Григорий Александрович Шепелев
Кубыш-Неуклюж
Глава девятая
Она ушла рано утром, чтобы не повстречаться с Катей. Катя приехала через два часа. С Серёжкой она поздоровалась весьма сдержанно. Он действительно очень сильно её обидел по телефону. Жоффрей сидел на своём уголке дивана, наклонив голову со смешными кроличьими ушами, и неподвижно всматривался в какую-то одну точку. Смотрел он, судя по выражению его глаз, очень далеко. Туда, где не было боли. Когда его бывшая хозяйка присела рядом, он только хрюкнул и глубоко вздохнул – такие, дескать, дела. Она его стала гладить. Потом спросила Серёжку, даёт ли он ему обезболивающие таблетки, делает ли уколы.
– Конечно, – ответил тот, сев на стул. – И то, и другое делаю. Но ведь это не обезболивающие для рака. Тут нужен морфий. Где бы его достать?
– Нигде не достанешь, – пожала плечами Катя. – Людям-то не дают! Поэтому раковые больные выбрасываются из окон. Так что говорят врачи?
Серёжка подробно всё рассказал. Потом он передал то, что услышал вечером от Наташи. Катя с ней не была знакома, но никаких вопросов о ней задавать не стала.
– И что ты думаешь делать? – осведомилась она, щупая лопатки Жоффрея, которые выпирали углами, когда он наклонял голову.
– Всё, что можно, – твёрдо сказал Серёжка.
– До каких пор?
– Пока не начнёт визжать.
– Да он не начнёт, – нервически усмехнулась Катя. – Твоя подруга права, его не сломаешь! Люди визжат, а наш поросёнок не завизжит. Он чересчур гордый. И слишком добрый. Он не захочет тебя расстраивать.
– Ну и что ты мне предлагаешь?
– Я полностью с ней согласна. Нельзя отдать на смерть существо, которое любит жизнь, которое ею наполнено. Нужен шанс. И он должен понимать, что шанс есть, даже если это не совсем так. Мы найдём хирурга.
– Едва ли.
– А я говорю, найдём! И прямо сегодня. Недалеко от дома, где мои папа с мамой живут, есть клиника. И мне много раз приходилось слышать, что в ней – отличный хирург. Поехали, спросим. Ты с ним гулял?
– Да, конечно. Недавно только пришли.
– Значит, можем ехать прямо сейчас. Ну так что, поедем?
– Поехали.
Осознав, что будет какое-то путешествие, Жоффрей радостно встрепенулся и попытался спрыгнуть с дивана самостоятельно, что могло бы закончиться его гибелью. Прежде чем начать одеваться, Серёжка его поставил перед поилкой, и он попил. Увидев, как выросла его опухоль, Катя молча прижала ладонь ко рту. Она была на машине, клиника находилась неподалёку, так что спустя четверть часа кое-что выяснить удалось, а именно то, что хирург по имени Николай Петрович сейчас находится в отпуске и пробудет в нём ещё две недели.
– Ничего страшного, – заявила Катя, садясь за руль. – Будем искать дальше.
– Поехали, – повторил Серёжка. За три часа удалось объездить пять клиник. Буквально в каждой ответ хирурга сводился к следующему: немедленно усыпляйте, садисты чёртовы! Ни копейки нигде не взяли. Жоффрей был очень доволен. И даже счастлив. Больше всего он любил кататься, особенно – на машине Кати. Эта машина несколько лет назад была его вторым домом, а вот теперь стала собственностью каких-то других существ. Он втайне надеялся, что счастливые времена вернулись, что можно будет, как прежде, с Катей гулять, кататься, прыгать с ней по дивану. Но это было не так. Высаживая его и Серёжку около Эдика, Катя бодро пообещала, что всё равно она будет искать хирурга.
– Когда найду, позвоню, – заверила она двух своих пассажиров. – Отчаиваться не нужно!
– Да, это точно, – сказал Серёжка. Жоффрей, сидя на асфальте, долго и с удивлением смотрел вслед удаляющейся машине. Когда она скрылась из виду, он поджал огромные свои уши и поглядел на Серёжку – мол, как же так? В ответ ему было сказано, что едва ли они ещё когда-либо сядут в эту машину. Но он всё ждал – вдруг появится? Эдик с ним разговаривал, предлагал ему виноград и хурму. Но он не хотел. К нему подходили дети, давали палки и мячики. Он не брал, лишь обнюхивал. Подбегала маленькая серая кошечка и звала играть. Но он отказался.
Весна была очень ранняя. К первым числам апреля трава вовсю уже зеленела и распускались почки. Солнышко припекало так, что днём делалось теплее двадцати градусов. Во дворе было многолюдно, но не особенно весело, потому что Жоффрей с Серёжкой там проводили все свои дни, с раннего утра до позднего вечера. Кроме этого, заниматься им было нечем. Задумчивый, молчаливый Серёжка либо сидел на заборчике спиной к Эдику, лицом к вишне, либо пил пиво с какой-нибудь небольшой дворовой компашкой, а отощавший Жоффрей сидел на траве под вишней и размышлял, склонив голову. Он уже почти не мог двигаться, но со свойственной ему гордостью продолжал соблюдать дома чистоту. К нему то и дело кто-нибудь подходил – то дети, то взрослые, то животные. Если кто-то начинал плакать, он опускал глаза и моргал, потому что очень смущался. Иногда Эдик водил Серёжку в кафе обедать, прося полтора десятка людей приглядывать за Жоффреем. Тогда маленький бульдог смотрел вслед Серёжке, но не пытался идти за ним, потому что силы его уже подошли к концу.
Пятого апреля, когда он перестал есть, примчалась Наташа, вызванная Серёжкой. Все те, кто её увидел в тот миг, решили, что у незрячего появилась знакомая бизнес-леди. Многие, впрочем, узнали в ней бывшую учительницу и радостно поздоровались, но не сразу. И пиджачок её поверх блузки с умеренным декольте, и чулки, и юбка с глубоким боковым вырезом, и винклиперы удостоились пристального внимания местных модниц, сидевших невдалеке на скамеечке. Перепрыгнув через забор, Наташа взяла больного бульдога на руки и прошлась с ним вокруг всей детской площадки, сопровождаемая приветствиями. Бульдог давал ей понять, что хочет опять под вишню. Исполнив его желание, рыжая вышибательница зубов подсела к Серёжке. Грустно прикуривая, сказала:
– Я, кажется, начинаю верить в Господа Бога.
– С чем это связано? – поинтересовался Серёжка.
– Причина довольно распространённая – безысходность. Я тут на днях решила прочесть Евангелия. Там есть интересный момент. Фарисеи просят у Иисуса знамений – ну, доказательств того, что он есть Господь. Он им отказал. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что без толку! Паралитики поднимаются, прокажённые очищаются, слепорождённые начинают видеть, хромые – бегать, мёртвые воскресают, а им всё мало! Им требуются ещё какие-то доказательства! Но проблема в том, что их ни одно доказательство не устроит. Те, кому Бог не нужен, не начнут верить в него, даже если он вдруг появится и помашет ручкой – привет, ребята! Они будут говорить, что это американцы испытывают новое психологическое оружие.
– Я не понял, в чём твоя безысходность? – спросил Серёжка.
– Да в том, что и я такая же, – удручённо вымолвила Наташа, сбивая пепел. – Мне всего мало! Вот твой Жоффрей раскрыл мне глаза на то, что можно быть безобидным, трогательным и гордым одновременно, притом ещё и не унывающим никогда! Но я не разобралась, какой толк от этого сочетания. Я – машина. Мне переструктурировали мозги ударами в голову. Я взялась за Евангелия, желая понять, что такое толк и нужен ли он вообще. А книга – магическая! И я поддалась гипнозу. Начала верить. Но скоро уже закончу.
– А почему?
– Да потому, что рано мне читать Библию! Если я сейчас кого-нибудь возлюблю, как саму себя, то горе ему!
Серёжка хотел спросить ещё что-то, но помешали две девушки, попытавшиеся угостить Жоффрея мороженным, а затем – некий молодой человек, который купил у Эдика груши, после чего подошёл к заборчику и сказал, смущаясь:
– Простите, что отрываю от разговора. Я ваш сосед, во втором подъезде живу. Вот я всё смотрю на вас и вашу собаку и думаю, чем помочь? У меня – машина, я не особо занят. Если нужна моя помощь, вы не стесняйтесь. Может быть, стоит отвезти пса в какую-нибудь лечебницу? Я готов. Вы только скажите.
– В лечебницу отвезти? – рассеянно повторил Серёжка. Но вдруг его осенило. Зачем-то взяв за руку Наташу, он возбуждённо протараторил:
– Да, да, пожалуйста, если можно! Тут, совсем рядом, есть неплохая клиника! Там – хирург, Николай Петрович! – и он назвал точный адрес. – Я думаю, Николай Петрович уже вернулся из отпуска! Я почти что в этом уверен! Вы не могли бы прямо сейчас отвезти нас в эту лечебницу? Если можно!
– Ну а почему же нельзя? – обрадовался сосед. – Ведь это действительно совсем рядом! Пожалуйста, подождите одну минуточку, я сейчас сюда подгоню машину.
Перед Жоффреем стояла миска с водой. Поняв, что дело идёт к какой-то поездке, бульдог попил. Затем он поднялся и сделал пару шагов. На третий его уже не хватило. Серёжка взял его на руки и понёс к «Мерседесу», который остановился возле забора. Наташа им распахнула заднюю дверь. Сама она разместилась рядом с водителем.
В клинике был ремонт, но всё же она кое-как работала. Маляры и администраторы объяснили Наташе, что ремонт скоро закончится, и тогда всё будет великолепно, сможете приезжать с любыми проблемами! Хирург принял двух инвалидов и рыжую их подругу прямо в заляпанном коридоре, куда был выставлен стол. Внимательно выслушав их историю, врач велел Жоффрея поднять. Серёжка поднял, и его бульдог застыл вертикально, устало свесив лапы и голову. Осмотрев кошмарное проявление онкологии, по размеру лишь раза в три уступавшее самому больному, доктор издал очень грустный возглас.
– Можно ли её срезать? – спросил Серёжка.
– Нельзя. Поставьте его, и я объясню, почему.
Серёжка поставил, и его маленький бульдог лёг. Точнее, свалился.
– Во-первых, он в таком состоянии под наркозом просто умрёт, – заговорил врач. – Во-вторых, эта операция невозможна, поскольку опухоль приросла к костям. И, наконец, в-третьих – если бы даже она и была возможна, смысл бы отсутствовал, потому что опухоль вновь бы выросла. У него четвёртая стадия онкологии. А четвёртая стадия онкологии – это буквальный синоним смерти.
– Но мы не можем остановить его сердце, – подняла взгляд на врача Наташа. – Вы понимаете?
– Понимаю. Но у меня для вас других предложений нет. Я очень прошу меня извинить.
– Но это неправильно!
– Может быть. Но я – не мясник, а доктор. И здесь не бойня, а медицинское учреждение. Если доброе дело вам почему-то кажется злым, позвольте ему дожить на сильных таблетках. Однако я бы вам посоветовал…
– Мы каким-то чудом уже услышали ваш совет, – прервала Наташа, вскакивая со стула. – Спасибо, всего хорошего!
На обратном пути сосед убеждал двух друзей Жоффрея, что доктор прав. Наташа уже молчала. Когда вернулись во двор, она объявила Серёжке, что заночует, видимо, у него. Поднявшись к нему, она поспала до вечера, а потом ходила покупать вырезку для Жоффрея, не допуская мысли, что он откажется от парного мяса. Но сразу после её прихода из магазина ей кто-то вдруг позвонил, и она умчалась – вряд ли на крыльях любви. Видя её спешку, Серёжка понял, что у неё какие-то неприятности.
– У меня возникло острое отвращение к жизни, – сказала она ему напоследок.
– Это пройдёт.
– Это не пройдёт. И я не хочу, чтобы проходило. Разве ты хочешь, чтобы тебя покинуло отвращение ко всему, что его внушает?
Серёжка спорить не стал. Эдик, провожая стильную чемпионку взглядом, не отвечал покупателям. Потом кто-то ему сказал, что дворники замуровывают в подвалах кошек, и он, взяв с собой Олега, пошёл откручивать бошки дворникам.
Через день, седьмого числа, всё было по-прежнему – с той лишь разницей, что Жоффрей, сидевший под деревом, ещё ниже опускал голову. Ближе к вечеру во дворе появилась Катя. Когда она появилась, рядом с Жоффреем стояли Эдик, Наденька и Маринка со своим Боней. Они настойчиво убеждали бульдога, что надо съесть кусок колбасы, который ему предлагал Серёжка, сидя на корточках. Уговоры были напрасны. При появлении Кати друзья грустного бульдога вежливо отошли. Боня потянулся было за колбасой, однако Маринка строго его окликнула, и он кинулся к ней, чтоб не получить поводком.
Катя поздоровалась. Уронив кусок колбасы, Серёжка вскочил. Его лопоухий друг, подняв мутные глаза на эту блондинку, к которой он девять лет назад подбежал, чтобы встать между нею и хулиганами, вдруг не выдержал. Он отчаянно запищал – мол, смотри, смотри, что здесь происходит! Это, по-твоему, хорошо?
– Мама мне достала трамал, – сообщила Катя, погладив его костлявую спину, благодаря чему он умолк. – Это очень сильные обезболивающие таблетки. При онкологии применяются.
– Ты попробуй заставь его их сожрать, – устало сказал Серёжка. – Он ничего не ест уже третьи сутки. И у него, мне кажется, появились позывы к рвоте.
– Бедный малыш, – прошептала Катя. Присев на корточки, она с прежней, давно оставленной нежностью обняла бульдога за шею, а он с трудом поднял голову и лизнул её длинный нос. И это, кажется, было самым последним его движением, сделанным не от боли, а от любви. Подошёл Олег.
– Серёга, – произнёс он, глядя на Жоффрея и Катю, – что-то наш хрюкающий дружбан совсем упал духом! Давай в машину его посадим.
Это, на первый взгляд, странное предложение было встречено оживлением глаз бульдога. Он очень любил машины. Больше других любил он, конечно, машину Кати, но и в Олеговой мог сидеть целыми часами, гордо взирая через открытую дверь на тех, кто проходил мимо. Кате, которая безуспешно пыталась скормить бульдогу таблетку, эта идея также весьма понравилась.
– Почему бы и нет? – сказала она, вставая. – Серёжка, пусть наш Жоффрей посидит в машине, а мы с тобой попьём кофе. У меня что-то кружится голова. Видимо, упало давление.
– Значит, надо тебя накачать, моя дорогая, – сострил Олег. – Серёга, тебе напарник не требуется?
Серёжка не отвечал. Взяв бульдога на руки, он направился с ним к машине. Катя шла рядом, придерживая его за рукав. Уазик был припаркован вблизи торгового павильона, если так можно назвать длинный стол с весами и груды ящиков. Покупателей было много, но ещё больше столпилось около Эдика самых разных его друзей – бездельников-алкашей, дедов-болтунов и прочих. Они что-то отмечали. Отдельной группой стояли три молчаливых чеченца – Умар, Иса, Ибрагим. Серёжка их знал. Они пару раз приносили ему продукты из дорогих магазинов и уходили раньше, чем успевал прозвучать с его стороны вопрос, сколько он им должен. Они приехали на "Инфинити". О делах, которыми связан был с ними Эдик, мало кто знал, но слухи ходили всякие. Все четыре дверцы УАЗа были распахнуты. В нём сидели Надя, Матвей и Соня. Перепоручив им Жоффрея, Катя с Серёжкой пошли домой. Народу сквозь двор шагало от метро столько, что топот и голоса сливались во что-то плотное, неделимое, как поток. Стук Катиных шпилек был самым громким. Над сталинскими домами, располагавшимися на западной стороне двора уже разметался до середины неба закат. Он был очень ярким.
Глава десятая
Пока Серёжка запирал верь, Катя прошла в комнату и, усевшись там на диван, зашмыгала носом. Серёжка ей не мешал. Он начал готовить кофе. Но не успел чайник закипеть, как в дверь позвонили. Решив, что случилось страшное, Катя бросилась к ней сама и, опередив Серёжку, открыла. Вошёл Умар, один из загадочных компаньонов Эдика. Он держал на руках Жоффрея. Тот тяжело дышал.
– Ребята, он плачет, – хрипло сказал чеченец. – Нельзя ни на один миг оставлять такого больного пса! Собаке ведь без хозяина везде плохо, даже с друзьями. Держите.
– Спасибо вам, – проронила Катя и приняла своего бульдога. Чеченец сразу ушёл. Кофе был готов. Серёжке его совсем не хотелось, но почему-то он думал, что будет правильно, если он займётся сейчас одним делом с Катей. Своего пса они положили на пол посреди кухни. И он лежал неподвижно. Время от времени на его глаза наползали веки. Именно наползали, а не соскальзывали мгновенно, как это всегда бывает, когда моргаешь. Он моргал так.
Окно было приоткрыто, и со двора доносился весёлый шум. Серёжка зачем-то напомнил Кате о том, как Жоффрей много лет назад во время их ссор взволнованно подбегал то к ней, то к нему и жалобным писком просил их перестать ссориться.
– Да, – отозвалась Катя, – было такое. Кстати, хирурга я не нашла. Искала, да без толку. Но ведь есть народные средства! Может быть, их применить?
– Народные средства?
– Конечно! Их очень много. Я поэтому поводу интернет прошерстила из края в край. Вот, например, чага. Это такой нарост на берёзе. Ну, типа, гриб. Делаешь отвар из этого чаги и пьёшь его каждый день.
Катя замолчала.
– Ну, и что дальше? – спросил Серёжка.
– Рак вроде как проходит.
– Проходит?
– Да! Может, пойдём в лес, найдём эту чагу?
Серёжка не понимал, зачем она это говорит. Но он на неё не злился. Катя есть Катя. Она всегда такая была. И на самого себя он не злился. То, что его изнутри выжигало адским огнём, нельзя было назвать злостью. Нет, это был самый безнадёжный, убийственный и мучительный из всех видов ненависти – ненависть к самому себе. Из неё нет выхода.
– Катька, если бы я ему покупал на зиму ботинки, то всё было бы отлично, – говорил он, допивая кофе. – Этот бульдог сейчас прыгал бы и носился, а не лежал вот так. А если бы я не решил делать операцию у жулебинского врача, то всё было бы неплохо. Он бы сейчас ходил. А если бы я вовремя купил масивет, он бы ковылял.
– Перестань, – повторяла Катя. – Пожалуйста, перестань!
Но она не знала, что можно сказать ещё. Прежде чем уйти, она очень долго сидела перед своим бульдогом на корточках, положив на него ладони. Он тяжело вздыхал всякий раз, когда ему прямо на нос падали её слёзы. А потом Катя ушла, сказав, что завтра придёт и принесёт чагу.
Солнце уже опустилось за горизонт. Решив дома не сидеть, Серёжка схватил Жоффрея и опять выбежал с ним во двор. И первыми, с кем он там столкнулся, были Алёна с Яной. Они хотели к нему зайти, но он их опередил.
– Да они висят, как шнурки! – взялась Яна за голову, потрогав лапы Жоффрея. – Господи Боже! Да что же это такое?
– Это четвёртая стадия онкологии, – повторила Алёна слова хирурга. – А что врачи говорят?
Серёжку этот вопрос уже доконал. Поняв, что ему сейчас не до разговоров, Алёна пошла домой. А Яна взяла его за край куртки, и они вместе подошли к Эдику. Там торговля шла бойкая, как и пьянка. Но все притихли на один миг, увидев под фонарём слепого с его бульдогом. Яна решила не уходить, потому что помощь могла понадобиться в любую минуту, а трезвых взрослых людей, способных отреагировать на опасность, возле торговой точки было немного. И как-то так получилось, что за какой-нибудь час, который Серёжка там простоял, держа на руках собаку, к ним подошли почти все, кто Жоффрея знал, а человек десять с ним познакомились. Наденька подошла со своей ватагой. Дети просили поставить бульдога на землю, чтобы им было удобнее его гладить.
– Нельзя, – отвечал Серёжка, – он упадёт. Видите, какие у него лапы?
– Да, это точно, – признала Наденька, тронув лапу. – Они какие-то стали мягкие, совсем слабые! Бедный, бедный Жоффрейчик! Но всё с тобой будет хорошо, поросёнок.
– Пивной бочонок, – не согласился Матвей. И вновь разгорелся давнишний многоголосый спор, на кого Жоффрей похож больше. А он был больше всего похож на сломанную игрушку – всё у него висело, одни лишь уши ещё стояли торчком. Подошли Маринка, Зойка и Аська со всеми своими псами. Три эти бабы Жоффрея просто затискали, а Серёжку так задолбали рекомендациями, что Эдик на них даже наорал, а Олег сказал им, чтобы немедленно убирались. Они обиделись.
– Да ты душу свою отдашь, кобелина, за проститутскую задницу! – отчитала Эдика Аська и повернулась к Олегу. – А ты – за бутылку водки!
– Но так как у вас, мадам, ни того ни другого нет, то и обсуждать мы это не будем, – сказал Олег. Десяткам людей с обеих сторон прилавка стало смешно, а Аське обидно. И разгорелся скандал. Яна его мягко пресекла, указав скандалящим на Серёжку с его собакой.
Все подошли к Жоффрею – и Николай Иванович со своим французским бульдогом, и сердобольный хозяин двух лабрадоров, и тётя Роза со своей кошечкой, и родители всех детей, и кто-то с ирландским сеттером, и с овчаркой, и с пекинесом. Чеченцы спрашивали Серёжку, не нужно ли ему денег, чтобы поставить Жоффрея на ноги. Надя им отвечала вместо Серёжки, что тратить деньги необязательно, потому что Жоффрей выздоровеет сам. Кто только не подходил! Даже молодые мамочки прикатили свои коляски с детской площадки. Всех удивляло то, что лапы Жоффрея стали, действительно, как верёвки. И почему-то никто-никто не сказал, что это уже конец.
Было двадцать минут одиннадцатого, когда Яна, строча прямо на ходу какое-то сообщение, проводила двоих беспомощных до подъезда. Подобно Кате, она дала обещание завтра к ним заглянуть непременно. Взойдя на второй этаж, Серёжка столкнулся там с тётей Люсей, спускавшейся погулять. Она у него спросила, зачем он так измывается над собакой. Серёжка ей не ответил. Отперев дверь, он быстро вошёл и быстро её закрыл. Судя по всему, у Жоффрея была повышенная температура. Чтобы ему не было жарко, Серёжка его положил прямо на паркет около дивана, а сам пошёл чистить зубы. Осуществив эту процедуру тщательно, как всегда, он закрутил краны, и – чуть не выронил щётку. Из комнаты доносилось чудовищное храпение. Так Жоффрей не храпел ещё никогда. Подбежав к бульдогу, Серёжка встал на колени, чтобы наощупь определить, закрыты ли у него глаза. Глаза были широко открыты. Больше того – из них текли слёзы. До неестественности расслабленный, неподвижный бульдог хрипел во всю грудь и плакал.
Серёжка стал задыхаться. С трудом найдя телефон, который, как выяснилось, упал со стола на стул, он позвонил Эдику.
– Что случилось? – воскликнул тот. – Говори немедленно!
– Ты не мог бы ко мне зайти? – попросил Серёжка. – Прямо сейчас!
– Ты мне объяснишь, что произошло?
– Не то, что ты думаешь! Но какой-то другой кошмар.
Эдик появился через минуту. Сделав шаг в комнату и увидев Жоффрея, он аж попятился.
– О, Аллах!
– Да что с ним такое? – вскричал Серёжка. – Скажи, пожалуйста, что с ним?
Усевшись на табуретку в прихожей, Эдик дрожащим голосом сообщил, что выглядит Жоффрей страшно: шерсть у него вся вздыблена, в глазах – слёзы, и он храпит, как шайтан! Последнее обстоятельство для Серёжки не было новостью. Опять взяв свой мобильник, он начал нажимать кнопки. Но цифры путались у него в голове, и только с четвёртой попытки ему как-то удалось набрать номер. Катя мгновенно вышла на связь.
– Да, Серёжа, да! Что случилось? Пожалуйста, не пугай меня!
– Я не собираюсь тебя пугать. Но ты испугаешься.
И Серёжка поднёс мобильник к морде Жоффрея. Через десять секунд он опять прижал его к уху.
– Слышала?
– Это он? – прошептала Катя. – Что с ним твориться?
– Он неподвижно лежит и вот так храпит! Глаза у него обезумевшие! Что делать? Ты можешь мне объяснить, что делать?
Катя заплакала.
– Я не знаю! Просто не знаю! Может быть, вызвать Скорую ветеринарную помощь?
– Что это даст? У них разве есть наркотики?
– Ты о чём? Какие ещё наркотики?
– Морфий!
– Конечно, нет!
– Так за каким чёртом их вызывать? – заорал Серёжка. – Что это даст? Они мне скажут одно: надо усыплять! Ты можешь сейчас приехать?
– Нет, не могу, – простонала Катя. – Я опять чувствую себя плохо! И я одна с детьми! С кем я их оставлю? Ведь дома нет никого!
Она говорила что-то ещё. Он её не слушал. Держа телефон у уха, он торопливо шагал взад-вперёд по комнате, содрогаясь, когда Жоффрей начинал хрипеть особенно страшно. И кто-то очень жестокий внезапно вытащил из глубин его памяти самый светлый миг его жизни. Она вбегает и обнимает его, Серёжку, но только одной рукой, и кричит: «Серёжка, Серёжка! Он меня спас! Это настоящий бульдог! Наверное, потерялся! Он теперь будет наш!» И что-то смущённое, хрюкающее, лопоухое, которое она держит другой рукой, облизывает его, Серёжкину, руку. Какой-то мягкий, смешной и трогательный комочек.
– Да пусть она немедленно приезжает! – вдруг закричал во всю глотку Эдик. – Души у неё нет, что ли? Её собака не проживёт эту ночь!
– Да я не могу! – завизжала Катя, услышав крик. – Я завтра приеду, завтра!
Серёжка нажал на сброс. Швырнув куда-то мобильник, он подбежал к бульдогу, схватил его, и поднял, и прижал к груди. И случилось чудо. Жоффрей храпеть перестал. Серёжка смертельно перепугался. Но в тот же миг он почувствовал, что дышать Жоффрей продолжает. Тогда он положил пса на диван. И храп не возобновился. Дыхание было ровным, глубоким, чистым.
– Наверное, ему было холодно на полу, – предположил Эдик после минутной паузы. – Как я счастлив, слава Аллаху!
– Да, это точно, – сказал Серёжка. – Ты хочешь чаю?
– Нет, не хочу.
Несколько минут они молча слушали, как чудесно дышит Жоффрей. А потом Серёжка тихо спросил:
– Что делать?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – с испугом ответил Эдик. – Тебе решать, ты хозяин. Мы с ним – друзья, не более и не менее. Но любое твоё решение я приму и окажу помощь.
– Ты понимаешь, что он сейчас в самом настоящем аду?
– Ты думаешь?
– Да!
Эдик промолчал.
– Так может быть, всё-таки… – очень тихо начал Серёжка. Но у Жоффрея недаром были такие огромные уши.
– Он тебя слышит! – перебил Эдик. – Пожалуйста, замолчи! Он приподнял голову, смотрит!
Серёжка похолодел.
– Как смотрит?
– Нет, он сейчас уже голову опустил, – пролепетал Эдик. – Ему очень трудно держать её на весу, но когда ты стал говорить про это… про это… Он на тебя смотрел страшными глазами!
Серёжка сел на диван и легонько сжал своего бульдога ладонями. Тот вздохнул. Руки ощутили, что его сердце забилось чуть-чуть быстрее.
– Не бойся, – сказал Серёжка, – мы остаёмся дома. Я не хочу никуда уезжать, если ты не хочешь. Давай останемся дома.
Бульдог ещё раз вздохнул. Он не возражал. Серёжка поднялся, подошёл к Эдику и пожал ему руку.
– Большое тебе спасибо. Всё уже хорошо.
– Ты уверен?
– Да.
– Тогда я пойду?
– Иди.
И Эдик ушёл, взяв с Серёжки слово, что тот ему позвонит, если будет тяжко. И громко лязгнула за ним дверь. И настала ночь. Проклятая, злая ночь с седьмого на восьмое апреля. И вскоре после полуночи началась последняя схватка маленького бульдога с его жестоким врагом. Шерсть бульдога вздыбилась. И бульдог зарычал. Это был бульдог. Он рычал неистово, страшно. Лишь на секунды он умолкал, чтоб набраться сил, а потом – опять. Вот так умирал Кубыш-Неуклюж – маленький герой, который всегда отбегал, если на него нападала крошечная собачка, и вступал в драку, когда набрасывалась овчарка или ротвейлер. И вот сейчас он ввязался в драку с огромной, страшной онкологической болью. Она ломает любого. Но маленький, неуклюжий, смешной комочек, который ни разу в жизни не сделал никому зла, с ней яростно дрался. Он не скулил, не выл. Он рычал. Он стойко и мужественно сражался – нет, уже не за жизнь, а за благородную смерть. Он не собирался сдаваться, не отступал ни на шаг. Его было не сломать.
Серёжка всё это понял. Он позвонил Наташе. Послушав, что происходит, она заплакала.
– Я теперь могу это сделать? – спросил у неё Серёжка.
– Да, теперь можешь! Прошу тебя, сделай это скорее!
– Тогда немедленно приезжай! Я ведь с ним один.
– Это невозможно!
– Да почему?
– Я сойду с ума!
И странное дело: Серёжка, не отвертевшийся от того, чего он боялся больше всего на свете – от своего бессилия перед адской мукой Жоффрея, вдруг ощутил нечто вроде гордости. Темнота над адом распалась, и из сияющей, ослепительной синевы ангелы запели "Царицу Савскую". Слушая, как Наташка захлёбывается слезами, он уточнил:
– Так значит, стена пробита?
– Да, да! Пробита! Прости меня! Завтра я тебе позвоню! Я её нашла…
Раздались гудки. Опустив мобильник, Серёжка взял своего бульдога на руки. Тот рычать перестал. Он несколько раз вдохнул с призвуком рыдания, содрогаясь от сумасшедших ударов своего сердца. Он был уже на пределе. Но на руках у Серёжки стало ему полегче. Левой рукой прижимая его к груди, Серёжка припомнил номер Дениса и стал его набирать. Денис почти сразу вышел на связь.
– Ты всё ещё на работе? – спросил Серёжка.
– Сейчас уже выезжаю! А ты чего хотел-то?
– Есть у меня проблема. Пожалуйста, помоги мне её решить.
– А что за проблема?
Серёжка заколебался в последний раз. Сердце у Жоффрея стучало неровно, дёргано, отражая вспышки безумной боли. Но ведь Жоффрей ей не сдался! Она его не заставила быть униженным, жалким, плачущим. И, конечно же, не заставит. Ему осталось, от силы, часов семь-восемь.
– Он умирает страшно, – сказал Серёжка. – Надо ему помочь.
– Серёга, я тебя понял, – пробормотал Денис. – А где это лучше сделать?
– За кинотеатром, возле которого ты живёшь, есть ветеринарная клиника. Ты не знаешь, она работает круглосуточно?
– Круглосуточно.
– Давай там.
– Давай. Часа через полтора подъеду. Я ведь не близко.
Эти проклятые полтора часа оказались самыми страшными. Продолжая держать Жоффрея одной рукой, Серёжка нашёл на кухне пакет и сунул в него резиновую свинью, затем – простыню, взяв её из шкафа. Потом он долго таскал Жоффрея по всей квартире. Он то просил его потерпеть, то внушал ему, что они расстанутся ненадолго. На год. Жоффрей терпел. И не верил. Лишь иногда он вскрикивал, и тогда всё тело его на одно мгновение каменело, а затем вновь становилось тряпочным.
В половине второго ночи Серёжка вынес его на улицу, хорошо понимая, что это будет последняя их прогулка. Куртку надеть он не смог – руки были заняты умирающим. Каждый миг вместе с ним казался Серёжке таким же важным, как вечность. Плюс семь по Цельсию сразу дали ему почувствовать, что апрельская ночь – ещё далеко не июньская. Подойдя к дикой вишне, он положил Жоффрея на травку. Но тот рычанием дал понять, что он хочет на руки. И Серёжка снова взял его на руки, и уселся с ним на заборчик. И стал дрожать. Если грудь ему согревал Жоффрей, то спину, прикрытую лишь футболкой, ветер покрыл мурашками. Мимо шли какие-то люди – чужие, странные и безмолвные. Все друзья давно разошлись. Холодный, тоскливый двор был хуже квартиры. С полчасика посидев, Жоффрей и Серёжка пошли домой.
В два сорок заулюлюкал дверной звонок. Стараясь не зарыдать, Серёжка открыл. И вошёл Денис. Погладив Жоффрея, он очень тихо спросил, твёрдо ли Серёжка решил его усыпить. Это был кошмарный вопрос. Серёжке пришлось поставить бульдога на пол. Точнее, лишь попытаться поставить, чтобы Денис всё увидел сам. И Денис, увидев, что лапы совсем не функционируют, взял из рук Серёжки пакет с вещами Жоффрея.
– Да, вариант здесь только один. Ты прав, это нужно сделать. А что потом?
– У матери, кажется, есть лопата, – шёпотом сорвались с Серёжкиных губ самые мучительные слова в его жизни. – Потом заедем за ней.
– А где хоронить?
– В Измайлово.
– Ладно. А деньги у тебя есть? Эта медицинская процедура дорого стоит.
– Конечно, есть.
Спускаясь вслед за Денисом к подъездной двери, Серёжка чувствовал, что проклятая боль всё глубже вонзает в тело Жоффрея свои клыки. Но Жоффрей молчал. И Серёжка знал, почему. Кубыш-Неуклюж надеялся, что его передумают убивать, решив, что ему уже не так больно.
