Глеб Андреевич Васильев
Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен
– Так что ты говоришь, гаденький? – спросил таксист фальцетом. – Артист Канатов на свободе?
– Так говорят. Я был в борделе…
– Разве его не посадили в такое же кресло, как Сеткина? – спросил другой таксист, тоже фальцетом.
– Нет, мамулька… Красавчик, подари мне одну дозу!
– Подожди, дурашка. Ты лучше рассказывай…
– Да вот, значит, так… Сначала все думали, что он тоже во Дворце. Потом искали его среди упоротых и не нашли.
– Может быть, он слился в какой-нибудь притон? – спросил таксист.
В разговор вмешался бомж, до того безучастно спавший прямо на дороге в луже собственной мочи.
– Кто слился? – спросил он. – Артист Канатов не такой мягкий творожок, как вы, девчонки. Его в сортире не сольешь. Артист Канатов живет по понятиям. Он еще всех за конкретно поставленный базар ответить заставит!
– Врешь, верблюд! – сказал таксист.
– Артист Канатов всех на пику посадит! – закричали барыги в восторге.
Мальчишка стянул дозу и бросился бежать. Капли с мокрого от пота мальчишки посыпались на доктора Гаспаряна. Серж вытер с лица капли пота, горькие, как слезы, и подошел ближе, чтобы послушать, что скажет бомж.
Тут разговору помешало некоторое обстоятельство. На улице появилась необыкновенная процессия. Впереди ехали две белоснежные кареты, запряженные такими же белыми лошадьми с гривами и хвостами, заплетенными в косички. Кареты были щедро украшены цветочными букетами и гирляндами разноцветных фонариков, от которых вечерний сумрак расступился, и стало светло, как днем. Затем двигался забавный микроавтобусик розового цвета с гербом Трех Толстушек.
А позади шли автомеханики. Их было сто.
Они шли с засученными рукавами, готовые к работе – в фартуках, с инструментами под мышкой, чисто выбритые и практически не распространяя вокруг себя запах перегара. По обе стороны процессии ехали полицейские. Они сдерживали лошадей, чтобы те случайно не затоптали кого-нибудь из граждан, переживающих наркотический трип на проезжей части.
– Что это? Что это? – заволновались прохожие.
В розовом автобусике с гербом сидела бывшая одноклассница и Лучшая Подружка Трех Толстушек. Барыги перепугались, что процессия отвлечет все внимание на себя, и клиенты забудут, что хотели купить дурь. Подняв ладони к щекам, они смотрели на голову Лучшей Подружки. Она была видна через открытое окошко автобусика. Голова с волосами, выкрашенными в зеленый, розовый и голубой цвета, со смешным острым носиком и круглыми лучистыми глазами улыбалась и с интересом разглядывала все происходящее вокруг. Казалось, что в автобусике сидит очень любопытная экзотическая птичка.
– Поберегитесь, пожалуйста! Будьте чуточку осторожнее, уважаемые граждане! Соблюдайте правила безопасности, будьте так любезны! – кричали полицейские.
– Куда идут автомеханики? – спросил маленький барыга старшего полицейского.
И полицейский, улыбнувшись и козырнув маленькому барыге, ответил приятным баритоном:
– Отличный вопрос, малыш! Я так рад, что ты его задал. Это очень правильная гражданская позиция – искать ответы на интересующие тебя вопросы. И получать ответу у официальных лиц, вроде меня, – это очень мудро. Автомеханики идут, чтобы подготовить лимузины! Понимаешь? Автомеханики подготовят десять роскошных лимузинов, все в них проверят – каждый болтик и винтик! Чтобы лимузины работали долго и без поломок, и чтобы радовали своих новых хозяев.
– А!
Барыга уронила лоток. Пакетики с дурью рассыпались по мостовой, как сухие осенние листья.
– Они идут подготавливать лимузины! – повторил доктор Гаспарян. Он пришел в ужас от того, что не может вспомнить – что такое лимузин.
– Первоклассные лимузины! – воскликнул полицейский, оборачиваясь и одаривая приветливой белозубой улыбкой всех прохожих. – Лимузины премиум класса всем мятежникам! Всем шалунам по лучшей в мире тачке! Всем, кто заблуждался, считая, что власть Трех Толстушек несправедлива и порочна!
У доктора Гаспаряна закружилась голова. Ему показалось, что он снова упадет в обморок.
«Я слишком много пережил за этот день, – сказал он про себя, – и кроме того, я очень голоден и зверски устал. Или наоборот… Нужно поторопиться домой, где бы этот дом ни был».
В самом деле, доктору пора было отдохнуть. Серж так был взволнован всем происшедшим, увиденным и услышанным, что даже перестал переживать из-за потери пистолета. Хуже всего было, конечно, без контактных линз.
– Дружочек, скажите, пожалуйста, не знаете ли вы случайно, где проживает светила отечественной медицины и просто гениальный доктор Серж Гаспарян? – обратился доктор к таксисту, радуясь собственной сообразительности.
– Сажай свой дряхлый задик в машинку, папик. Домчу быстрее, чем ты успеешь сказать «какая дерзкая попка у этого симпатичного паренька за рулем»! – подмигнув доктору, сказал толстый чернокожий таксист.
Глава III
Площадь Почти Всех Звезд
Доктор Гаспарян возвращался домой. Он ехал по широчайшим асфальтовым улицам, которые были ярко освещены, и цепь фонарей бежала над ним высоко в небе. Фонари походили на шары, наполненные ослепительным кипящим серебром и золотом. Вокруг фонарей кружилась в танцевальном трансе и гибла на рейве мошкара. Серж ехал по набережным, вдоль каменных оград. Там бронзовые львы, чью милоту не убавляли даже острые когти и клыки, держали в лапах щиты и высовывали длинные языки. Внизу медленно и густо шла черная вода, похожая на ночное августовское небо из-за созвездий плавающего в ней мусора. Город опрокидывался в воду, тонул, уплывал и не мог уплыть. Он искажался и расплывался в отражении, как в глазах одурманенного торчка. Доктор ехал мостами, изогнутыми в виде арок. Снизу или с другого берега они казались кошками, выгибающими перед прыжком железные спины. Здесь, у въезда, на каждом мосту располагалась охрана. Полиция бдительно следила, чтобы кто-нибудь, перебрав дури, не упал в воду, или, паче того, не решился бы шагнуть навстречу холодным черным глубинам из самоубийственного малодушия.
Доктор Гаспарян ехал, смотрел и слушал.
С улицы, из домов, из раскрытых окон питейных, курительных и нюхательных заведений, из-за дверей ночных караоке-клубов неслись отдельные слова песенки:
Попал наш Сеткин в кресло
Массирует то чресла
Теперь, коль он расслаблен,
Толстухам неопасен
Молодой человек, на последние гроши купивший щепотку дури, подхватил мотив. У парня вчера родилась дочка – вторая, старшей было уже полтора года. Он не имел и не желал иметь никакой работы, зато обладал солидным количеством долгов и непогашенных кредитов. Поэтому он был, конечно, недоволен тем, что переворот не удался. Молодой человек не сомневался в том, что долги, накопленные при прежнем режиме, будут автоматически списаны новой властью, как антинародные.
В зоопарке шло большое представление. На сцене в свете софитов три панды в юбочках и с бантиками на головах изображали Трех Толстушек. Фокстерьер бренчал на гитаре, неторопливо беря блатные аккорды. Клоун в малиновом пиджаке, с золотыми перстнями на пальцах и с массивной золотой цепью якорного плетения на шее, в такт музыке декламировал стихи:
Как матушки родные мне
Толстушки три, базара нет!
У них важнее нет забот,
Чем улыбать всех прямо в рот
Надюха, Люба и Верок,
Мотайте вы подольше срок!
– Мотайте! Мотайте! И пусть мотают! И подольше! Как можно дольше! – кричали со всех сторон попугаи.
Шоу вышло невероятное. Звери в разных клетках начали подрыкивать, подпискивать, подщелкивать и подсвистывать настолько мелодично, насколько это вообще возможно.
Панды, кажущиеся ленивыми и неповоротливыми, демонстрировали чудеса акробатики и спортивной аэробики. Они в зажигательном танце подбрасывали друг друга в воздух, кувыркались и садились на шпагат, делали сальто и тройные тулупы с переворотом. При этом животные улыбались и приветливо помахивали зрителям пухлыми лапами.
Тем временем в публике произошел скандал. Особенно шумели те, кто был потолще. Толстяки с раскрасневшимися щеками, трясясь от злости, швыряли в клоуна пивные банки, ведерки с попкорном и чипсы начос. Толстая дама в крошечном топике, туго обтягивающем ее многоярусный стан, замахнулась, чтобы швырнуть на сцену недоеденный трехпалубный сэндвич с четырьмя сортами мяса, пятью видами сыра и майонезом. При этом ее длинные накладные ногти зацепили пышногрудую соседку, сорвав с нее верх миниатюрного купальника.
– Ах, ах, ах! – закудахтала соседка и воздела руки к груди – помимо ткани купальника ногти прорвали кожу, из-под которой потек силиконовый гель.
Панды, не обращая на творящееся под сценой безобразие ни малейшего внимания, продолжали кружиться в танце – легко и непринужденно.
– Это возмутительно! Совершенно неприемлемо! – визжали пухлые зрители. – Это дискриминация и издевательство! Ложь и провокация! Полные люди не могут так двигаться! Это противоестественно! Вы заставляете нас стесняться своих прекрасных тел, данных нам господом богом! Мы вас всех засудим! Вам не удастся сломить наш дух, уничтожить нашу индивидуальность и растоптать наше достоинство! Мы против демонстрации того, чего не можем повторить сами! ЖИРНЫХ ПАНД НА МЫЛО!
– Ха-ха-ха! – заливалась другая часть публики, потоньше на вид и явно предпочитающая еде наркотические средства различной степени тяжести. – Браво! Браво! Карликов бы еще! И других уродов! Уродов хотим! Вот придет к власти артист Канатов, он все как надо сделает! К черту Трех Толстух! Кайф для всех!
В это время раздался чей-то очень громкий крик:
– Пожар! Город горит!
Люди, и толстые и тощие, позабыв о своих оскобленных чувствах и жажде посмотреть на уродов, давя друг друга и опрокидывая скамейки, побежали к выходам. Работники зоопарка просили их соблюдать спокойствие и пропускать вперед детей, женщин и стариков, но тщетно.
Таксист, который вез доктора, повернулся и сказал, указывая впереди себя искусственным фаллосом:
– Ну и делишки, сахарок! Похоже, что наркоманы поджигают спальные районы. Они думают, что артист Канатов ныкается где-то там. Хотят его выкурить, чтобы он поскорее навалял Толстухам.
Над городом, над подпирающими небо массивами многоэтажных домов дрожало розовое зарево.
Такси доехало до городской площади Почти Всех Звезд, но оказалось, что проехать через нее невозможно. При въезде столпилась масса автомобилей, автобусов, коммунальной спецтехники и других транспортных средств.
– Что такое? – спросил доктор Гаспарян.
Никто ничего не ответил, потому что все были заняты тем, что происходило на площади. Таксист по пояс высунулся из окна автомобиля и стал тоже глядеть туда, открыв Сержу роскошный вид на его «дерзкую попку» невероятных размеров.
Площадь была окружена огромными, одинаковой высоты и формы домами и покрыта стеклянным куполом, что делало ее похожей на колоссальный цирк. В середине купола, на страшной высоте, горел ярчайший в мире фонарь. Это был удивительной величины шар, висящий на мощных тросах и напоминающий звезду по имени Солнце. Ни на площади, ни в домах, ни на улицах поблизости не требовалось больше никакого света. Звезда освещала все закоулки, все уголки и даже нужники во всех домах, окружавших площадь каменным кольцом. За счет искусственной звезды, горящей круглые сутки, люди, к недовольству торговцев электроэнергией, обходились без ламп (недовольство же самих жителей вызывала невозможность заснуть при таком ярком свете). Но называли эту площадь площадью Почти Всех Звезд по совершенно другой причине. Однажды на ней состоялся гала-концерт с участием почти что всех звезд здешней эстрады. Не выступил только артист Канатов. В день концерта он на пару с наркоторговцем Сеткиным снюхал столько дорожек, что едва не умер – какое уж тут выступление.
Таксист смотрел поверх крыш автомобилей и людских голов – лысых и прикрытых париками, испещренных татуировками и несущих гребни ирокезов, увенчанных вавилонскими башнями из волос и всевозможными головными уборами из ткани, перьев, меха, пластика, коровьих и козьих рогов, рыбьей чешуи, свежего мяса и материалов, названия которых были мало кому известны.
– Что вы видите? Что там происходит? – волновался доктор Гаспарян, выглядывая из-за задницы таксиста как можно осторожнее, чтобы в случае внезапной перестрелки не поймать шальную пулю. Но Серж ничего не мог увидеть, так как был близорук, а контактные линзы остались где-то среди развалин старой башни.
В обмен на обещание Гаспаряна оплатить показания счетчика в полуторном размере, таксист принялся передавать ему все, что видел сам:
– Господь наш плешивый, скорбящий на колченогой лестнице! О, папик, ты бы это только видел! Ваще улет, изюминка ты моя сморщенная! Тут такое творится – писюнами сушеными продристаться можно! О-хо-хо, любите меня семеро смелых! Ставлю жопу на район, что ты, ковбойчик, такого за всю свою никчемную жизнь не видал! Это просто что-то, уж поверь мне, ушлепочек мой дряхленький! Я таких видов видывал, да с проглотом, что тебе и при поллюциях не снилось!
– Простите, что перебиваю вас, уважаемый, но нельзя ли поподробнее описать то, что касается непосредственно событий, происходящих на площади, а не ваших, не спорю, весьма ценных, переживаний по их поводу?
– Так я ж тебе и говорю, дурилка ты неумная, волнение на площади такое большое, что прям ой мамочки мои. Людишки так и бегают, так и суетятся – у меня прям голова кругом, ой, как бы не стошнило. Ну, чисто не площадь, а каруселька. Все крутятся, скачут с одного места на другое, как блошки, да наверх поглядывают. А чего они там не видели-то, а? Божечки, кругом одни дебилы и уроды!
Чудовищный фонарь, пылавший на высоте, ослеплял глаза, как солнце. Люди задирали головы кверху и прикрывали глаза ладонями.
– Вот он! Вот он! – раздавались крики.
– Вот, смотрите! Там!
– Где? Где?
– Выше!
– Канатов! Канатов!
Тысячи указательных пальцев и почти столько же средних вытянулись влево. Там стоял обыкновенный дом. Но в каждом из двадцати пяти этажей были растворены все окна. Из каждого окна торчали головы. Они были разные по виду: некоторые в черных кожаных масках и с кляпами; другие в розовых чепцах и с густыми бородами; третьих отчаянно рвало. Наверху, где жила молодежь, из густых облаков едкого травяного дыма выглядывали бледные лица с темными кругами под глазами. Этот дом с растворенными окошками и с высунутыми головами походил на соты гигантского осиного гнезда, заполненные ворочающимися белесыми личинками. Все головы, вывертываясь, как удобней, и рискуя вытащить за собой своих обладателей, что угрожало полетом с высоты на мостовую, старались увидеть нечто очень их интересующее, что происходило на крыше. Это было так же невозможно, как увидеть собственные уши без зеркала. Таким зеркалом для этих людей, хотевших увидеть собственную крышу из собственного дома, была толпа, бесновавшаяся на площади. Она видела все, кричала, размахивала руками: одни выражали восторг, другие яростно негодовали.
Там по крыше неуклюже двигалась круглая человеческая фигурка. Она медленно и неуверенно спускалась по склону треугольной верхушки дома. Железо гремело под ее ногами.
Она потешно махала толстыми руками, ловя равновесие, как будто пыталась то ли взлететь, то ли поплыть по невидимой реке.
Это был артист Канатов.
Народ кричал:
– Ну, Канатов! Вот так Канатов!
– Поди, тоже лимузин от Трех Толстух получить хочет!
– Он новый закон и порядок хочет! Кайф для всех!
– Сыграть в птичку он хочет! Петух бройлерный!
– Держись! Спускайся! Дай жара Толстухам!
– Падай, жиробас! Раскрась мозгами мостовую!
– Он не упадет! Не дождетесь!
– Еще как упадет! Он же обдолбан!
– Он всегда обдолбан, но еще никогда не падал!
– Да всегда он падал!
– Ну и что? Не с крыши же!
– Потому что ему крышу уже давно снесло!
– Щас мы вам крышу снесем, выродки!
– Щас мы вам ваши крыши в ваши же подвалы позапихиваем!
На площади Почти Всех Звезд завязалась драка, а Канатов мелкими шаткими шажками продолжал свой страшный путь.
– Откуда он взялся? – спрашивали люди, не вовлеченные в драку. – Как он появился на этой площади? Как он попал на крышу?
– Он, поди, и сам хотел бы знать ответы на эти вопросы, – отвечали другие, хихикая. – Вон как его штормит.
– Это все очень хитрый и хорошо продуманный, но совершенно секретный план, – возражали третьи. – Он бежал, исчез, потом его видели в разных частях города, и вот он тут. Он вечно под кайфом, и в том его искусство. Он разрушит этот прогнивший строй, навязанный Толстухами. Как? Пока что это неизвестно! Но все будет именно так!
На площади появились полицейские. Они пытались пробраться сквозь толпу, не распихивая людей и не наступая им на ноги, но это было невозможно. Канатов запнулся, пошатнулся, перевалился через барьер и повис на карнизе. Он беспомощно и вяло размахивал руками и ногами – от падения его удерживал зеленый плащ, ворот которого весьма удачно зацепился за водосточную трубу.
С этим же плащом, надетым поверх леопардового жилета, в этом же розовом трико с большим гульфиком из черной кожи, народ привык видеть его на праздничных телешоу и корпоративах.
Теперь под стеклянным куполом, огромный и толстый, но кажущийся на такой высоте маленьким, Канатов был похож на экзотического жука. Когда полы плаща раздувались, казалось, что жук раскрывает зеленые блестящие надкрылья и вот-вот выпустит крылышки.
– Сейчас ты свалишься, и кто тогда положит конец беспределу Трех Толстух?! Братишка, мать твою, не делай этого! Не подведи меня, сукин ты сын! – закричал молодой человек, у которого недавно родилась вторая дочка, и было множество долгов.
Тем временем полицейским удалось выбрать удобную позицию и натянуть брезентовое полотно, чтобы поймать Канатова и спасти его жизнь, если тот все же сорвется. Офицер бегал крайне озабоченный. В руках он держал мегафон, но боялся им воспользоваться – поблизости было слишком много людей, чьи барабанные перепонки мог повредить громкий звук.
Внезапно наступила полная тишина, и даже драка сама собой утихла. Доктор почувствовал, что ничего хорошего ждать не стоит. От ужаса и отсутствия малейшей возможности немедленно перенестись в какое-нибудь безопасное место, Гаспарян схватился за сердце, которое прыгало, как яйцо в кипятке.
Канатов продолжал болтаться на водостоке. Оставалось только ждать, когда ткань плаща наконец устанет держать его грузное тело и разорвется.
Офицер полиции с мегафоном перебрался на другую сторону площади, где было меньше людей. Здесь он встал рядом с бассейном и фонтаном, бившим из круглой каменной чаши.
– Уважаемые граждане, пожалуйста, сохраняйте спокойствие, – сказал офицер в мегафон. – Я уговорю Канатова не рисковать своей жизнью и проинструктирую, как ему приземлиться точно на брезент. Прошу вас не беспокоиться, у меня есть диплом по ведению переговоров с людьми, склонными к суициду.
От девяти домов, со всех сторон, к середине купола, где сияла Звезда, тянулось девять стальных тросов, сплетенных из проволок, каждая толщиной с якорный канат. Казалось, что от фонаря, от пылающей великолепной Звезды, разлеталось над площадью девять черных длиннейших лучей.
Неизвестно, о чем думал в эту минуту Канатов и был ли он в принципе способен соображать. Но, к удивлению собравшихся, он срывающимся голосом прокричал следующее: «Мамку свою уговаривай ляжки перед тобой раздвинуть, мусорок! Я перейду над этой гребаной площадью по этой гребаной проволоке. Слышал? Через всю мать ее сраную сучью площадь, чтоб она сдохла. Это будет мое мать его гребаное выступление. Три Толстых суки будут знать, как называть площади не моим именем. Эта сраная площадь после моего триумфа станет не какой-то занюханной дырой Почти Всех Звезд! О, нет, гребаные мусора! Она станет площадью единственной мать ее настоящей Звезды – площадью мать его Канатова!»
Офицер снова поднес мегафон ко рту. Не отрывая взгляда от болтающегося Канатова, он морщил лоб, мучительно соображая, как успокоить невменяемого артиста и отговорить его от очевидного самоубийства. Канатов же раскачивался на вороте плаща, вытягивая руки в сторону проволоки. С каждым качком амплитуда его колебаний увеличивалась, но было ясно, как белый день, что попытки артиста обречены на провал.
Послышался треск расползающейся ткани. Толпа ахнула.
Артист Канатов упал. Но не на мостовую, и не на брезентовое полотно. Он ввалился прямо в распахнутое окно верхнего этажа, смяв своей тушей выглядывающего наружу обитателя квартиры.
Через секунду Канатов, грозно потрясая кулаком, снова появился в оконном проеме: «Думаете, облажался Канатов? Хрена вам лысого! Да, меня адски плющит и колбасит. Но гребаное мать его представление состоится!».
Вскоре Канатов опять показался на крыше. Он шел то очень медленно, то вдруг пускался почти бегом, быстро и неуклюже переступая, покачиваясь и спотыкаясь. Каждую минуту казалось, что он упадет. И когда Канатов приблизился к краю крыши, в полной тишине раздался голос офицера:
– Господин Канатов! Если вы не хотите щадить себя, то подумайте о ваших родственниках, друзьях и близких! Для них утрата вас станет большим горем. Умоляю вас, не причиняйте им боль!
– Мои близкие – это три десятка шлюх из борделя на районе! Да пились они все ножовкой! Понял, мусорок языкастый?
– В таком случает, подумайте о тех людях, которые стоят на этой площади сейчас! Ваша гибель, произойдя на их глазах, неминуемо травмирует их психику! Проявите благоразумие и благородство!
– Плевать я на них мать твою хотел! Все они сучата штопаные! – Канатов продолжал кричать, а офицер почему-то свалился прямо в бассейн.
Он был убит.
Один из полицейских держал пистолет, из которого шел голубой дымок. Он застрелил офицера.
– Прости, дружище, – сказал полицейский. – Но ты реально задолбал орать в свой матюгальник. У нас тут свободная страна – хочет человек с крыши прыгнуть, так не твое это собачье дело. Пусть прыгает на здоровье. И вообще, надоело мне с этими гражданскими цацкаться. Эй, ребятки, есть тут еще самоубийцы потенциальные? Налетай, у меня пуль для всех хватит!
Люди, отвлекшись от Канатова, молча смотрели на полицейского с обнаженным пистолетом и медленно пятились подальше от него.
– Что ты такое говоришь, брат?! – воскликнул другой полицейский. – Своими словами и действиями ты порочишь мундир и пачкаешь честь всей полиции!
– Да к черту твой мундир! – огрызнулся убийца офицера. – И честь можешь засунуть себе туда, где даже этот клятый фонарь-Звезда светить не будет.
– Но ты ведь давал клятву служить и защищать.
– Да, давал… – полицейский опустил глаза и пистолет. – Но в нашем городе все сплошь уроды, извращенцы, наркоманы и умственно неполноценные! Тут такое дерьмо творится, что сил больше нет его расхлебывать.
– На то нам и даны полномочия. Мы предостерегаем неосторожных, уберегаем небрежных, думаем за умалишенных. В этом наша задача и священный долг. Мы защитники и стражи порядка. Неужели ты забыл об этом, брат?
– Вот прямо сейчас стараюсь забыть раз и навсегда.
– Но ты ведь присягал на верность Трем Толстушкам…
– Да… помню тот день. Из их рук я получил свои первые погоны и жетон… Но… – полицейский закрыл лицо ладонью, чтобы никто не видел его слез. – Но это ничего не значит для меня больше!
– Правда? Ты уверен, брат?
– Да! То есть… – полицейский разрыдался в голос. – Я не знаю! Сегодня от меня ушла жена! Она сказала, что не может делить меня с этим проклятым городом и всеми его ублюдками. Она забрала с собой моих сыновей и дочку. Дочку, Карл! Ей было всего полтора года! После того, как жена сказала, что не собирается больше спать с таким грязным куском мусора, как я, малышка была моей единственной отрадой. Ты понимаешь, Карл?!
– Я понимаю, что у тебя выдался не лучший денек. Но тогда, вручая погоны и жетон, Три Толстушки доверили тебе самую важную миссию в мире – быть ими там, где они сами быть не могут. Понимаешь ли ты это?
– Да… Черт… Боже… Что я натворил!
– Да здравствуют Три Толстушки! – закричали остальные полицейские.
Тут произошло такое, чего никто не ожидал. С крыши раздался сиплый вой артиста Канатова: «Вы там совсем опухли?! Я тут только что исполнил то мать его, что обещал! Я перешел по сраным тросам над гребаной площадью туда и обратно! Ага, два мать их раза! А вы, сучата, даже не смотрели! Хер вам всем, а не кайф! Обломитесь! Я ухожу! Такой дерьмовой публики я уж точно мать мою не заслужил!»
Круглая фигурка, стоящая на крыше, вытащила что-то из-под полы плаща. Раздался хлопок выстрела и звездный фонарь мгновенно потух.
Никто не успел сказать ни слова. Сделалось страшно темно и ужасно тихо, как в сундуке маньяка-потрошителя, где он хранит свои неспешно разлагающиеся трофеи.
В следующую минуту свысока послышался вопль: «Мать! Гребаный! Сука! Мизинец ушиб! Гадская темнота!». Затем последовал еще один выстрел и звон осыпающегося стекла. На темном куполе возникла бледная клякса. Все увидели кусочек неба с двумя маленькими звездочками. Потом в это пятно по фону неба с трудом протиснулась круглая фигурка, и было слышно, как кто-то, хромая и спотыкаясь, побежал по стеклянному куполу.
Артист Канатов покинул площадь Почти Всех Звезд, название которой было ему неприятно до крайности.
Таксисты больше других испугались выстрелов и внезапной темноты.
Машина, в которой сидел и ежесекундно все больше седел доктор Гаспарян, едва не опрокинувшись от крутого старта, рванула вперед. Испортив воздух, толстый чернокожий таксист резко крутанул руль и повез Сержа окольным путем, чтобы не стать свидетелем еще какого-нибудь большого события.
В конце концов, с трудом и многочисленными потерями пережив необыкновенный день и необыкновенную ночь, доктор Серж Гаспарян вернулся домой. Стиратель-пыли-с-комиксов, почтенный Иван Никитович, встретил его на крыльце. Он был очень взволнован. В самом деле: доктор так долго отсутствовал! А пропади он, где еще найти дурака, который платит за то, что с коллекции его допотопных комиксов время от времени смахивают пыль? Иван Никитович активно всплескивал руками, ахал, качал головой и ругался:
– Где же мой плащ? Профукали? Ах, доктор, доктор, чулок вы штопаный! Где же ваши линзы? И их прокакали? Ах, ах, мудло вы этакое!..
– Иван Никитович, я, кроме того, обломал оба каблука и лишился великолепного пистолета-пулемета и памяти… Хотя… Все вернулось! Как на вашу личность, Иван Никитович, глянул, так сразу и память вся восстановилась!
– Память-то хорошо, но вот остальное – оно хоть денег стоило. Ах, какое несчастье! Какой же вы… Даже определения подходящего найти не могу, чтоб вас случаем не обидеть! Хотя… ммм… Хер вялый!
– Сегодня случилось более тяжелое несчастье, дорогой мой Иван Никитович: наркоторговец Сеткин попал в плен. Его посадили в массажное кресло! Вы себе можете такое вообразить?
Иван Никитович любил только себя, водку и своего говорящего попугая, а все остальное его в действительности мало волновало (за исключением благополучия доктора Гаспаряна, обеспечивавшего отличное состояние всех его любовей). Он слышал пушечную пальбу, он видела зарево над домами. Соседка рассказала ему о том, что сто автомехаников проверяют и доделывают на площади Благоденствия шикарные лимузины для мятежников. Но Ивану Никитовичу это было совершенно безразлично.
– Мне стало очень страшно, – соврал он. – Я закрыл ставни и решил никуда не выходить. Я ждал вас каждую минуту. Я очень волновался – вот ей богу, что не вру. Уж и раз книжонки и журналишки ваши от пыли оттер, и два, да и в третий раз пыль смахнул, а вас все нет…
Ночь кончилась. Заплатив Ивану Никитовичу за утраченный плащ, доктор Гаспарян снова занялся тем, за что ругал себя уже не первый десяток лет.
Среди всех возможных вредных привычек у него была одна-единственная – доктор имел большую книгу в кожаном переплете, и в этой книге Серж записывал свои рассуждения о важных событиях. Конечно, он понимал, что едва ли в действительности понимает что-нибудь хоть сколько-то важное. Но отучиться от ведения дневника не получалось никак.
– Надо быть аккуратным, – сказал доктор, подняв палец, и тут же плюнул прямо на кожаный переплет. – Да кого я дурачу! Но… Сегодня ведь правда был весьма необычный день. Да. Только сегодня. Последний раз. Торжественно клянусь, э… самому себе! А потом – ни-ни, даже если прямо у меня на глазах случится, например… Нет-нет-нет! Больше никогда!
И, несмотря на усталость, доктор Гаспарян раскрыл свою кожаную книгу, сел к столу и стал записывать:
«Творилось сегодня столько, что просто ой-ой-ой! Я готовился к приятной прогулке, а потом все пошло совсем не так, как я планировал. Там были всякие наркоторговцы, пушки, известные артисты и другие, но я-то показал им класс. Даже на сломанных каблуках, будучи без оружия и контактных линз, я вышиб из отморозков дерьмо всех цветов радуги. «Сегодня ваш счастливый день?» – спросил я их заранее. «Повезет вам? Или, может быть, мне? Ну что, щеночки, поиграем? Кто ваш папа, а? Ну же, подходите ближе. Хочу почувствовать запах страха из-под ваших трусливо поджатых хвостов!» – сказал я им. И они, задействовав природное чутье, так сильно развитое у примитивных существ, тут же поняли, что спасти свои жалкие жизни они могут, лишь вылизав…»
Тут доктор услышал позади себя шум. Гаспарян оглянулся, инстинктивно захлопнув дневник. На своей же кровати Серж увидел человека. Человек издал громоподобный храп и перевернулся на другой бок. Это был артист Канатов.
Часть вторая
Андроид
наследницы
Софьи
Глава IV
Удивительные злоключения продавца
веселящего газа
На другой день на площади Благоденствия кипела работа. Автомеханики по винтику перебирали все десять лимузинов. Полицейские их подбадривали, приносили им сигареты, кофе и бутерброды. Автомеханики делали свое дело без особенной охоты – очень уж им хотелось выпить, и отнюдь не кофе.
– Какого лешего мы возимся с этими тачками для вонючих наркоманов-мятежников!– возмущались они.
– Думаю, для них подошли бы и лимузины в стандартной комплектации. А то весь фарш для них подавай.
– Они стреляли по Дворцу Трех Толстушек из пушек своих танков и самоходных установок. Пусть сами и доводят эти чертовы катафалки до ума. А у нас со вчерашнего дня трубы горят!
– Друзья, я вас прекрасно понимаю! – успокаивал трудяг старый полковник с пушистыми белоснежными усами. – Клянусь, что вы получите оплату сверхурочных в тройном размере! Вы уж расстарайтесь, ребятушки! Нехорошо же огорчать Трех Толстушек. А они очень хотят, чтобы машинки стали чудесными, точно конфетки. Руки ведь у вас золотые, друзья мои. Так уж покажите все свое мастерство, не скромничайте, дорогие мои.
С утра толпы народа с разных сторон направлялись к площади Благоденствия.
Дул сильный ветер, летел и кружился мусор, вывески раскачивались и скрежетали, бейсболки, шляпки парики срывались с голов и катились под колеса прыгающих автомобилей.
