Гочмурад Гутлыев
Памяти владыки гор Копетдагских
Что произошло, когда, полностью сконцентрировавшись на «бумагомарательстве», готовил свою недавнюю книгу «Мигрант в столице» к публикации на Литрес и планировал успеть закончить ее до отъезда в Ашгабат на поминки сорокового дня?
Неожиданно раздался трезвон сотового телефона. Ответил на звонок чисто машинально, не отрывая взгляда от монитора компьютера.
С какого-то неведомого номера какой-то незнакомый голос начал разговор с безапелляционного утверждения «я такой-то, друг Курбана» и продолжил напористо: «у нас собралась большая группа в двадцать человек, едем в Кушку, покажешь город?».
Тут сразу несколько комментов к этой коротенькой фразе:
Откуда у него оказался мой номер телефона, я ведь крайне редко сообщаю его даже случайным знакомым, тем более ни в коем случае абсолютно незнакомым людям;
Я что, должен поверить на слово, что он реально друг Курбана? (обычно в таких ситуациях, когда ссылаются на того или иного известного человека, со скрытой иронией переспрашиваю: «а он сам об этом знает!?»);
Обращение на «ты» ко мне, незнакомцу неизвестно какого возраста – предположил, что я мальчуган? Или все-таки поседевший, и много повидавший в своей жизни человек?
Не нужно было предварительно спросить и уточнить – свободен ли я, и где вообще нахожусь? (подчеркну, что уже с пяток лет живу в других краях, не в Кушке).
Когда ответил ему, что в настоящее время обитаю в Елотани (город Марыйского велаята на расстоянии свыше двухсот километров от Кушки), немного растерянно и в то же время натянуто давая понять «мне не до вас», человек на «другом конце провода» не остановился, и тут же «предложил»: «может, кто из твоих друзей нам поможет?».
Честно говоря, у меня сразу пропал весь интерес к беседе – сам Курбан никогда бы не навязал обузу в настолько громадную группу неведомых гостей кому бы ни было, тем более совершенно посторонним людям.
Однако магия имени Курбана продолжала работать, и по инерции, собираясь сообщить «собеседнику» телефонный номер своего старшего сына, который спокойно взял бы на себя прием посетителей, спросил: «ладно, в какие даты планируете?».
7го марта выезд, 8го и 9го в Кушке, 10го марта возвращение в Ашхабад.
Здесь-то и случилась поразившая меня оговорка, давшая повод к написанию данного очерка. Без эмоций, чисто как констатацию факта напомнил человеку, представившего себя как друга Курбана: «10го садака «сорок дней»». 
Удивило и поразило, что тот мгновенно как-то замялся, запнулся, и потом как будто начал оправдываться: «я был на похоронах и на «семь дней».
Естественно, я постарался успокоить его, утешить понимающе: «дело житейское, всякие неотложные дела могут появиться, необязательно появляться на всех…».
Однако одновременно, признаюсь, тогда никак не мог отделаться от подспудной мысли: «а зачем ты об этом говоришь МНЕ? Мне ведь нет абсолютно никакого дела, был кто там, и сколько раз и почему решил в следующие поминки быть в другом месте…»
Здесь хотел бы внести краткую ноту-пояснение к дальнейшим «размышляшкам»: на мой взгляд, существуют три понятия с непростым философским подтекстом, три ипостаси, грани между которыми настолько неощутимы и неосязаемы, что пересекаются неощутимо в мгновение ока и незаметно для самих участников. Естественно, за каждым человеком остается его личный, и только его собственный моральный выбор – с какой стороны сцены находиться…
Просто, как апельсин: называть себя другом, считаться им среди общих знакомых, и быть им в реальности в своих глазах, не для посторонних…
В туркменских ритуалах и обычаях содержится множество нюансов и аспектов, которые порой неведомы или скрыты и не только от ближайших соседей, представителей других национальностей, но и от иных современников, вроде бы прямых носителей нашего менталитета.
К примеру, существует, повторюсь, скрытый от постороннего взгляда обычай – «ызыны сакламак». В течение определенного времени после похорон родственники и близкие люди (это ведь не всегда одно и то же?) находятся круглосуточно в жилище покойного – чтобы душа успокоилась и удалилась умиротворенно. В давние времена такой траур шел до сорокового дня, в современный период – в Марыйском велаяте до седьмого дня, в Ашгабате, как оказалось, до третьего дня. Потом сразу убирают установленную у подъезда шатровую просторную палатку – в городских квартирах слишком тесно, не вместятся горюющие или приходящие отдать дань памяти, вот на такой случай и арендуют купольный «тент» со всем внутренним оборудованием.
Да, в первых числах февраля было холодно и ветрено, да, выпал небольшой снежок. А все-таки попробуйте ответить на простой риторический вопрос – сколько человек из многочисленных товарищей, попутчиков (давно привычных к холодным ночевкам в ходе своих горных походов) и родственников Курбан-ага составило компанию двум его внучатым племянникам, ночевавших в той утепленной палатке?
Также снова акцентирую – не существует «обязательства поступать так, и никак не иначе» или иных требований со стороны кого-либо из близких людей ни к себе, ни к посторонним людям. Это личный выбор каждого и всех, где находиться в эти несколько скоротечных и пролетающих мимо первых дней скорби и печали.
Еще нюансы? Да пожалуйста!
Один вариант: приехать в город в день поминальной садака на поезде, прибывающим на вокзал около полудня, потом махнуть к себе домой, чтобы оставить там рюкзак, затем глянуть на часы и решить «совуландыр» («закончилось»), и остаться отдыхать в уютной домашней атмосфере после долгой утомительной поездки.
Существует и другая «опция»: приехать днем раньше и сразу поехать на квартиру покойного и предложить помощь. Лишние руки редко бывают обузой, иногда кто-то нужен хотя бы для того, чтобы почистить полмешка лука или мешок картошки, ну или сходить в ближайший магазин за дополнительной пачкой бумажных салфеток и полотенец. Можно также просто сидеть возле муллы «за компанию», встречая и провожая посетителей, приходящих отдать дань памяти. Далее, непосредственно в день садака прийти с раннего утра, а не в намеченный час – опять-таки всегда ведь есть возможность «быть на подхвате».
Еще этнографических деталей?
Два понятия «горунмек» и «отурмак», два подхода к происходящему в такие печальные дни, грани между которыми также легко пересечь или не пересечь – опять-таки личный выбор каждого.
По туркменским обычаям в дни поминок люди приходят в место проведения садака (ритуал не всегда проводится непосредственно в доме покойного) разделить «хлеб-соль» (отломить крошечный кусочек хлеба, макнуть его в чорба, и проглотить), присоединиться к молитве и сразу же уйти – «горунмек учин» («показаться», «чтобы люди увидели»). Поймите правильно – не принижаю, такой скоротечный визит является в полной мере знаком уважения, скорби и памяти.
«Отурмак» («сидеть») требует более серьезных душевных усилий – близкие родственники и истинные друзья продолжают находиться на поминках, встречая и провожая приходящих отдать дань уважения скончавшемуся, вплоть до завершения поминок. Естественно, находиться в гнетущей атмосфере печали продолжительное время нелегко, поэтому «хоссарлар» (не знаю аналога термина на русском языке – «больше, чем родственники» «близкие люди», «защитники», «опекающие») бывают особо признательны тем, кто отложил собственные проблемы в сторону, чтобы побыть вместе с ними подольше в печальный день.
В завершение снова акцентирую: здесь нет никакого формального требования «демонстрировать дружбу и приятельство», всего лишь личный выбор каждого – где и когда находиться в определенные дни. С другой стороны, что называется, «горький осадок все-таки остался» – попробуйте ответить на простенький риторический вопрос: «сколько человек из постоянного круга общения Курбана его последних лет жизни предпочло «отурмак», не «горунмек»»?
«Владыка гор копетдагских…»
В конце девяностых нам удалось провести две необычные экспедиции подряд, два зимних восхождения на высшую точку туркменской части Копетдагского горного хребта гору Чопан последовательно, годом раньше и годом позже. Технически данная вершина не очень сложная, и по высоте вполне доступна людям с разной физической подготовкой. Но вот с оформлением необходимых разрешений к проходу на нее обычным туристам возникали те еще трудности из-за ее географического расположения точно на линии государственной границы с Ираном.
Описываемый в данном очерке эпизод произошел во время второго нашего восхождения. В тот год группа для покорения вершины собралась большая, при этом в нее входили как члены альпклуба «Агама» (организатора восхождения), так и представители других групп любителей активных видов отдыха. В том числе и «первоходцы», у которых это была вообще первая в их жизни покоренная горная вершина.
Вот только теперь уже не помню, в какой именно день трехдневной экспедиции – то ли в вечер перед штурмом, то ли уже после спуска с вершины, – в базовом лагере устроили «посвящение в альпинисты» и разыграли что-то вроде театрального капустника. Когда распределяли шутливые «звания», Курбану как старшему по возрасту выпала сложная роль патриарха, принимающего новичков.
А вот как назвать ее, ту самую роль?
Тамара Семеновна предложила «владыка копетдагских гор».
Я вставил собственную «шпильку»: «нее, не так! Владыка гор Копетдагских!». При этом слегка усилив интонацию на последнем слове.
Незабвенная Тамара Семеновна вдруг с удивлением и одобрением сказала: «ничего себе! Вроде всего одно слово переставил, а как смысл усилился!».
Это еще один ключевой и поворотный пункт саморазвития личности, которым редко удается зафиксировать настолько точно дату и место «пробуждения силы». Дело в том, что как раз в тот конкретный период своей жизни я начинал более осознанно нащупывать будущий авторский стиль повествования и все более смело экспериментировал с игрой слов, перестановкой ударений и кажущим «нарушением» порядка слов в предложении.
В тот незабываемый вечер без всяких натяжек при непосредственном участии Курбана впервые «щелкнуло»: «ого, кажется, начало получаться».
Однако давайте все-таки вернемся на перемычку горы Чопан, где все это происходило. Не каждому дано умение сыграть в импровизированном «капустнике», ведь, помимо иных требований, необходимо преодолеть и собственное смущение. Курбан чувствовал себя в роли «владыки гор копетдагских» очень даже органично. Откуда только взялась осанка и повелительный голос, он как будто стал выше нас всех ростом и резонирующим среди арчевников голосом потребовал у смутившихся девушек-новичков: «А ну! Кто тут нарушил мой покой!?».
Честно говоря, ранее я и не предполагал наличия в нем актерских способностей. Однако данная сюжетная линия получила непредвиденное продолжение через несколько лет, когда они дружной компанией уехали на Койтендаг (Кугитангский горный хребет с высшей точкой Туркменистана пиком Айры-баба). Думал, что на восхождение, но их экспедиция того года была (около 2010 года, не помню точно) намного более многоплановой. Режиссер Мурад (фамилию не помню, но он являлся одним из известных деятелей студии «Туркменфильм», при желании можно навести справки) снимал в Гарлыкских (Карлюкских) пещерах киноновеллу.
Небольшое отступление для внесения более живописных красок в скучное повествование: опять-таки я узнал о главной цели данной поездки совершенно случайно. Через несколько месяцев после их возвращения, когда гостевали в гостеприимном доме Тамары Семеновны, она показала мне несколько снимков «вроде бы театральной постановки» и спросила: «узнаешь кого-либо?».
Что за ребенок стоит перед Курбаном?
Ее так удивило, что узнал его даже не вглядываясь, даже на не сильно качественном фото, да еще в гриме и в каком-то непонятном прикиде. Тогда-то они и рассказали, что Курбану в той киноновелле предоставили сыграть главную роль дедушки, заботившемся о своем осиротевшем внуке (если верно помню сюжет).
Честно говоря, его успех в таком невиданном проекте не сильно поразил, только порадовал, так как еще с той первой сыгранной им роли «патриарха гор» убедился в наличии в нем актерских способностей.
Сейчас хотел бы привлечь ваше внимание, уважаемые читатели, к другому, совершенно неизвестному «почти никому» приключению, которое во время съемок могло закончиться трагически. Зная характер Курбана, уверен, что он никому и никогда о нем не рассказывал, поэтому
данный факт могли знать лишь два-три непосредственных участника.
Дело в том, что большинство эпизодов снималось в знаменитых Гарлыкских (Карлюкских) пещерах, которые практически не исследованы, хоть и минули десятилетия со дня их открытия. После перехода с одного пункта съемки в другой закуток обнаружилось, что часть оборудования осталась на прежнем месте (генератор принесли, а какие-то осветительные приборы забыли прихватить). Здесь опять проявилась натура Курбана – были ведь в группе более молодые ребята, так нет, яшули сам пошел туда за снаряжением. Если верно помню его рассказ, вместе с кем-то из напарников. А на обратном пути они заблудились, ведь даже в хорошо изученных пещерах достаточно повернуть на полшага «за неправильный угол», и потеряешь верный путь. Что уж тут говорить о многоуровневой, с разветвленной сетью неисследованных ходов пещерной системе как Карлюкские ониксовые…
Не передать никакой письменной речью ту манеру фатального стоицизма, с какой Курбан почти без эмоций рассказывал, что они уже успели попрощаться с жизнью, когда поняли – обратного пути не найти, да еще и батарейки фонаря начали садиться и единственный имеющийся у них свет начал тускнеть и меркнуть.
Невероятно, какое чутье вело Шанияза Менглиева, в то время заместителя директора Койтендагского заповедника по науке, но он умудрился найти заблудившихся буквально за минуты и секунды до того, как фонари окончательно «сдохли». Еще чуть-чуть, и пиши пропало, не успей спаситель заметить слабые блики света на стенке за очередным поворотом…
Повторюсь в заключение, чтобы подчеркнуть в очередной раз скромность и молчаливость Курбана: он никогда не рассказывал не только о подобных случаях из своей жизни даже близким знакомым, но и о тех экстремальных приключениях, перед которыми померк бы иной голливудский или болливудский киносценарий. А если в крайне редких случаях что-либо упоминал, то очень скупо, без всяких «ой, ай, вах!» деталей. Приходилось задавать «ненавязчивые» вопросы, чтобы с большим трудом вытянуть дополнительные детали.
«Курбанчик!?»
Для данного очерка должен предварительно пояснить, что уже много лет как воздерживаюсь от полемики с малознакомыми авторами комментов к заметкам в профилях пользователей соцсетей. По двум веским и легко объяснимым причинам – каждый имеет право на свое собственное мнение, и «не лезь с советами в чужом доме».
Однако в 2015 году даже не собирался сдерживаться и колко высказался в адрес одной дамы (теперь уже не вспомню, кого именно). Но год указан точно – как раз тогда у Курбана появился ноутбук, и я первым делом завел ему адрес электронной почты и страничку в Одноклассниках. Помню также, что обмен комментами произошел в ленте Дмитрия Маслова. Какая-то особа поделилась комментарием о фото: «мы в это воскресенье побывали там с Курбанчиком».
Первоначально я ответил на реплику сдержанно, лишь с легким раздражением: «может, не стоит называть его Курбанчиком!?».
Его так все называют.
Ну не все, и не через Интернет
Я же любя!
Дальше я перестал сдерживаться: «если вы называете кого-либо таким макаром в тесной дружеской компании у себя на квартире или в горах у вечернего костра – ваше полное право! Однако Интернет требует к себе особого обращения – неизвестно, кто читает и как дальше воспользуется информацией. Читатель видит то, что написано, а не то, что имеет в виду автор…».
И пояснил, теперь уже не дословно, какие ассоциации возникают у неосведомленного человека при виде обращения «Курбанчик» – пацаненок, подросток, несмышленыш, ничего не достигший в своей жизни типчик?
Как потом убедить кого-либо из посторонних читателей, что в реальности речь идет о заслуженном человеке, кандидате химических наук, прошедшем огни и воды, и медные трубы достойнейшем товарище?
Высказавшись, выскочил из того чата, чтобы больше в него не возвращаться – каюсь, сам составил определенное мнение (вполне может быть, в корне неверное) об авторе того коммента, поэтому пропало всякое желание продолжать с ней дальнейшее виртуальное общение.
Тем же вечером рассказал о случившемся самому Курбану, и уже вместе посмеялись – «пусть хоть горшком назовут, лишь бы в печь не пихают».
Однако все-таки в глазах яшули мелькнули какие-то нотки признательности и благодарности – «заступился…»
Конечно, скорее всего, это совпадение, и в тот период совершался в умах и головах его круга общения какой-то неявный, но качественный перелом, без всякого моего действия. Должен отметить, что в последние годы что-то ни от кого и нигде не встречал такое обращение «Курбанчик», все чаще уважительное и единственное «Курбан-ага».
«Плот, мой плот…»
«Размышления о парадной стороне…»
Частенько я думал «про себя», а иногда и вслух – Курбан ведь воистину историческая личность, так как нередко он, не прилагая никаких усилий, оказывался в нужное время в нужном месте и умудрялся становиться участником исторических событий, причем не придавая этому ни малейшего внимания. У него в ходу была прикольная присказка-слоган «энтесем боляр» – «мне бы побродить…».
Должен здесь же также отметить, что несколько лет назад (до его смерти в феврале 2024) успел выразить ему эту свою оценку лично, в беседе «без свидетелей». То есть так, чтобы он не смутился и не обругал своим фирменным «гой!» («оставь!»).
Среди прочих необычных проектов, в которых он принимал участие как доброволец, есть одно уникальное приключение, которое вообще не состоялось бы, если бы не усилия Курбана. Этот как раз тот случай, когда человек не идет в ногу с историей, а творит ее собственными руками.
Прежде чем двинуться дальше, позвольте сделать очередное небольшое отступление: нет, я не преувеличиваю, состоялся действительно нестандартный проект. Доказательства?
Он упоминался в российской «Независимой газете», вроде даже мельком в «Комсомольской правде». Совершенно случайно и очень неожиданно для себя я сам видел беглое упоминание «о сплаве по Каракумскому каналу» в новостном выпуске «Сегодня» на НТВ.
Целый цикл детальных статей известнейший туркменистанский журналист Икар Пасевьев опубликовал в центральной «Туркменской Искре» и в «Вечернем Ашхабаде». Вышла подробная заметка на английском языке в «Central Asian news», то есть, состоялся выход даже на широкую международную аудиторию. Сумели «достучаться» до «Клуба путешественников» Юрия Сенкевича – оттуда попросили прислать сюжет, снятый профессиональной видеокамерой (а откуда она у общественного клуба?). Прозвучит чистейшей фантастикой, но умудрились привлечь внимание Книги рекордов Гиннесса, однако в те годы организовать приезд в Туркменистан их инспектора для регистрации рекорда было невозможно чисто из-за бюрократических формальностей.
В завершение отклонения забавный и многозначный факт – фотопленки, отснятые на сплаве, были украдены из квартиры, куда доступ имел лишь один «посторонний» человек (когда-то работавший в аппарате Чубайса). Пропали крайне интересные кадры (один из них я собирался назвать «Старик и канал» – бронзовотелый седой Курбан с веслом в руке на фоне золотистых осенних камышей) …
Еще одна любопытная ситуация, связанная с грамотной работой с СМИ: в начале двухтысячных мне попалась заметка в экологическом вестнике «Берегиня», Россия. В ней описывался проект сибирских экологов, которые соорудили плот из пластиковых бутылок и сплавились на нем около двухсот километров. Молодцы, конечно, но в статье широко использовались эпитеты «впервые в мире, нестандартное решение, подали заявку в Книгу Рекордов Гиннесса в номинации «необычное плавсредство и протяженность маршрута»».
Связался с редакцией, и сообщил, что за пять лет до проекта тех энтузиастов туркменские любители экстремальных приключений уже сотворили это чудо. Надо отдать должное редакторам, которые пообещали дать опровержение и слегка подправить ту статью.
Как вам перечисление доказательств, убедил в уникальности совершенного проекта?
В то же время, парадоксально, данная экспедиция осталась практически неизвестной внутри Туркменистана. Более того, в текущее время я являюсь единственным человеком, кто мог бы описать ее и отдать должное заслугам Курбана в том, что она вообще состоялась…
Что называется, теперь уже вроде некому подпеть: «ты помнишь, как все начиналось? Все было впервые и вновь…»
Теперь, похоже, настало время напомнить тем, кто слышал или был очевидцем того давнего проекта, и рассказать другим, кто не знает, о «плоте из баклажек7».
В конце девяностых в окрестностях Ашгабата проводился трехгодичный экологический марафон с уникальной финальной частью. По первоначальной задумке проводились чистки мест массового отдыха населения в горах, с последующим выносом накопившегося бытового мусора на равнину. В те годы об утилизации вторичных отходов мало кто думал даже в других странах, к тому же методов переработки мусора в Туркменистане практически не было.
Альпинисты и горные туристы повсеместно и в подавляющем большинстве творческие люди, поэтому разыгралась фантазия «чтобы что-то эдакое придумать». Было несколько предложений, но они как-то «не пошли».
Затем с кем-то из ребят зашли проведать болеющего Славу Пасевьева, у которого застали пришедшего раньше нас Нурамана Нурджанова. Теперь уже не вспомню, кто конкретно из них двоих пошутил на тему «соорудить из собранных «баклажек» плот, и на нем сплавиться по всей трассе Каракумского канала». Тут же влет дополнилось: «параллельно проводя беседы на экотемы с местным населением по пути следования (а вот это уже точно мое, биолога по призванию и образованию, собственное предложение)».
Забегая сильно вперед: получилось, в две стадии проплыли практически по всей трассе Каракум-реки. Сначала в 1998 году от моста автотрассы Мары-Ашгабат в районе поселка Душак Ахалского велаята до Арчмана Балканского велаята (около четырехсот км), на следующий год – от поселка Зеид Лебапского велаята до бывшего совхоза «9 ашхабадских комиссаров» (современное название «Тязе оба») Ахалского велаята, около восьмисот километров.
Конечно, это внешняя парадная сторона, ведь, если перефразировать известное высказывание: «только поражение всегда сирота, а у каждой победы есть много отцов».
Изнанка
Чем дольше живу и чем глубже обдумываю события «дней давно минувших», тем больше убеждаюсь в том, что сплав без участия Курбана вообще не состоялся бы. Более того, даже не начался бы…
Дело в том, что в силу ряда личных причин у меня самого в тот период наступила невыносимая апатия и та еще «депрессуха, а также объяснимое глубокое охлаждение ко всему и вся. Поэтому идею о проведении серии экорейдов по очистке популярных мест массового отдыха в горных ущельях Копетдага в 1996-1997 запустил в альпклубе «Агама» (единственном в Туркменистане) «как бы по инерции».
Они уже с первой стадии проходили успешно, с азартом и кличем среди широких кругов любителей активного отдыха на природе, поэтому с каждым разом все больше добровольцев выносило с гор бытовой мусор.
Что потом и дальше?
Тщательно скрываемый от постороннего взгляда конфликт под условным названием «игра самолюбий и борьба за влияние в общественных умах» в клубе вышла в острую фазу. Доминирующей стала ехидная позиция большинства членов, подхватившую как руководство к действию ироничную шутку пресловутого Алладина: «тебе надо, ты и делай!». От дальнейшего участия в проекте «Сплав» практически все члены клуба самоустранились.
Еще месяц, другой, и я собирался бросить всем в лицо, что я о них думаю, и следом запустить в короткий и окончательный полет печать и папки со скудной клубной документацией.
Тот случай «когда было бы счастье, да несчастье помогло» – в последующие годы клуб «Агама» нигде и никогда не заикался о том, что они имели какое-то отношение к «Плоту», хотя кому-то из его часто меняющихся руководителей постоянно хотелось «присоединиться к славе».
Теперь уже и не вспомню, когда и каким образом в такой сложной ситуации рядом (в прямом и переносном смыслах) появился и проявился Курбан, который в те годы вообще не являлся членом альпклуба «Агама», и как ему удалось практически без слов, не говоря уже про уговоры, убедить продолжить непростое дело.
Похоже, он тогда был единственным человеком, кто до конца верил в удачу и увлеченно занялся воплощением фантастического громадного проекта путешествия, требующего решения многих и многих организационных проблем, включая и полное отсутствие финансирования. Постепенно его вера и напор потянули за собой и меня, пробудив дремлющую в глубине души, несмотря ни на какие жизненные перипетии, жажду приключений…
Отступление в одну строку: подчеркнуть свойство характера Курбана верить в людей – в тот период мы с ним были лишь «шапочными» знакомыми, даже не приятелями. В дальнейшем нас сблизила как раз совместная работа над плотом и затем на нем…
Разумеется, в самом начале зарождения задумки до «запуститься на воду» было очень и очень далеко, ведь ни у кого не было и малейшего представления – какую конструкцию придумать, какие материалы и в каком количестве понадобятся, будет ли держаться на плаву вообще и поднимет ли груз.
Шли по наитию, решая технические моменты прямо на ходу, по мере возникновения тех или иных проблем. К примеру, заполнять ли «баклажки» каким-нибудь летучим газом и если «да» – то где заправлять.
Просто обязан здесь же отдать должное еще одним великолепным людям – идея плота с момента ее возникновения стала практически семейным делом семьи Пасевьевых. Приходили проведывать Славу, и прямо у его постели (он умер после тяжелейшей болезни во время осуществления проекта, соответственно, плот стал его последней звездной задумкой) обсуждали те или иные бесчисленные технические заморочки. Людмила, мать нашего друга, совместно с Курбаном (оба научные сотрудники, с аналитическим складом ума) рассчитали грузоподъемность одной «баклажки» и предложили гениальный в своей простоте и экономичности метод увеличения плавучести: выдерживать пластиковые бутылки со снятыми пробками в морозильной камере обычного бытового холодильника несколько часов, и затем прямо внутри тщательно закупоривать их. Срабатывал элементарный физический закон – «пойманный» холодный воздух при повышении температуры расширялся, распирал «баклажку» изнутри. Которая в результате приобретала и плавучесть, и дополнительную жесткость.
Краткое отступление: это остроумное решение позволило обойтись без чересчур сложных манипуляций. Для дополнительной иллюстрации сообщу, что для упомянутого выше «российского сплава на пластиковых бутылках» участники заполняли баклажки гелием.
Икар Пасевьев, отец нашего друга, взял на себя информационное сопровождение проекта, вылившееся в полный цикл статей в туркменских центральных газетах.
Затем почти сразу стал вопрос о «поставках» пластиковых бутылок, основного элемента конструкции будущего плота. Тут сработала специфика обработки мусора, привычная эргономика для большинства «горников» – собирали накопившиеся за несколько лет в местах массовых стоянок в ущельях «баклажки», тут же плющили их, чтобы те занимали меньше места в рюкзаках. Однако при этом не учитывался наш интерес – требовались неповрежденные «емкости», смятые и сплющенные бутылки никак не могли восстановить свою форму и объем.
Разумеется, первые партии «баклажек» все же пригодились для проведения опытов – как их связать в «поплавки», запаковывать ли в пластиковые мешки или связать их по отдельности и в несущие блоки. Здесь снова пригодилось инженерное мышление ученого-экспериментатора Курбана, практически одновременно пришли к решению – связать бутылки в два ряда (внутренний и внешний) за горлышки в отдельные «сигары» кольцом вокруг дюралевых труб, и обхватить их в середине для жесткости и прочности упаковочными лентами. Опять-таки обошлись без усложнения и без дополнительных материалов – не потребовалась внешняя оболочка блоков по отдельности.
Тем не менее, все еще оставался тот же острый вопрос – где набрать необходимое количество (в конце работ выяснилось – около полутора тысяч ушло на весь плот) «баклажек» в тот период нехватки всего и вся конца девяностых?
Затем в один из дней зашел в университет к себе на родной биофак навестить своего любимого профессора Зинаиду Александровну Кербабаеву. А та возьми и скажи: «Наконец-то пришел! Вон забери, я у соседей собрала».
В углу кабинета, серьезно затрудняя проход студентам к их учебным местам, стоял громадный пухлый мешок, на вид совершенно неподъемный. Вот это да, она не только собрала баклажки, но и принесла их в университет!
Представьте мысленно ухоженную даму с манерами представительницы высшего света, которая, не задумываясь о недоумевающих взглядах встречных горожан и студентов, транспортировала по городским улицам и коридорному паркету кафедры совсем уж неуместный в университетской атмосфере груз.
Более того, с ее подачи к идее экорейдов подключились и студенты-биологи. Которые, подчеркну, приносили неповрежденные баклажки.
Чтобы закончить тему баклажек: все же даже с такой мощной поддержкой не успевали собрать требуемое количество. К тому же, как я упомянул мельком – выяснилось, что нужны были и упаковочные ленты из не размокающего от долгого нахождения в воде и не рвущегося при связке узлами материала. Где их взять?
Да на мусорной свалке, вестимо, лишь бы нашлось личное мужество не обращать внимания на косые презрительные или сочувственные и жалеющие взгляды со стороны очевидцев…
В середине девяностых прошлого века годы оптовый рынок Ашгабата располагался на поле южнее микрорайона Гаудан.
Там-то, в овраге позади торговых ларьков, в те дни и месяцы первой половины 1998 года можно было наблюдать забавную картинку – два «бомжа» рылись в картонном мусоре, собирая «баклажки» и отбрасывая в сторону почему-то ненужную им стеклотару («совсем уж зажрались, бродяги!?»). То же самое с длиннющими пластиковыми лентами «эту беру, ту бросаю!?» (после первых опытов выяснили, что материал некоторых из них был негоден для наших целей).
Тогда-то и родилась первая (сколько же их потом родилось в дальнейшем!) наша с Курбаном «дежурная» шутка: «знал бы кто, какие образованные бомжи у нас в Ашгабате – один уже давно кандидат наук, другой дорабатывает свою диссертацию!».
