Георг Гегель
Учение о сущности
Противоположность положительного и отрицательного понимается главным образом в том смысле, что первое (как это выражается и в связи его названия с положением) должно быть чем-то объективным, второе же субъективным, принадлежащим лишь внешней рефлексии, не касающимся объективного, сущего в себе и для себя, и совершенно для него не существующего. Действительно, если отрицательное выражает собою лишь отвлеченность субъективного произвола или определение внешнего сравнения, то его конечно не существует для объективного положительного, т. е. последнее в себе самом не имеет отношения к такой пустой отвлеченности; но в таком случае для него столь же внешне и определение его, как положительного. Так, чтобы привести пример прочной противоположности этих определений рефлексии, свет считается вообще только положительным, темнота же только отрицательным. Но свет в своем бесконечном распространении и в способности своей исключающей и оживляющей деятельности обладает по существу природою абсолютной отрицательности. Напротив, темнота, как лишенное многообразия или как неразличающее себя в самой себе лоно возникновения, есть простое тожественное с собою, положительное. Она признается только за отрицательное в том смысле, что, как простое отсутствие света, она для него вовсе не существует, так что, поскольку он имеет отношение к ней, он должен относиться не к некоторому другому, а просто к себе самому, т. е. она должна перед ним только исчезать. Но, как известно, свет через темноту сереет; и кроме этого только количественного изменения он испытывает и качественное, определяясь через отношение к ней, как цвет. Точно также добродетель, например, не существует без борьбы, но есть собственно высшая, совершенная борьба, следовательно, есть не только положительная, но абсолютная отрицательность; она есть добродетель не только по сравнению с пороком, но в ней самой противоположение и борение. Или, наоборот, порок есть не только отсутствие добродетели – такое отсутствие есть и невинность – и различается от добродетели не только для внешней рефлексии, но в самом себе противоположен ей, есть злое. Злое состоит в успокоении на себе против доброго, в положительной отрицательности. Невинность же, как отсутствие и доброго, и злого, безразлична к обоим этим определениям, не есть ни положительное, ни отрицательное. Но вместе с тем, это отсутствие должно быть принимаемо за определенность и, с одной стороны, рассматриваемо, как положительна природа чего-либо, а с другой стороны, как относящееся к чему-либо противоположному; и все существа должны выйти из состояния своей невинности, из их безразличного тожества с собою, отнестись через себя самих к их другому и тем самым истребить себя до основания или в положительном смысле возвратиться к своему основанию. И истина, как согласующееся с объектом знание, есть положительное, но она есть это равенство с собою лишь постольку, поскольку знание отнеслось отрицательно к другому, проникло объект и сняло составляющее его отрицание. Заблуждение есть нечто положительное, как мнение знающее себя и упорствующее в том, что есть не в себе и не для себя. Неведение же есть или безразличное к истине и заблуждению и тем самым не определенное, ни как истинное и ни как ложное, определение которого, как отсутствие, принадлежит внешней рефлексии, или же, как объективное, как собственное определение чего-либо, оно есть направленное против себя побуждение, – отрицательное, содержащее в себе положительное направление. Одно из важнейших познаний состоит в усмотрении и удержании того взгляда на эту природу рассмотренных определений рефлексии, что их истина состоит лишь в их взаимоотношении, а потому в том, что каждое из них в самом своем понятии содержит другое; без этого познания нельзя сделать собственно никакого шага к философии.
Примечание 2-е. Определение противоположения также выражается в некотором предложении, т. наз. начале исключенного третьего.
Нечто есть или А или не-А; между ними нем третьего.
Это предложение означает в себе, во-первых, что все есть противоположное, определено или как положительное, или как отрицательное. Это важное предложение, необходимость которого состоит в том, что тожество переходит в различие, а последнее в противоположение. Но его понимают не в этом смысле, а обыкновенно в том, что некоторой вещи из всех предикатов присущ или такой-то предикат, или его небытие. Противоположное означает здесь только отсутствие или скорее неопределенность; и потому это предложение столь незначительно, что не стоит труда и высказывать его. Если берутся определения сладкий, зеленый, четырехугольный – а могут быть взяты все предикаты – и затем говорится о духе, что он должен быть или сладким или не сладким, зеленым или не зеленым и т. д., то это ни к чему не приводящая тривиальность. Определенность, предикат, относится к чему-либо; что нечто определено, это высказывается в предложении; последнее должно затем содержать в себе по существу требование, чтобы определенность была определена ближе, чтобы она стала определенностью в себе, противоположением. Вместо того, это предложение в таком тривиальном смысле переходит от определенности к ее небытию вообще, возвращается в неопределенность.
Начало исключенного третьего отличается далее от вышерассмотренного начала тожества или противоречия, которое гласит: нет чего-либо, что было бы вместе А и не-А. Первое утверждает, что нет чего-либо третьего, что не было бы или А или не-А, что нет третьего, безразличного в противоположности. В действительности же в самом этом предложении есть третье, безразличное в противоположности, именно в нем данное само А. Это А не есть ни +А, ни – А, а также есть одинаково и +А, и – А. Тем самым нечто, долженствующее быть или +А, или – А, отнесено, как к +А так и к – А; и опять-таки, поскольку оно отнесено к А, оно не должно быть отнесено к не-А, также, как не должно быть отнесено к А, если оно отнесено к не-А. Итак, само нечто есть то третье, которое должно бы было быть исключено. Так как противоположные определения столько же положены в нечто, сколько в этом положении сняты, то третье, имеющее здесь образ мертвого нечто, при более глубоком понимании есть единство рефлексии, в которое, как в основание, возвращается противоположение.
Примечание 3-е. Если и первые определения рефлексии, тожество, различие и противоположение, установляются в одном предложении, то тем более то определение, в которое они переходят, как в свою истину, именно противоречие, должно быть понято и изложено в одном предложении: все вещи в самих себе противоречивы; и именно смысл этого предложения таков, что оно сравнительно с прочими более всего выражает истину и сущность вещей. Противоречие, проявляющееся в противоположении, есть лишь развитое ничто, содержащееся в тожестве и излагаемое в том выражении, что начало тожества не говорит ничего. Это отрицание определяется далее, как различие и противоположение, которое и есть положенное противоречие.
Но один из основных предрассудков современной логики и обычного представления состоит в том, что противоречие не считается столь же существенным и имманентным определением, как тожество; между тем, если сообразить последовательность речи и удержать оба определения, как разделенные, то противоречие следовало бы считать за нечто более глубокое и существенное. Ибо в противоположность ему тожество есть определение лишь простого непосредственного, мертвого бытия; противоречие же есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в себе самом противоречие, оно движется, обладает побуждением и деятельностью. Противоречие прежде всего обыкновенно отстраняется от вещей, от сущего и истинного вообще; предполагается, что нет ничего противоречивого. За сим оно, напротив, перемещается в субъективную рефлексию, которая полагает его лишь путем отношения и сравнения. Но и в этой рефлексии его собственно нет, так как противоречивое не может же быть представляемо и мыслимо. Вообще оно считается, как в действительности, так и в мыслящей рефлексии за нечто случайное, как бы за ненормальность или преходящий болезненный пароксизм.
Но что касается утверждения, что противоречия нет, что оно не есть существующее налицо, то о таком утверждении нам нет надобности заботиться; абсолютное определение сущности должно быть присуще всякому опыту, всему действительному, как и всякому понятию. Выше по поводу бесконечного, которое есть противоречие, как последнее обнаруживается в сфере бытия, уже было об этом упомянуто. Обычный же опыт сам заявляет, что дано по меньшей мере множество противоречивых вещей, противоречивых учреждений и т. д., противоречие которых заключается не только во внешней рефлексии, но в них самих. Но далее оно должно считаться не просто ненормальностью, встречающеюся там и сям, но отрицательным в его существенном определении, принципом всякого самодвижения, состоящего не в чем ином, как в изображении противоречия. Само внешнее чувственное движение есть его непосредственное существование. Нечто движется не только поколику оно теперь здесь, а в другой момент там, но поколику оно в один и тот же момент здесь и не здесь, поколику оно в этом здесь вместе есть и не есть. Следует вместе с древними диалектиками признать противоречия, указанные ими в движении, но отсюда не следует, что движения поэтому нет, а следует, напротив, что движение есть само существующее противоречие.
Равным образом внутреннее, собственное самодвижение, побуждение вообще (аппетит или nisus монады, энтелехия абсолютно простой сущности) состоит не в чем ином, как в том, что нечто в себе самом и недостаточность, отрицательное себя самого, суть одно и то же. Отвлеченное тожество с собою еще не есть жизненность, но так как положительное в себе самом есть отрицательность, то тем самым оно выходит из себя и приводит себя в движение. Таким образом, нечто жизненно, лишь поскольку оно содержит в себе противоречие и есть именно та сила, которая схватывает в себя и сохраняет противоречие. Если же нечто существующее не в состоянии в своем положительном определении вместе с тем перейти в свое отрицательное и удержать каждое из них в другом, обладать в нем самом противоречием, то это нечто не есть живое единство, не есть основание, но уничтожается через противоречие. Умозрительное мышление состоит именно в том, что оно удерживает противоречие и в нем себя само, а не в том, что, как это свойственно представлению, находится во власти противоречия и дает ему разложить лишь в другое или в ничто свои определения.
Если в движении, побуждении и т. п. противоречие скрыто от представления через простоту этих определений, то, наоборот, в определениях отношений оно проявляется непосредственно. Тривиальнейшие примеры верхнего и нижнего, правого и левого, отца и сына и т. д. до бесконечности, все содержат в себе противоречие. Верхнее есть то, что не есть нижнее; определение верхнего состоит лишь в том, чтобы не быть нижним, и первое есть лишь постольку, поскольку есть второе, и наоборот; в определении заключается и его противоположность. Отец есть другое сына, а сын другое отца, и каждый есть лишь это другое другого; и вместе с тем каждое определение есть лишь в отношении к другому; его бытие есть некоторое состояние. Отец и вне отношения к сыну, есть нечто для себя; но при этом он уже не отец, а человек вообще; подобно тому, как верхнее и нижнее, левое и правое, даже рефлектированные в себя, безотносительно суть нечто, но лишь как места вообще. Противоположные содержат в себе противоречие постольку, поскольку они в одном и том же отношении относятся одно к другому или взаимно снимаются и одно к другому безразличны. Представление, переходя в момент безразличия определений, забывает в нем свое отрицательное единство и является тем самым лишь различным вообще, в каковом определении правое уже не есть правое, левое уже не есть левое и т. д. Но поскольку оно действительно имеет перед собою правое и левое, оно имеет перед собою эти определения, как отрицающие себя, одно в другом, и в этом единстве вместе с тем, не как отрицающие себя, а каждое, как безразлично сущее для себя.
Поэтому представление, конечно, повсюду имеет своим содержанием противоречие, но не приходит к сознанию его; оно остается внешнею рефлексиею, переходящею от равенства к неравенству или от отрицательного отношения к рефлектированию различенного в себя. Оно противопоставляет внешним образом оба эти определения одно другому и имеет в виду лишь их, а не их переход, который и есть существенное и содержит в себе противоречие. Остроумная рефлексия, о которой здесь можно упомянуть, состоит напротив в обнаружении и высказывании противоречия. Хотя она, правда, не выражает собою понятия вещей и их отношений и имеет своим материалом и содержанием лишь определения представлений, но она приводит их в отношение, в котором содержится их противоречие, и дает тем самым через них просвечивать их понятию. Мыслящий же разум обостряет, так сказать, притупленное различение различного, простое многообразие представления, в существенное различение, в противоположность. Лишь таким путем многообразные, обостренные в противоречие, противополагаются энергически и жизненно и приобретают в нем ту отрицательность, которая есть присущее самодвижению и жизненности биение пульса.
По поводу онтологического доказательства существования Бога уже было упомянуто, что лежащее в основе его определение есть совокупность всех реальностей. Относительно этого определения надлежит, во-первых, показать, что оно возможно, ибо оно не содержит в себе противоречия, так как реальность признается лишь неограниченною реальностью. Было упомянуто, что тем самым эта совокупность обращается в простое неопределенное бытие, или, если реальности действительно понимаются, как более определенные, в совокупность всех отрицаний.
При ближайшем различении реальности оно переходит из различия в противоположность и тем самым в противоречие, а совокупность всех реальностей вообще в абсолютное противоречие внутри себя. Обычный, horror испытываемый представляющим, не-умозрительным мышлением перед противоречием, как природою перед vacuum, приводит к отрицанию этого заключения, так как это мышление останавливается на одностороннем соображении о разложении противоречия в ничто и не признает его положительной стороны, по которой противоречие есть абсолютная деятельность и абсолютное основание.
Из соображения природы противоречия вообще вытекает, что для себя, так сказать, в вещи еще нет вреда, недостатка или погрешности, если в ней обнаружено противоречие. Напротив, каждое определение, каждое конкретное, каждое понятие есть по существу единство различенных и различаемых моментов, которые через определенное, существенное различение становятся противоречивыми. Это противоречивое, правда, разлагается в ничто, возвращается к своему отрицательному единству. Вещь, субъект, понятие есть именно это самое отрицательное единство; это есть нечто в себе самом противоречивое, но равным образом и разрешенное противоречие; это основание, содержащее и носящее в себе свои определения. Вещь, субъект или понятие в своей сфере рефлектированы в себя, суть их разрешенное противоречие, но вся их сфера опять-таки есть определенная, различная, а потому конечная, а значит противоречивая. Она не разрешает сама этого высшего противоречия, но имеет свое отрицательное единство в некоторой высшей сфере, в своем основании. Конечные вещи в их безразличном многообразии поэтому вообще таковы, что они противоречивы в самих себе, преходящи и должны возвратиться к своему основанию. Как будет рассмотрено далее, истинное заключение от конечного и случайного к абсолютной необходимой сущности состоит не в том, что ведется заключение от конечного и случайного, как от лежащего и остающегося лежать в основании бытия, но в том – что непосредственно присуще случайности, – что заключается от преходящего, себе в себе самом противоречивого бытия к абсолютно необходимому, или правильнее, что указывается на возврат случайного бытия в себе самом в свое основание, в котором первое снимается, – и далее, что через этот возврат оно полагает основание лишь так, что само собственно становится положенным. В обычном умозаключении бытие конечного является основанием абсолютного; последнее есть, потому что есть конечное. Истина же состоит в том, что абсолютное есть, потому что конечное есть в себе самом противоречивая противоположность, что оно не есть. В первом смысле умозаключение выражается так: бытие конечного есть бытие абсолютного; во втором так: небытие конечного есть бытие абсолютного.
Третья глава
Основание
Сущность определяет сама себя, как основание.
Как ничто есть прежде всего в простом непосредственном единстве с бытием, так и здесь прежде всего простое тожество сущности есть в непосредственном единстве с ее абсолютною отрицательностью. Сущность есть лишь эта своя отрицательность, которая есть чистая рефлексия. Она есть эта чистая отрицательность, есть возврат бытия в себя; поэтому она определена в себе или для нас, как основание, в которое разлагается бытие. Но эта определенность не положена через самую сущность; или иначе, она не есть основание, именно поскольку она не сама полагает эту свою определенность. Но рефлексия ее состоит в том, чтобы то, что она есть в себе, полагать и определять себя, как отрицательное. Положительное и отрицательное образуют собою существенное определение, в котором они исчезают, как в своем отрицании. Эти самостоятельные определения рефлексии снимаются, и исчезнувшее в основании определение есть истинное определение сущности.
Основание есть поэтому само одно из определений рефлексии сущности, но определение последнее, правильнее, то определение, что оно есть снятое определение. Определение рефлексии, поскольку оно уничтожается в основании, получает свое истинное значение, именно то, что оно есть абсолютное отталкивание себя внутрь себя самого, именно что положение, присущее сущности, есть лишь снятое положение, и наоборот, что лишь снимающее себя положение есть положение сущности. Сущность, поскольку она определяет себя как основание, определяет себя, как неопределенную, и лишь снятие ее определенности есть ее определенность. В этой определенности, как снимающей себя, она есть не привходящая из другого, но в своей отрицательности тожественная себе сущность.
Поскольку от определения, как первого, непосредственного, совершается дальнейшее движение к основанию (через природу самого определения, которое через себя уничтожается в основании), то основание есть ближайшим образом нечто определенное через это первое. Но это определение есть, с одной стороны, как снятие определения, лишь восстановленное, очищенное или обнаруженное тожество сущности, – которое есть определение в себе рефлексии; а с другой стороны, это отрицающее движение, как определение, и есть положение сказанной определенности рефлексии, являющейся непосредственною, но положенной лишь самоисключающею рефлексиею основания и потому лишь положенною или снятою. Таким образом, сущность, определяя себя, как основание, только выходит из себя. Как основание, она, стало быть, полагает себя, как сущность, и ее определение состоит в том, что она полагает себя, как сущность. Это положение есть рефлексия сущности, снимающая саму себя в своем определении, есть с одной стороны, положение, с другой – положение сущности и тем самым то и другое в одном действии.
Рефлексия есть чистое опосредование вообще, основание же есть реальное опосредование сущности самою собою. Первая, движение от ничто через ничто к себе самому, есть видимость себя в некотором другом; но поскольку в этой рефлексии противоположность еще не имеет самостоятельности, то ни первое, видимое, не есть положительное, ни другое, в чем оно показывается, не есть отрицательное. Оба суть субстраты, собственно порождения воображения; они не суть еще относящееся к себе самому. Чистое опосредование есть только чистое отношение без относящихся. Определяющая рефлексия, правда, полагает последние, как самотожественные, но вместе с тем, лишь как определенные отношения. Напротив, основание есть реальное опосредование, ибо оно содержит в себе рефлексию, как снятую рефлексию; оно есть возвратившаяся в себя через свое небытие и полагающая себя сущность. По этому моменту снятой рефлексии положенное содержит в себе определение непосредственности, чего-то такого, что тожественно с собою независимо от отношения или от своей видимости. Это непосредственное есть восстановленное вновь через сущность бытие, небытие рефлексии, через которую опосредывает себя сущность. Сущность возвращается обратно в себя, как отрицающая; оно, таким образом, в своем возврате в себя сообщает себе определенность, которая именно потому есть тожественное себе отрицательное, снятое положение и тем самым сущее, как тожество сущности с собою, основание.
Основание есть, во-первых, абсолютное основание, в котором сущность есть ближайшим образом вообще основа основного отношения; ближе определяется она, как форма и материя, и сообщает себе некоторое содержание.
Во-вторых, оно есть определенное основание, как основание определенного содержания; и поскольку основное отношение в своей реализации становится вообще внешним, оно переходит в обусловливающее опосредование.
В-третьих, основание предполагает условие; но условие также предполагает основание; безусловное есть их единство, вещь в себе, которая через опосредование условливающего отношения переходит в осуществление (Existenz).
Примечание. Основание, подобно прочим определениям рефлексии, выражается в некотором предложении: все имеет свое достаточное основание. Смысл этого предложения состоит вообще не в чем ином, как в том, что все, что есть, должно быть рассматриваемо, не как сущее непосредственное, а как положенное; оно должно не останавливаться на существовании или вообще на определенности, но возвращаться от них к своему основанию, в каковой рефлексии оно есть снятое и находящееся в своем бытии в себе и для себя. В начале основания высказывается, следовательно, существенность рефлексии в себя вопреки простому бытию. Что основание должно быть достаточным, это есть собственно излишнее прибавление, ибо это понятно само собою; то, для чего основание недостаточно, не имеет основания, между тем, как все должно иметь некоторое основание. Но Лейбниц, сердцу которого было особенно близко начало достаточного основания, и который сделал его даже основоначалом всей своей философии, соединял с ним более глубокий смысл и более важное понятие, чем какие соединяются с ним обыкновенно, когда останавливаются на его непосредственном выражении; хотя и в этом смысле уже считается важным предложение, высказывающее, что бытие, как таковое, в своей непосредственности есть не-истинное и по существу положенное, основание же есть истинно непосредственное. Лейбниц же противопоставлял достаточность основания главным образом причинности в строгом смысле этого слова, как механическому образу действий. Поскольку последний есть вообще внешняя по своему содержанию, ограниченная лишь одною определенностью деятельность, то положенные через нее определения входят в связь внешне и случайно; частичные определения понимаются через их причины, но их отношение, составляющее существенное в некотором осуществленном, не содержатся в причинах механизма. Это отношение, целое, как существенное единство, заключается лишь в понятии, в цели. Для этого единства механические причины недостаточны, так как в основании их не лежит цель, как единство определений. Поэтому под достаточным основанием Лейбниц понимал такое, которое достаточно и для такого единства, т. е. обнимает собою не просто причины, а конечные причины. Но это определение основания еще сюда не относится; телеологическое основание принадлежит понятию и опосредованию через него, которое есть разум.
