Хаим Калин
Секундант одиннадцатого
– А вы попробуйте! – озорничала «маска». – С чувством, толком и расстановкой…
Алекс посматривал на визави, в уме нечто прикидывая. При этом, казалось, он скорее тщится представить лицо собеседника, нежели подбирает слова.
– Знаете, – заговорил домашнего ареста отпускник, – что вашу, что ту сторону отличает должная собранность и последовательность действий. Умение держать в объективе цель, следуя избранному курсу – полдела, если не больше. Но жизнь, особенно политическая, штука столь каверзная, что нередко лучше наобум двигать по случайной колее, нежели настойчиво, по своему разумению торить собственную, вены раздувая.
Инкогнито принялся чесать затылок, но сообразив, что может быть превратно понят, плавным движением ладони дал знать: не обращай внимания, продолжай.
– Иными словами, – продолжил Алекс, – в делах дискретных интуиция и импровизация бьют самый продуманный план. В этом ни вы, ни те ребята не то чтобы не сильны – ограничены бюрократическим стременем, а то и намордником.
– Вы это о чем? – похоже, буквально воспринял иносказание пришелец.
– О том, что ваш зевок с взломом моего компьютера, уж не знаю какой давности, лишил вас/меня подушки безопасности. И, правда, ныне любое решение – это выбор меньшего из зол. Но если принять мою честность за аксиому, картина кардинально меняется. Тот-то берег я одной фразой переубедил, разъяснив: источнику, обреченному на круглосуточный надзор – грош цена!
– Если вы кого-то и переубедили, господин Куршин, то самого себя, – обдал холодом визитер. – Вы не кто иной, как любитель с раздутым самомнением. Надо же кого – прожженных циников по должности – переубедил…
– С толку сбиваете? – заподозрил подвох обескураженный Алекс. При этом, казалось, понимал – укор собеседника неспроста.
– За вашим сыном уже месяц следят – такова цена ваших мудрствований, – давал урок шпионских истин инкогнито. – Коль на сына, статиста, затрачено столько, несложно представить, какая роль отводится самому объекту, то есть вам.
– По себе не судите, да и парней с того берега здесь не видать. Или я что-то пропустил? – включился в обмен колкостями Алекс.
Инкогнито забарабанил пальцами по поручням кресла, казалось, собираясь с силами. Остановившись, полез в боковой карман пиджака, откуда извлек небольшой планшет. Но тут вновь задумался, будто на перепутье. Так и не задействовав его, глухо изрек:
– Вам передавали привет.
– Сын? – Алекс вскинул голову.
– Ваш недавний партнер…
– Партнеров у меня быть не может, я безнадежный одиночка. Разве что по загулу… Алкоголь возбуждает центр социализации. Человек животное стадное, ничего не попишешь – зов пещер.
– Женского пола… из Берлина… – уточнила «маска».
Если бы Алекс мог взглянуть на себя со стороны, то был обречен свой лик навечно запомнить. Не то чтобы он был шокирован или изумлен. Могло показаться, что весть о Марине прогнозировалась им с меньшей вероятностью, чем избрание Депардье в Российскую Думу.
Алекс не понимал, почему перестал себе принадлежать, то краснея аки отрок, то часто моргая, при этом фиксировал: огромное откровение ломится в его дверь. Имя ему Марина, явившаяся из ниоткуда и канувшая в неизвестность. Так стремительно, что словно вырезала себя из мироздания. Чтобы в ином из миров, нет, не объявится – послужить звездой, влекущей в вечность. Женщина из одних заглавных букв, разглядевшая в нем фигуру, достойную ее королевского внимания. Уникальный приз судьбы, делающий ее осмысленной. Женщина, подарившая физическую близость, памятью куда-то задвинутую, но причудливо воскресшую и осязаемую сей момент живьем. И только ради этого, преодолев полсвета, стоило к раненому зверю в клетку соваться.
– Я пока выйду. А вы смотрите… – инкогнито указал на экран, куда был поднят для просмотра ролик.
Алекс Марину едва узнал, хотя и понимал, что ролик пришельца, так или иначе, о ней. Она словно отяжелела и – не поверить – поглупела. Ее изящная осанка и мудрый, чуть надменный взгляд, будто примяты или затушеваны. Собственно, с такой он и расстался – женщиной, развинченной превратностями судьбы и взбунтовавшимся разумом. Женщиной, которая, он не сомневался, его любит и отдалась ему от большого чувства, пусть, скорее, завладела им…
Резкая перемена ее образа мешала вникать в смысл послания. Алекс собрался лишь, когда Марина всплакнула, укорив его в толстокожести и скудости воображения.
Оказывается, стайкой берлинских бомжей, доставившей ему в Берлине куртку с телефоном, руководила она, да, закамуфлированная до неузнаваемости. Он же, бестолочь, ее не узнал, что на его безучастном лице аршинными буквами проступало. Какие же мужчины чурбаны, не способные ни на чувство, ни на жертву и дальше своего носа не видящие. Пусть тот маскарад не только немцев, но и его должен был сбить с толку, поначалу… Но не пойди она на этот безумного риска шаг, где бы он в одних портках в Берлине притулился. Ведь ни родственников, ни знакомых. И, конечно же, получив от нее свое, не вспоминал о ней ни разу…
Прелюдия зацепила болью мысли и эмоций, пробудив сочувствие. Оттого ударного смысла пассаж – все им рассказать – будто преднамеренно «зареванный», отторжения у Алекса не вызвал. Наверное, сделала свое и ремарка: «Собаки, спущенные на тебя, пока рвут на части меня одну как возможную соучастницу. Если я, твой единственный друг, что-либо да значу, то придумай, как их задобрить. Ведь тебе, особи эпической, это по силам…»
– Вот, что господин Куратор, коль о знаках препинания моего приключения вы заговорили… – едва гасил эмоции Алекс, когда «маска» после краткой отлучки вернулась. – Согласен полностью: профилакторий пора с баланса списывать, уж не знаю чьего… Готов… как этот у большевиков?.. а, вспомнил, разоружиться! И выложить все до последней запятой…
– Вот и прекрасно, слушаю! – каталогизированный, наконец, инкогнито торопливо уселся. При этом, по возвращении с антракта, не то чтобы струил опаску – дескать, не переборщил ли с сюжетом Марининой исповеди? – медлил возвращать бразды правления, прислонившись к стене у входа со скрещенными руками на груди.
– Как раз этого – слушать – делать не надо, я вам не враг. Не могу не признать – ваша это заслуга или бенефициара – пожаловаться на отношение к себе не могу. Разумеется, оставив за скобками всю гниль шпионского ремесла, – извлек свой любимый снаряд – обух – Алекс.
– Вы в порядке, как вас понимать? – ужаснулся Куратор.
– Не только вам, – не повел и ухом Алекс, – но Нарышкину и Бондареву тоже. Более того, настоятельно рекомендую – держаться от разработки, насколько это возможно, подальше…
– Легко сказать… – казалось, вырвалось у Куратора.
– И тем более втягивать в историю случайных исполнителей, – продолжал расставлять акценты Алекс. – Хоть ваш ролик и постановочный или сделан под давлением, нет сомнений в одном: Марина – первая жертва, поплатившаяся за должностное соприкосновение со мной. Это ровно то, что рано или поздно ждет всю связку без исключений. Мотайте на ус…
– Стоп! – Куратор вскочил на ноги. – Красная карточка!
– Какая такая? Из ток-шоу Соловьева-Михеева? – последовав примеру Куратора, Алекс принял горизонтальное положение, только хладнокровно. Столь же спокойно… потопал к «маске», откровенно растерявшейся. Сто десять кило – не до шуток…
– Вот что, господин Куратор, – остановившись вдруг на полпути, заговорил Алекс, – меня самого раздражает, когда со своим уставом лезут в чужой монастырь. Как и понимаю, что я нелегкий пассажир, доставляющий жуткую головную боль. Но кроме как приноровиться друг к другу, иных альтернатив у нас нет. Поскольку в вашем аллюзивном ряду сплошные «ролики», а в моем – крайне токсичная тайна, то давайте отделим зерна от плевел, столь вас интригующих, но, поверьте, функционально ничтожных. Итак. Оба моих контакта – с Бондаревым и с вами – выявили грустную, но, к счастью, работающую на вашу безопасность истину: каков побудительный мотив бенефициара, стоящего за моей разработкой, вы не знаете. Побудитель этот из-за известного зевка подрядчика стал частично известен тому берегу, который, как и вы, живет сегодняшним днем, тупо следуя сиюминутным интересам. Но, начни я вас о том тщании просвещать, подпишу себе и главное – всем посвященным, включая вас, приговор. Ведь у моего признания может быть только один пользователь. То есть до тех пор, пока мой рот на замке, ваше будущее в рамках прогноза. Кому-нибудь другому объяснять это я бы не стал, поскольку мой потенциал, при всей приблизительности посыла, в полной мере одному куратору известен…
Куратор, новообретенный псевдоним полковника Селиванова, будто в подтверждение последней фразы, едва заметно кивнул. После чего, чуть подавшись назад, вновь уселся. Спросил:
– Если я вас правильно понял, вы готовы все выложить, но только самому адресату.
– Все верно, – тотчас согласился Алекс. – Но не потому, что ему одному дано постичь суть. Причастив прочих, я себя подставляю. Банальный шкурный интерес…
– Навскидку звучит убедительно, – чуть подумав, откликнулся Куратор. – Хотя бы потому, что идея – в духе ваших прежних решений, доказавших свою эффективность. Кроме того… понял это только сейчас… слежка за вашими близкими в Израиле, скорее, вас обеляет, нежели наоборот, подтверждая версию о вашем нейтралитете. Вот и беснуются «коллеги», потеряв вас в Берлине…
– Не знаю, запланировано это или нет, но запись этой встречи должна оказаться у бенефициара. Ключ решения проблемы у него, мои же потуги – глас вопиющего в пустыне. Да, знаю, такая встреча осложнена протоколом, обычаем, наконец, но оттягивать ее смысла не вижу, сколько бы моя персона скромной ни была… – призывал кукловода брать быка за рога Алекс. – Не обязательно ей быть формальной, урок пинг-понга для притирки сойдет, а там – как получится…
– А в хоккей – сможете? – поддержал идею Селиванов.
– Нет, на коньках даже не стоял. Да и при чем здесь хоккей? Игра-то командная, – рассмотрел прореху опции бывший спортсмен, с недавних пор рядящийся в тогу эксперта закулисных дел.
– Ладно, господин Куршин, пора закругляться. Нашу встречу полезной назвать не могу, но и почему-то бесполезной тоже… Вы, собственно, тот, каким я вас и представлял – отшельником, странным образом навлекающим на себя беды, которые разгребать другим… – подводил итог рандеву Селиванов. – Вот и сейчас даже не пытались вникнуть: с пустыми руками меня не ждут. Что куда опаснее, чем мифические риски, о чем вы здесь нагородили.
– Почему же? Готов вам бросить мостик – для зачета или чего угодно: Марина к попытке моего ангажемента тем берегом ни так, ни эдак, оставьте ее в покое. Более того, уберите из проекта, – озвучил с каменным лицом Алекс.
– Издеваетесь, Христофор Колумб и мать Тереза в одном футляре? – возмутился Селиванов.
– Отнюдь нет. Это повторный намек на то, что персонал, со мной сопряженный, следует переместить, еще лучше – демобилизовать. Персонал, в самом широком толковании этого слова… – Алекс протянул руку для рукопожатия, которое было принято, хоть и с задержкой, полной лихорадочного осмысления.
Глава 16
Тель-Авив, штаб-квартира внешней разведки «Моссад», спустя сутки
Йоси Коэн, директор «Моссада», то и дело вскидывал голову, будто вопрошая. Между тем в кабинете он один, последний посетитель – Ариэль Бершадский, завотделом США, ушел полчаса назад.
Убыл-то убыл, но взгромоздил проблему, не поддающуюся ни прощупыванию, ни прогонке на стенде испытаний. Типичный кот в мешке, за которого новообретенный партнер – русские предлагают ценнейший, давно вынашиваемый в помыслах эквивалент. Причем просят за услугу самую малость, прямого ущерба интересам Израиля будто не таящую. При этом их копье устремлено в комбинацию Лэнгли, ближайшего союзника службы, от сотрудничества с которым не только не отмахнуться, но и месяца полноценно не просуществовать. Так что пойди «Моссад» СВР навстречу, мероприятие союзника не только обнажится, но и, вполне вероятно, спровоцирует скандал под стать «хакерскому», но русские в нем уже потерпевшая сторона.
Директор раздражен, злясь не столько на тяжкую дилемму, вдруг обозначившуюся, сколько не понимая, почему американцев замкнуло на проекте, у которого вместо цели сплошные допущения. По крайней мере, под таким постным соусом – инфильтрация в Кремль случайного персонажа, израильтянина – и был вовлечен в разработку «Моссад». От которой Израилю поначалу было ни холодно ни жарко, а ныне – то обильное слюновыделение, то сердечная аритмия.
Было бы такое внедрение «на вырост» (дескать, молодое, но со способностями, когда-нибудь да выстрелит), размышлял директор, то полбеды. Это, однако, не про Алекса Куршина, если и представляющего интерес, то эскулапам, изучающим резистентность печени циррозу. Ко всему прочему, Куршин пусть и не лузер, но своей нерациональностью маргинала – магнит для всякого рода неприятностей и передряг. Только в Израиле два ареста и шесть приводов и не далее, как месяц назад – мутнейшее задержание в Берлине. Если из престарелого выпивохи, да еще грошовой пользы гуманитария лепят агента, то, о чем янки думают? Это более чем вычурно даже для легенды-прикрытия, как оказалось, русскими прочитанной на раз-два.
Тут в розмыслах Йоси Коэна обозначилось первое и крайне существенное «но». Коль Куршин, по прибытии в Москву, был сразу разоблачен, то, собственно, откуда весь ажиотаж и несоразмерные его персоналии потуги оппонирующей янки стороны. Испрашивают-то русские не запись вербовки – как вещественное обоснование возможных претензий к Вашингтону – а только ее просмотр, который и при фотографическом запоминании ни к какому делу не пришить. Более того, СВР готова письменно засвидетельствовать гарантии неразглашения, пусть в мире шпионских сношений стоящие не больше бумаги, на которых запечатлены. Кроме того, физический контакт русских выламывается из устоявшейся процедуры – через резидента СВР, офицера по безопасности посольства России в Израиле. При этом извещение о контакте – традиционное, по защищенному каналу из Москвы, но курьер-переговорщик – новое лицо, действующее независимо, в отрыве от резидентуры. Ко всему прочему гонец этот – женщина средних лет с тяжелым немецким акцентом. И последний ни в какие ворота аккорд: поселить гонца на конспиративной квартире и на раздумья по сделке – двадцать четыре часа.
Стало быть, не так проста разработка Куршина, затуманенная Лэнгли и СВР до полной невнятицы. И за ней, не исключено, силы, намного влиятельнее интернационала разведсообществ. Тогда то, чем русские торгуют – дислокацией секретных иранских баз в Сирии в обмен на просмотр сюжета из шпионской текучки – впечатляет лишь на первый взгляд, масштабу феномена не отвечая…
Из чего следует: без визы премьер-министра сделка чревата в лучшем случае нагоняем, сколько бы дивидендов Конторе та не сулила. И выбор невелик: либо русских с миной полного неведения отфутболить, либо как-то премьера до наступления дедлайн поймать. А там как кривая выведет…
Поразмыслив еще немного, Йоси Коэн потянулся к селектору и активировал линию правительственной связи.
Премьер-министру Биньямину Нетаньяху в последнее время было не до частностей, с его гражданским статусом напрямую не перекликающихся. Не оттого, что фокус зрения на поднебесье барахлит, теряя резкость, с ним вдрызг разругалась Фемида, властно требуя в его лице жертвоприношения. Без оглядки на многолетнюю прописку небожителя.
Потому большая часть помыслов премьера циркулировала в плоскости максимально приземленной – с сумой и тюрьмой кровь из носу разминуться. Той гарантией служило единственное – ключ от кабинета министров, передачи которого он жестоковыйно, как истинный еврей, сопротивлялся.
Его же предшественник, попав под антикоррупционный каток, достойно сложил с себя полномочия, дабы не портить Израилю карму полноценной демократии западного типа. И столь же подобающе отбыл отмерянный правосудием срок.
Справедливости ради ослиное неприятие Нетаньяху обвинений в мздоимстве имело под собой основания, поскольку в общепринятом смысле коррупционером он не был. Ни свалившихся с небес нулей на счету, ни имений на подставных лиц, ни прозрачных подразумеваемых партнерств. Всего лишь упаковки шампанского и коробки сигар, пусть достоинством во многие тысячи долларов. По сравнению со своими коллегами – главами Южной Кореи и Бразилии, уличенными в мега-коррупции, Нетаньяху казался милым птенцом, который попал под раздачу зарождающейся формации – атлантического извода большевизма.
Угодив в частокол превратностей правосудия, премьер странным образом зачастил в Москву. Было то совпадением или нет, но аналогия напрашивалась: не тянет ли подспудно жертву западного правового всесилия в вотчину нигилизма права?
Разумеется, все было куда сложнее хотя бы потому, что, пробив окно в Москву, Нетаньяху стал первым израильским лидером, вступившим в плотное взаимодействие с Россией, правопреемницей СССР, некогда злейшего врага Израиля. С чего стриг пусть тактические, но зримые купоны, формально сохраняя имидж регионального жандарма. Но, поскольку люки тех сношений были для общественности наглухо задраены, то никто не представлял, что в действительности в этом приватном боксе происходит. Нет-нет да напрашивалось: не прорабатывается в той герметике причаливание Нетаньяху в российский правовой офшор, когда ресурс отсрочек и крючкотворства в его противлении приговору иссякнет?
Глубокое знание пристрастий Нетаньяху подсказывало Йоси Коэну, что одно упоминание российской тематики с пометкой «Сегодня!», переданное через секретариат, пусть не залог, так предпосылка экстренного приема главой правительства, и резолюция на выходе, скорее всего, ОК. Другое дело, насколько занят премьер, не мастерит ли заплату на одну из прорех своего уголовного дела? Тогда ничего не попишешь – конфликт приоритетов.
Как бы то ни было, Йоси Коэн не ошибся: аудиенция согласована, хоть и время из ряда вон – 23.00. Место встречи: резиденция премьера.
Время хоть и не лунатиков, но первых сновидений. Между тем премьер достаточно собран, хоть и перечитывает справку «Моссада», притом что, судя по мимике, суть темы изначально ухватил.
– Слушай, Йоси, – вдруг обращается к гостю премьер, остановившись при новом прочтении на середине. – Такое впечатление, ты у нас только на полставки: не нашел времени о необычном, если не исключительном событии, да еще двухмесячной давности, главе правительства, своему работодателю, сообщить. Или не нашел нужным, отрабатывая по второму месту занятости – в Лэнгли? Почему-то кажется, это не перехлест…
– Так сразу с налету не объяснишь… – смутился директор.
– Зайдем, давай, с другой стороны, – предложил Нетаньяху. – Твоя должность, она какая: управленческая, распорядителя сметы, зав по кадрам? Для экономии времени отвечу за тебя: она политическая. В первую голову ты политик, оценивающий события и процессы, в которые Израиль вовлечен. От твоей и моей прозорливости, политического нюха и аналитики зависят судьбы страны. Скажи теперь, как можно было столь нестандартное дело, от которого за километр тянет интригой большой политики, отдать на откуп исполнителям? Да и был ли ты в курсе, когда Лэнгли стал напрягать низовые звенья Конторы?..
– Был, – буркнул Йоси Коэн.
– Тогда, где были твои мозги и цеховая квалификация, обошедшаяся Конторе уйму денег, чтобы, во-первых, не навязать американцам равноправное партнерство, во-вторых, прохлопать главное: Кремль, которому по предварительной оценке Лэнгли понадобился наш парень, это не бюро переводов и не группа референтов, и не подразделение охраны, а один-единственный человек, с той инстанцией ассоциируемый. Имя ему российский президент. В этой институции никого с правом голоса больше нет, не считая совещательного! То есть, иностранный поданный в качестве техперсонала Кремля, это оксюморон! А прорва кэша, стравленная на разработку Куршина, почему не отозвалась сиреной в твоей голове?!
– Да сами американцы до конца не понимали, о чем речь, сплошные предположения. Или, скорее всего, преднамеренно путали… – принялся отбиваться директор.
– Когда разведчик небезуспешно дурит своего коллегу, да еще в статусе союзника, из них кто-то лишний. Однозначно! – поставил диагноз премьер.
– Подожди, Биби, из разряда непоправимого – что произошло? – структурировал проблему директор. – В чем трагедия? Пока одни плюсы, а если поторговаться, то улов можно удвоить!
– Согласен, в общем, проблемы нет, – откликнулся Нетаньяху после паузы снисходительного созерцания. – Если не считать потерянных месяцев и лишних уступок, которых я мог русским не делать. По крайней мере, в той расфасовке, которую я допустил.
– Хорошо, как быть? – призвал перейти от нотаций к делу главный разведчик страны.
– Что еще, поверх этой выжимки из дела? – ушел от ответа премьер.
– Хватает, – поторопился заверить директор. – Справка писалась утром, с тех пор высветилось многое. Главное открытие: похоже, янки предвидели такой поворот дела – запрос русских о Куршине, приняв в расчет наше плотное сотрудничество с СВР последних лет. Потому и скрыли от нас слежку за его сыном и подругой, наняв наших частников, которые, установлено, ни сном ни духом не ведали, кто истинный заказчик. Мы же денежные переводы отследили… Спросишь: «Близкие-то им зачем?» Отвечу: они пусть гипотетическая, но единственная ниточка к объекту. Он же растворился – ни одного контакта за полтора месяца.
– Не понял. Он, вообще, где? – потребовал разъяснений Нетаньяху.
– Видишь ли, – вводил в курс дела директор, – с кейсом Куршина мы разобрались только сегодня, пусть в самых общих чертах. В немалой степени благодаря тебе, Биби. Прежде – только на подхвате у Лэнгли, особо не вникая в суть. Первый звонок – запрос немецкой контрразведки в нашу прокуратуру, автоматически переадресованный в ШАБАК. Те же, скорее для порядка, снеслись с нами. Мы, в свою очередь, с Лэнгли, инициаторами разработки, как оказалось, об аресте узнавшие от нас. После чего американцы замолчали, будто потеряв к мероприятию интерес. Что в Берлине с Куршиным на самом деле произошло – поле для домыслов и спекуляций. Жаль времени… Интереснее итог. Спустя пять суток Алекс Куршин и трое его подельников на свободе, выпущены за недостаточностью улик. Те же, что изложены в запросе к нам, судом при апелляции чудодейственно отвергнуты как юридически ничтожные. Спустя сутки Куршин в аэропорту «Шонефельд», где за наличные приобретает билет в один конец в Москву. Ближайшим рейсом вылетает. Просмотрев записи немецкой видеосъемки, мы немало удивились: вылетел без всякого сопровождения в полном согласии с самим с собой. Дальше – больше. В «Шереметьево» Куршина стопорят, ссылаясь на запрет трехлетней давности, наложенный их департаментом цензуры. Перед высылкой сутки в камере. Препровожден к точке посадки на берлинский рейс, минует ворота и в кишке растворяется. В Москве регистрировались 243 пассажира, тютелька в тютельку минули границу в «Шонефельд». Только Алекса Куршина среди прибывших не было…
– Скажи мне, в Конторе – десант Санта Клаусов? И у каждого контейнер с заморскими базами данных – и все по профилю? – перебил ошарашенный Нетаньяху.
– Да нет, просто ребята упиралась, – бесстрастно озвучил Йоси Коэн. – В основном, хакнули, кое-что из открытых источников, ну и наша агентура постаралась…
– Продолжай…
– К сожалению, из разряда материального – это все. У дерзости и везения – свои пределы. Но то, что Куршин в России, сомнений практически нет. Два железных аргумента в пользу этой версии: предложенная СВР асимметричная сделка и слежка за его близкими, финансируемая Лэнгли. Первым, похоже, приспичило с ним определиться, вторым – установить его координаты, после чего наладить связь.
– На затребованной русскими кассете, что? Да, имеется такая?
– В наличии и, думаю, она им понравится…
– Почему?
– На видео американец поначалу излагает подноготную предприятия, разъясняя Куршину, почему и как его в этот триллер занесло. Тот же, ничуть не смутившись, словно русский сценарий писался им самим, аккуратно, но убедительно парламентеров посылает. Формулирует даже причину: СВР, хоть и шантажисты, но изобретательнее и шире душой нас. Если перефразировать: да, за яйца держат, но щадяще, по-рыцарски. Кроме того, сулят ему жирный куш…
– Какой?
– Судя по переписке, двести тысяч долларов за написание сценариев, ну и экранизацию его романов…
– Двести? И фильмы? Неплохо… Может нам с тобой с Куршиным местом поменяться? Хотя бы с прицелом на русских краль, краше скандинавок, а, Йоси?
Взор директора увлажнился, он, казалось, рефлекторно кивнул.
– Вот, что еще, Йоси, кто этот Куршин? – улыбка стерлась с лика премьера. – Он впрямь так хорош, чтобы Владимир подсел на столь необычный наркотик?
– Сказать честно, не знаю, – признался директор. – Мы им до сегодняшнего дня не занимались, одни отрывочные впечатления… Контора даже без понятия, что на самом деле с ним в Берлине произошло.
– Ноль представлений? – призвал вытряхивать карманы Нетаньяху. – Коль русским и янки он сгодился, почему бы ему не поработать на нас?
– Единственное, что у меня отложилось, он сноб, – делился впечатлениями глава разведки. – Но не традиционный, чье самомнение раздуто большими деньгами или знатным происхождением – эксплуатирует свой хорошо подвешенный язык и в какой-то степени – интеллектуальное превосходство, будучи по факту маргиналом. Поэтому возлагать надежды на него я бы не стал. Но с другой стороны, сам факт выживания в горячей войне разведок – индикатор его немалого потенциала. В любом случае, Куршин самый экзотичный представитель русского комьюнити в Израиле, с которым я когда-либо сталкивался.
– Значит, так, – встал на ноги премьер, – мы идем на сделку, утяжелив ее дополнением: двухминутный видео-сеанс с Куршиным, совмещаемый с просмотром нашего ролика. Нужно убедиться, что он в порядке и понимает, что делает. Какой-никакой, но он израильский гражданин, хоть и левак легкомысленный.
– Не думаю, что Москва пойдет на это, – чуть подумав, возразил Йоси Коэн. – Воспримут как контакт с задействованием условных сигналов. Но на запись неформального эпизода скрытой камерой, быть может, согласятся
Нетаньяху неопределенно махнул рукой, будто соглашаясь, и раскланялся.
Из-за коррективы, внесенной в условия сделки «Моссадом», Бригитта, эмиссар СВР, задержалась в Израиле еще на сутки. Москву не столько смутило условие в «нагрузку», сколько в СВР ломали голову, какой неформальный эпизод с «главным героем» Иерусалим может удовлетворить. Когда же решение было найдено, пришлось дожидаться вечера для его воплощения.
Спаренный видео просмотр, оговоренный сделкой, был разведен по разным комнатам конспиративной квартиры «Моссада». Но если Бригитта, едва просмотрев сюжет об обработке Алекса тандемом вербовщиков в аэропорту «Бен Гурион», заторопилась на последний рейс в Вену, то офицер «Моссада» продолжил елозить ролик с тем же персонажем, но на два месяца постаревшим. Не один, а с коллегой, владеющим русским.
По причине профнепригодности переводчика его пришлось заменить. Мало того, что русский у него неродной, он ничего не смыслил в футболе. Действо же разворачивалось на импровизированной штрафной площадке, но вместо ворот – два снежных столбика. Между ними, в центре, Алекс Куршин, демонстрирующий недурственную с учетом возраста прыгучесть.
Лыжная шапочка и качество ночной съемки посеяли сомнения в личности объекта, однако задействованная программа идентификации их развеяла. Сложнее оказалось со звуковым рядом, то есть с лексикой общения Алекса со своим спаррингом, остававшимся за кадром и то и дело ссылавшимся на последний тур английской премьер-лиги. Алекс больше концентрировался на траектории мяча, но все же однажды откликнулся: «Ты напомнил мне: сегодня голосование в Палате Общин по «Брекзиту». Не забыть «Время» включить…»
Тут привлеченный в качестве переводчика ученый-лингвист сверился с интернетом и к удовлетворению куратора разработки заключил: «Событие – вчерашнее. Кроме того, лексику объекта подделать очень сложно – спортивный сленг из семидесятых-восьмидесятых. Однозначно он».
Несколько необычно отреагировал на московский ролик директор «Моссада», когда тот был ему вместе с заключением эксперта доставлен. Йоси, завсегдатай фитнес-центра, но ни в одном виде спорта звезд с неба не хватавший, от вратарских прыжков Алекса Куршина чуть не скрежетал зубами от зависти; разумеется, он помнил, что футбол – отнюдь не тот вид спорта, в котором его новый подопечный внес свое имя в спортивные анналы. Но куда больше его раздражал имидж Куршина – мерное дыхание свободы во всем естестве. Без оглядки на вечный двигатель злоключений, его заарканивший, несовершенство человеческого общежития, зависимого от бездны условностей, и грозовые тучи, застилающие его горизонт. Но главное, Алекс олицетворял вызов маленького человека, кладущего на порядок вещей с прибором, причем органично, без позы. Чего Йоси, весьма влиятельный человек, не только себе не мог позволить – фетишу внутренней свободы отказывал в праве на существование. В особенности для выходцев из СССР, на его взгляд, общности застрявшей в тайге невежества и предрассудков, оттого обреченной на пожизненное гастарбайтерство. По крайней мере, в Израиле, вотчине протекционизма и диктата элит.
Глава 17
Подмосковье, спустя неделю
Алекс то и дело брал тайм-аут, помня, чем в его возрасте чреваты перегрузки в игровых видах спорта. Там, где ритм движения, сообразно физической кондиции, не подобрать; либо играешь, либо нет… При этом, усаживаясь, пытался вспомнить, когда он в последний раз «мял бока» теннисному шарику на спортивном уровне.
Память, однако, подводила, прыгая с кочки на кочку случайных, порой далеких от темы воспоминаний. В какой-то момент Алекс все же в общих чертах определился: ракетку он окончательно зачехлил еще до пересмотра правил, урезавших сет с двадцати одного очка до одиннадцати, будто в две тысячи первом году, без малого поколение назад…
Спарринг, Тимофей, чуть за тридцать, и, судя по технике, посредственный КМС, темнел в лице от очередного антракта, подозревая: не устроило ли ему начальство тест на психологическую устойчивость, подсунув ветхозаветного игрока, да еще запретив общение поверх формального? За что такие муки? Причин будто никаких…
Дабы парня взбодрить, Алекс предложил игру на счет, которая поначалу была воспринята Тимофеем то ли блажью, то ли издевкой. Но как бы из уважения к седине он нехотя согласился.
Каким же было его разочарование от разгрома в первых трех партиях и только сопротивления в четвертой (11:3, 11:4, 11:4, 11:8). Большую часть подач Тимофей не принимал, проигрывал с треском и промежуточную фазу, по большей мере, пуляя шарик то в сетку, то за стол. Но к финалу уже не психовал, приняв принципиально иной класс «пенсионера», почти не двигавшегося, за данность. При расставании даже чуть заискивал, что в спортивной среде, исповедующей культ победы, общее место.
