И. Б. Мардов
Лев Толстой. На вершинах жизни
Говорят, что люди от рождения обладают свободной волей и свободным сознанием. На самом деле ситуация человеческой жизни не такова. Свободу души своей человек не получает в дар, он ее обретает в трудах духовного роста, на которые способен, конечно, не каждый. Начало душевной и духовной свободы дано человеку на рост и на вырост. Человек как таковой, человек, не реализовавший в себе потенции свободы, так сказать "естественный человек", есть носитель несвободного сознания, обеспечивающего желаемую им духовную неподвижность. Такого человека легко узнать по тому ритму естественной самоуверенности, в котором он живет, по выражению нерастопимой замороженности на лице, по отсутствию душевной потребности входить в себя и всегдашним его стремлением приспособиться к существующему как к должному, свыше установленному.
Темное ОНО есть то непосредственное выражение несвободного сознания, благодаря которому человек исходно находится в состоянии душевной зависимости, подзаконности, подчиненности, готовности к подвластности как таковой. Темное ОНО (и те, кто им пользуется в своих целях) заставляет силящегося быть свободным человека изменять самому себе, своей воле, своей совести – душевно угнетать самого себя и жить в рабстве, воображая себя свободным. И это же начало, с другой стороны, в качестве несвободного сознания правит над установившимся ходом жизни, обеспечивает инерцию, неизменность и ежеминутную безопасность общественной жизни. Оно угнетает человека, в котором есть потребность свободы, обеспечивая при этом душевное спокойствие остальных и устойчивость всего общества.
Когда Пьер Безухов "взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд", понял, что "все это мое, и все это во мне, и всё это я!" и засмеялся над тем, что "всё это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!", то он, решил вопрос, поставленный в его душе сознанием необоримости власти темного ОНО. Он, собственно говоря, постиг то, что постигнет Толстой много лет спустя: что есть Хозяин (Бог), есть работник (душа человека) и есть "чужой человек" (власть, государство), который выдает себя за Хозяина и посредством темного ОНО устанавливает свой "порядок". Претензии этого "чужого человека"*) на свободу его души показались Пьеру нелепыми и смешными. Это же самое Лев Николаевич доказывал людям последние тридцать лет жизни.
*) В другом варианте – первого попавшегося человека, "первого человека, которого он встретил на улице"(45.274).
"Стоит человеку понять свою жизнь так, как учит понимать его христианство, – пишет Толстой в "Царстве Божием внутри вас", – т. е. понять то, что жизнь его принадлежит не ему, его личности, не семье или государству, а Тому, Кто послал его в жизнь, понять то, что исполнять он должен поэтому не закон своей личности, семьи или государства, а ничем не ограниченный закон Того, от Кого он исшел, – чтобы не только почувствовать себя совершенно свободным от всякой человеческой власти, но даже перестать видеть эту власть, как нечто могущее стеснять кого-либо".
Все оттого, что "учение мира и учение Христа были и всегда будут противны друг другу"(45.275).
"Разрешение не одного вопроса общественного устройства, – а всех, всех вопросов, волнующих человечество, – в одном: в перенесении вопроса из области кажущейся широкой и значительной, но в сущности самой узкой, ничтожной и всегда сомнительной: из области внешней деятельности… в область, кажущуюся узкой, но в сущности самую широкую и глубокую и, главное, несомненную: в область своей личной, не телесной, но духовной жизни, в область религиозную. Только сделай это для себя каждый человек, спроси себя, настоящего себя, свою душу, что тебе перед Богом или перед твоей совестью (если не хочешь признавать Бога) нужно, и тотчас получатся самые простые, ясные, несомненные ответы на самые, казавшиеся сложными и неразрешимыми вопросы, уничтожатся большей частью и самые вопросы, и все, что было сложно, запутанно, неразрешимо, мучительно, – все тотчас же станет просто, ясно, радостно и несомненно". "Вопрос же о том, какая форма жизни сложится вследствие такой деятельности людей, не существует для христианина"(45.260).
Если видеть человека с одной только личной духовной точки зрения, то Толстой неопровержим.
11 (77)
Обычно не замечают, что общепринятое смысловое наполнение "Древа познания добра и зла" (именно как Древа познания) дал искусивший Еву Змий (см. Быт.3:5). Но он обманул людей. Оттого, что они вкусили от заповедного Древа, у них действительно "раскрылись глаза", но отнюдь не на добро и зло. Напротив, все спуталось и перепуталось в их нравственном мире, ведомом до этого Богом. Мы все знаем, что люди склонны считать "добром" то, что сплошь и рядом оказывается "злом". В лекциях Б. Бермана, изданных в книге "Библейские смыслы"*), разъяснено, что вместе с плодами от заповедного Древа люди обрели как раз ту путаницу добра и зла, в которой с тех пор они и живут.
*) Б.И.Берман "Библейские смыслы" том первый М. 1997г. глава V первого раздела.
По Толстому, государственная власть, словно библейский Змий, производит великую путаницу в душах людей. Она творит зло как добро, совершает преступления как благодеяния, выдает власть за Бога, личину за лицо, бессмыслицу за здравый смысл, обман за правду, ложь за истину, ненависть (к чужим) за любовь (к своим), подменяет справедливость законом (правом), свободу души ее рабством, общественный порядок государственным угнетением и совершает еще множество других подмен, оправдывающих существования зла. Всякое государство держится и на насилии и на этой своей мнимодуховности, все подменяющей и все оправдывающей. Насилие здесь (вернее, угроза насилия), по сути дела, играет служебную роль – психически поддерживает мнимодуховность государства. В 900-х годах Толстой все более переносил ударение своей проповеди с обличения собственно зла насилия на обличение суеверия государства, "обмана повиновения человеческой власти", как говорил он. В "Разрушении ада и восстановление его" дьявола насилия вообще нет. Мы уже говорили, что в "Пути жизни" насилие, как самостоятельная тема, даже не заявлена, более того, размыта среди других тем книги.
Нельзя не заметить и того, что Толстого в последнее десятилетие его жизни не столько волновала сущность и происхождение темного ОНО в человеке и не его действие в обществах прошлого, сколько современная модификация темного ОНО.
Человек Новейшего времени потребовал вроде бы несовместимого – свободы и несвободы вместе: свободы волеизъявления при сохранении душевного спокойствия и, следовательно, общественной стабильности. Отвергая угнетение темного ОНО, тысячелетия лежавшего в основании строя общественной жизни, современный человек должен был найти ему замену, удовлетворяющую условиям бесконфликтного существования свободы и несвободы вместе. Эту-то замену темному ОНО общественный человек нашего времени и нашел в мнимой душе, в мнимодушевности и мнимодуховности.
Темное ОНО организует общество на донравственном уровне, на животно-психической ступени жизни, работает слепо и безлично. Что ему может противостоять? Светлая организация, решили умные люди последних веков, "общественность", соединяющая людей не на животно-психическом, а на культурно-этическом ("гуманистическом") уровне. В противовес несвободе, неразумности, бессознательности, безотчетности и безответственности психической стихии "государственного союза" "общественность" несет разумную, свободную и нравственно ответственную волю. Считалось, что личностность и зрячесть этой коллективной воли, выражаемая в демократических институтах, способна одолеть безличность и слепоту всегда идолопоклоннической интерпсихической силы темного ОНО.
Люди пожелали вычеркнуть из своей жизни темное ОНО, модернизируя государство и власть, устанавливая демократические режимы; но им, говорит Толстой, не удалось сделать это, и не могло удаться такими средствами. Они только обманули себя.
На деле в основании общественной сплоченности произошла замена темного ОНО на мнимосветлое ОНО, которое исполняет те же функции, что и темное ОНО. Мнимая душа всегда выдает себя за носителя свободного сознания, тогда как на деле всегда поддерживает несвободное сознание – общепринятое ли, либо принятое кем-то или хотя бы узаконенное в таком качестве самим собою. Несвобода темного ОНО заменена не на душевную свободу, а на мнимую свободу. Она-то и положена в фундамент Демократии.
Пафос Демократии – в ее отталкивании от темного ОНО. "Порядок" темного ОНО, который казнил Пьера Безухова, сменился "порядком" мнимосветлого ОНО, при котором смертная казнь отменена. Но отменена не потому, что убийство во всех видах невыносимо для совести сегодняшнего человека, что его совесть действительно протестует против этого (как протестовала свободная совесть Толстого), а потому, что смертная казнь – символ темного ОНО, от которого отталкивается Демократия. Смертная казнь отменяется потому, что видимых признаков темного ОНО в демократическом государстве существовать не должно.
"В государстве все граждане являются угнетателями самих себя". Так оно было, так и продолжает быть. Но если в прошлые времена смысловое ударение в этой фразе само собой выставлялось на акте "угнетения", то теперь оно выставлено – на "самих себя". При темном ОНО человек откровенно угнетался несвободной интерпсихической силой. При мнимосветлом ОНО человек как бы свободно угнетает себя сам – вроде бы и не угнетается, во всяком случае, с формально-юридической точки зрения, то есть с точки зрения самой демократической государственности. Один и тот же полковник Юноша (смотри выше его описание у Толстого), живи он в конце ХХ века, скажем, в Германии, не только считал бы смертную казнь постыдной, но и вполне мог бы оправдать несчастного солдата, благо к этому были юридические основания. Ведь и толстовское "непротивление злу" вовсю используется теперь в качестве элемента мнимодушевного жизнечувствования*).
*) Как это и ни странно, многие стороны учения Льва Николаевича послужили развитию мнимодушевности. Это не только ненасилие, но и нет в мире виноватых, и отмена смертных казней, и грех мясоедения и пр. Наклеенная совесть берет толстовскую совесть и ею подымает себя за волосы.
"В наше время самые большие и вредные преступления не те, которые совершаются временами, а те, которые совершаются непрестанно и не признаются преступлениями"(45.266).
В соответствии с основным принципом мнимодушевности про человека свободного общества можно сказать, что он не подчиняется тому, чему подчиняется. "Все должны подчиняться одним и тем же командам, но каждый при этом должен быть убежден, что следует собственным желаниям", – пишет Эрих Фромм. Он же находит и рациональное объяснение происходящему:
"Современному капитализму нужны люди, которые без проблем и в больших количествах сотрудничали бы с ним, которые стремились бы все больше и больше потреблять, люди со стандартизированными, предсказуемыми и поддающимися манипулированию вкусами. Ему нужны люди, чувствующие себя свободными и независимыми, не подчиняющиеся никакой власти, догме или совести – и в то же время желающие, чтобы ими командовали, стремящиеся действовать в соответствии с ожиданиями, без трений ладиться к современному механизму; люди, которыми можно управлять без насилия, которых можно вести без лидеров и направлять без особой цели – кроме цели делать хорошо, продолжать функционировать, двигаться вперед". Поэтому-то человеку "предписываются даже чувства: бодрость, терпимость, надежность, честолюбие и способность ладить со всеми". "Точно так же, как современное массовое производство требует стандартизации товаров, социальный процесс требует стандартизации человека, и она-то и называется теперь равенством".
"Капитализм" ли породил это явление, или у него есть куда более глубокие причины, но картина верна. Ради сплоченности стандартизированных душ и действует осуществляющее их "равенство" (единство душевной одинаковости, по Фромму) мнимосветлое ОНО, которое как-то органически связано с тем, что Толстой вкладывал в понятие «маммона».
Демократия стремится погасить источник возбуждения темного ОНО и делает это приемами общественной изобретательности, в результате применения которых этот источник не ликвидируется, конечно, но перестает исправно функционировать.
«Когда среди 100 человек один властвует над 99 – это несправедливо, это деспотизм; когда 10 властвуют над 90 – это также несправедливо, это олигархия; когда же 51 властвует над 49 (и то только в воображении – в сущности же опять 10 или 11 из этих 51) – тогда это совершенно справедливо – это свобода». Может ли быть что-нибудь смешнее такого рассуждения, а между тем это самое рассуждение служит основой деятельности всех улучшателей государственного устройства"(45.272).
Конечно, не процент голосов выражает совокупную "волю народа". Демократия стремится лишь создать видимость осуществления совокупной воли. И сама вполне удовлетворяется этой видимостью. Выборы, например, призваны как-то обойти требования представлений о справедливости, обмануть самих себя арифметикой, числом, пропорциональностью, процентом. И чем скрупулезнее внедрена в общество эта детская арифметика, тем доброкачественнее и выше считается демократия.
"Выбирать мудрых и святых могут только мудрые и святые"(50.137). Зная людей, легко догадаться, что наиболее достойные из них на выборах всегда окажутся в меньшинстве. Самообман выборов возможен потому, что тут люди обводят не разум, не свою голову, а воображаемую голову темного ОНО. Человек в воображении уже не страшится тех, кто временно поставлен как бы им самим, кого он считает зависимым от себя и кто, на его взгляд, функционирует по его милости. Само формирование институтов власти в демократичном обществе обеспечивает иллюзию сознания, при котором темное ОНО не действует.
Для этого же и центр власти в Демократии концентрируется не на личности властителя, как это всегда есть в авторитарной форме правления, а на месте властных полномочий: главе Кабинета Министров, Президенте, Председателе. При этом сам Чин фактически обладает не меньшей властью, чем прежде, но лишается специфического чинопочитания, не устрашает, не излучает темное ОНО и не намекает на него.
"Свобода прессы" (и, шире: средств масс-медиа) – обретение совсем не бесспорное, во многих отношениях порочное, но одним своим существованием ежедневно провозглашающее бесстрашие общества. В чреде других эта фикция создает иллюзию неустрашенности, независимости, раскованности воли человека. Современному человеку нужна как бы свобода слова. Что и понятно: свобода слова в действительности необходима тем и только тем, кому есть, что сказать людям, у кого есть Слово. Всем же остальным она по разным причинам мешает самодовольно жить. Надо ли говорить, что "демократические свободы" не обеспечивают внутреннюю свободу человека (может быть даже и наоборот), но явно сужают и ослабляют поле деятельности темного ОНО. Демократия более всего боится возвращения темного ОНО в общество. Там, где темного ОНО не страшатся (а тем более там, где его желают), там нет внутренних оснований для демократических преобразований.
"Мне нечего и некого бояться!" – вот девиз, искусственно выведенный на лицах людей демократичного общества, в котором и принципы «маммоны» (конкуренции и свободного рынка) важны не только экономически, но и в качестве противовеса домогательствам темного ОНО владеть отдельной личностью.
Устойчивость режима демократии («порядка» мнимосветлого ОНО) по большей части обеспечивается Правом. Каждый, кто хоть раз сталкивался с судопроизводством, знает, что события, происшедшие в реальности, никогда не совпадают с событиями, изучаемыми в судах или канцеляриях, где происшедшее в подлинной жизни предстает условным действием законов, статей, указов, прецедентов, улик и доказательств. Так было всегда. Теперь же именно перевод всего происходящего в действительной жизни в происходящее в юридической жизни и обеспечивает стабильность и справедливость демократического общества. Мнимодушевность правовой области государственной жизни доведена в демократии до полной очевидности.
Правовое мировоззрение провозглашает мнимое равенство людей – не религиозно-моральный принцип, а равенство всех носителей юридических прав и обязанностей перед Законом. При этом Закон на практике используется как воплощение справедливости. "Ведь говорить это можно было и то с грехом пополам, когда происхождение «права» признавалось Божественным, – пишет Толстой, – теперь же, когда то, что называется «правом», выражается в законах, придумываемых или отдельными людьми, или спорящими партиями парламентов, казалось бы, уже совершенно невозможно признавать постановления «права» абсолютно справедливыми и говорить о воспитательном значении права».
Право ныне – это не веками выработанные высшей душою народа моральные обычаи и устои, не общедушевная нравственность, а выдающие себя за таковую плоды юридического творчества, специально создаваемые для того, чтобы государство (то есть власть) могло использовать их в качестве своих законов. Право обслуживает не мораль Общей души, а нужды государственной власти, но силится при этом произвести впечатление опоры на высшую нравственную волю народа. Право – мнимое самовыражение народной нравственной воли, от имени которой оно действует. Право есть один из основных инструментов тотальной мнимодушевности общества. «Правовое государство» – это государство мнимосветлого ОНО, закамуфлировавшего темное ОНО прежних времен.
«Если рассуждать не по «науке», – говорит Толстой, – а по общему всем людям здравому смыслу определять то, что в действительности подразумевается под словом «право», то ответ на вопрос о том, что такое право, будет очень простой и ясный: правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им – властвующим, выгодно, для подвластных же правом называется разрешение делать все то, что им не запрещено».
Переживание правовой совести – реальный факт общедушевной жизни в демократических странах. Правовые нормы выставляются в качестве нравственных установлений. По Толстому, право имеет такое же отношение к нравственности, как Богословие – к религии. И то и другое для него есть искусное интеллектуальное и художественное мошенничество, имеющее специальную цель: морально или религиозно оправдать власти (светские или духовные) и правящие сословия. Как Богословие – мнимая религия, Государство – мнимый Хозяин жизни людей, а наука – мнимое знание и понимание, так право для Толстого – мнимая общественная нравственность, блокирующая действие подлинной совести в людских душах.
Мнимодушевность права чрезвычайно опасна, так как она нравственно развращает людей. И прежде всего тех, кто профессионально занят в этой области. "Нет ничего – даже не исключая Богословия, которое так неизбежно развращало бы, не могло бы не развращать людей", – утверждает Лев Николаевич и продолжает: "Не стану советовать профессорам разных "прав», проведшим всю жизнь в изучении и преподавании этой лжи и устроившим на этом преподавании свое положение в университетах и академиях и часто наивно воображающим, что, преподавая свои мотивационные действия этических переживаний и т. п., они делают что-то очень важное и полезное, не стану таким людям советовать бросить это дурное занятие, как не стану советовать это священникам, архиереям, проведшим, как и эти господа, всю жизнь в распространении и поддерживании того, что они считают необходимым и полезным. Но вам, молодому человеку, и вашим товарищам не могу не советовать как можно скорее, пока голова ваша не совсем запуталась, и нравственное чувство не совсем притупилось, бросить это не только пустое и одуряющее, но и вредное и развращающее занятие"(34.54-61).
К началу ХХ1 века в Западном мире установились режимы, которые, при всем несходстве их, ощущают себя так, как никогда не чувствовали себя прежние монархические или теократические общества. И плюралистические, и тоталитарные общества в ХХ веке жили в подспудном ощущении зыбкости оснований своего существования, даже ареальности своей власти над обществом или его самоуправления. Обеспечивающее устойчивость консервативное большинство про себя знает, что режим может существовать только в каком-то искусственном, эйфорическом состоянии – иначе крах. Повсюду страх сдвинуться с места. Оправданный, надо полагать, страх.
Общества, исключительно основанные на мнимосветлом ОНО, – общества промежуточные и, видимо, исторически недолговечные. Общества будущего найдут способ создать иную и весьма устойчивую сплоченность, держащуюся совмещением и взаимоподдержкой темного ОНО и мнимосветлого ОНО.
Явление мнимодушевности (и мнимодуховности) в значительной мере определяет не только общественную атмосферу нашего времени, но и последующий ход исторического процесса. По этой и по другим причинам это явление требует не только обозначения, но и глубинного осмысления.
*)Э.Фромм. "Человеческая ситуация. Искусство любить" М. 1995г. с 47-8.
*)В качестве репетиции такая попытка уже была в ХХ веке, продолжалась 70 лет и накопила немалый опыт, который непременно востребуется еще.
12 (78)
Чем дальше живут люди, тем мощнее в мире звучит призыв к тем или иным вершинам жизни. Это глас столь мощный, что заглушить его не просто. Мнимодушевность и мнимодуховность – род стремления заглушить этот идеальный призыв.
В продолжение своей жизни Лев Толстой всходил на разные вершины жизни. Но, кроме того, он взял и величайшую вершину человеческой, да и вселенской жизни – вершину подлинности «Я». Ни один актер не сыграет Льва Николаевича – не хватит силы актерской мнимости покрыть подлинность «Я» Толстого.
Проповедь Толстого (например, ненасилия или внепатриотизма) важна с практической точки зрения, но не для незамедлительного реального внедрения в практику общественной или общедуховной жизни, а прежде всего для очищение сознания человека от покрывающих истину заносов мнимостей в его душе. Толстой добывает и чистит заложенное в душу человеческую золото тем, что помещает его под струю искренности в своей душе, пропускает его через себя, промывает и уже в чистом виде опять предъявляет людям.
Разоблачение Толстым мнимости нашей жизни вызвано необходимостью расчистить людям путь на вершину подлинности. Подлинность – естественность высшей души человека. Одна из постоянно действующих целей личной духовной жизни – достижение состояния максимальной естественности высшей души, то есть максимальное задействование того, что подлинно в ней – и, значит, обнаружение в ней и вычищение из нее всего, что мнимо, призрачно, поддельно, не подлинно. Толстого так любят и так ненавидят за одно и то же – за подлинность его чувств, его души, за обличение мнимодушевности и мнимодуховности во всех видах и за призыв установления (утверждения) подлинности человеческого «Я».
Человек как таковой постоянно живет в ситуации потери подлинных чувств, подлинности души, подлинного «Я». Именно неподлинность (или хотя бы недостаточная подлинность) прикрывает и оправдывает Зло. И это-то во все времена дает Злу возможность пускать корни в мире людей. Зло способно увеличивать свою власть в соответствии со степенью утраты подлинности в человеке. Утрата подлинности предшествует распространению и усилению Зла. Зло зависимо от степени подлинности «Я» человека.
Обратите внимание, что быть бессовестным можно только, живя с мнимым Я, «кривя душою». Чтобы суметь солгать, надо обязательно задействовать в себе мнимое Я. Без мнимого Я не обманешь, не предашь, не солжешь, даже не схитришь. Мнимое Я являет себя через всё это и нужно для всего этого. Демократия, скажем, не тем плоха, что безответственна перед будущим, что позволяет человеку слишком многое и не способна решить многие важные проблемы общественной жизни, а тем, что более всего опирается на мнимое Я в человеке и его мнимую душу. Мнимое Я необходимо для власти, для суеверия, для шалостей мысли и души, для того, чтобы принять подделку за подлинник, «перегонную чувственность», как говорил Лев Николаевич, за любовь и более всего для того, чтобы, всё приближаясь и приближаясь к смерти, жить так, словно не идешь к ней.
Что ясно подлинному Я, то недоступно пониманию мнимого Я. Отсюда апелляция Толстого к разуму подлинного Я, «к здравому смыслу» мудрости, а не к интеллектуальным тонкостям и изыскам мнимого Я. Мнимое Я слепит: побуждает, например, к благотворительности, к «борьбе за мир» и на «общественные протесты». Подлинное Я возбуждает со-чувствие и велит идти к людям и раскрывать им глаза. Подлинность «Я» – в совести, в чистоте, бескорыстии, в душевном благородстве, в высокой мысли, в любви, о которой так вдохновенно говорил Толстой, в душевных движениях искренности и особенно в покаянии. Подлинное Я кается не только за то, что натворила животная личность, но и за то, что совершило мнимое Я. Задача Толстого в конечном счете сводится к тому, чтобы превратить мнимое Я, с которым обычно живет человек, не в подлинное Я (куда там!), а, так сказать, в более подлинное «Я».
Не исключено, что в человека изначально вложена угроза утраты подлинности в такой мере, при которой Зло становится необоримо и торжествует победу над Добром. Сегодня в Западном человечестве эта изначально вложенная в человека угроза стала реальностью. Говорят, что мы живем в безумном мире. Мир двадцатого и двадцать первого веков не более безумен, не менее ведает, что творит, чем предыдущие века. Но он иначе безумен – безумен мнимодушевностью.
Еще в XIX веке Лев Толстой констатировал возникновение в мире новой властвующей сферы жизнененности и разумности – мнимодушевной сферы жизни. Законная и извечная ассистирующая роль мнимодушевности сменилась, уже в ХХ веке, на незаконную и главенствующую. Люди, со всех сторон обсуждая пороки современной жизни, словно не примечают главенствующей ее черты – ее тотальной мнимодушевности, – черты, своим существованием обеспечивающей, а то и обуславливающей многие другие черты самых разных явлений, движений и обществ.
Западный мир живет в мнимодушевности и мнимодуховности. "Людям не столько хочется, чтобы сознание работало правильно, сколько того, чтобы им казалось, что правильно то, что они делают"(27.281). Такое состояние человека выводит его из рабочего состояния и, собственно говоря, делает его ненужным Создателю. Человек, по Толстому, посылается Господом в мир с подлинным "Я". И, сделав "круг", возвращается к Нему с мнимым "Я". Не кажется ли Вам, что такой человек должен быть выведен из существования? Во всяком случае, так долго продолжаться не может. Нужна реанимация подлинности внутреннего мира человека нашей цивилизации. Но кто способен осуществить ее?
На свете немало искренних людей, в меру сил хранящих подлинность своего Я. Но ядром восстановления подлинности Я – своего рода спасителем западного человечества от грозящего ему выхода из существования – может стать, я убежден, только Лев Толстой – его личность и его проповедь. Это его особая миссия в мире наступившего века.
"Я не говорю, – объясняет Толстой на последней странице "Царства Божьего внутри вас", – что, если ты землевладелец, чтобы ты сейчас же отдал свою землю бедным, если капиталист, сейчас бы отдал свои деньги, фабрику рабочим, если царь, министр, служащий, судья, генерал, то чтобы ты тотчас отказался от своего выгодного положения, если солдат (т. е. занимаешь то положение, на котором стоят все насилия), то, несмотря на все опасности отказа в повиновении, тотчас бы отказался от своего положения.
Если ты сделаешь это, ты сделаешь самое лучшее, но может случиться – и самое вероятное – то, что ты не в силах будешь сделать этого: у тебя связи, семья, подчиненные, начальники, ты можешь быть под таким сильным влиянием соблазнов, что будешь не в силах сделать это, – но признать истину истиной и не лгать ты всегда можешь. Не утверждать того, что ты остаешься землевладельцем, фабрикантом, купцом, художником, писателем потому, что это полезно для людей, что ты служишь губернатором, прокурором, царем не потому, что тебе это приятно, привычно, а для блага людей; что ты продолжаешь быть солдатом не потому, что боишься наказания, а потому, что считаешь войско необходимым для обеспечения жизни людей; не лгать так перед собой и людьми ты всегда можешь, и не только можешь, но и должен, потому что в этом одном, в освобождении себя от лжи и исповедании истины состоит единственное благо твоей жизни… "Ищите Царства Божьего и правды Его, а остальное приложится вам"(28.291-3).
Искать Правду Царства Божьего внутри себя для человека нашего времени значит слой за слоем снимать кору мнимодушевности и мнимодуховности с души своей.
* * *
Другие книги автора можно найти на сайте www.imardov.ru.
