Галина Павловна Константинова
Iassa
Глава 13
– Почему ты это сделал?
Мы сидели с Серёжей в комнате для свиданий.
– Так было нужно.
– Нужно для кого? Серёжа, мальчик мой! Я знаю, я всё знаю. Тебя Галицкая заставила? Ну, скажи мне, она тебя заставила?
– Так было нужно, так было нужно…
– Это все химера, понимаешь? Тебя просто использовали! Серёжа… Я… Я всё расскажу следователю…
Нужно описать состояние, в котором я застала своего сына. У него был взгляд человека, заблудившегося в лесу. Я пыталась найти на этом лице следы раскаяния – но их не было.
Моего мальчика настигло безумие. В его руках был какой-то штурвал, которым он умел управлять, но штурвал остался где-то там, на потерпевшем крушение корабле, и он, маленький капитан, впал в растерянность.
Вот цена свободы, думала я, глядя на его выступившие голубые прожилки на веках, вот к чему привела тяга к познанию себя. Бедный мальчик, ты стал рабом штурвала, это была большая иллюзия, что ты делаешь что-то сам! А штурвалом рулит вполне конкретный человек.
Серёжа молчал, уставившись в однообразно-серую стену, полностью отключившись от факта моего присутствия. Я что-то опять говорила ему о том, что боролась за него всеми силами, чтобы он верил мне, что я хочу ему помочь.
На меня нашло своего рода вдохновение, даже какая-то профессиональная злость – почему я не могу завладеть его вниманием? Если исходить из теоретических знаний из классических книг по презентации, предмет моей «лекции» ему просто неинтересен. И мои «якоря» его никак не цепляют. Время свидания подходило к концу.
В том странном сне нас раскручивало центрифугой. Да… Только в это мгновение я поняла, что Серёжа меня не только не слушает, но и постепенно входит в какое-то новое, непонятное моему разуму, состояние. Его сгорбленная фигура с поставленными на колени руками раскачивалась всё сильнее, губы что-то шептали, глаза посветлели, но зрачки так расширились, что мне стало страшно.
После фиксации этой перемены первым моим желанием было окликнуть его, вернуть в реальность. Я вспомнила слова Антона, что безумцы – это люди, у которых ниточка, привязывающая человека к земле, оборвана. Боже мой, но Серёжа уже не выглядел ни подавленным, ни потерянным.
Не помню, писала ли я, что, как только узнала о беде, постигшей нашу семью, вызывала батюшку. Батюшка ходил с кадилом по квартире и изгонял «бесов». Уверяю, что это не было данью моде. Я действительно старалась изжить эту заразу из дома. Ходила по церквям и заказывала сорокоуст, ставила свечи, молилась, чтобы Бог наконец вернул моему мальчику разум. Грешна – ходила и к экстрасенсу, и к гадалке. На войне все средства хороши.
Гадалка была удивительно похожа на Галицкую, словно родная сестра, только не внешне, а своей какой-то внутренней убеждённостью в том, что она видит и знает больше, чем обычные люди. И некоторой снисходительностью к суетливости окружающих. Именно гадалка и намекнула мне, что Володя ко мне начинает охладевать, в то время как влияние немолодой, известной мне женщины, усиливается. Это и послужило в свое время катализатором для крайне агрессивного разговора с Галицкой по телефону.
Странное дело, находясь под влиянием, которое я считала для Серёжи пагубным, он становился другим, но при этом не только терял, но и приобретал что-то необъяснимое.
Один дяденька, по моему мнению, тоже не от мира сего, объяснял мне, что есть люди, понявшие что-то запредельное, но не могущие это объяснить – не потому, что они это плохо поняли, а потому, что наш понятийный аппарат ещё до этого просто не приспособлен. То есть существуют знания, которые не передаются на уровне слов (как тут не вспомнить мои полемические разговоры с Серёжей о том, что слова – это символы, и ничего не стоят). Этот дяденька весьма «неформального» вида (смешной жидкий хвостик из несколько засаленных волос в сочетании с тяжелыми квадратами старомодных очков) пытался довести до меня ещё оду мысль: человек всегда адекватен своему окружению и обстоятельствам, и решение заниматься духовным самосовершенствованием есть процесс не спонтанный, а закономерный. Другое дело, как этим самосовершенствованием заниматься. Идеальный способ – уйти в пустыню, но это не каждый может себе позволить.
Мои слабые возражения о «социуме», который диктует свои правила игры, он отмёл начисто. Что есть социум, ведь своя рубашка всегда ближе к телу. Сегодня социум может быть к тебе лоялен, завтра затрубит в медные трубы, а послезавтра, не задумываясь ни минуты, втопчет в грязь. Или просто забудет о твоем существовании. А, может, и вправду, мы не должны зависеть от того, как к нам отнесётся общество? Пресловутый «категорический императив» должен существовать внутри, долой «общественника» Канта. Если человеку хорошо, а другим вокруг не противно – почему бы и нет?
Вот Серёже теперь очень хорошо. На его лице я наблюдала улыбку, это была улыбка отрешенности, равновесия, счастья. Улыбка убийцы, не ведавшего, что творил. Вот только во имя чего, во имя какой идеи?
Одна известная актриса в одном из интервью на вопрос об оптимизме ответила, что оптимизм приходит тогда, когда жизнь чем-то заполнена. И что она боится всегда одного – «сквозняков в жизни».
Сейчас, сидя в комнате свиданий, я отчетливо ощутила холодок крадущегося по ногам ветра, который случайно оказался запертым в четырех стенах.
…Теперь моя жизнь трансформировалась в обыкновенный график вызовов к следователю и свиданий с Серёжей. Володя так и жил где-то там, за линией горизонта, я знаю, он тоже приходил к сыну, но по странной случайности, мы с ним там никогда не встречались.
Так протянулась пара-тройка недель ожидания суда. Серёжа, к моей радости, стал интересоваться моими появлениями, мне даже показалось, что в его голосе зазвучали нотки сострадания, или просто мой слух это так интерпретировал.
Я приготовилась к самому худшему – к пожизненному заключению. Кажется, смертную казнь отменили. Честно говоря, когда я слушала периодически возникающие дискуссии, возникающие в прессе, они меня так не волновали, как сейчас. Разумеется, серийные маньяки должны быть расстреляны, и сопливая гуманность тут ни к чему. Почему-то, когда я рассуждала об этом абстрактно, во мне было много максимализма и суровой непреклонности.
А вообще, Россию испортили интеллигенты. Именно они, со своим гуманитарным душком, словесным недержанием и маниакальным самокопанием в духе классической литературы девятнадцатого века. Это толерантное отношение ко всему, эта пресловутая демократия (всегда хотелось увидеть этот «народ» в лицо, того, кому принадлежит власть) и привели к тому, что маньяки получают помилование, а «учителя», которые практически зомбируют людей на самоуничтожение, спокойно разгуливают на свободе, и никакие статьи Уголовного кодекса им не «пришить».
Нет, я ни в коем случае не оправдывала своего сына… В тот момент я была готова ко всему, и молила Господа о том, чтобы, несмотря на заслуженное наказание, оно было не столь суровым.
Любой матери жаль своё дитя, пусть и кругом виноватое. Вот такие у меня были мысли, очень похожие на мысли о смирении и покаянии. Вне работы я ничего не читала, кроме молитв, ни с кем не общалась, кроме как по работе, и так прошел почти месяц пребывания Серёжи в КПЗ.
Глава 14
Зарубин был краток. Серёжа пытался остановить сердце путем каких-то специальных дыхательных упражнений.
– Серёжа сейчас в медпункте. Охранник обратил внимание, что он не поворачивается во сне, а лежит в одной позе. Окликнул его. Он и раньше видел, как Ваш сын лежал неподвижно, но с открытыми глазами, видимо, медитировал, но это всегда происходило в пределах часа. Ночью он обычно беспокойно ворочался. А тут лежал совершенно неподвижно. Понятное дело, что кричать ему пришлось минут пять. Вызвал дежурную медсестру, та пульс не смогла нащупать, и удары сердца очень слабые, всего тридцать пять ударов в минуту. В общем, повозились с ним врачи, скажите им спасибо.
Накануне к нему приходила Галицкая и передала записку, содержание которой охранник счел невинным. Что было в записке, спросила я, прикуривая сигарету.
Мне хотелось бежать из этого серого кабинета, чтобы убедиться, что Серёжа живой. «Iassa», – коротко и ясно было написано на голубом клочке бумаги, который он протянул. Какие же вы тут все идиоты, закричала я, не ожидая от себя такого срыва. Это же имя того божества, которому они там все поклоняются. Неужели вы ничего не поняли, неужели не поняли, что Галицкая – вот кто истинный преступник. Серёжа просто орудие убийства, а сейчас, Галицкая, вероятно, просто пытается замести следы, поэтому и дает ему сигнал. Это кровожадное божество, горячо говорила я, скорее всего, девочку Серёжа утопил из каких-то религиозных побуждений, основанных на древних языческих верованиях.
Тут мой язык совершенно развязался, и я выложила Зарубину почти все, что знала об «учении» Галицкой. Зарубин слушал внимательно, при этом его ручка беспрерывно делала пометки на листке. Все бы слушали так внимательно. Я прекрасно поняла, что он просто «подстроился» под меня, в интересах своего, следовательского, интереса, но, видимо, мне настолько надоело обдумывать каждую фразу, что «Остапа понесло» бесповоротно.
– Наталья Владимировна, Вы давно видели Антона?
– Э… В общем, давно. Это имеет отношение к делу?
– Вы это сами прекрасно знаете, что имеет. Скрывать совершенно бессмысленно. Мы знаем, что он Вам помогал. Иначе откуда бы Вы получили такие интересные сведения?
Зарубин глядел на меня слегка насмешливо, но злорадства я не ощутила.
– Да, Антон мне помогал. Он уехал. Звал с собой. Но я не декабристка.
– А что, он отправился «во глубину сибирских руд»?
Да, ты хочешь много знать, мальчик, очень много знать. Увы, это не киножурнал с аналогичным названием. Знание русской классики, конечно, поднимает тебя в моих глазах. В пределах школьной программы ты зарекомендовал себя хорошо, посмотрим, как дальше дело пойдет, но Антона я так просто не сдам.
– Это я образно говорю, вектор своего отбытия он не обозначил.
– Хорошо.
– Когда я смогу увидеть Серёжу?
– Не очень скоро, к сожалению.
– Когда предъявите обвинение?
– Делаю все, что в моих силах. Ещё не все детали ясны. Кстати, Серёжа оставил предсмертное письмо, даю Вам копию.
С письмом в руках я вышла из кабинета.
«Меня зовут Сергей, мне двадцать лет. Так мало и так много. То, что я пережил за последние полгода, все события, которые случились со мной, возможно, и уравновесили что-то не только в моей судьбе, но и в мире. Раскаиваюсь ли я? Не знаю. Но мне хочется исповедоваться. Да, именно исповедоваться, не знаю, был ли подобный обряд у древних славян. Возможно, они приходили исповедоваться лесным духам, или богам, ещё не обозначенным именами, не знаю. Но мне кажется, что это было именно так.
Я хочу рассказать все так, как было на самом деле. В четверг, перед праздником Ивана Купалы, празднуется праздник русалий. Считается, что в этот день сильна нечистая сила, впрочем, вся неделя перед Купалой такая. В этот вечер мы играли в «Яшу». Игра детская, там слова есть «вставай, Яшша, молодец. Где твоя невеста, в чем она одета». При этом мальчик, который стоит в кругу, выбирает девушку, невесту. Я вздрогнул, когда он выбрал Ладу. Анна Васильевна говорила мне, что выбор только кажется случайным, но он всегда очень правильный. Мне это показалось знамением, хотя в язычестве вряд ли есть такой термин.
Часов в 12 нужно было ехать домой, и мы сели в машину вчетвером, я обещал подвезти Стаса и Светку. Ладе нужно было домой, потому что с утра она подрабатывала почтальоном. Она жила на окраине, месяц назад переехала к родственникам, потому что из общежития тихо выселяли, под видом приезда студентов-заочников. На самом деле она не поладила с комендантшей. К Ладе приехала мама, но именно в этот день она почему-то приболела.
Вот поэтому я и гнал на отцовской машине по пустынной дороге. Мы сдали Ладу «под отчёт», потом я отвёз Стаса и Светку. И вернулся к дому Лады. Первоначально у нас был план, что она вылезет в окно (у них первый этаж), когда мама уснёт, да и утром её никто не хватится, потому что Лада будет якобы на работе. На самом деле, у неё был выходной, и она с радостью согласилась на романтическое ночное путешествие. Около половины первого она мне позвонила и сказала, что всё гораздо лучше, чем можно было предположить. Мама давно спит, и она ждет меня перед домом в час ночи. Я тихо подъехал к подъезду, стараясь, чтобы не было слышно звуков тормозов.
Да, я забыл сказать, что мы с Ладой ещё не были по-настоящему близки. Странно, но я её берег. И (ещё одно совпадение), это было самым главным в плане – то, что она девушка. Невеста должна быть девушкой, по крайней мере, так было раньше. В общем, она села ко мне в машину, и мы выехали из города по южной дороге. Ехали молча, около получаса. Я не мог говорить с ней о пустяках. На берегу я остановил машину. Лада сказала, что ей прохладно, я обнял её. Но всё-таки мы приехали купаться.
Уже с неделю стояла жара, тяжелая, влажная. В этом месте дно пологое, нужно долго идти, чтобы достичь глубины. Вода казалась сначала прохладной, и в свете ночного абажура луны я увидел, как Лада покрылась «гусиной кожей». Она довольно плохо плавала и никогда не заплывала далеко. Что-то в эту минуту во мне переключилось.
Я вспомнил, как мы с ней познакомились в нашей студенческой столовой, она не могла ответить накричавшей на неё кассирше, стояла такая беззащитная, а сзади напирала очередь. Да! Она тогда во мне вызвала острое чувство сострадания… Не такого, как у Цвейга – чтобы быстрее отвязаться, нет. Я подошел, взял её поднос, что-то ответил кассирше, подтолкнул Ладу. Она была неразговорчива, замкнута. Потом я узнал, что она на втором курсе филфака. Ну конечно, она была немодной, скромной по нынешним временам, но именно это мне в ней и нравилось. Наши свидания совсем не походили на то, что подразумевают под термином «встречаться».
Мы ходили к Анне Васильевне, она очень любила Ладу. Лада пела. И вообще, она вся была такая чистая, с русой косой, горящими синими глазами. Я не могу точно определить, в какой момент почувствовал, что просто не могу без неё обходиться. Она была просто частью моей души. Мы не целовались, просто гуляли, разговаривали, даже спорили. Она обычно выдерживала характер и дулась, это было так забавно… Мне с ней хотелось быть романтиком, и я был благодарен ей за то, что наши отношения не осквернены прагматизмом, животными инстинктами…
Осенью у меня была подружка – мы с ней просто занимались сексом, стоило ей открыть рот – меня начинало выворачивать. А ведь девочка из хорошей семьи. Но тупенькая до чего. Обычно скинет мне сообщение на телефон, приедет, если родителей нет дома. Три часа покувыркались, и отлично. Кажется, как-то намекнула мне, что хотела бы серьезных отношений. Что-то вроде истерики при расставании.
Нет, Лада была совсем другой. Или я был заворожен её именем. Лада – богиня любви и покровительница браков. К ней не может прилипнуть грязь. С ней легкая интрижка была бы просто невозможна....
Я отплыл на середину реки и поплыл назад. В мозгу стучало «Нет! Ты не можешь этого сделать!». И тут же кто-то говорил ещё более повелительным тоном «Но ведь это требуется для Равновесия! В мире постоянно нарушается равновесие, если не контролировать этот процесс, в мире наступит хаос, судьба неминуемо исказится, твоя судьба, и не только твоя. А, значит, ты должен взять это хрупкое равновесие в свои руки! Сейчас тебе это кажется безумным поступком, жестокостью, ты просто должен переступить через это, это своего рода инициация, ты ведь хочешь быть Видящим, ты хочешь подняться на ещё одну ступень своего духовного развития».
Я привожу этот разговор с самим собой не в качестве оправдания. В нашем Обществе Судьборавновесия мы часто обсуждаем проблемы добра и зла. Сколько раз я пытался рассказать это и своей маме. Нет, она не смогла меня понять. Возможно, потому, что слова – это лишь символы, их смысл скрыт от нас внешней оболочкой.
Мне вспомнился Лао-Цзы – что пустота определяет полезность вещи. Чем больше пустоты в словах, тем больше смысла можно в них вложить. Но это дано не всем. Только Видящим.
Так вот, мы часто обсуждаем эти проблемы. Последний раз мы говорили о необходимости человеческих жертв. Видишь ли, Серёжа, говорила Анна Васильевна, когда мы приносим человеческую жертву, мы заранее определяем, какие силы мы пытаемся задобрить. Конечно, добрым богам приносились дары земли, животных зажаривали на кострах и ели всем миром. Но злым силам, пытающимся влиять на жизнь людей, необходима человеческая кровь.
Пекельные боги кровожадны. А Ящер – он всё то, что под нами. Посмотри, говорила она, как примитивны и в то же время наполнены глубоким смыслом шаманские бляшки с изображением ящера и двух полуженщин-полуолених, живущих на небе. Это потом они стали Ладой, Лелей, потом их сменил Род, но это изображение до сих пор не потеряло актуальность.
Чёрное и белое. Мы, цивилизованные люди, знаем, как устроен мир. Но, самое интересное начинается тогда, когда мы пытаемся понять энергию духа и пропорции добра и зла. Борьба за то, чтобы иметь право объяснить это и быть понятым ведётся столько, сколько существует человечество. Начиная от шамана, который обошёл подземно-водный мир, мир людей и поднялся на небеса за чудесной колдовской силой к женщинам-оленихам, чтобы вернуться и рассказать людям, отдать им это знание – и заканчивая нынешними прорицательницами и пробуждающими кундалини.
Зачем была нужна колдовская сила? Чтобы люди поверили. Нужно, чтобы у людей был чистый взгляд, не замутнённый масс-культурой, рекламой, коммунизмом и прочими суррогатами. Должно быть истинное, чистое знание. В нашей голове намешано так много видов мировоззрения, чтобы определить, где чёрное, а где белое, требуется очищение.
Поэтому мы и начинаем с голодания, с очищения. Но это не «чистый» голод. У нас есть чудесный специальный напиток, он обладает поистине чудодейственной силой.
Я привожу высказывания Галицкой не в качестве оправдания. Мне нет оправдания.
Продолжаю свой сбивчивый рассказ. Когда я плыл, во мне происходила внутренняя дискуссия, которую я приводил выше. Я вышел, обтерся, и мы залезли в машину. Кожа Лады была такой гладкой и прохладной. Мы так долго сидели, просто обнявшись. Я поцеловал её, сначала в плечо, потом шею. Мне постоянно хотелось гладить её руки, даже чудились искры, разлетающиеся маленькими фейерверками от скользящих рук. Мы молчали. Потом она остановила меня и сказала, что немного подремлет. Она села ко мне спиной, её голова покоилась на моих сомкнутых в кольцо руках. Лицо её расслабилось. Мне вдруг захотелось, чтобы она полностью доверилась мне. Так прошло минут двадцать. Закат напоминал лоскутки платья, разорванного неведомым зверем и разбросанного по всему полю небосклона. Я приоткрыл окно. Было очень тихо, на том берегу реки виднелись редкие деревья, а на самой линии горизонта – поселок. Очень хотелось курить, я курю очень редко, когда выпью, или компания сильно курящая, почти как у Хазанова в миниатюре.
Наверное, я нервничал, это были угрызения совести… Честно говоря, я до сих пор до конца не понимаю, что со мной было, и в то же время, до конца виноватым я себя не считаю. Я погладил Ладу по щеке. Глаза её оставались закрытыми. И я понял, что сильно желаю её физически. Мысль о том, что её чистота достанется непонятному Злу, стала мне противна. Эта девушка доверилась мне, и я хотел, чтобы последние часы, отведенные ей судьбой, были красивыми. Наверное, я о себе слишком высокого мнения, но, когда она попыталась приподняться со своей импровизированной подушки, я придержал её рукой.
Я знал, что она не будет сопротивляться. Она лишь слабо спросила, чего я хочу. Тебя, ответил я, и она стала медленно снимать ещё мокрый купальник. Я её не торопил, понимая, что, возможно, она борется с собой. «Я люблю тебя, Серёжа!» – лучше бы она этого не говорила. Всё-таки, это к чему-то обязывает. Она мне была дорога в эту минуту, но уснувшее было сознание заскрипело, как заржавевший механизм. И начался обратный отсчет.
Лада лежала на заднем сиденье, а я решал, насколько больно ей может быть. От моего первого прикосновения она содрогнулась:
– Ты смотришь на меня в темноте, словно убийца на жертву…
– С чего ты взяла? – ответил я, но внутри всё похолодело.
– Я постараюсь кричать не сильно – прошептала она с какой-то обречённостью.
Она действительно не кричала – просто кусала губы. Мое желание было утолено, и ещё явственней застучали отсчитываемые минуты.
– Пойдём в воду, сполоснемся.
Её тело лежало неподвижно, как будто она была уже мертва. Надо было прополоскать полотенце, ну, все понимают эти трудности… Лада послушно встала и пошла в воду. Мы долго брели, держась за руки, пока вода не стала доходить ей до груди.
– Поплыли? Держись рядом, метров десять и обратно.
Удивительно беспрекословно она выполняла мои команды. Мы проплыли пять метров, и я схватил её за руки и сильно дёрнул вниз. Она спонтанно попыталась вынырнуть вверх, судорожно хватая ртом воздух. Я не дал ей опомниться и сдавил ей шею. Она пыталась отдёрнуть мои руки, но это уже было бесполезно. Я помню её последний взгляд, полный ужаса, я его почувствовал даже в темноте. Она ещё дышала, я снова окунул её в воду, потом медленно поплыл с телом к берегу. Я отрезал прядь волос. Но тело осталось на берегу. Сил снова заходить в воду у меня не было.
Когда я потом стоял возле идола Яссы, мне казалось, что его глаза наливаются кровью. Он одобрял жертву. А я чувствовал полное опустошение. Домой я приехал только к утру и сразу свалился спать, как подкошенный».
