Хаим Калин
Секундант одиннадцатого
Алекс не успел и переварить открытие, как был поднят молодцами подмышки и перенесен на диван, аккурат в то же место, куда прежде указал звеньевой. Ими же был и обездвижен – плечо к плечу к нему они уселись рядом.
– Так что будем делать, Алекс? Вы, оказывается, игрок и весьма азартный… – заговорил старшой, выждав паузу для «акклиматизации» собеседника.
– В смысле? – вскинулся «азартный», лихорадочно переваривая акцент безымянного дознавателя.
– В нарушение инструкции – не лавировать и сохранять конфиденциальность – вы провернули нечто из ряда вон. Да, внешне не ослушались, но, по сути, дезертировали – в гости к Бахусу, – с иезуитской ноткой разъяснял дознаватель. – Как хитро! Да так, что с концы с концами не сходятся: дескать, кому на фиг нужен алкаш, отброс общества? Закрываем тему, а точнее, снимаем кандидатуру… Так, Алекс?
Алекс опасливо оглядел конвой и осторожно, с миной мольбы на лице, указал в сторону стола. Жест казался случайным, немотивированным, однако звеньевым был прочитан, верно. Вскоре один из церберов перенес «боевой комплект» на примыкавший к диванам столик и даже «соорудил» дозу, которую Алекс одним залпом выпил.
«Подъемные» между тем сывороткой правды не стали, и голова подследственного мало-помалу уперлась подбородком в грудь, но ненадолго. Получив подзатыльник от соседа, он встрепенулся, после чего дурным голосом завопил на солянке из нескольких языков:
– Какого рожна я вам всем сдался?! Зачем меня крутят, словно барашка на вертеле?! Вы что, секта, рыскающая по свету в поисках заблудившегося пророка?! Или… – отповедь оборвал серебряный кляп-липучка, а жестикуляцию драматического актера – синтетические узкополосные наручники.
***
Ужас неизвестности прихватил точно свежий раствор цемента. Взор Алекса вклеился в потолок, родной обители не высвечивая. Смену координат подтверждало и периферийное зрение. Он в комнате цокольного этажа, оборудованной под клинику, до трусов раздет, в вене катетер, сообщающийся с капельницей. Единственное, что удерживало от безумия, – это ощущение того, что он по-прежнему в Израиле: пол выложен дешевой плиткой, шумит кондиционер и другие признаки, улавливаемые, скорее, интуитивно.
Алекс мало-помалу пришел в себя и робко задвигал конечностями. Будто всё на месте, но обуза обуз – катетер. Сорвать?
Не торопись, успеешь. Именно инфузия убрала интоксикацию и остановила запой. Не исключено, сыграл бы в ящик. Действительно, вещь! Если выкарабкиваться самоходом, то, как минимум, неделя – тремора, бессонницы и стенаний.
Дверь отворилась, в проеме – женщина в белом халате и марлевой повязке, закрывающей лицо. Оценив пациента, будто без признаков буйства и панической атаки, решительно вошла.
– Как вы себя чувствуете? – открыла на иврите свой вопросник обслуга, судя по «отутюженному» лику, врачебная.
– Снимите с меня это, я в порядке… – Алекс кивнул на капельницу, одновременно замечая, что через контактный зажим на пальце он подсоединен к некоей аппаратуре.
– Вы хоть знаете, что концентрация алкоголя в вашей крови, можно сказать, была несовместима с жизнью? – указала на прореху плана врач, судя по речи, уроженка Израиля.
– Думается, у каждого свой порог, не говоря уже об этногеографических особенностях. У выходцев из бывшего СССР, общеизвестно, он стремиться к бесконечности. Да и, подумаешь, семь дней баловства. Пусть редко, но случались и трехнедельные запои, при тысяче граммах в сутки… – добивался условно-досрочной выписки пациент, обогащая книгу рекордов выживаемости. Ничуть не привирал при этом.
– Вы так богаты? Это ж, сколько денег уходит на три недели загула? – изумилась безымянная врачиха, подтверждая расхожее мнение: израильтянин – это счетовод, зацикленный на инвентаризации чужих карманов.
– Мне больничная касса финансирует – платиновая страховка, – беспечно молвил Алекс, казалось, в пику вопрошавшей.
– Такой нет, – отрезала врачиха.
– А кто виноват, что ни один из страховых полисов не включает услуг по выводу из запоя? Оттого в девять ноль-ноль курьер страховщиков у моей двери с бутылкой «Абсолюта». Облажались с моей страховкой, просмотрев параграф, который я внес от руки. Вот и откупаются – чтобы миллионный иск им не вчинил, – нес околесицу Алекс, то ли постзапойную, то ли небылиц желтой прессы.
– Вы себя слушаете? – возмутилась эскулап-инкогнито. – Меня хоть и предупреждали о ваших, мягко выражаясь, странностях, но кто дал право злоупотреблять временем врача?
– А мне почему-то кажется, что ваша врачебная лицензия либо аннулирована, либо ее вообще не было. Так что законодательство о правах медперсонала здесь не работает… – продолжал ерничать Алекс. – Не удивлюсь даже, если этот объект – законспирированная больница криминала…
Отсоединив катетер, врач выскочила из палаты как угорелая и заперла ее на ключ. Спустя час в палате объявился знакомый Алексу дуэт мордоворотов, который, набросив на голову мешок, увез его из клиники.
***
Алекс рассматривал новое пристанище, по внешним признакам – двухэтажный частный дом, именуемый в Израиле виллой. Церберы рядом, один из них насилует телевизионный пульт. Судя по установкам меню и титрам на экране, хозяева виллы – испаноязычные. Весело.
Но как с этим вяжется греческий, на котором церберы шёпотом переговаривались в микроавтобусе по дороге? При этом команды давали Алексу на сносном английском. Да и похожи на европейцев-южан.
Хлопнула дверца припарковавшегося вблизи автомобиля, после чего звякнуло смс-сообщение в мобильниках конвойных. Один из них заторопился на выход, дабы впустить посетителя. Спустя минуту старшой звена, как и церберы, Алексу уже знакомый, усаживался напротив интернированного, проспавшего двое суток под капельницей по его воле. Оглядев Алекса, сигнализировал секюрити оставить его с подопечным наедине.
– Ну как, оклемались? – с показным сочувствием заговорил старшой. – К разговору готовы?
Алекс двусмысленно пожал плечами, но будто принимая встречу как данность. Тут он увидел, что распорядитель момента протягивает ему папку и даже раскрывает ее.
На первой странице – сводный перечень принадлежащих Алексу единиц недвижимости, скомпонованных по странам, с указанием их национальных кадастровых номеров. Далее – выписки из счетов предыдущих владельцев, где вычленяется способ расчетов при заключении сделок – наличные. В последнем разделе – экспертная оценка криминалиста, в которой описаны преступления, совершенные Алексом при легализации капитала с вилкой наказания согласно израильскому УК. Перечислялись даже те правонарушения, подача обвинительного заключения по которым в той или иной степени затруднена.
– Не думаю, что открыл для вас Америку, судя по ряду признаков… – произнес распорядитель, как только Алекс захлопнул папку.
– Давайте, к делу. Мне, признаться, эта drôle de guerre стала набивать оскомину. И, коль я вам знаком, то раскрывайте карты, принимая меня за равного… – гнул свою линию подопечный. – Если сей момент не назовете интересанта или хотя бы сферу его активности, можете смело переводить затраты на мою персону в графу «убытки».
– Зовите меня Карлом, извините, не представился… – то ли тянул время, то ли уходил от ответа гонец Синдиката (термин, которым Алекс отныне величал стоявшее за его разработкой образование).
– Вашей узнаваемости имя не прибавит… – изъяснялся иносказаниями Алекс, лишь ему понятными.
Карл задумался и, определившись, бессловесно ретировался. Его место, правда, занял один из секюрити. Старшой вернул себе бразды правления через полчаса, показавшимися Алексу инфузией наоборот.
– Алекс, откликаюсь на вашу назойливость, на которую ситуативно у вас прав будто нет. Итак. Сфера применения ваших способностей – российская проблематика. Таков диапазон, который я уполномочен очертить. На большее не рассчитывайте.
– И не надо, – мгновенно отреагировал подопечный. – Более чем достаточно. Мой ответ и без детализации: нет!
Сколько бы Карл не казался обтекаемым и лишенным личностного стержня, скрыть изумление у него не получилось. На его лице обосновалась глупая улыбка как индикатор дефицита решений, что следует предпринять, и как себя вести. В конце концов еле из себя выдавил:
– Как же с этим? – сослался на папку Карл, ранее перлюстрированную Алексом. – Она – залог гарантированной посадки, года на три, и конфискации большей части вами нажитого.
– Ну и что? Да, я последний, кто заинтересован в раскрытии моих подпольных активов. И моя посадка, с учетом последних веяний, зримая перспектива. Ее, перспективу, в меру своих талантов, я всю жизнь отдалял. Туда, поверьте, мне на седьмом десятке точно не хочется. Никак. Но здесь, в Израиле, я и в тюремной робе – человек. Пусть низкого порядка, – обстоятельно изъяснялся Алекс. – В России же – и в мундире министра – я фигурально колодник, осужденный на пожизненную каторгу. Ваш заказчик, похоже, мои тексты не читал…
– Как раз наоборот, – вклинился Карл, казалось, импульсивно, не подумав. Ибо несколько расширил границы оберегаемой Синдикатом тайны, возня вокруг которой сей момент, казалось, отдавала театральностью.
– Так или иначе, мне жаль ваших усилий, ошиблись ваши аналитики в оценке моей персоны или нет… – играл в рафинированного интеллигента Алекс, похоже, силясь разгладить воцарившийся конфуз.
– Вас не так уж сложно похитить и вывезти из страны, проще, чем вы думаете… – отстаивал силовые методы решения проблемы Карл.
Алекс скривился, после чего расставил акценты:
– Нет, не выйдет. Я нужен заказчику физически и морально здоровым, творчески активным и готовым сотрудничать. Потребуйся ему пленник, на увещевания вы бы не разменивались. Но, признаться, удивлен, что ваш инструментарий столь грубо заточен…
Глава 3
Октябрь 2018 г. Кёльн, Германия
Дитмар Роскопф из «Global Liaisons Limited» с кислой миной в облике передавал растерянность и досаду, чего он, топчиновник сети международного сыска, при общении с подчиненным позволить себе будто не мог. Стало быть, у сдвига фасона были особые, нестандартные причины.
Вскоре видео-сеанс с Карлом, шефом его опергруппы, сей момент промышляющей в Израиле, завершился, и Дитмар поднял файл объекта Карла – Алекса Куршина, русскоязычного сочинителя, разрабатываемого кёльнским филиалом четвертый месяц кряду.
Это досье Дитмар в общих чертах помнил, но сейчас его влекла предыстория и начинка. Задача: определиться с подозрением о том, что кукловод задания совсем не тот, кто фигурирует в деле. Все это не ради праздного любопытства, а для перелицовки операции, как выяснилось, на грани срыва.
Заказчиком разработки числился крупнейший производитель строительной техники «Liebherr», с прочностью позиций которого полмиллиона евро стартовых затрат будто согласовывались. Только столь дорогой «завтрак» не сулил мировому гиганту ни уникальных секретов, ни прорывных научных открытий, обладание которыми позволит потеснить конкурентов. «Liebherr» даже не нуждался в русскоязычном пресс-секретаре в лице Алекса. А затребовал обеспечить добровольную явку объекта в Берлин для участия в долгосрочном проекте, якобы связанном с российской внешнеэкономической повесткой.
Поскольку Алекс Куршин, второразрядный публицист и некогда мелкий предприниматель, пусть с трудом, но в схему проекта, заявленного «Liebherr», вписывался, то, на взгляд Дитера, здесь следовало искать причину, почему у диспетчерской службы «Global Liaisons Limited» при первичной оценке заказа реакции отторжения не последовало. А жаль, ибо, казалось ему, масштаб нынешней проблемы измерялся уже не перспективой неудачи, вдруг замаячившей, а чем-то куда более опасным для репутации компании, лидера частного сыска. Слыла та не то чтобы мысом последней надежды, а лоцманом в глобальном противоборстве интересов и идей с уникальным потенциалом предвидения. Среди ее клиентов встречались и такие монстры, как ЦРУ, МИ-6, БНД…
Между тем то, что перед Дитмаром Роскопфом по мере погружения в кейс приоткрывалось, требовало не столько нестандартных ходов, сколько включения протокола аварии, встречающегося у компании нечасто. Дитмар мало-помалу убедился: «Liebherr» – фиктивный заказчик начинания. А коль скоро мировой бренд с девятью миллиардами ежегодной прибыли употреблён в качестве прокладки, то каков масштаб организационных возможностей самого Манипулятора?
Закавыка была в том, что вляпаться в мутную, не просчитываемую ситуацию «Global Liaisons Limited», сотни филиалов которой просвечивали полсвета, позволить себе не мог. И мало того, что Манипулятор заарканил один из символов глобализма, выбрав «Liebherr» в качестве вывески предприятия, он с особым цинизмом поизмывался над всеми фигурантами, задействованными в операции. Ведь «Liebherr», оказалось, главный спонсор настольного тенниса, вида спорта, в котором Алекс Куншин в молодости преуспевал…
В ушах Дитмара Роскопфа звучал то хохот Мефистофеля, то гром надвигающейся беды. То была не игра воображения, а трезвая оценка промаха, который он, курируя кейс израильтянина, по невнимательности совершил. Теперь же для сохранения реноме, а может, и места занятости, ничего не оставалось, как переправить наверх красный протокол, саму же операцию поставить на паузу.
«Наверх» вовсе не эвфемизм администрации, должным образом структурированной, а задействование единственного канала связи, соединяющего кельнский филиал с руководством Центра. Что за этим имейлом стояло – многоэтажный густонаселенный офис, электронный робот или неприметный индивид – Дитмар Роскопф не знал. Не представлял даже его географических координат, зато не сомневался в его всемогуществе, иными словами, в принадлежности к сильным мира сего.
Открывать протокол надлежало анализом причин пробуксовки, разъясняя администрации, что кажущаяся легкость начинания обернулась западней. Для чего привести статистику, согласно которой восемьдесят процентов заказов из текучки – розыск проворовавшихся компаньонов и чиновников, но главное – жирных активов, ими припрятанных. Из оставшихся двадцати десять – это выуживание компромата на политиков и администраторов среднего уровня, как правило, не вписывающихся в тренд. Последние десять: так называемое «Разное», когда базовые интересы политики и большого бизнеса вне игры.
И, конечно же, подтвердить верность идеологии «Global Liaisons Limited» – сохранение статус-кво во всех его ипостасях. Стало быть, ничто, покушающееся на эту концепцию, кельнским филиалом компании поддержано быть не может, тем более, принято в разработку. Оттого на ежедневной повестке – полная прозрачность любого проекта, понимание последствий и перспектив для всех его акторов и фигурантов. И, упаси боже, никаких антиправительственных или антисистемных заговоров, прочих покушений на глобализацию как двигатель мирового прогресса!
Так что кейс Алекса Куншина замыленного отцовства и предназначения, чудом прошедший систему корпоративных фильтров, но все же демаскированный, в заявленной конфигурации следует свернуть. До тех пор, пока в «Liebherr» популярно не разъяснят, зачем технологическому гиганту понадобился престарелый, тяжело пьющий мелкий рантье ни в одной из сфер интересов компании прежде не замеченный, как и внесут ясность, кто стоит за этой разработкой и почему тот так истово и изобретательно отстаивает свое инкогнито.
На следующее утро Карлу в Израиль ушла депеша, предписывающая: Алекса в карантине пока придержать, не ограничивая, правда, общение с родственниками. Был выслан Центру и красный протокол, сформулированный со всей дотошностью знатоков сыска.
Между тем изначальную прореху кейса протоколом устранить не удалось. В нем не было и намека: кому на этом свете понадобился щелкопер-отшельник, чтобы спустить на его обработку полмиллиона евро и, как минимум, столько же, если Центр решит довести досье до ума? При этом в каждом абзаце протокола проскальзывала обреченность: дескать, разумнее отказаться от кейса, рискнув репутацией, нежели выуживать закадрового Манипулятора, блуждая в потемках. Суши весла – переучет шаблонов!
Ответ Центра поступил спустя двое суток и грешил скупостью смыслов: кейс вернуть диспетчерской службе компании, а бригаду Карла из Израиля отозвать. Кельнский филиал свою миссию завершил.
Между тем канцелярит оказался словно со вторым дном. Дитмар Роскопф из двух скупых предложений как-то вывел: Центру истинный заказчик разработки известен, но режим секретности по досье столь суров, что Манипулятор, страшась утечки, путал все звенья поисковой цепи, исключая ее верхушку. И его, Дитмара, инициатива – поставить проект на паузу, будто в интересах компании, оказался для Центра медвежьей услугой.
Тут Дитмар озадачился: собственно для чего понадобился весь маскарад? Ведь едва объект разработки, Алекс, услышал от Карла «русская проблематика», как вычленил серого кардинала начинания, надо полагать, Россию как уникальный социоэкономический феномен. То есть вся дымовая завеса у объекта одномоментно растворилась от одного единственного слова «русская». Скорее всего, не случайно, а от беспрецедентной мистификации всей процедуры, возымевшей обратный эффект. И у него, выходца из ССР, вышло с этой кашей-малашей конспирации, так или иначе, разобраться.
Из чего следовало: русские все еще во власти старых призраков – маниакальной подозрительности и склонности шифровать даже расписание уроков в средней школе. При этом Дитмар считал: как бы Алекс Куршин не кочевряжился, к ногтю его прижмут, рано или поздно. Ресурс действа таков.
Глава 4
Октябрь 2018 г. Израиль
Алекс блаженствовал – не столько от «роспуска» карантина, сколько от восторга организма, воспрянувшего после алкогольного отравления. Днем ранее его высадили ночью на улице Герцель в Ришон-Леционе, предложив дожидаться такси, которое якобы уже в пути. Но прежде вернули все бытовые и идентификационные атрибуты – кошелек, мобильник, ключи от квартиры и авто.
Такси и впрямь его подобрало спустя минуту, прежде чем он свыкся с цветовой гаммой ночи – после сорока минут склепа, чем стал для него мешок, наброшенный одним из секюрити, когда они покидали виллу.
Ни напутствий, ни рекомендаций, ни угроз с предупреждениями, ни затребованных обязательств, ни ссылок на скелеты прошлого, обреченных объявиться. Словно Синдикат – плод алкогольных галлюцинаций или сочинительского воображения.
Но так, Алекс понимал, не бывает. И вскоре остатки незакрытого баланса забарабанили в его дверь, немыслимые, не поддававшиеся прогнозу и анализу.
Он долго пялился на свежее почтовое сообщение в графе «Входящие», воспринимая его спамом или техническим ляпсусом. Отправитель: будто «Эксмо», лидер российского книгоиздания, о прежних взаимоотношениях с которым напрашивался, как минимум, сочный рассказ.
Двойной клик обнаружил письмо от самого что на ни есть «Эксмо». Вначале солянка из извинений и расшаркиваний по поводу не дозревшей между ними любви в далеком две тысячи девятом. Тогда, приняв роман Алекса в работу, сильного сюжета, но неряшливый, «Эксмо», в конце концов, его отвергло. Но вместо разъяснения причины – сырость текста – издательство нечто о будущем пролепетало. Не учло, правда, что любой даже начинающий сочинитель в некотором роде экстрасенс. И Алекс на уровне флюидов уловил некий подковерный замысел, но каков он – предположить не мог.
Обман всплыл спустя полгода, когда «Эксмо» опубликовало очередной роман-жвачку, несущая конструкция которого – плагиат основной сюжетной линии его текста, модифицированной на свой лад.
Автор-терпила попытался было воззвать к рацио, предложив «Эксмо» компромисс: его роман из корзины отправляют в печать, он же – о воровстве издательства помалкивает. И овцы целы, и волки сыты. В общем, всем будет счастье.
И, разумеется, самой попыткой переговоров попутал адрес. Ибо экономический уникум нулевых – воровской капитализм России – даже понятийного устава не имел. Вместо оного – хаос примитивнейших инстинктов.
Кто-кто? Алекс Куршин? Пусть сначала докажет, что он свой роман не украл. Таковой была реакция издательства на сетевой хайп, инициированный Алексом. Вот и вся правовая семантика.
Алекс стал вчитываться в московскую реляцию, испытывая нестыковку чувств и целей. Намерение «Эксмо» опубликовать на бумаге все его романы, с одной стороны, адекватной компенсацией за сотворенную ими гнусность, нареченную ими эксцессом исполнителя, будто бы служило. Но с другой, вопиюще противоречило практике нравственных джунглей, укоренившихся во всех мало-мальски значимых стратах России. Ведь по тому «кодексу» искреннее признание вины властным или экономически влиятельным субъектом было равносильно даже не слабости, а предательству интересов правящей камарильи. Нельзя было не учитывать и жесточайший кризис отрасли книгопечатания в эру Интернета, как и низкую приоритетность жанра, в котором он творил – историческая остросюжетная проза, ограниченного рынка сбыта.
Сколько бы он не жаждал увековечивания своего имени (притом что в электронном формате его книги были уже изданы), всерьез расценивать это предложение – за гранью фантастики – Алекс не мог. Между тем нечто подсказывало: контакт «Эксмо» как-то вплетен в контекст его недавних злоключений, иначе не объяснить. Скорее всего, через пару дней все проясниться.
Ясность наступила гораздо раньше, уже утром – новое сообщение. Но не от «Эксмо», с которым пусть шапочно, но прежде он был знаком, а от литературного и кинематографического агентства «Пегас» с репутацией «смотрящего» в мире российского сочинительства и кино.
Письмо деловито на загляденье: ксерокопии доверенностей от «Эксмо» и крупнейшей кинокомпании «Триикс Медиа», уполномочивающих «Пегас» заключить два отдельных соглашения. Первое – на публикацию трех романов Алекса Куршина издательством «Эксмо». Второе – на приобретение «Триикс Медиа» прав на экранизацию всех произведений автора и заказ киносценариев по ним. Общий гонорар: двести тысяч долларов. Немного по меркам Голливуда, но целое состояние для безвестного сочинителя, творящего на русском.
Ну и, наконец, в последних строках разгадка этой ярмарки щедрости: для согласования сценариев с продюсером и их увязки с режиссурой переселиться на год в Москву. Если предложение устраивает, то юрист «Пегаса» завтра к вечеру прибудет в Израиль с текстами соглашений.
Бинго! При нулевых шансах на успех Синдикат все же раскопал предложение, от которого невозможно было отказаться. Сколько же понадобилось поднапрячь умов, чтобы нащупать слабость, свойственную крайне узкому сегменту творческих личностей?
Ничто на этом свете не могло склонить Алекса рискнуть собственной безопасностью, как провокатор славы, оказалось, недремлющий. Предлагались бы одни деньги, стойкое неприятие страны правового нигилизма у Алекса не изменилось бы. Даже столь нетривиальные и по западным меркам, как двести тысяч долларов.
Дом Алекс построил и дерево посадил, обрел даже узнаваемость у тысяч читателей как публицист. Но те достижения были несопоставимы с известностью, которую сулит один-единственный художественный фильм, добротно сделанный. Его же сюжеты жутко кинематографичны, своей драматургией буквально просились на экран.
А еще недавно он был убежден, что при жизни картин по своим сюжетам он не увидит. Хотя бы потому, что, объявив акцию недоверия «Эксмо», он угодил в черный список российского книжного бизнеса, а кинематографического и подавно, в чем убеждался не раз. После же своей смерти, он полагал, таких шансов не могло быть и в теории – слишком велика конкуренция в отрасли, ежедневно пополняемой десятками сюжетов. Разве что объявится очередной хваткий плагиатор и растолкает прочих…
Между тем оферта Синдиката кардинально меняла его миссию на Земле, переводя ее в качественно новую нишу – интеллектуальных сливок общества, путь та перспектива – на фоне российского бесправия – под знаком вопроса и, не исключено, на кону его физическая жизнь.
Но только ради этого – позолоты славы, шанса, предоставляемого единожды – стоит рискнуть!
Алекс примеривался к проблеме долго, обсасывая ее сущности. В какой-то момент он понял, что идея, ладно изложенная «Эксмо» и «Пегасом», столь же виртуальна, как и способ ее доставки. Из двухсот тысяч долларов он, возможно, что-нибудь да получит, но, вполне вероятно, не приблизится к сокровенной мечте ни на шаг. Ведь кинопроизводство – сложный и капризный механизм, чувствительный к огромному числу факторов, главный из которых – бюджет. Стало быть, без банковских гарантий финансирования, соглашение о производстве фильма стоит не больше, чем истраченная на него бумага. И пока вторая сторона не представит аккредитив от первоклассного банка хотя бы на две трети бюджета, то говорить, по большому счету, не о чем.
Ответ Алекса мог изумить даже теневых воротил кинобизнеса: «Ваше предложение выдержано в жанре рождественской сказки и страдает от дефицита реализма. Между тем автор вполне приземлен, в связи с чем склонен взять на себя инициативу. Соглашение о трех экранизациях – прожект, рассчитанный на экономических простофиль. Оттого предлагаю ограничиться лишь одной экранизацией, зато обеспечить ей должную финансовую поддержку, как то: аккредитив от первоклассного банка, обеспечивающий ее бюджет. Кроме того, интерес автора к соглашению окрепнет, если второй стороной станет государственная кинокомпания, в частности «Мосфильм». По гонорару замечаний нет, единственная коррекция – полсуммы авансируется. Понадобится аккредитив и для обеспечения публикации моих романов, включающий затраты на рекламу. Если предложенные правки устроят, автор готов перебраться в Москву».
На этом переписка оборвалась, словно российская оферта – очередная провокация по слому воли объекта, по аналогии с израильской псевдорекламой об отмывке капиталов. Но спустя неделю Алекс уже жалел, что переборщил с гарантиями кинопроизводства. Одно дело разумно отбиваться от чего-то мутного, без дна и берегов, другое – требовать депонирования миллионов долларов на кинопроект, у которого даже нет сценария. Знание им предмета при этом – на уровне здравого смысла, как известно, с реалиями отрасли не всегда совместимого.
Но на дурочку мог и проскочить, если бы не выделывался…
Тут Алекса проняло, кто за его разработкой стоит и какой у того объекта к нему интерес. Шокировало ли открытие? От крутизны интересанта, да, дыхание перехватило, но в глубине души он догадывался об интересанте давно. Можно сказать с тех пор, когда прочертил схему своей осады в Тонон-ле-бен. И только сейчас до него дошел смысл его безрассудного отказа Карлу, едва тот озвучил географические координаты подряда – Россия. Безусловно, по своей воле он туда ни ногой, пока нынешний режим диктует будущее России. Но та власть все же не столь безнадежна, чтобы не выслушать предложение. Стало быть, дело было вовсе не в стране как таковой, а в подспудной догадке, насколько высока и, стало быть, опасна властная ступенька интересанта.
Теперь у мелькнувшей кометой «киноэпопеи» совершенно иной контекст. Выставленный им якобы «Пегасу» счет не то чтобы неприемлем – с материей события не согласуется. На том «этаже» гарантии не выдаются, он сам гарантия всему и вся, пусть с множеством оговорок и условностей. А чего там не приемлют, так это заносчивости и раскатанной губы. Верно, в их околотке припекло и, весьма похоже, кому-то в голову, но позволить себя иметь рядовому сочинителю автократический режим не может. Хотя бы из соображений престижа.
Нужно было что-то предпринять, причем любое решение казалось плохим или убыточным. Промолчать или пустить процесс на самотек – чревато, ведь слоны дико злопамятны. Но и сменить тональность – оборонительную на просительную – равно путешествию в Каноссу. Ладно, напишу. Предупреждал ведь, что возьму на себя инициативу…
Письмо Алекса будто «Пегасу» на сей раз вышло коротким: «Повышенное внимание к моей персоне подточило у сторон чувство реализма, о чем я, собственно, писал. Расклад же таков, что вопрос компенсаций и зачетов вторичен, отложим до более внятных времен. Зато первостепенен эскиз сути взаимодействия. Не проделав этого, будем толочь воду в ступе еще долго. Тем самым, напрашиваются переговоры о предмете сотрудничества через компетентного переговорщика. В ближайшие сутки готов его принять».
Озабоченность Алекса обрела взаимопонимание. Ровно через сутки – сообщение от неизвестного адресата с пометкой «Смотри вложение». В нем билет на вечерний рейс в Берлин и оплаченная бронь гостиничного номера, оба – на имя Алекса Куршина. При этом ни контактного номера, ни слова пояснений.
Между тем каких-либо подвохов или ловушек в том отклике Алекс не нашел, вникнув, что для тех или иных дискуссий для начала следует физически соприкоснуться. Как иначе? Через IP, дважды продырявленный, прицениваться? И стал собираться в дорогу, причем основательно, словно на сезонную вахту. До рейса – шесть часов.
С трудом уговорил Виктора, сына, доставить в аэропорт, не приоткрывая стержня проблемы при этом. Тот долго упирался, не понимая, ради чего должен бросить работу, но, будто уловив неординарность момента, согласился. Но, услышав, что до извоза должен подняться в квартиру, дался диву.
Большой чемодан в прихожей Виктора и вовсе изумил. Ведь в частых вылазках отца в Европу ручная кладь – логистическая норма. Тут же чемодан под завязку, не сдвинуть…
– Ты снова вляпался, – сокрушалось чадо, – новая история? В загуле отметелил кого-то? За бугром думаешь отсидеться?
– Не, не то… – возразил Алекс. – Другой масштаб.
– Неужели нечто круче, чем твой летний фортель, когда в салоне твоего авто пустые бутылки и вусмерть пьяные собутыльники, а полотделения полиции рвет и мечет тебя развести? Дабы признался в нетрезвом вождении… Забыл их предупреждение? Держать ментов за лохов у твоего отца больше не выйдет… – воспроизводил очередную серию отцовской одиссеи сын. Порой казалось, еще до рождения Алекса запрограммированной.
– Тормози, – оборвал повествовательный задор чада Алекс, похоже, передаваемый по наследству. – Хватить меня отчитывать, пользы от твоей болтологии – ноль. Соберись и выслушай. Касается, скорее, тебя, чем меня, – указал на лежащую перед ним папку глава семейства. – Здесь вся документация по моей восточноевропейской недвижимости, включая завещание в твою пользу. Куда и зачем я уезжаю, сказать не могу. В том числе потому, что нас, вполне вероятно, слушают. Пока я играю по неким правилам, то наезжать на тебя, а точнее, на твои имущественные права, не станут. Кто эти люди и почему меня прихватили, точно не знаю, хотя и представляю в общих чертах. Одно очевидно – с ними не потягаешься. На кону была эта папка, все концы которой вытащили, точно одноразовую салфетку. Как снимать ренту с недвижимости ты знаешь – помогал мне не раз. Но контрагентов я предупрежу: в ближайшее время сын меня замещает. Сколько буду отсутствовать, понятия не имею, но и могу вернуться через день-второй, что, как представляется, худшая из опций. Но если тебя интересует мой прогноз, отвечу: ничего из ряда вон, всё, так или иначе, устроится. Думаю, контакт между нами сохранится и будет регулярным. Точка.
