Игорь Алексеевич Гергенрёдер
Участник Великого Сибирского Ледяного похода. Биографические записки
Опасный манёвр противника
Выпал день, половину которого пришлось пролежать под артиллерийским обстрелом. Потом на помощь пришла своя артиллерия – не только трёхдюймовки, но и 48-линейные гаубицы. Неприятельские батареи ретировались.
Несколько дней спустя красные перешли в наступление. Левый фланг 2-й стрелковой дивизии доходил до озера, за которым был лес, и лишь километрах в пятнадцати к югу от него стояли части белых. Оттуда пришло сообщение, что наступающий противник обязательно пойдёт через лес, чтобы, обогнув фланг дивизии, зайти ей в тыл, в то время как другие силы красных будут атаковать её фронтально. Так вот, дивизия должна держать оборону, не обращая внимания на обход её левого фланга, в нужный момент подоспеет на конях полк оренбургских казаков и отрежет красных, заходящих в тыл дивизии, от других их частей.
Перед боем замысел «довели до сведения» стрелков. Впоследствии мой отец рассказывал мне: лежим-де в кустарнике, перед нами поле с островками леса, цепь красных приближается, мы стреляем в них, и всё в тебе ноет: «А не придут вовремя казаки? Тогда конец нам!»
Слева, с юга, донеслась стрельба, по цепи белых передалось: «Обходят!» Алексей, уже не боясь пуль со стороны атакующих красноармейцев, приподнялся, поглядел влево – множество фигурок двигалось позади фланга, вливаясь белым в тыл. Но вдруг движение фигурок замерло, они стали ложиться, ожесточённая пальба теперь неслась от леса за озером.
Казачий полк подоспел на рысях с юга в самое время, казаки в пешем строю устремились в лес и отсекли части красных, обошедшие фланг дивизии. Красноармейцы, атаковавшие её фронтально, залегли, теперь их стали с фланга обходить казаки. Цепь, в которой был Алексей, бросилась на противника, он отступил.
Отойдя на два дневных перехода, красные вновь наступали, за первой цепью двигалась вторая. По ним начала пристрелку батарея белых, пушки были установлены в селе, где на колокольню забрался наблюдатель и направлял огонь.
5-й Сызранский полк получил приказ прикрывать батарею, так как в этой местности не было плотных стыков между подразделениями белых, красные могли проскочить лесом или овражками. И их конница так и сделала: проскакав белым в тыл, появилась из леса у села, понеслась к нему, чтобы изрубить батарейцев. На огородах за плетнями поджидали стрелки, в их числе Алексей. Командир полка скомандовал: «Принять изготовку с колена!» Кавалеристы были встречены залпом, после чего стрелки повели беглый огонь. Потеряв много своих, конники умчались.
Понесла большие потери и красная пехота от меткого артиллерийского огня из села.
В последующие дни развивалось наступление белых. Чем ближе подходили к Тоболу, тем чаще встречались протоки, озерки, болотца. Перебираясь через них, Алексей и его однополчане вступали в бой, мокрые до нитки, часто приходилось стрелять, лёжа в воде. Однажды целый день длился бой в лесу, Алексей, как и другие, стрелял стоя из-за дерева, перебегал к следующему дереву.
К 1 октября он со своим полком вышел к Тоболу, добровольцами владело приподнятое настроение, они ощущали себя грозной силой. От командира полка стало известно то, что ему передали сверху: надо ждать подкреплений, чтобы продолжать наступление.
На Тоболе. Отход
Вдоль восточного берега реки тянулись окопы, вырытые белыми летом и оставленные при наступлении красных. Берег был высоким, господствовал над местностью за Тоболом, куда отступил неприятель.
Алексей увидел, что окоп выкопан в полный профиль: можно стоять во весь рост, целясь и стреляя. Белые установили пулемёты, заняла позиции артиллерия.
На участке полка командир оглядел землянку, которую летом бросили, не накрыв накатом, и приказал спилить несколько росших неподалёку деревьев. Он распоряжался работой, когда большая сосна стала падать на солдата, не замечавшего опасность. Капитан подскочил и, чтобы самому не угодить под дерево, склонился в сторону стрелка, вытянул к нему руку, казалось, лишь коснулся его пальцами – того так и бросило из-под дерева. Он растянулся во весь рост, но был спасён.
Рогов шепнул Алексею о командире: «Сила незаурядная». Среднего роста рыжеватый капитан был обычного сложения.
Каждый день завязывалась перестрелка из винтовок и пулемётов, летели снаряды в сторону красных, летели снаряды от них.
Находясь в окопе посменно, Алексей с другими стрелками уходил в деревню невдалеке позади. В этих местах у большевиков ещё не дошли руки похозяйничать, хлеб был в изобилии, жители держали много коров. Отношение к белым было неплохое. Алексей, его однополчане вдоволь ели со сливочным маслом хлеб и варёную картошку, запивали молоком шаньги с жирной сметаной.
Трапеза капитана
По какому-то делу Алексей зашёл в избу, где за столом сидел командир полка в гимнастёрке, в глаза бросились его собранность и властность, хотя занят он был самым простым делом: едой. Перед ним стояла миска с горкой только что сваренных очищенных от кожуры картофелин, над ними курился парок. Рядом в миске поменьше желтело сливочное масло, стояли солонка с крупной солью, кружка молока, лежал нож. Капитан, взяв его правой рукой, левой брал картофелину, рассекал пополам, одну половинку аккуратно ронял в миску, а на срез другой половинки, подхватив кончиком ножа масло, наносил его так, что оно покрывало весь срез. Положив нож, брал щепотью соль и, посолив масло на картофелине, отправлял её в рот; жуя, отпивал из кружки молоко.
Все движения капитана были размеренны, точны, вид строго-бесстрастен – мой отец запомнил сцену на всю жизнь и не раз описывал мне её. В ней была красота. Придёт время, он увидит репродукцию картины Ван Гога «Едоки картофеля» и подумает – написал бы Ван Гог нашего капитана! И была бы картина где-нибудь в Лувре!
Сибиряков надо знать
Солдаты приметили, что местные люди носят обувь вроде тапок из шкуры коровы или лошади шерстью внутрь, звалась обувь «поршни». Мой отец спросил мужика: «И зимой в этом ходишь?» Мужик хмыкнул: «В мороз обуть – стопа камнем станет». Снисходительно усмехаясь, добавил: не видали, мол, нашего мороза, а думаете при нём воевать (подобное Алексей слышал от возчика в Оренбурге).
Сибирские крестьяне и жили в суровых условиях и, в отличие от крестьян европейской России, привыкли к самостоятельной, без надзора начальства, жизни, не голодали, характер имели независимый. Многие не признавали право Колчака проводить мобилизацию, посылать их на смерть. Цель, ради которой воюет Колчак, оставалась для них неясной, они не знали, что их ждёт в случае его победы.
Прибыло пополнение, но тут же стало таять: мобилизованные исчезали, унося с собой винтовки. Приходили известия, что в тылу по всей Сибири собираются партизанские отряды.
14 октября красные двинулись в наступление и южнее позиций 2-й стрелковой дивизии, ударив в стык с соседней частью белых, переправились через Тобол. Дивизия отошла на шесть километров на восток. Стало известно, что на фронте к северу соседи ведут тяжёлые бои и тоже отступают.
Когда день спустя с запада приблизились цепи красноармейцев, дивизия после недолгой перестрелки продолжила отход. Потом были попытки удержать оборону, но как только красные после артиллерийской подготовки, идя перелесками, врезались клиньями в участки фронта, белые откатывались. Дезертирство росло.
За Ишим на восток
Становилось всё холоднее, лили дожди, подул пронизывающий ветер. Алексей обул новые английские ботинки с шерстяными обмотками. С каждым днём нужно было проходить всё большее расстояние. Показалась река Ишим, через неё переплыли на лодках, и началась было подготовка к обороне – рытьё окопов. За участком фронта, который должна была занять 2-я стрелковая дивизия, вернее, её остатки, поблизости не оказалось населённого пункта, и всем стало ясно, что в наступающую зиму не продержаться в окопах без возможности погреться под крышей.
29 октября белые оставили Петропавловск. Алексей в числе других солдат опять шёл на восток. Отступающие части теряли порядок, когда в казачьей станице или в деревне устраивались на ночлег. Говорили о каком-то переформировании, о том, что соединение, в котором отступают остатки 2-й стрелковой дивизии, получило название: Московская группа армий.
Слово «московская» вызвало у Алексея мысль, которой он поделился с Александром Роговым, напомнив ему о войне с Наполеоном в 1812 году: «Мы похожи на французов, топавших из Москвы». Рогов усмехнулся.
Грязь разбитой дороги ночами прихватывал морозец, идти стало легче. Среди солдат распространилось настроение: надо оторваться от противника, а там с востока придут свежие силы, задержат красных, мы передохнём и ударим!
Пришли на железнодорожную станцию Исилькуль. Алексей увидел высаживавшихся из эшелонов солдат, которые выстраивались под хоругвями, оркестр заиграл «Коль славен наш Господь в Сионе…» Оказалось, что прибыла добровольческая дружина Святого Креста и Полумесяца, ожидались ещё дружины. Говорили, что они должны будут образовать фронт и не пустить красных к Омску, столице Белой Сибири.
Однако никто не задержался в Исилькуле, отступавшие потоком текли вдоль железной дороги к Омску, следом за стрелками, с которыми шёл Алексей, отправилась и дружина.
Однажды утром впереди раздались крики – от отступавших требовали освободить дорогу. Алексей, его однополчане подались в сторону в поле. Навстречу по дороге прошли войска в отличном обмундировании с зелёными погонами. Алексей услышал, что это образцовые батальоны егерей, опора и гордость Колчака. На душе полегчало: они остановят красных, бег на восток прекратится, будет передышка, а там и контрнаступление.
Пока же отход не прекращался. Ударил мороз, сократившаяся до нескольких сот штыков 2-я стрелковая дивизия перешла по льду Иртыш. Дороги в Омск оказались забиты повозками, санями, пешим гражданским людом и военными – всеми теми, кто спасался от большевиков. Стрелки дивизии, в их числе Алексей, огибали в потоке отступавших Омск, когда стало известно, что в городе уже красные. Колчак, его штаб на поездах уехали на восток. Была середина ноября.
От Омска до Ново-Николаевска
Вскоре Алексей услышал о том, что генерал Войцеховский застрелил генерала Гривина за то, что тот самовольно приказал своим частям отступить и открыл фронт.
Алексей, другие отступающие двигались по тракту вдоль железнодорожной линии на Каинск. Изо дня в день становилось морознее, сыпал снег. Участки степи перемежались небольшими массивами березняка, смешанного с осинами, нередко приходилось идти не по тракту, а рядом равниной – тракт бывал запружен обозами с ранеными, больными тифом, с беженцами. По обочинам лежали умершие.
В деревнях оказывалось всё труднее устроиться на ночлег – избы бывали уже заняты. И поесть мало чего найдёшь – после тех, кто прошёл тут раньше. Стали встречаться деревни, где избы были как бы составлены из двух изб, расположенных справа и слева от сеней. Рогов сказал: «Так строят старые сибиряки». Входя, он обращался к хозяевам: «Чалдоны, принимайте волгарей!»
В Каинске получили на полк несколько ящиков американских галет. На станции царила толчея, люди в военной форме и гражданские пытались сесть на поезд, а поезда стояли один к одному – по всей железной дороге до горизонта.
Алексей с остатками 5-го Сызранского полка пошёл дальше на восток к Ново-Николаевску (Новосибирску). Солдаты были истощены, измотаны, вши ели поедом, всё время кто-нибудь отставал по пути – у одних уже недоставало сил идти, другие собирались сдаться в плен.
Пришла весть, что егеря заняли оборону перед Барабинском и на сей раз остановят красных.
Солдаты Московской группы армий, среди них мой отец, получили приказ встать против неприятеля фронтом южнее Ново-Николаевска. Остановились в селе, полном войск, и вдруг Алексей, его спутники увидели: те, кто пришёл сюда раньше, уходят из села на северо-восток, по направлению к железной дороге. Вскоре прилетело сообщение, что егеря после боя отступили.
Капитан, командовавший 5-м Сызранским полком, всех, кто ещё был в селе, повёл за ушедшими ранее. По дороге узнали об оставлении Ново-Николаевска, это произошло 14 декабря. Незадолго до того моему отцу исполнилось семнадцать лет. За месяц он прошёл шестьсот километров, отделяющих Ново-Николаевск от Омска.
Мороз, голод, партизаны
Изнурённые солдаты искали виновника их страшных лишений, беспорядочного отступления, переживаемого развала армии и с радостью узнали, что Сахарова на посту Главнокомандующего сменил генерал-лейтенант Каппель. Александр Рогов сказал Алексею: «Теперь мы – каппелевцы!»
У тех солдат, среди которых был Алексей, генерал-майор Сахаров не пользовался уважением. А Владимир Оскарович Каппель запомнился победами на Волге летом 1918 года. Мой отец говорил мне: «Нам не на кого было надеяться, кроме как на Каппеля». Кто-то в войсках знал девиз времён Рима: «Идущие на смерть приветствуют тебя, о Цезарь!» Девиз перефразировали, и распространилось «Ведомые сквозь смерть приветствуют тебя, о Каппель!»
Отступающие при морозе, который стал нещадным, лентой тянулись по дороге, она углубилась в тайгу, слева и справа высились деревья, меж них выросли сугробы: трудно сворачивать и обходить сбившиеся в заторы запряжки, брошенные сани, пушки. Отдельные группы всё же чуть отходили от дороги и, пытаясь согреться, разжигали костры, к ним начинали пристраиваться «чужие», раздавалась ругань.
Алексей шёл с теми, кого знал по 5-у Сызранскому полку: то были добровольцы, воевавшие с лета 1918 года, со времени возникновения Народной Армии КОМУЧа. Командовал неутомимый «двужильный» капитан, он нёс в заплечном мешке деньги полковой кассы. Где теперь остальные солдаты 2-й Сызранской стрелковой дивизии, Алексею уже было неведомо. Державшихся вместе добровольцев он мысленно называл «наша часть», хотя числом они не дотягивали до того, чтобы называться воинской частью.
Когда они, двигаясь к Красноярску, входили в какую-нибудь деревню, хлеба у жителей уже не оставалось, капитан совал деньги, и крестьянки пекли солдатам лепёшки из наскоро приготовленного пресного теста. Калачи со сливочным маслом, шаньги со сметаной остались мучающим воспоминанием.
Было известно, что за грабёж могут расстрелять. Идущий по дороге Алексей однажды видел, как к проехавшим вперёд саням подскакал казачий офицер. В санях сидело несколько солдат. Офицер выхватил из кобуры наган, закричал: «Вы сейчас лошадь в селе забрали?» Солдаты принялись объяснять: «Нет, господин сотник, мы на этой лошади вторую неделю едем, она от кавалерийского дивизиона». Офицер объявил во всеуслышание: «Найду, кто лошадь забрал, – убью! Не хватало, чтобы всё население стало против нас!»
О нападениях партизан слышали постоянно. В один из дней Алексей и его «часть» увидели впереди группу солдат, к чьим папахам сбоку были прикреплены еловые веточки – оказалось, это знак сибирского «таёжного» патриотизма, солдаты были сибиряками. Ими командовал капитан, который обратился к капитану сызранцев: недалеко от дороги в тайге партизаны заняли деревеньку и оттуда нападают. Не поможете их уничтожить?
Добровольцы со своим капитаном, в их числе Алексей, согласились. К деревне можно было пройти просекой, но проводник сибиряков знал кружной путь, более длинный. Капитан добровольцев заявил: «Некогда нам вкруговую ходить, пойдём просекой!»
Двинулись вместе с сибиряками по просеке, тайга расступилась, вот и избы. Морозно, и из труб столбами поднимается дым. Алексей со своими побежал за капитаном к избам, двери стали распахиваться, защёлкали выстрелы. Белые не остановились. Мой отец рассказал мне: «После всего перенесённого была такая ожесточённость, что идёшь на пули во весь рост». Стрелять начали навскидку с короткого расстояния. Партизаны бросились из изб в тайгу, добежать до неё удалось отнюдь не всем. Алексей среди убитых партизан увидел на двоих странно рыжие шапки и штаны, ему объяснили, что они – из телячьих шкур.
У добровольцев один убит, один легко ранен, у сибиряков – двое тяжелораненых.
В избах повезло поесть щей; кроме того, у жителей оказался запас мороженой рыбы. Капитан заплатил, и Алексей, как и другие, унёс в вещевом мешке две рыбины. Возвратились на тракт, после часа-другого ходьбы разожгли костёр, Алексей разрезал рыбины по брюшку на половинки, испёк их вместе с внутренностями на угольях и съел всё, оставив лишь чешую, обсосав косточки.
Красноярск. По льду Енисея
И снова переход за переходом сквозь тайгу, ночёвки в избах, где измученные солдаты лежали вповалку на полу на соломе. Начался январь 1920 года, в ботинках не простоишь и четверти часа, только ходьба спасала ноги от обморожения.
Приблизились к Красноярску. С железной дороги, вдоль которой тянулся тракт, кто-то принёс весть: в Красноярске – измена, в город впустили отряды красных партизан. Вскоре узнали больше: передовые части Красной армии, войдя в Красноярск раньше белых, соединились с партизанами.
Алексей, его спутники-добровольцы во главе с капитаном ранним утром пошли в обход Красноярска на восток. На дороге и поодаль стояли большими скоплениями те, кто, видимо, собрался сдаться в плен красным. Впереди показалось неширокое открытое заснеженное пространство, с него стала видна в стороне городская окраина, оттуда понеслись выстрелы, в морозном туманце различились фигурки стреляющих. Добровольцы продолжали скорым шагом идти по дороге, вблизи чаще и чаще посвистывали пули. Капитан приказал дать залп с колена по красным. Тут их группа появилась и на дороге, открыла огонь. Капитан вёл своих прямо на неё. Алексей и другие по команде стреляли стоя и вновь шли на противника. Красные рассеялись.
Некоторое время спустя добровольцы застали в маленьком посёлке колонну белых, которые, как они сказали, миновали Красноярск также под обстрелом, сдаваться они не намерены, идут на Иркутск. Вместе с ними Алексей и его часть пришли в большое село Чистоостровное, сюда подтягивались колонны белых, обогнувшие Красноярск другой дорогой.
Движение продолжилось по льду Енисея, местами занесённому снегом, местами – чистому, по льду реки Кан. Вдоль берегов стояла невиданно суровая тайга. Несколько суток не встречалось жилья, ночевали под открытым небом у костров. Повезло, что попалась замёрзшая туша лошади, – Алексей и другие, отрезав от неё куски, питались строганиной, хлеба негде было достать.
Перед станцией Канск узнали, что власть там взяли восставшие против Колчака и требуют сложить оружие. Добровольцы, Алексей среди них, вместе с другими белыми с ходу пошли в бой – после первых же выстрелов красные уступили дорогу.
Она по-прежнему пролегала через первозданную тайгу. Алексей видел ели такой невероятной высоты, лиственницы столь могучие, какие представлял в детстве, читая романы Фенимора Купера о североамериканских индейцах. Деревья казались непоколебимыми часовыми величия, маня духом непобедимости.
Лента отступающих двигалась вдоль железнодорожной линии, всё так же путь преграждали скучившиеся запряжки, всё так же разносилась ругань схватившихся из-за места у костра, в деревнях набивались в избы, просили и требовали у жителей поесть. Ходили слухи о расстрелах за грабежи населения, за то, что с тепло одетых беженцев снимали одежду. Алексей и его спутники-добровольцы не позволяли себе никаких, как они выражались, «недоразумений», выделялись спайкой в общем потоке.
Лютовали морозы, Алексей оттирал занемевший нос снегом. Переход следовал за переходом, и одолевать их без полноценного питания было неимоверно трудно. Однажды капитан увидел уходящую от тракта в тайгу узкую дорогу, повёл по ней, сказав: «Чего-нибудь найдём».
Вышли к хутору: всего три избы, но большие, добротные, кругом – хозяйственные постройки. Около одной стоял кряжистый бородач сурового вида в лисьем треухе, истый сибиряк, с длинным ножом в руке. Оказалось, он только что разделал тушу зарезанной коровы. От денег, выпущенных правительством Колчака, он отказался, но в заплечном мешке капитана нашлись царские ассигнации, к которым крестьянин отнёсся совсем иначе. Капитан заплатил столько, сколько тот запросил.
Крестьянки принялись варить еду, а добровольцы набились битком в три избы, выставили часового, повалились замертво кто на лавку, кто на пол на тулуп, на попону или на солому и до вечерних сумерек спали непробудно, настолько все были вымотаны.
Поднявшись, набросились на варёное мясо, ели, сколько влезет, и снова заснули. Однако чуть свет были уже на ногах, и тут ждала поистине неожиданность. Сибирячки с вечера наварили щей с говядиной, в разной посуде выставили на ночь на мороз. Превратившиеся в лёд щи поразбивали на одинаковые куски, завернули их в отрезки рядна и раздали солдатам. У каждого вещевой мешок оказался набит порциями замороженных щей.
Когда после трёхчасового перехода остановились в попавшейся на пути деревне, то попросили у хозяек лишь горшки, вытряхнули в них по куску льда из рядна и немедленно поставили на огонь. Впоследствии мой отец говорил мне, что от первой же ложки горячих щей захотелось запеть.
Почти неделю подкреплялись щами из вещевых мешков, а там снова – недоедание, поутру – тошнота от пустоты в желудке. Непомерно тяжёлой казались винтовка и сохраняемый небольшой запас патронов.
