыки пошёл на кухню налить стакан бурбона. Если бы я был героем одной из книг Ремарка, которые в детстве таскал тайком из книжного шкафа в спальне родителей, то долго бы рассматривал янтарную жидкость в стакане, которая, казалось, вобрала в себя свет солнца, и размышлял бы о том, как прекрасно пахнет бурбон кукурузой и пшеницей, выращенными простыми деревенскими людьми на зелёных полях Кентукки, и от всего этого у меня на душе стало бы теплее. Но я просто выпил стакан залпом. На душе действительно стало теплее. Я налил ещё и подошёл к окну.
Уже было совсем темно. Потягивая бурбон, я смотрел на освещённые окна дома напротив, и гадал, какие люди живут там. Мне казалось, я могу представить разные семьи и разные судьбы, радости и печали всех этих людей.
Вернувшись в гостиную, я подвинул единственный колченогий табурет к шкафу и взгромоздился на него вместе с ящиком от мамы, пытаясь поставить его на верхнюю полку. Табурет качнулся, и, поскольку ни я, ни мой невольный коллега по несчастью не обладали способностью летать, мы с грохотом свалились. Содержание ящика рассыпалось по всей гостиной.
Потирая ушибленный локоть, я сел и огляделся. Первой мне на глаза попалась старая, уже начинающая желтеть фотография. На переднем плане в футбольной форме нашей школы стояли, улыбаясь и обнимая друг друга за плечи, Майкл, Диего и я. На заднем плане в профиль виднелся наш тренер – короткая военная стрижка и выражение лица старого сержанта. Похоже, он что-то объяснял группе игроков, среди которых я сразу узнал рослого, длинноволосого Сэма с его вечной нагловатой ухмылкой.
Моя старая записная книжка валялась тут же. Я пролистал её истрёпанные страницы, удивляясь, что многие имена мне больше ни о чём не говорят. Затем я заметил её. Это была просто старая коробочка, но сразу вспомнилось, что у неё внутри. Нерешительно, как будто чего-то опасаясь, я открыл её. В этот момент в квартире погас свет, стало темно, и только освещение из окон дома напротив чуть рассеивало мрак. Через несколько мгновений лампочки загорелись снова. Наверное, произошёл перебой с электричеством.
Внутри коробки была серебряная монета на цепочке. Я не видел её много лет и поэтому внимательно начал рассматривать. На моей ладони она казалась совсем небольшой. На очень древней, вытертой и потемневшей от времени поверхности с трудом можно было разглядеть ветвь с тремя гранатами и странные буквы какого-то алфавита, на другой стороне – сосуд и надпись.
В задумчивости я взял цепочку и стал раскачивать монету как маятник. Снова вырубило электричество. Необычное чувство охватило меня. Как заворожённый, я смотрел на монету, не в силах оторвать взгляд, и всё больше входя в какой-то транс. Казалось, что вот-вот кусочки головоломки сложатся и всё станет понятным. Наверное, со мной произошло что-то подобное самогипнозу, потому что я как будто провалился на двадцать лет назад в прошлое и увидел всё, что произошло в тот, не похожий ни на какой другой день до мельчайших деталей.
Глава 2
«Даже пророки могли видеть Бога как будто через девять слоёв тёмного стекла,
и только Моисей – через один»
Иуда бен Илай
Был будний день, я только что вернулся со школы. Меня встретила мама, а папа ещё не пришёл с работы.
– Адам, иди обедать.
– Я не голодный, мам. Пойду покатаюсь на велике.
– Хорошо, поздно не приходи!
Небо было серым, и туман густой пеленой укрывал деревья. Близлежащие тропинки были изъезжены мною вдоль и поперёк тысячи раз, и я не боялся заблудиться. Но в этот день всё было не так, как всегда. Туман становился настолько густым, что я видел не дальше вытянутой руки. Он тёк по земле, как песок в пустыне во время сильного ветра. Я ехал очень медленно, чтобы не пропустить поворот тропинки и не врезаться в деревья, которые неожиданно выскакивали из тумана и протягивали руки-ветви, будто пытаясь меня схватить. Знакомые места выглядели совсем по-другому. Меня одолевали сомнения, сворачивать в ту или иную сторону.
Через некоторое время я обнаружил, что не знаю, где нахожусь, и занервничал, теряя ориентацию не только в пространстве, но и во времени. Мне казалось, что прошли даже не часы, а годы, с тех пор как я въехал в парк. Меня настигло чувство необычайного одиночества, словно на десятки, а может, на сотни километров вокруг не было ни единого человека. Остро захотелось очутиться рядом с родителями в нашей маленькой, но уютной квартире, которая казалась настолько далёкой от этого места, как будто она находилась на другой планете.
Тропинка сделала ещё один поворот, и я неожиданно выскочил на небольшую, круглую лужайку, на которой тумана не было. Здесь стояла самодельная беседка, в ней на скамейке за столиком для пикника, прикрыв ноги клетчатым пледом, сидел немолодой бородатый мужчина в одежде сомнительной чистоты. Из-под заношенной кепки торчали седые, кудрявые волосы. На рукаве расстёгнутой куртки виднелась заплатка, пришитая грубыми мужскими стежками. Майка на толстом животе была в каких-то подозрительных пятнах.
Увидев его, я обрадовался, но с велосипеда не слез, наклонив велосипед набок, встав одной ногой на землю.
Мужчина с улыбкой посмотрел на меня. В выражении его лица не было угрозы, а в тёмно-карих глазах – наркотического тумана. Во взгляде из-под седых, нависших бровей светилась искра лукавства и сдержанной радости. Казалось, дай ему повод, и он рассмеётся громким, раскатистым смехом.
Я всё же слез с велосипеда, подошёл столу и сказал:
– Меня зовут Адам. Я заблудился.
– Моисей, друзья называют меня Мойша. Присаживайся к столу, – стукнув ладонью по скамейке рядом с собой, сказал мой новый знакомый.
Мне вначале показалось, что мужчина немного заикался, но потом я понял, что он произносил слова со странным, незнакомым мне акцентом.
Увидев на столе вкусно пахнущий, с тёмно-коричневой корочкой пирог я почувствовал, что проголодался. Здесь же были старый глиняный кувшин с отбитой ручкой и какой-то цитрусовый фрукт. Много лет спустя я узнал, что он называется этрог.
Я спросил его, что он тут делает. Моисей улыбнулся:
– Я жду людей. Ты пришёл, и я счастлив, что мы будем праздновать вместе. «Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку плодами трудов своих: потому что это – доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?»1
Слова были все знакомые, но, что говорит этот, похожий на бездомного человек, я до конца не понимал. Наконец я спросил:
– А кого вы ещё ждёте?
Моисей с удовольствием почесал под мышкой, подтянул спадающие с округлого живота штаны, из-под которых виднелась резинка трусов и продолжил:
– Мы все связаны: те, кто был до нас, и те, кто будет после нас. В этот момент они все с нами, предки и потомки; те, кто праздновал, и те, кто будет праздновать. Если ты постараешься, то увидишь его, этот волшебный ковёр жизни, в котором переплетены прошлое и будущее, судьба и свобода воли, твоя жизнь и моя.
– И что это значит? – спросил я.
– Время условно, – ответил Моисей, потирая нос. – «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было».2 По сути своей люди не меняются. Если бы это было не так, мы бы не могли сочувствовать Одиссею, ищущему путь домой к своей Пенелопе. Или восхищаться Давидом, бесстрашно вышедшим на поединок с великаном Голиафом. Представь бесконечное множество вариаций сюжетов. В них главный герой одной пьесы только второстепенный персонаж другой и наоборот. Этот спектакль идёт от начала времён. Реквизиты меняются, актёры тоже, но сюжеты кардинально – нет.
Я пожал плечами и невольно взглянул на пирог. Моисей всё понял:
– Я вижу ты голоден. Садись, поешь.
Сомневаясь, что это хорошая идея, я всё-таки сел на скамейку. Моисей отрезал кусок пирога, a из кувшина налил мне полную кружку удивительно вкусного, как будто только свежевыжатого виноградного сока. В отличии от магазинного он был чуть кисловатым и терпким. Пирог просто притягивал своим ароматом.
– Спасибо. Пирог пахнет просто супер!
Моисей ухмыльнулся, смешно сморщившись, почесал кончик носа и на мгновение стал похожим на хитрого гнома из сказки:
– У него райский вкус. Начинка пропитана гранатом.
Я откусил кусок пирога. Медово-цветочный аромат ударил в нос, и по всему рту разлилась сладость. Это ощущение росло, расширялось, растекаясь по всем клеткам тела, пока не пропитало меня всего от пяток до макушки. Мне вдруг показалось, что я в каком-то цветущем саду, и тихий голос в моей голове пропел то ли никогда не слышанные, то ли давно забытые слова:
Над небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой,
А в городе том сад, всё травы да цветы,
Гуляют там животные невиданной красы.3
Затем мир вокруг меня начал кружиться сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, пока реальность не превратилась в набор размытых, абстрактных образов. И вдруг вращение остановилось. Я был в каком-то саду. По лугу с высокой травой с синими и белыми головками цветов навстречу мне шла обнажённая девушка. В руке она держала гранат. Копна густых чёрных волос обрамляла её лицо и волной спадала на спину и плечи. Грациозностью походки и не знающей чувства стыда невинностью она напомнила увиденного мною однажды в лесу оленёнка.
Я застыл в изумлении, а затем удары моего сердца будто толкнули меня навстречу ей. Но не успел сделать несколько быстрых шагов, как девушка исчезла, а на её месте оказался оленёнок. Он взглянул на меня тёмно-карими, почти человеческими глазами, а потом умчался, переступая беззвучно лёгкими ножками по ковру зелёной травы.
Неожиданно потемнело, как будто наступил вечер. Я увидел пустую незнакомую квартиру и мужчину, сидящего на полу в полумраке и раскачивающего перед собой какой-то предмет на цепочке. Мир вокруг меня закружился снова, сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. Мгновение спустя я снова оказался в промозглом осеннем парке. Чудесное ощущение пропало, лишь на языке осталось ощущение горечи, которое рождает чувство печали. Мне показалось, что я вдруг ужасно постарел, стал старше тысячелетней секвойи, рядом с которой находилась беседка, и так же древен, как сама Земля. Мне до боли хотелось обратно, в тот волшебный сад.
Моисей в изумлении охватил ладонью свой крупный мясистый нос и смотрел на меня во все глаза:
– Что с тобой?
Запинаясь, я рассказал ему, что мне привиделось.
– Недаром дано тебе имя твоё. Почему-то считается, что те плоды были яблоками, но в Книге эти плоды не названы. На самом деле Древо познания добра и зла – это гранат.
Голова кружилась, я даже плохо его слышал. В горле пересохло, потому с трудом вымолвил:
– Кто она? Я ещё её увижу?
Моисей задумчиво посмотрел на меня:
– Она та, что предназначена тебе, но найдёшь ли ты её или нет, я не знаю.
Он начал рыться в карманах. Из одного из них вначале он вытащил скомканный пакет, из другого грязную салфетку. Наконец он нашёл то, что искал. Это была маленькая коробочка, как для часов. Моисей раскрыл её. Внутри лежала потемневшая, истёртая, старинная монета. Он протянул коробку мне:
– Эта монета поможет тебе найти свой путь. Но береги её, она не должна попасть в плохие руки. Сейчас, я думаю, тебе пора домой. Мы ещё успеем наговориться, буду здесь всю неделю.
Всё ещё не придя в себя от потрясения, я молча кивнул, положил коробку в карман и вскочил на велосипед. Оленёнок вышел из тумана и внимательно посмотрел на меня.
Я ехал, особо не разбирая дороги, но к своему удивлению доехал буквально за несколько минут. Видимо, всё это время плутал буквально в двух шагах от дома. На этой лужайке я был много раз, но в тумане просто не узнал место.
Звякнула упавшая на пол монета, и я очнулся. Стало понятно, что меня мучило, не давало покоя все эти годы. Невозможно дальше жить под постоянным грузом вопросов и сомнений о происшедшем – что было на самом деле, а что являлось игрой моего воображения. Вдруг я осознал, что нужно сделать: нужно встретиться и поговорить с Майклом. Для этого мне не надо было листать мою старую записную книжку. Его номер был в моём телефоне. Мы перезванивались редко, но, когда я открывал список контактов, мне всегда было радостно увидеть его имя.