Галина Майорова
Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»

Узнал Александр Васильевич, что автором этого великолепного музейного здания был член общества городской архитектор барон Генрих Владимирович (Васильевич) Розен, управляющий строительной и дорожной частью при Главном управлении Восточной Сибири. Что иркутяне здание это построили на собранные ими деньги всего за один год (старое здание сгорело во время пожара 1879 г., но город уже не представлял своей жизни без музея) и называли любовно «мавританский замок».

Именно для мавританской архитектуры, возникшей у арабов на завоеванной у Испании территории, характерны постройки в виде небольших крепостей. Вот почему и появились у музея круглые шлемовидные башни, крепостные зубцы со специальными бойницами, и окна, похожие на замочную скважину.

А потом увидел Александр Васильевич документы, рассказывающие об основании Иркутского музея, старейшего музея Российской империи. Причастны к этому делу оказались императрица Екатерина II, присланный ею для «облагораживания» сибиряков ученик Ломоносова Эрик Лаксман, генерал-губернатор иркутский Франц Кличка и его «правая рука» Александр Матвеевич Карамышев, корреспондент Академии наук, коллежский советник, директор ассигнационного банка. Перед отъездом в Сибирь на аудиенции у Екатерины выхлопотал Ф. Кличка три тысячи рублей для создания в Иркутске публичной библиотеки, где вскоре было отведено место и для музея. То есть к тому моменту, когда после пожара музей переезжал в новое здание (1883 г.), он уже перешагнул свой вековой юбилей (декабрь 1782 г.).

Услышал Александр Васильевич и подробные рассказы о тех ученых и путешественниках, чьи имена, помещенные на фризе музея, ему были мало известны или незнакомы совсем, но судьба которых невероятно будоражила воображение.

Миддендорф Александр Фёдорович. Имя его, оказывается, было занесено на фриз еще при жизни (1883 г.), и мало того, многие источники связывают путешествие Миддендорфа по Сибири (1843 г.) с рождением Русского географического общества. Врач по образованию, он, как и многие в то время, увлекся изучением других наук, а главное, путешествиями, одно из которых оказалась необычайно трудным. При следовании из Туруханска (город на Енисее) к Таймырскому полуострову и побережью Карского моря отряд сбился с маршрута, долго плутал среди снежной пустыни. В конце концов, отправив на поиски дальнейшего пути казаков вместе со своим помощником, Александр Фёдорович один, среди снега и холода, остался ждать их возвращения. Ждать пришлось 18 дней! Вскоре одиночное заточение повторилось уже на несколько месяцев, когда в небольшом селении в старой заброшенной хижине, почти без дров и продуктов, он продолжал изучать окружающую природу.

А в это время в Петербурге академик К. М. Бэр, являвшийся руководителем и организатором многих экспедиций Миддендорфа, всеми способами пытался ему помочь. И одна из таких попыток увенчалась успехом. Еще в 1820-е гг., когда в Париже открылось первое Географическое общество (1821 г.), Бэр вместе с адмиралами Литке и Врангелем мечтали основать такое общество в России, но осуществилась эта мечта только через 20 лет и совсем неожиданно. Поддерживаемые на этот раз великим князем Константином Николаевичем, ученые вырабатывают Устав общества, и 6 августа 1845 г. он уже утвержден. Первым председателем Императорского Русского географического общества, вплоть до 1892 г., становится великий князь Константин Николаевич Романов; общество получает первую субсидию в 10 тыс. р., а судьба известного исследователя становится заботой научной общественности и государства.

И Миддендорф продолжает свой маршрут: через Енисейск, Красноярск, Иркутск до Якутска (здесь он изучает вопрос промерзания почвы) и далее к подножию Станового хребта. Результат этого странствования – капитальное исследовательское сочинение «Путешествие на север и восток Сибири», где описаны климат сибирского севера, его растительность, животный мир, явление вечной мерзлоты. Потом были еще Приморье, побережье Охотского моря, членство в Академии и юбилейная телеграмма от Восточно-Сибирского отдела Географического общества:

«…ВСОГО в день пятидесятой годовщины прибытия экспедиции в Туруханск приветствует Вас сердечно, желая благополучия маститому путешественнику на многие лета.

Председатель отдела Сукачёв, член комитета, директор Иркутской магнитно-метеорологической обсерватории Шпиллинг, правитель дел Клеменц».

Телеграмма была послана А. Ф. Миддендорфу 25 февраля 1893 г. решением общего собрания членов Географического общества, на котором все были ознакомлены с его трудами. Было тогда академику 78 лет.

И еще одна фамилия, невероятно точно раскрывающая ту особенность Восточно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества, которой Александр Васильевич в течение всего своего пребывания в Иркутске не уставал удивляться.

Учитель естествознания иркутской мужской гимназии Ричард Карлович Маак, один из первых членов общества, сразу же обративший на себя внимание деловой хваткой и стремлением к дальним путешествиям. Именно ему и было поручено исполнение первой крупной акции только что народившегося Сибирского отдела Географического общества (1852 г.): экспедиция в совсем еще не изученный Вилюйский край, где предполагались богатейшие залежи каменной соли, железа, месторождения золота и драгоценных камней.

Удачные результаты первой экспедиции (гербарий из 2300 ранее неизвестных растений был передан Ботаническому саду Академии наук) тут же подвигли на организацию следующей. Исследования ждал Амурский край, который после открытий Г. Невельского был буквально у всех на устах. Кстати, именно тогда и подключился к снаряжению экспедиции золотопромышленник С. Соловьев, пожертвовав полпуда золота (его помощь была значительна и во время Вилюйской экспедиции).

Книга Р. К. Маака «Путешествие на Амур, совершённое по распоряжению Сибирского Географического общества в 1855 г.» очень скоро стала известной. Весьма интересны были отзывы о ней анархиста и путешественника Петра Кропоткина и литературного критика и публициста Николая Добролюбова. Если первый восхищался красотой Амура, «этой Миссисипи Дальнего Востока», то второй сетовал, что путешественник не касается таких важных для России вопросов торговли и промышленности.

Действительно, исследователя привлекают геология, география новой российской территории, ее население, этнография…

Была и третья экспедиция – река Уссури, Сунгари, озеро Ханка. Бескорыстное служение науке было оценено соответствующим образом. Награда орденом Владимира 4-й степени, пенсия из Государственного казначейства (300 р. в год), назначение главным инспектором училищ. А в 1901 г. – год празднования 50-летнего юбилея ВСОИРГО – фамилия Маака встала на фриз краеведческого музея вместе с именами Максимовича, Пржевальского, Турчанинова, Черского и Ледебура.

Очередные расспросы по поводу неизвестной Александру Васильевичу фамилии Ледебур привели его еще к одному интересному открытию.

Во-первых, научная деятельность ВСОИРГО распространялась на огромнейший регион, и каждое открытие, совершенное на его просторах «чужим» или, наоборот, «своим», никогда не считалось, оно принадлежало всему миру.

И, во-вторых, члены Географического общества никогда не работали замкнуто, изолированно, они активно общались со знаменитыми современниками, часто оказывая им помощь и содействие, и очень внимательно изучали труды и биографии выдающихся людей, участвовавших почти в течение трех столетий в великих открытиях и исследованиях. И первыми в России именно деятели Восточно-Сибирского отдела Географического общества увековечили на фризе своего музея имена многих из этих ученых и путешественников, создав этот своеобразный пантеон исследователей Сибири, Азии и Востока.

И все-таки, тщательно выбирая сначала 12 фамилий, достойных оказаться в этом «пантеоне» (1883 г.), а потом еще 6 (1901 г.), специальная комиссия отдела отдавала предпочтение тем, кто, стремясь составить единую карту мира, открывали этому миру загадочную и неизвестную Сибирь, а потом постепенно стирали с ее карты «белые пятна». Многие из них не были уроженцами России, некоторые не сумели добраться до Иркутска, но все они оставили глубокий след в изучении и российской, и азиатской территории. Среди них и оказались двое немецких ученых и путешественников.

Фридрих Ледебур, профессор Дерптского университета, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, ботаник, досконально изучивший Алтайский край и создавший уникальный справочник «Флора России».

И Александр Гумбольдт, по собственному выражению, «всю жизнь работавший во имя естественной истории». Однако в ученых кругах он был более известен как «второй Колумб». И если первый Колумб открыл Америку, то второй ее исследовал. В 1829 г. Российское правительство приглашает А. Гумбольта в нашу страну. Николай I высказал мнение, что знаменитый ученый «может споспешествовать развитию науки и принесет много пользы горному делу и ремеслам». В России немецкий ученый пробыл всего полгода. Но это – 15 000 км; это Волга, Урал, Алтай; это прием у императора в Зимнем дворце; это трехтомная книга «Центральная Азия» и, наконец, эти слова: «Я не знаю ни слова по-русски, но я стану русским, как стал испанцем; все, что я предпринимаю, я выполняю с удовольствием».

Сегодня Александр Васильевич уже точно знал, что под этими словами мог бы подписаться каждый из восемнадцати… И ни одной минуты он не сомневался в том, что Восточно-Сибирскому отделу Императорского Русского географического общества уготована долгая жизнь.

И потому, что в открытиях и исследованиях была заинтересована власть, особенно в пору закрепления за Россией огромных восточных территорий и их освоения. Известно, что ВСОИРГО открылся под прямым патронажем генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева совсем незадолго до его знаменитой Амурской экспедиции. 17 октября 1851 г. в Белом доме прошло первое заседание общества.

И потому, что исследования эти нужны были иркутским купцам и предпринимателям. И потому, что сегодняшние «очарованные странники» положительно не могли оставаться на месте. XX век уже манил хмелем открытий. Монгольские рунические знаки, старинные рукописи и загадочные рисунки пробуждали дремлющую интуицию. Болели Азией, пустыней Каракум, Тибетом и Даурией, магическими землями, куда еще не ступала нога образованного европейца.

Между тем неделя, отпущенная на экспедиционные сборы, подходила к концу. И хотя, по выражению Александра Васильевича, он все еще не мог «надышаться удивительным воздухом уже совершившихся и еще предстоящих открытий», пора было покидать Иркутск. Впереди был тяжелый и сложный путь, путь во спасение и, как это ни странно звучало, очищение. Колчак знал, что вначале Толль хотел взять с собой на о. Беннетта именно его, уже проверенного спутника, выносливого и волевого. Но оставить «Зарю» в ледяном плавании без опытного и авторитетного офицера он не решился…

Кто знает, будь рядом с Толлем Колчак, все могло бы сложиться по-другому.

* * *

28 февраля на общем собрании членов Географического общества выступил прибывший в Иркутск зоолог русской полярной экспедиции А. А. Бялыницкий-Бируля. Рассказывал он, в основном, о своем пребывании на о. Новая Сибирь, где занимался изучением полярных морских животных и птиц. В сопровождении трех якутов Бируля отправился туда по заданию барона Толля еще во время второй зимовки экспедиции на о. Котельный (29 апреля 1902 г.). Провел там он все лето вплоть до прихода «Зари». Как известно, шхуна к острову подойти не смогла, а партия Бирули, дождавшись замерзания пролива, уже в декабре была на побережье Якутии.

К сожалению, никаких новостей о судьбе пропавшего Э. В. Толля Бируля не сообщил. Не встретились они и с Александром Васильевичем. Колчак вот уже несколько дней снова мчался на почтовых тройках по Якутскому тракту, только в обратном направлении. Отправив всю команду из Иркутска 21 февраля (к ним присоединился и Матисен), сам он с матросом Железниковым выехал на следующий день «и 8 марта в 5 ч 30 мин утра прибыл в Якутск на несколько часов прежде лейтенанта Матисена и нижних чинов».^[37]

Сейчас, наверное, нужно вновь будет взять географическую карту Средней Сибири и попробовать зрительно воспроизвести этот воистину стремительный бросок в центр Арктики. И главным ориентиром здесь нам будет отчет А. В. Колчака, его полярный дневник (говорят, до сих пор неопубликованный), дневник воспоминаний Никифора Бегичева. Дополнения к описанию северной природы можно найти в статьях действительного члена Русского географического общества Валерия Поволяева и на страницах книги В. В. Синюкова «Александр Васильевич Колчак – ученый и патриот».

Итак: 8 марта – все 17 членов экспедиции собрались в Якутске.

10 апреля они уже на реке Яна, в селе Казачьем. Это – граница между лесом и тундрой, линия полярного круга. Здесь еще была настоящая зима. В глубоких снежных сугробах кое-где угадывались крыши домов да казачьих изб, чуть повыше поднималась звонница местной церквушки, а бурятские юрты буквально утонули в этих сугробах.

Путь от Якутска до Казачьего, занявший чуть более месяца, уже сам по себе оказался не очень легким. Шел он по низовьям р. Алдана, по диким ущельям угрюмого Верхоянского хребта, затем – по холмам и равнинам обширного бассейна р. Яны до ее устья, где и приютилось на краю света это небольшое село.

И главным во всем этом было в «высшей степени затруднительное движение на Верхоянск и Усть-Янск по этому пути. Ввиду ночного времени и необходимости быстрых переходов при малых перевозочных средствах на станциях представляется невозможным одновременная отправка более четырех человек или 30 пудов грузов, да и то еще при условии промежутков времени между отправляемыми партиями в 2–3 дня. Одним из самых огромных препятствий является краткость времени».^[38]

Но и здесь, в Казачьем, начались новые проблемы. По всей Яне случился плохой улов рыбы. Закупленные Олениным собаки за зиму так отощали, что для дальнего путешествия просто не годились. Весьма ограниченный в денежных средствах, Колчак все-таки решается нарушить финансовые установки и, чтобы откормить собак и побыстрее, закупает отборную оленину. При этом обращается за помощью к якутскому губернатору.

В Якутском национальном архиве сохранилось это письмо из Казачьего от 4 (17) апреля 1903 г. Прочитав его, можно от самого Колчака узнать о проблемах, волновавших начальника уже в самом начале его экспедиции. А также увидеть почерк будущего адмирала – мелкий, быстрый, ломаные линии и буквы, иногда почти неразборчивый:

«…Мои грузы и люди в Казачьем – задержка из-за вельбота. Оленин недавно уехал за ним. Слухи о собаках совершенно ложные – их здесь довольно. Распространение же сведений объясняется желанием поднять цену собак, которая действительно безобразна и доходит до 20 рублей вместо обычных 3–4 рублей. Здесь пользуются самым бессовестным образом затруднительным положением экспедиции ввиду отсутствия времени и берут за все цены прямо с каким-то неслыханным цинизмом.

<…> по дороге я писал Вашему Превосходительству о переводе 2000 рублей господину Верхоянскому исправнику (Б. Ф. Кочаровскому). Ознакомясь теперь с положением вещей, я прошу испросить телеграммой Академию 4000 рублей, о которой просил уже Вас и прошу теперь переслать их в Верхоянск. Чем скорее это будет сделано, тем лучше, так как выехать много денег не хватает.

Я прошу, Ваше Превосходительство, принять уверения в глубоком уважении и пожелании всего лучшего. Александр Колчак».^[39]

Академия наук в то время проявляла довольно большую заботу о продвижении Спасательной экспедиции все дальше и дальше на север, направляя местной сибирской администрации «предписания об оказании помощи и содействии участникам экспедиции».

В архиве РАН хранится еще один любопытнейший документ, являющийся как бы продолжением предыдущего (письма Колчака), да и фамилии фигурантов там одни и те же. Верхоянский окружной исправник Б. Ф. Кочаровский 7 мая 1903 г. отправляет якутскому губернатору Владимиру Николаевичу Скрипицыну своеобразный отчет: «Во исполнение предписания Вашего Превосходительства от 24 февраля и 9 марта за № 1706 и 2221 имею честь донести, что командированные Академией наук лейтенанты флота Матисен и Колчак проследовали с 12 матросами и с грузом через Верхоянск к местам своего назначения в последних числах марта месяца <…> Какое требовалось содействие с моей стороны для скорейшего следования гг. Матисена и Колчака с матросами и грузом по вверенному мне округу, оно было им оказано».^[40]

* * *

Однако неприятности продолжались. Сразу же по прибытии в Казачье Матисен с матросами Огриным и Червинским, выполняя поручение Академии наук, отправляются в бухту Тикси. Перевалив труднодоступный Верхоянский хребет, на шхуне они появились только 16 (28) апреля. А еще раньше из Якутска на «Зарю» выехали П. В. Оленин и Н. Бегичев. Они должны были забрать со шхуны вельбот и доставить его к мысу Святой Нос. А вскоре в Казачьем было получено известие о проблемах с доставкой вельбота (12 апреля).

И опять Александр Васильевич берет лучшую упряжку, лучшего каюра и через 3 дня (15 апреля), преодолев по льду залива Борхал и снежной тундре 400 км, оказывается в Тикси. (На современных картах залив Борхал называется губа Буор-Хая, и ширина его 150 км.)

Однако где-то в пути Александр Васильевич разминулся с Бегичевым, ибо на шхуне вельбота уже не было. Встречал его только Матисен. Колчак не спеша побродил по кораблю, постоял на капитанском мостике, заглянул в одну из лабораторий: здесь он работал, проводя свои многочисленные исследования… Следуя корабельному распорядку, установленному еще Э. В. Толлем, в 18 ч отобедали в кают-компании, вечером долго беседовали за чаем, ночевать Колчак отправился в свою каюту. Утром, переполненный воспоминаниями, он попрощался со шхуной – теперь уже навсегда, а ее капитану (а может быть, прежде всего самому себе) пообещал сделать невозможное, но пропавшего начальника экспедиции найти.

Начало мая. 17 человек и 10 нарт с продовольствием, одеждой, боеприпасами, палатками и пр. плюс вельбот и 160 собак собрались в Аджергайдахе (мыс Светой Нос), самом северном селении на материке, где в прошлом году около двух месяцев пробыл Толль. (На многих современных картах это селение звучит иначе – Аджирхайдах.)

5–22 мая. Почти 20-дневный переход на Новосибирские острова. К этому времени весна началась и на Севере. Бежали ручьи, снег и лед становились рыхлыми, нарты с вельботом начали проваливаться.

Идти приходилось только по ночам, когда подмораживало. На пути часто попадались огромные торосы, в которых путь просто прорубали топорами. Собаки более шести часов не выдерживали, они ложились на снег и отказывались идти дальше. Тогда в лямки впрягались люди, все до одного. И единственной привилегией начальника было – первому надеть лямку и последнему снять…

Миновали острова Большой и Малый Ляховские, проливы Этерикан и Санникова. Остановились на южном берегу о. Котельный в поварне Михайлова стана, построенной еще партией Воллосовича во время ожидания прихода шхуны «Заря». В нескольких километрах находилась самая южная оконечность острова – Медвежья губа. Отсюда уже предстояло плыть морем.

Тем временем за короткой полярной весной «наступило полярное лето с его постоянными туманами, дождями с мокрым снегом, с морозом и инеем по ночам, редкими ясными теплыми днями <…> Лед в море посинел, стали оседать и разваливаться торосы <…> трещины расширяться и превращаться в полыньи <…> Грязно-бурая тундра стала покрываться цветами альпийских растений, птицы уже стали выводить птенцов и собираться в стаи, готовясь к отлету на юг, а лед все еще стоял неподвижно».^[41]

В ожидании, когда лед тронется, занимались доработкой вельбота (к нему приделали полозья, привинтили железные шины, т. е. поставили на полный ход), охотой, рыбалкой, и почти каждый вечер обсуждались дальнейшие действия.

Всем казалось очевидным, что если бы Толль или кто-то из его группы находился на одном из Ляховских островов, то их следы были бы обнаружены. И теперь было необходимо тщательно обследовать юго-восточную часть о. Котельный и Землю Бунге, осмотреть склады, оставленные специально для группы Толля, – нет ли там каких-либо ее признаков? Заняться этим вместе с тунгусами и якутами должен был П. И. Оленин. Кроме того, ему поручались ботанические и зоологические исследования и, главное, заготовка мяса, чтобы и псов подкормить, и обеспечить обратное возвращение на материк всей экспедиции.

Теперь уже становилось совершенно ясно, что путь в открытый океан в направлении к Северному полюсу все-таки предстоит. Причем путь не просто «отчаянных», а «самых отчаянных», тех, кому было просто необходимо пробиться, проскользнуть, «перепорхнуть» в лодке там, где не мог пройти специальный полярный барк.

Трезво оценивая свои возможности, Колчак хорошо осознавал, что предстоящее путешествие было примерно того же порядка и риска, что и поездка на о. Беннетта барона Толля. Никто не мог точно сказать, сколь долго продлится это путешествие. Никто не знал, как в случае непредвиденных ситуаций можно помочь этим отчаянным храбрецам. А главное – никто не мог знать, где их искать, если им эта помощь понадобится. Но другого выхода не было.

Александр Васильевич как-то оговорился: не часто, но бывают моменты, когда ему как бы и тепло и уютно, но стоит закрыть глаза, как он видит остров, людей, которые приходят на берег, а потом долго и напряженно вглядываются в туманную даль. Ждут помощи…

15–17 июля. Оленин с промышленниками уехали на север острова. В Михайловом стане осталась основная партия.

18 июля – шторм, лед тронулся, отошел от берега, море тяжело и грозно зашевелилось. Колчак приказал быстро грузить вельбот. Состав команды – семь человек, из них два матроса и четыре мезенских помора. Запас продуктов рассчитан на полтора месяца: три пуда сухарей, пуд овсянки, двадцать фунтов «мясного шоколада» – мясные брикеты, десять фунтов сушеной зелени. Несколько банок «сгущенного бульона» – каждая банка весом с четверть фунта и надписью «рассчитано на 200 человек». Маршрут: в открытое море на север к о. Беннетта вдоль Земли Бунге, между островами Фадеевский и Новая Сибирь.

* * *

В непредсказуемую многомильную неизвестность двинулся Колчак на поиски товарищей с полуторамесячным запасом еды и без единого запасного матроса…

19 июля (4 августа). 20 суток понадобилось для того, чтобы 4 августа 1903 г. вельбот, ведомый Колчаком, достиг Земли Беннетта, безжизненной скалистой суши, считавшейся с моря неприступной. Мыс, на который высадилась отважная семерка, Александр Васильевич назвал Преображенским, ибо через два дня, 6 августа – большой религиозный праздник, день Преображения Господня.

Сегодня, читая дневники Колчака или вместе с учеными подробно разбирая все сложности арктического быта, невозможно уйти от навязчивой мысли, что помимо точного расчета, помимо простого человеческого везения – а это на Севере такой же важный элемент, как и расчет, – было у Колчака чье-то особое покровительство: то ли воля Божья, то ли счастливая звезда дерзкого путешественника.

Вы уже давно взяли карту, нашли на ней устье р. Яны, селенье Казачье, мыс Святой Нос, острова Котельный, Фадеевский и самый северный о. Беннетта. А теперь представьте себе горстку людей без радиостанции, без вездеходов и вертолетов, без прочих технических удобств, что скрашивают жизнь современных полярников; горстку людей, намеренных со спокойной уверенностью в себе пройти на собачьих упряжках и на шлюпке 1000 км до о. Беннетта и вернуться обратно.

И отнюдь не тщеславие двигало этими людьми. Сам поход, его зыбкая цель – надежда найти и спасти четырех товарищей, сгинувших год назад в Ледовитом океане, – были естественной и необходимой составляющей их жизни. И они плыли, шли то под парусами, то работали веслами; то впрягались в лямки, перетаскивая 36-пудовую шлюпку через ледяные нагромождения, задыхаясь от непомерных усилий; не раз принимали вынужденное купание, то и дело проваливаясь в мокрый снег; теряя сознание от усталости и болезни, пробивались навстречу своей цели – помочь Толлю.

От мыса Медвежьего (юго-восточная оконечность о. Котельный) путники двинулись на восток. Они шли вдоль берега на вельботе – чаще на веслах, реже под парусами. Старательно выбирая места помельче; лавируя между льдинами, часто просто отпихивая их баграми; почтительно огибая тяжелые с блестящими макушками айсберги, иногда рубили лед и часто приближались к берегу. Жадно вглядывались в прибрежную полосу, надеясь увидеть какой-либо предмет, может, всего лишь дымок, указывающий на пребывание здесь группы Толля.

Вспоминалось, как два года назад они точно так же всматривались долго и внимательно в морскую даль, надеясь где-то там увидеть Землю Санникова. Сегодня они ищут человека, который заставил их поверить в существование этой Земли… Но где же он сам? Неужели погиб? Нет, нет – этого не может быть! Они обязательно должны найти хотя бы одну зацепку, хотя бы малый след Толля и его спутников! Но ни зацепок, ни следов не было, и Колчак упрямо продолжал поиски.

Почти всю неделю, день за днем, шел снег, очень похожий на слепой дождь. «Он идет густыми хлопьями, не переставая, заливая вельбот мягким влажным покровом, который, тая в течение дня, вымачивал людей хуже дождя, заставляя чувствовать холод намного сильнее, чем в зимний морозный день» (из отчета Колчака).

Когда становилось совсем невмоготу, высаживались на берег, чтобы отдохнуть и согреться. Но здесь наступало не меньшее мучение: нужно было вытаскивать вельбот на прибрежные отмели, а после отдыха обратно выталкивать его на глубину – «опять ноги увязают в иле, ледяная вода доходит до пояса <…> горький пот способен, как кислота, выесть глаза».

Китобойный вельбот их был громоздким, тяжелым – почти сорок пудов чистого веса – это без груза, без съестных припасов; на малой глубине он часто садился на мель, и его приходилось тащить за собой.

На берегу собирали плавник, разжигали костер, и наступал «час отдыха»: с горячей едой, непременным чаем, с подвешенной над огнем одеждой и задушевными разговорами о доме, о погоде, о бароне Толле.

* * *

Колчак же чаще всего занимался своим дневником. В непромокаемой сумке, сшитой из специально обработанной кожи, которую он почти всегда держал при себе, имелось несколько тетрадей. Кроме того, в кармане брезентового плаща лежал блокнот, куда Колчак иногда что-то быстро записывал «на память». А потом, на первой же стоянке, вносил эту запись в дневник уже с подробными деталями и собственным взглядом.

То есть, занимаясь главным делом – поисками пропавшей экспедиции, Александр Васильевич постоянно осуществлял и научную работу: вел гидрологические и метеорологические наблюдения, фиксировал состояние льда в море, наблюдал за земным магнетизмом. Не мог он просто так пройти мимо любого интересного явления: будь то медвежья охота, игры гигантских белух или случайно услышанный рассказ о полярной сове. Он вообще очень редко вступал в разговоры, обычно молчал и спокойно поглядывал по сторонам, стараясь, чтобы ничто, ни одна деталь, ни одна мелочь не осталась незамеченной.

Колчак внимательно присматривался ко всякому полярному зверю, изучал его повадки. И он видел, что человек почти всегда бывает жесток с ним, любой спор решает в свою пользу нажатием пальца на курок, не задумываясь, как туго приходится «нашим братьям меньшим», особенно в лютую стужу. А он стал это остро чувствовать, прежде всего, когда общался с ездовыми собаками, когда их лапы примерзали ко льду, а из ноздрей с дыханием брызгала кровь лопнувших легких. Он не давал стрелять в заболевших собак. Погонщики-якуты смотрели на Колчака с явным недоумением: заболевших собак всегда убивали. Это проще и дешевле, чем их лечить, выхаживать…Но Александр Васильевич и лечил их, и выхаживал, и случалось, что заболевшие собаки выздоравливали.

И выше подобной ситуации для него могла быть только опасность человеческой жизни. Так случилось совсем недавно, когда на о. Котельный Колчаку пришлось дать команду освободиться от лишних собак. Оставшаяся партия на острове не смогла бы их всех прокормить в ожидании обратного зимнего пути.

Изменилось у Колчака и отношение к арктической живности. Это раньше он рассматривал ее только через прицел винчестера, теперь же стрелял только в необходимых ситуациях: или самозащита или кончилась еда. И не только потому, что было жалко. Он часто вспоминал своего товарища по экспедиции зоолога Бирулю, когда тот требовал уважительного, на «Вы», отношения к зверю. И он сам теперь понимал, что северного зверя выбить очень легко (да еще и ледяная Арктика поможет), но вот ведь незадача – другой-то не разведется…

Иногда открывались совсем необычные обстоятельства. Несмотря на суровые условия, природа здешняя, оказывается, такая нежная, такая хрупкая, что и дышать-то на нее боязно. Наступишь неаккуратно на ягель (тундровый мох), вдавишь его в лунку, сплющишь живую ткань – и будет твой след мертвым почти десять лет. А след от костра еще больше – целых восемнадцать лет. «Не дай Бог, навалится народец на Арктику числом поболее – ничего тут не останется, только лед да голые холмы».

26 июля – пристали к о. Фадеевский. На берегу встретились с партией Толстова, матроса со шхуны «Заря». Толстов выехал из Казачьего еще в марте вместе с М. И. Бруснёвым. У Михайлова стана они расстались. Бруснёв с несколькими промышленниками-якутами по льду отправился на о. Новая Сибирь, а партия Толстова поехала осматривать о. Котельный. В начале лета Толстов перекочевал на о. Фадеевский и летовал здесь с четырьмя промышленниками в надежде разыскать Толля и его спутников. Но ни на северных берегах Фадеевского и Котельного, ни на Земле Бунге следов пребывания Толля не обнаружено.

И группа Колчака сколько ни приставала к берегу, сколько ни всматривалась в ледовые нагромождения – ничего… Экспедиция Толля точно сквозь землю или сквозь воду – что еще хуже – провалилась: ни следочка, ни малейшей зацепки, будто и не существовало на свете барона Толля с его давним другом астрономом Зеебергом; будто и не было двух каюров, ушедших с учеными на поиски Земли Санникова…

Все это Колчака страшно мучило, боль варилась в нем, будто в закрытом котле, мешала порой дышать, двигаться, даже думать. Но он не привык выплескивать на других ни боль, ни сомнения. Спокойный, неразговорчивый, уверенный в себе и внешне невозмутимый, он продолжал поиски барона Толля.