Holly Hope Karter
По доброй воле

«Она ждет! Ждет, что ты остановишь ее!».

Я стиснул челюсти, напрягая все мышцы.

Дверная ручка щелкнула.

«Ты еще можешь ее остановить!».

Дверь открылась.

«Нельзя!».

Неуверенные шаги…

«Ты все еще можешь…».

Дверь с глухим щелчком закрылась за ее спиной.

«Нет, не могу. Не могу. Я не могу. Не могу, не могу, не могу!».

Я вцепился пальцами в волосы и глухо застонал. Пустота в груди, которая образовалась там три недели назад после разговора в кабинете, заполнилась огнем. Уголки глаз защипало, и я зарычал, скрипя зубами от злости.

Одиночество прошелестело мимо меня, мягко коснувшись души ледяными пальцами.

«Дьявол, что… Что тут только что произошло?!».

Ответ был простым и понятным.

Я только что прогнал ту, которая могла стать моей любимой. Возможно, той самой, про которую говорил Джексон. Могла стать, но я прогнал ее.

По доброй воле.

По доброй ли?..

***

Ночь тянулась так долго, что я едва не сошел с ума. Я не сомкнул глаз ни на одно мгновение, пялился в темный потолок и прижимал руку к груди, где то становилось глухо и пусто, то страшно болело и жгло.

В воздухе витал слабый аромат парфюма Алессандры. Я чувствовал его даже после того, как сменил постельное белье, проветрил всю квартиру и принял душ во второй, а потом и в третий раз.

Секундная стрелка словно застыла на месте, а я все лежал без сна и ждал утра, чтобы позвонить Джексону и договориться о встрече.

Последние сомнения развеялись без остатка. Стало как-то плевать на все, что будет делать со мной командир. Лишь бы делал. Лишь бы сдержал обещание. Ведь все, что произошло вечером… Это все ДОЛЖНО БЫЛО ПРОИЗОЙТИ РАДИ ЧЕГО-ТО ВАЖНОГО! ПО-НАСТОЯЩЕМУ ЦЕННОГО!

Едва стрелки часов показали восемь до полудня, я выбрался из кровати, пошатываясь от усталости, добрел до телефона, снял с аппарата трубку и набрал номер, записанный Аароном на салфетке. Но не успел я ввести все цифры, как в трубке раздался щелчок, а за ним – гудки вызова.

Я нахмурился, глядя на аппарат, и удивленно вскинул брови, когда механический голос проговорил:

– Введите номер отряда.

Я несколько секунд смотрел на телефон, а потом медленно вбил четыре цифры, которые не успел ввести.

1. 1. 2. 7. Именно эти цифры, явно лишние в чересчур длинном номере, смутили меня.

В трубке снова раздался щелчок, а потом тот же голос произнес:

– Назовите имя абонента.

Я сглотнул и выдавил:

– Джексон Торп.

Механический голос повторил:

– Назовите имя абонента.

Я кашлянул, прочищая горло, и повторил раздельно, четко:

– Джексон Торп!

И снова тот же голос и те же слова:

– Назовите имя абонента.

«Дьявол! Да что за…».

Мгновенная догадка – и я закатил глаза.

Ну, конечно. Имя абонента. Имя командира.

Я устало вздохнул, потирая висок.

«Это последний рубеж. И ты должен перейти его. Иначе ты везде проиграл».

– Хаммер.

На другом конце провода раздался щелчок. Спустя несколько секунд, растянувшихся в бесконечность, я услышал знакомый голос:

– Хаммер.

– Это… Это Дэнни. Дэнни Стоун.

Джексон хмыкнул, как мне показалось, с удовлетворением.

– Рад слышать тебя, Дэниел. Ты привел себя в порядок?

– Да.

– Прекрасно. Ты готов со мной встретиться?

– Да.

– Записывай адрес.

– Я запомню.

Я стиснул челюсти, когда Джексон засмеялся.

– Хорошо, запоминай…

Глава 7

Я с удивлением осматривал огромный холл с высоченными потолками, белыми стенами, черным полом и черной мебелью. И ни единой живой души, кроме меня и пары девушек за длинным черным столом – будто ресепшен в гостинице. Не так я представлял себе это место, не так.

«А чего ты ждал? Что по первому этажу высотного здания будут ходить парни с черными браслетами в бронежилетах и с оружием наперевес?».

Меня позабавила эта мысль, и я усмехнулся, приближаясь к странной фигуре из блестящей стали.

«Ну, уж явно не музея современного искусства я ждал».

Я опустил взгляд на табличку на черном постаменте. Она гласила, что эти закрученные спиралью прутья, разорванные с одной стороны скульптуры, изображают боль.

Я склонил голову набок, пытаясь осмыслить значение арт-объекта, но это было выше моего понимания. И потому прошел к следующей.

Эта изображала ненависть. Прутья были согнуты в нескольких местах и раздвинуты спереди. Я поворачивал и склонял голову так и эдак, но видел только стальные прутья. Я бродил между скульптурами, изображавшими ярость, агонию, страдание, эйфорию… и замер возле последней с табличкой, гласившей, что передо мной – предательство. Медленно подняв взгляд, я уставился на все те же стальные прутья.

Эта скульптура отличалась от других. Во всех остальных большая часть прутьев оставалась прямой. Эта целиком состояла из искореженных, изогнутых металлических узоров.

– Иногда чтобы разглядеть в бессмысленном на первый взгляд что-то глубинное, нужно отступить и посмотреть на все со стороны.

Я повернулся к незаметно подошедшему Джексону.

– Что ты имеешь в виду?

Ни один мускул не выдал в нем жизнь. Только глаза. Холодные глаза доказывали, что в этой статуе прячется мужчина. А так – поставь его на черный постамент, и будет еще один экспонат.

– Ты понял, почему эти скульптуры называются именно так?

Я отрицательно мотнул головой, оглядывая все семь арт-объектов. Джексон слабо улыбнулся – один уголок его рта приподнялся вверх буквально на волосок.

– Потому что не смотришь так, как нужно. Ты пытаешься разобраться в сути, вглядываешься в детали. Но порой нужно посмотреть на что-то издалека. Так сказать, оценить… в целом. И это не только к искусству применимо. К людям, их поступкам, ко многим жизненным ситуациям и к жизни в целом. Иногда нужно отойти, протереть глаза, найти правильный угол и посмотреть на все так, словно видишь это впервые.

Он склонил голову набок и скользнул взглядом по фигурам.

– И когда увидишь правду, суть, смысл… ты больше не сможешь их игнорировать.

Либо дело было в тихом, шелестящем голосе Джексона, либо в его почти торжественной интонации, но все, что он говорил, казалось очень важным.

Мужчина кивнул на зону ожидания в другом конце зала.

– Пойдем.

Мы прошли через холл к выставленным кругом черным кожаным креслам. Джексон указал взглядом куда-то на пол. Я посмотрел туда и нахмурился.

В одном месте черный мрамор отличался фактурой. Он был матовым и казался шероховатым на ощупь.

Я поднял взгляд на Торпа, и он утвердительно кивнул.

– Отойти и найти правильный угол.

Я встал на выделяющийся кусочек пола, скользнул взглядом по стальным прутьям… и застыл, пораженный открывшейся картиной. Глаза стали круглыми, челюсть медленно поползла вниз. То, что еще недавно казалось кучей металлолома, на деле оказалось…

– Дьявол…

– Ты видишь?

В груди поднялась волна восхищения. Сердце забилось сильно, мощно.

– Да…

Я задышал чаще, жадно разглядывая людей, созданных изгибами прутьев и просветами между ними.

Вот лицо, искаженное от боли. А вот оскал, полный ненависти. Вгоняющее в ужас лицо ярости. А вот человек в агонии, за одно мгновение до смерти. Мужчина, скрученный в страданиях. А вот другой, запрокинувший голову и раскинувший руки, широко улыбающийся. Кажется, это эйфория…

Я несколько раз пробежал взглядом по шести скульптурам и, наконец, заставил себя посмотреть на седьмую. И сжал челюсти так сильно, что заломило зубы.

«Это ты, Дэнни. Это ты».

Я смотрел на мужчину, рухнувшего на колени, но твердо упирающегося рукой в постамент. Он сломлен, почти уничтожен, но еще может подняться. Мне показалось, что над ним я разглядел и другой силуэт. Того, кто предал…

Меня накрыло волной ненависти. Будто наяву я услышал звуки выстрелов. И снова почувствовал боль. Страшную, отупляющую боль.

– Ты больше не сможешь не видеть их. Они всегда будут перед твоим взглядом.

Джексон говорил тихо, спокойно, но каждое его слово рвало нервы в клочья. Я сухо сглотнул и повернулся к нему.

– Что это за скульптуры?

– Напоминание каждому из нас.

Голубые глаза прошлись по моему лицу северным ветром.

– Ты слышал выражение: все, что нас не убивает, делает нас сильнее?

Я усмехнулся и повернулся к скульптурам.

– Конечно.

– Вот это все может нас убить. А если не сумеет, сделает сильнее.

Я склонил голову набок, разглядывая стальные прутья с искренним скепсисом.

– Слабо верится, что нас может прикончить эйфория. Пуля понадежнее будет.

Джексон не ответил, и я посмотрел на него. И удивленно моргнул.

Мужчина застыл, уставившись на арт-объект, изображающий агонию. И что-то было такое в глубине голубых глаз, что мне стало понятно – он хорошо знаком с этим состоянием. Слишком хорошо…

Он поизображал статую самому себе еще несколько секунд, а потом моргнул. Взгляд прояснился.

– Эйфория – очень опасное чувство. Она способна толкнуть на глупость.

Джексон повернулся ко мне, резко склонил голову набок – ну, не могут так живые люди двигаться! – и снова застыл.

– Все, что изображено в этих скульптурах, способно нас уничтожить. Но также оно заставляет нас бороться за жизнь. Боль активизирует нас, ненависть и ярость – прекрасный источник сил, агония…

Его щека дернулась, и я задержал дыхание, когда Джексон взял паузу. Явно непроизвольную паузу…

– В агонии ты ощущаешь жизнь сильнее всего. Агония – это распутье, развилка жизни и смерти. А страдание и эйфория – два противоположных, но похожих состояния. Как ты думаешь, чем они могут ПОМОЧЬ нам?

Я быстро глянул на две скульптуры. Ну и вопрос…

«Просто говори, что думаешь!».

«А если я нихрена не думаю?».

«Включай мозги и начинай!».

Страдания и эйфория… Чем они похожи? Да ничем! Страдания – плохо! Эйфория – хорошо! Что у них общего?!

Я осторожно начал:

– Страдания закаляют нас. Делают нас сильнее. Ну, то есть… Человек, испытывающий страдания… Он ведь борется за жизнь. А эйфория… Она дает нам силы жить. То есть, я хочу сказать, что и то, и другое придает сил.

Джексон тихо засмеялся.

– Давно тебе страдания сил придавать начали?

– Я не про физические силы…

– О, то есть, подыхая от боли, ты страстно желал жить? Испытывал душевный подъем?

В тихом голосе отчетливо проступили нотки ядовитого сарказма. Я свел брови к переносице, не желая поворачиваться к собеседнику. Не хотелось встретить его насмешливый взгляд.

– Нет, не испытывал.

– Вот и я о том же.

– И что? Чем тогда нам это поможет?

Я резко повернулся к Джексону. Тот скосил на меня взгляд. Гребаная статуя…

– Ты как никто другой должен знать ответ на этот вопрос. В конце концов, за последний год ты не один раз проходил и через первое, и через второе.

Мужчина приподнял бровь. Его глаза мягко засветились.

– Вспомни, как сильно ты хотел умереть в самые тяжелые дни и как страстно желал жить, когда они заканчивались. Это – страдания и эйфория, Дэниел. Боль и ее отсутствие – самый простой пример.

Я задумчиво хмыкнул, не до конца понимая его мысль, и повернулся к седьмой скульптуре.

– А предательство? Чем ОНО нам помогает?

– Оно открывает глаза. И если мы закончили изучать современное искусство, предлагаю двигаться дальше. Ты готов?

Я скользнул взглядом по металлическим прутьям, внезапно представшим передо мной в ином виде. Виде, от которого я, возможно, хотел бы отвернуться…

– Готов.

Всего одно слово, но меня передернуло. Вероятно, все дело было в моем собеседнике – в каждом его вопросе я искал скрытый смысл. И находил его!

Вот и сейчас мне казалось, что он не про грядущее «собеседование» меня спросил…

***

Пройдя через длинный коридор, мы оказались в конференц-зале с длинным овальным столом и кучей мягких глубоких офисных кресел. Тут могло уместиться человек пятьдесят, не меньше!

Джексон плавно, но резко – нет, я никогда не перестану поражаться его манере двигаться! – опустился в кожаное кресло и откинулся на высокую спинку. Я поймал себя на мысли, что засмотрелся на него, сидящего на этом «троне».

Спокойный, уверенный, собранный, он вливался в окружающую среду, дополняя ее собой. Если бы не его довольно простая одежда без каких-либо опознавательных знаков и лейблов – черная облегающая футболка, черные джинсы, черные высокие ботинки на шнуровке – незнающий человек запросто увидел бы в нем бизнесмена, а не командира наемников.

Он дождался, пока я усядусь в кресло, перестану ерзать и обращу на него внимание, и тихо сказал:

– Итак, ты принял решение.

Я коротко кивнул, пододвигая кресло ближе к столу. Колесики с противным звуком царапнули пол, и я поспешно отъехал от стола, почему-то ощущая вину – приперся, испортил пол!

Джексон приподнял брови и слегка повернул голову вбок, не сводя с меня взгляда.

– Я не слышу ответ.

– Я кивнул.

– А, так это было «да»? Я думал, ты дернулся.

Я озадаченно нахмурился, но в голосе мужчины не было сарказма, а взгляд оставался спокойным.

– Я… Да. Это было «да».

– Запомни, Дэниел. Я не умею читать мысли. А тот рывок головой в движении вполне мог быть по инерции.

В груди заворочалось раздражение. В словах Джексона сквозило высокомерие, неявное, но ощутимое. Мне не понравилось, с какого тона начался наш разговор.

«И что? Сбежишь, да? Сбежишь?».

– Да, я принял решение.

Джексон удовлетворенно кивнул в ответ. Медленно, с достоинством.

Противный голос внутри головы тут же заворчал:

«А твои кивки не могут быть…».

«Заткнись, он тут главный!».

– Аарон рассказал тебе, кто мы и чем занимаемся?

– В общих чертах.

Его глаза на мгновение стали темнее, будто Джексон был недоволен моим ответом.

Моя озадаченность выросла до высокого потолка зала. Он же сам сказал, что я могу к Аарону с вопросами подойти! Чем он недоволен-то?

Джексон словно мысли мои прочитал – а говорит, что не умеет…

– Надеюсь, Аарон рассказал тебе ДОСТАТОЧНО для того, чтобы твое решение прийти сюда было продиктовано логикой, а не эмоциями.

– Достаточно, чтобы я понял, что из себя представляет ваша организация. Но он сказал, что есть кое-что, что может повлиять на мое решение присоединиться к Гильдии.

– Правила.

Всего одно слово, произнесенное почти шепотом – и по моей коже побежали колючие мурашки. Захотелось смахнуть их ладонью на стол и раздавить.

– Да, правила.

Джексон на пару секунд отвел взгляд, рассматривая что-то за окном во всю стену. Еще входя в зал, я обратил внимание на пейзаж – за тонированными стеклами раскинулся небольшой сад, вероятно, закрытый для простых смертных жителей города.

– Правила Гильдии… Они довольно суровы, но иначе быть не может. Гильдия обеспечивает работой несколько тысяч человек. И каждый из них подчиняется установленным правилам, призванным защитить организацию, ее тайны, честь и достоинство, а также тех, кто работает в ней. Гильдия заботится о людях, которые в нее вступают, и требует от них такой же заботы о себе.

Я невольно изогнул бровь. После слов Джексона бурное воображение оживило таинственную Гильдию, сделав ее дышащим, мыслящим и очень заботливым существом. Жутковатая картинка вышла…

– Есть ряд правил, которые могут повлиять на твое решение. Я озвучу их здесь, дам тебе время обдумать и потребую ответ. Если ты решишь присоединиться к нам, я поведаю тебе остальные правила и посвящу в тайны организации. А нет…

Он указал взглядом на дверь, не закончив фразу. Но мне и так все стало понятно.

Принимаешь – проходи. Не принимаешь – уходи.

Я ощутил нехорошую тревогу. Уж слишком вкусным был сыр в этой мышеловке. А в том, что это – мышеловка, я больше не сомневался.

Нет, это вполне логично – не посвящать в тайны организации каждого встречного, но ОСТАЛЬНЫЕ правила… Интересно, ОНИ не могут повлиять на мое решение?!

И снова Джексон прочитал мои мысли.

– Нет, Дэниел. Все, что может повлиять на твое решение, ты услышишь в этом зале. Остальное… Назовем это правилами внутреннего распорядка.

– Хорошо, я понял. Я готов.

Мой голос стал хриплым и тихим, но звучал уверенно.

– Тогда начнем. Первое правило, суть нас, стиль жизни, образ мышления и наш девиз, выгравировано на наших браслетах.

Он расстегнул и швырнул мне полоску черной кожи. Я перехватил браслет левой рукой и внимательно посмотрел на гравировку. Bene placito.

– По доброй воле.

Я провел пальцем по надписи, подушечкой чувствуя рельеф. Браслет Джексона по краям истрепался. Металлическая застежка местами зацарапалась, серебро потускнело. Браслет выглядел далеко не новым, но было заметно – хозяин ухаживает за аксессуаром.

Я бросил браслет Джексону, и тот перехватил его в воздухе. Секунда – и он снова сомкнулся вокруг его левого запястья.

– Это довольно трудное правило – жить по доброй воле.

Я усмехнулся. Мужчина даже бровью не повел.

– Ты со мной не согласен?

Я уже трижды пожалел о несдержанности.

– Я не понимаю, в чем сложность.

– Мало кто в этом мире живет по принципу доброй воли, Дэниел. И ты, принимая этот принцип, идешь против них, сам того не желая.

– Я не собираюсь идти против…

– Для того, чтобы идти против кого-то, порой достаточно, чтобы этот кто-то верил, что ты пошел против него.

Я сдержанно вздохнул. Вот вроде все он по делу говорит, все правильно, и такие простые вещи… Почему я кретином себя чувствую?!

– Наш мир полон людей, которые живут по принуждению. Они просыпаются по утрам, идут на нелюбимую работу, возвращаются домой к нелюбимым людям, занимаются тем, что не любят. Они говорят, что их связывают обстоятельства, что иного выхода нет, что жизнь несправедлива и сурова по отношению к ним. Безусловно, порой, но крайне редко, так оно и есть – жизнь бьет их, обстоятельства против и иной путь не кажется выходом из ситуации. Но гораздо крепче обстоятельств их удерживают ловушки – страх, сомнения, неуверенность. Эти люди приходят домой, ненавидя не только себя, но и всех, кто оказывается рядом с ними, кто становится напоминанием их собственного нежелания что-то изменить. Они будут винить в том, что их жизнь не удалась, всех. Всех, кроме себя.

Он приподнял бровь. Глаза холодно блеснули, и мне показалось, что я разглядел в них злой смех.

– Ведь всегда гораздо проще обвинить других в своих бедах, так?

Вопрос был риторический, и я промолчал. Спустя пару секунд Джексон продолжил.

– Добрая воля – это не только возможности: жить так, как ты хочешь, работать там, где тебе хорошо, и с теми, кто тебе по душе, браться за те задания, которые тебе нравятся, заводить семью – кстати, Гильдия этого не запрещает – с теми, с кем хочешь, или не заводить ее вообще. Добрая воля – это ответственность за каждое принятое тобой решение. Жить так – значит, жить, заботясь о своих желаниях, помня, что каждое решение имеет последствия, каждое действие приводит к тому или иному результату. Жить по доброй воле – значит, быть готовым взять на себя ответственность за любые последствия, особенно, если эти последствия – вина.

– Звучит слишком… вольно.

Я поморщился, когда всего одно мое слово перечеркнуло всю речь Джексона. Довольно пламенную и оттого притягательную.

– Я имел ввиду, что… Складывается впечатление, что фрилансерам позволено все.

– Кто вогнал в твою голову клин, который убил мысль, что, даже не будучи ИЗБРАННЫМ – а именно так из твоих уст сейчас звучит принадлежность к Гильдии – ты можешь позволить себе все?

– Уголовное право?

– Значит, два клина. И второй вгоняет в твой мозг мысль, что все дозволенное – обязательно криминально… Ты не уловил главную мысль.

Джексон посмотрел на меня со снисхождением, почти превращаясь в нормального человека.

– Добрая воля – не вседозволенность. Это осмысленность, здравомыслие и ответственность за каждый сделанный шаг. Когда ты делаешь все по доброй воле, исключительно так и никак иначе, ответственность всегда ложится на тебя. Я отдам тебе приказ – и лишь тебе решать, выполнишь ты его или нет…

Я откинулся на спинку кресла, потирая висок пальцами. Голова начала гудеть. Наша беседа внезапно превратилась в интеллектуальную баталию.

– Джексон, я запутался к хренам собачьим!

Мужчина хрипло засмеялся и покрутил браслет на запястье.

– Если ты ослушаешься меня, я, вполне возможно, убью тебя.

– И какая же здесь добрая воля?!

– Именно.

Я глухо застонал, закрыв лицо ладонями. Раздражение вспыхнуло с новой силой и заполнило грудь лавой.

– То есть, если я по доброй воле тебя не послушаю, и ты убьешь меня…

– …это будут последствия твоего решения.

Я поднял взгляд на мужчину.

– Тогда мне стоит слушаться тебя во всем!

– Глупости.

– Но если я не буду…

– Ты будешь исполнять мои приказы не потому, что будешь бояться казни. Ты доверишься мне, своему командиру. Возможно, когда-нибудь настанет день, когда мой приказ…

Он как-то рвано вздохнул.

– Возможно, в один день ты выступишь против моего приказа, имея веские основания, и докажешь, что я ошибся. Но сначала тебе придется понять, что добрая воля – это огромная ответственность. Прежде всего – перед самим собой. Ты будешь делать то, что не причинит тебе вреда…

– Например, за что ты не казнишь меня?

– В том числе.

Он равнодушно хмыкнул, а я охренело моргнул и ощутил невероятную усталость, хотя общались мы от силы минут двадцать. Он выматывал меня своими мыслями. Может, дело было в разнице в возрасте, в какой-то недоступной мне мудрости, но я не поспевал за ходом его мыслей. И это страшно бесило.

– Неужели ты сделаешь что-то намеренно, зная, что это принесет тебе вред? Неужели ты причинишь себе вред по доброй воле?

– Конечно, нет!

– В том и суть, Дэниел. Когда ты в полной мере осознаешь ответственность, которая настигнет тебя после того или иного решения, неужели ты не задумаешься над ними?

– Конечно, задумаюсь.

– Ты ведь выполнял приказы на службе, так?

Я тупо кивнул. Я был одним из тех, кто всегда исполнял приказы. И исполнял их в точности. И из-за этого получил пулю. Пули. Из-за того, что в точности следовал инструкции. Из-за того, что хотел хорошо сделать работу. Я был хорошим солдатом! И что в итоге?!

– В Гильдии тебя ждет то же самое. Приказы, которые ты будешь исполнять. Но ты будешь делать это по доброй воле. У тебя будут обязательства перед организацией, командиром и отрядом. И я позабочусь, чтобы ты следовал им не из-под палки.

– Какие?

– Обычные обязательства рядового сотрудника. Работа в отряде, тренировки, обучение. И все это – по доброй воле.

Я задумчиво буркнул:

– Сомневаюсь, что у меня возникнут проблемы с доброй волей.

Джексон усмехнулся с нескрываемым скепсисом.

– Посмотрим, посмотрим. Я могу продолжать?

– Да.

– Отлично. Второе правило касается защиты Гильдии. Каждый фрилансер хранит ее тайны и секреты. Ты подписываешь договор о неразглашении тайн Гильдии, ВСЕХ ТАЙН без исключения. Никаких сборов ненужной тебе информации, никаких сбросов. Ты можешь не скрывать от своей девушки, где ты работаешь, но я сильно сомневаюсь, что тебе захочется рассказывать избраннице…

– У меня нет избранницы.

Я невольно вспомнил Алессандру, и мой голос дрогнул в конце фразы. В груди заворочалась боль, и я поспешно пнул ее, чтобы она спряталась поглубже.

Джексон улыбнулся одними губами.

– Никто не остается одиноким навсегда. И когда ты встретишь свою любовь, прежде чем рассказать ей правду о себе и о нас, убедись, что она выдержит ее.

– Ладно, я понял. Подписываю бумагу и молчу в тряпочку. Иначе по голове настучат.

– Нет, не понял. Не настучат. Тебя убьют. Разыщут, где бы ты ни спрятался. Поверь мне на слово, ни одна программа защиты свидетелей не спрячет тебя

Я округлил глаза, растекаясь лужей по креслу. Да как ему удается говорить об убийстве бойцов с такой спокойной миной?!

– Такое уже было, да?

Джексон на мгновение поджал губы, задумавшись.

– Я не знаю ни одного человека, который нарушил бы правила Гильдии. Ты согласен на такие условия?

Я окинул собеседника задумчивым взглядом. Трепаться я не собирался. Да и некому мне было рассказывать про Гильдию в этом городе… кроме тех, кто уже в Гильдии!

Что-то кольнуло в груди, и я зло одернул себя.

«Давай, конечно, самое время пожалеть твою несчастную тушку!».

– Да, согласен.

Джексон медленно, сдержанно кивнул и замолчал. Его взгляд стал немного мутным. Мне показалось, что он испытывает сомнения – стоит ли продолжать разговор?

Чутье, что не давало мне покоя в баре в тот вечер, когда я впервые встретил его, прошептало:

«Вот оно! Вот оно, то самое “но”! То, из-за чего ты уйдешь!».

Я выпрямился и сложил руки на столе.

– Есть что-то еще?

– Да, есть. Третье правило – самое строгое. И далеко не все готовы следовать ему. Далеко не все сразу понимают, на что идут, принимая это правило. И бывает так, что, уже будучи в рядах Гильдии, они сталкиваются с этим правилом и последствиями его нарушения.

Я скривил губы в ироничной усмешке.

– Подожди! Дай отгадаю. Смерть, да? Нарушу – меня убьют?

Глаза Джексона полыхнули так яростно, что меня будто ледяной водой окатили из ведра.

– Если ты находишь наш разговор смешным или несерьезным…

– Нет, извини, просто… Мне кажется, что правилам вашим следуют, чтобы их не убили.

Мой собеседник подался вперед и качнул головой.

– Правилам наши следуют, потому что сами выбрали, кем быть, где работать и кому подчиняться. Потому что живут по принципу доброй воли.

Я потер лоб пальцами, пряча глаза за ладонью.

Я не понимал логику Джексона. Я действительно ее не понимал! Я не принимал его аргументы, потому что они не казались мне весомыми! Я не понимал, как он так выворачивал мои вполне логичные умозаключения, что я чувствовал себя тупицей!

– Ладно, что там за третье правило?

– Торопишься?

– Ничуть.

Взгляд Джексона стал насмешливым.

– Скажи, ты УВЕРЕН, что хочешь присоединиться к нам? Что ты действительно хочешь работать со мной и моим отрядом, что не забудешь причины, по которым пришел ко мне.

Я ответил, не раздумывая:

– Да.

Джексон склонил голову набок.

– Ты уверен, что твои причины – веские, а цели стоят того, чтобы к ним идти?

Я усмехнулся, вспомнив странный разговор в той комнатке в баре.

– Да.

– В таком случае, я должен спросить – готов ли ты оставаться с Гильдией до конца, ее или твоего?

Мужчина подался вперед, складывая руки на темной столешнице.

– Это третье правило, Дэниел. Если ты вступишь в Гильдию, если пополнишь ряды людей, живущих по доброй воле, работающих в организации по призванию, а не долгу, пришедших, как и ты, по своим причинам и со своими желаниями, ты не сможешь покинуть их ряды. Отгадай, что с тобой сделают, если попытаешься.

Усмешка скривила губы Джексона, но не тронула глаза.

Я ошарашенно замолчал, хотя ответ был очевиден. Убьют, конечно же.

Мой собеседник выглядел так, словно сказал самую банальную на свете вещь, типа: небо голубое, вода мокрая, трава зеленая, тебя убьют, если попытаешься свалить.

Я кашлянул, прочищая горло.

– Выходит странно.

– Странно?

Я медленно кивнул.

Странно – это мягко сказано. Третье правило Гильдии гласило – ты, конечно, приходи к нам, вступай в профсоюз, работай на нас, но знай – мы тебя не отпустим! А если захочешь уйти… что ж, мы тебя предупреждали.

– А как же добрая воля? Или НА ЭТО доброй воли нет?

– Есть.

Я озадаченно нахмурился.

– Но ты сказал…

– Все дело в том, что не по доброй воле наши парни пытаются покинуть Гильдию. Как ты думаешь, почему они начинают жалеть, вступив в наши ряды?

Я угрюмо промолчал. Джексон посмотрел в окно.

– Причины, по которым вольники пытаются покинуть Гильдию, связаны чаще всего не с доброй волей, а с чувствами. Со страхами. С тем, что их моральные устои, продиктованные и навязанные обществом, ломаются, рассыпаются трухой, прогнившие до основания. Фрилансеры, взявшие на себя принцип доброй воли, принимают огромную ответственность – не просто жить так, как они хотят ПО ДОБРОЙ ВОЛЕ.

Он усмехнулся.

– Быть тем, кто волен думать, делать и жить так, как хочет он. Без продиктованных догматов, без навязанных канонов. Это невероятно сложно – жить, когда не в ком искать пример, не у кого спросить, как правильно. Я давно в Гильдии. Так давно, что уже и не помню, каково это – жить без нее. Многих парней повидал за эти годы. И жить ВОТ ТАК, безоговорочно по доброй воле, способны немногие. Лишь те, у кого есть цель. Сильная, стоящая трудов, пота и крови. Кто-то хочет сбежать из плена общественных догматов, кто-то – найти себя. А кто-то…

Он пристально посмотрел на меня.

– …ставит целью свое раненое эго и говорит, что хочет восстановить честь.

Я нахмурился.

Очень тонкий намек, спасибо, принято.

– Нет ни одной цели, которую невозможно было бы…

– Именно поэтому я и думаю, что цель – слабый ориентир.

Я устало вздохнул.

«Да ты сам себе противоречишь!».

«Просто ты тупой и чего-то не понимаешь…».

Джексон откинулся на спинку офисного кресла.

– Люди приходят к нам, считая, что Гильдия, командир и отряд – орудие для достижения цели. И раз цель достигнута, то и в орудии больше нужды нет! Я сделал, что хотел, спасибо за помощь, я пошел. Разве это справедливо?

Мужчина скрестил руки на груди. Мы не разрывали зрительный контакт так долго, что у меня начали слезиться глаза. А в голове моей тем временем кипели дебаты, такие горячие, что у меня, кажется, поднялась температура. Хотя, скорее всего, это от крови, которая ударила в голову мощным напором.

«Не сможешь покинуть их ряды. Вечная служба».

«Не иди на это! А вдруг в один день тебе захочется мирной жизни?!».

«А если не захочется?!».

«Да ты с ума сошел! Нельзя знать наверняка, захочешь ты остаться в гребаной Гильдии ДО КОНЦА СВОИХ ДНЕЙ или нет!».

Я прокручивал в голове наш предыдущий разговор. Обещания, которые так запали в душу. Каждое его слово. И каждый его удар.

Я вспомнил Аарона и остальных парней. И чувство принадлежности, хоть и косвенной, к их отряду там, в баре. И уверенность Мартина в том, что я скоро к ним присоединюсь. Слова Аарона насчет воина внутри меня.

«Вот оно, то самое “но”, которое выбило почву у тебя из-под ног Дэнни. И что ты будешь с этим делать?!».

Я осмысливал каждое сказанное Джексоном слово, каждый его аргумент… и понимал, что, в общем-то, согласен с ним.

Очень странные торговые отношения между двумя сторонами выходят. Какое-то паразитическое отношение к людям, к которым ты присоединился. Ведь ты пришел сам! Да, по своим причинам, да, со своими целями. Но пришел-то сам! Тебя никто не заставляет к Гильдии присоединиться, даже если тебе помощь нужна!

Я выпрямился и отрицательно мотнул головой.

– Нет, Джексон, несправедливо. Но…

– Здесь не может быть «но».

Он указал взглядом на дверь.

– Через эту дверь прошли сотни людей. И каждый из них, услышав это правило, даже не попытался задуматься, в отличие от тебя и тех, кто вошел в наши ряды. Услышав, что они не смогут уйти, люди считают, что их гонят в капкан. Но они не думают о том, сколько времени, сил, человеческих и материальных ресурсов потратит Гильдия, чтобы помочь им стать теми, кем они хотят. Получить то, чего они так желают.

Мужчина снова подался вперед.

– И каждый из них верит, что их великого вклада будет достаточно. Они послужат Гильдии лет десять – и расплатятся с долгами.