Галина Майорова
Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»

Семья, морской корпус, служба на море

Наверное, сегодня просто невозможно выразить словами то состояние одиночества и ненужности, что охватило молодого человека. А как же быть с детскими мечтами о боевых подвигах и морских путешествиях? Что случилось, что было не так в те недавно прошедшие годы? Если все-таки следует смириться, то почему? Неужели он действительно только неудачный мечтатель?

Море и все, что в жизни может быть с ним связано, окружало Александра с детства. Красивый портовый город Одесса, где родились его мама Ольга Ильинична Посохова и отец Василий Иванович Колчак. Здесь они познакомились, поженились, и маленький Саша хорошо помнил удивительные летние дни у дедушки на берегу ласкового Черного моря.^[5]

Вспоминался всегда необычайно взволнованный рассказ отца о Крымской войне, Севастопольской страде и знаменитой обороне Малахова кургана, когда 16-летнего выпускника Одесского Ришельевского лицея Василия Колчака направили юнкером во флотский экипаж.

И решение родителей перевести 14-летнего мальчика из классической гимназии в Морской кадетский корпус, связать его будущее с флотской службой было, безусловно, не случайным. Сказалась здесь семейная традиция – военная служба с «морским уклоном». Это, прежде всего, сам Василий Иванович, служивший приемщиком морской артиллерии на Обуховском сталелитейном заводе, и его родные братья – тоже морские артиллеристы. А среди дальних родственников были даже два контр-адмирала: один со стороны матери – Сергей Андреевич Посохов, другой со стороны отца – Александр Фёдорович Колчак.

Наконец, 6 лет пребывания в кадетском корпусе, взрастившем в своих стенах весь цвет русского военного флота и «поставлявшем» в Россию с 1752 г. целые морские династии, целые родовые кланы с давними морскими традициями… И Александр Колчак, несомненно, впитал в себя все эти традиции – и заслуженного военного заведения, и самого русского флота.

А славился русский флот прежде всего тем, что выпускники морских учебных заведений считали за честь служить на боевых кораблях. Поэтому и изучались серьезно точные науки, штурманское дело, навигация, военные дисциплины. Но часто в лекциях, докладах по истории флота звучали удивительные и такие манящие рассказы о великих открытиях, морских путешествиях и экспедициях, героями которых были когда-то юные кадеты и гардемарины, и о которых так красиво писали поэты русского Серебряного века: «Моряки старинных фамилий, влюбленные в далекие горизонты» (Михаил Кузмин).

* * *

Ну, а дальше – все, как положено. Сентябрь 1894 г. – выпуск из училища, «высочайшее производство в мичманы» и зачисление в Санкт-Петербургский флотский экипаж. А в апреле 1895 г. – назначение помощником вахтенного офицера на только что построенный броненосный крейсер «Рюрик», на котором он вскоре и уходит из Кронштадта в свое первое заграничное плавание. Через южные моря, Индийский океан, туда, к Дальневосточным берегам России…

На любом боевом корабле вахтенный офицер выполняет несколько служебных обязанностей: несение вахты, занятия по боевой подготовке с матросами и проведение гидрологических замеров температуры и удельного веса воды, определение направления морского течения.

Отчеты вахтенного помощника А. Колчака удивляли инспектирующее начальство своей тщательностью и глубиной, напоминая отзывы его учителей и товарищей по кадетскому училищу: «…он и тогда обращал на себя внимание своими познаниями в морском деле <…> чрезвычайно интересовался морской историей и знал все морские сражения, как свои пять пальцев».^[6] Или «…с сосредоточенным взглядом живых и выразительных глаз, глубоким грудным голосом, образностью прекрасной русской речи, серьезностью мыслей и поступков внушал нам, мальчикам, глубокое к себе уважение».^[7]

По списку успеваемости Александр окончил военное училище вторым, первое место он уступил своему товарищу Филиппову, признав его более способным и, главное, заставив с его мнением считаться всю экзаменационную комиссию. А было ему тогда всего 19 лет!

Вот откуда и идут те чувства чести, благородства, справедливости, которым следовал Колчак все годы своей жизни.

* * *

Дальневосточная служба А. Колчака продолжалась четыре года. И все свободное от сменных вахт и боевых занятий время он посвящал то изучению буддистской философии, то занимался китайским языком, то морской историей. Но постепенно его все более и более увлекает почти совсем новая тогда наука – океанография. Он начинает проводить самостоятельные замеры, анализы воды в Желтом и Японском морях, вести наблюдения за главными течениями и свирепыми дальневосточными тайфунами. Позднее все результаты исследований были сведены воедино. И появился первый научный труд – статья «Наблюдения над поверхностными температурами и удельными весами морской воды, проведенными на крейсерах “Рюрик” и “Крейсер” с мая 1879 г. по март 1897 г.», напечатанная в 1899 г. в специальном журнале.

И вскоре становится очевидным, что у этого молодого офицера формируется своеобразный подход к знаниям в области морских исследований и к научному их обоснованию.

Он все больше и больше убеждается в намерении заняться океанографической наукой. Мысль об участии в научных экспедициях вызревала у него еще в морском училище. Особенно его интересовала северная часть Тихого океана – Берингово, Охотское моря. Не покидала мысль о прорыве к Южному полюсу, об исследованиях южных полярных морей, начатых М. П. Лазаревым и Ф. Ф. Беллинсгаузеном, а потом забытых. Но первая попытка осуществить эту мечту потерпела неудачу, закончилась отказом и вторая – было от чего прийти в отчаяние…

После окончания учебного плавания на хорошо знакомом ему фрегате «Князь Пожарский» (учебное судно кадетского корпуса) Колчак подает рапорт с просьбой отправить его в эскадру на Тихий океан. И вскоре эскадренный броненосец «Петропавловск» берет курс на Дальний Восток, а вахтенный офицер А. Колчак приступает к суровой службе, ежедневным делам и заботам, продолжая мечтать о будущих морских походах и огромных океанских просторах… Он надеялся выбрать подходящую страну, поселиться в ней, выйдя в запас, и начать совсем другую жизнь.

Однако судьба уже шла ему на помощь. Она начинает медленно поворачивать свой штурвал, меняя ход событий (в буддистской религии, которой одно время увлекался Колчак, колесо судьбы изображают в виде морского штурвала).

В биографии Колчака заканчивается спокойное течение событий, которое он прервал сам, – захотел борьбы и тревог, захотел настоящего дела. Вольно или невольно, случайно или не случайно, события соединились и уже развертывались в первую из четырех трагедий, составлявших его жизнь.

Русская полярная экспедиция

В маленьком афинском порту Пирей, где неожиданно застрял «Петропавловск», экипаж готовился к Рождеству: закупали подарки, украшали елку. Колчак скучал: он совсем недавно расстался с очень понравившейся ему девушкой Соней Омировой и не знал, скоро ли с ней увидится вновь. Волновали также мысли о начавшейся в Южной Африке англо-бурской войне, офицер решал вопрос об участии в ней и, конечно, на стороне буров…

Однажды в каюту постучали: пришла телеграмма от Ф. А. Матисена с предложением принять участие в проекте Полярной экспедиции на шхуне «Заря» в должности вахтенного офицера.

Ф. А. Матисен окончил кадетский корпус на два года раньше А. В. Колчака, в 1892 г. Но уже вместе они совершали первое заграничное путешествие на крейсере «Рюрик», вместе зимовали в Нагасаки, куда по соглашению с японским правительством уходила на зиму Тихоокеанская эскадра. Да и потом вместе было пройдено немало жизненных путей и дорог.

Раньше, чем Колчак, оказался Матисен и в сфере морских экспедиций, научных открытий. Просто ему более повезло. Так, в тот год, когда Колчак не успел попасть в экспедицию под руководством вице-адмирала С. О. Макарова, Матисен там исполнял должность вахтенного офицера на транспорте «Бакан», занимался и исследовательской работой. А в составе экспедиции участвовал и геолог барон Э. В. Толль. Они могли встречаться на совещаниях, в экстремальных ситуациях и, конечно, сумели оценить деловые качества друг друга.

Поэтому, набирая команду Русской полярной экспедиции, барон Толль пригласил в офицерский состав команды лейтенанта Матисена и с большим вниманием отнесся к его просьбе: взять в судовую команду третьим офицером лейтенанта А. В. Колчака,^[8] товарища и сослуживца по Дальнему Востоку. В свою очередь, просьбу барона Э. В. Толля поддержал великий князь Константин Константинович – президент Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, и в середине января 1900 г. Колчак был уже в Петербурге.

Всю зиму и весну 1900 г. молодой лейтенант успешно и увлеченно занимается делами по организации экспедиции. Кроме обязанностей вахтенного офицера А. В. Колчак по просьбе начальника экспедиции берет на себя и часть научных работ. Ему было предложено руководить гидрологическими работами и исполнять должность второго магнитолога. И если гидрология была для него уже изученным предметом, то остальное требовало дополнительных занятий.

Поселившись в Петербурге на одной квартире вместе с Матисеном, он почти не бывал дома. Работал в петербургской Главной физической обсерватории, изучал теорию и проводил опыты по магнетизму в Павловской обсерватории, часами пропадал в магазинах, закупая самое современное гидрологическое оборудование. Барон Толль отправляет его в Архангельск и на Онегу для набора поморских рыбаков в матросскую команду. И, наконец, в доках Сан-де-Фьерда знаменитого норвежского судостроителя Колина Арчера вместе со всей командой конопатит, обжигает, красит китобойную шхуну «Гарольд Гальфагер», переоборудуя ее в полярную парусную шхуну «Заря» и дополнительно оснащая зимними специальными приспособлениями: санями, лыжами-снегоходами, колками. Здесь же А. Колчак знакомится с известным полярным путешественником Фритьофом Нансеном и по совету барона Толля посещает его университетскую лабораторию. Молодой офицер буквально впитывает в себя советы бывалого мореплавателя в отношении и гидрологического снаряжения, и проведения анализов «океанической» воды и даже по составлению программы запасов продовольствия. Вероятно, возникшая в то время между ними общая симпатия сделала Нансена одним из тех людей, кого Колчак считал своим учителем и кому подражал всю жизнь. Портрет великого полярного ученого висел в каждой его каюте, каждом его кабинете, повсюду сопровождая будущего адмирала.

* * *

День начала Русской полярной экспедиции 8 (21 июня) 1900 г. был теплым и ясным. Моряки считают это плохой приметой. Лучи путеводной звезды – а такая звезда должна быть у любого корабля, уходящего в открытое море, – как бы теряются в солнечном сиянии и не достигают своей главной цели: помощь кораблю в пути…

Но пока все шло хорошо. Вышли в Балтийское море, затем – в Северное. Один за другим появлялись и исчезали пейзажи, знакомые еще с первых кадетских плаваний, мысы, маяки. Обогнули Норвегию и 10 июля рано утром, миновав еле видный в тумане мыс Нордкап, вошли в арктические воды.

На капитанском мостике вахта сменялась вахтой: Коломейцев, Матисен, Колчак. На «вечерний чай» собирались в кают-компании, а потом уже никто никуда не спешил. Матисен часто садился за фортепиано^[9] и по памяти исполнял произведения Шопена, Шуберта, Чайковского. Завязывались увлекательные беседы, в которых всегда активно участвовал Колчак, «человек очень начитанный», как писал Э. В. Толль в своем дневнике.^[10]

Первая неприятность поджидала путешественников в проливе Югорский шар – проходе из Баренцева моря в Карское. Обещанной из Архангельска шхуны с углем здесь не оказалось. Барон решил ее не дожидаться, а двигаться вперед, пока море еще было свободно ото льда. Вечером пал туман. А вскоре на пути появились целые поля разбитого льда, среди которого двигаться и маневрировать было чрезвычайно трудно. Еще труднее было выбираться из ледовой западни, в которую после очередной стоянки превращалась какая-либо бухта или фиорд. Иногда ожидать освобождения приходилось по несколько дней.

Чувствовалось, что полярная зима приближается. Куда-то на юг улетали птицы, покидали тундру целыми стадами олени. 4 сентября впервые увидели полыхающие желто-зеленые лучи – знаменитое северное сияние. Но, главное, борьба со льдом продолжалась, становясь только все более изнурительной, не давая почти никакого результата и требуя все большего количества драгоценного угля.

Наконец 22 сентября 1900 г. «Заря» встает на первую зимовку на западном берегу Таймырского полуострова. Точнее, в Таймырском проливе у о. Норденшельда (ныне архипелаг Северная Земля).

Вторая зимовка экспедиции 1901–1902 гг. началась на 12 дней раньше предыдущей, 10 сентября 1901 г. Проходила она в Нерпичьей бухте о. Котельный Новосибирского архипелага.

* * *

Почти все события первого прожитого арктического года – с 22 сентября 1900 г. по 10 сентября 1901 г. – складываются в однообразную череду дней, наполненных налаживанием полярного быта, заботой о пропитании, научными исследованиями и наблюдениями, а главное, адаптацией, привыканием к необычным условиям Крайнего Севера.

Правда, среди офицеров и научных работников лишь двое – Колчак и Фридрих Георгиевич Зееберг, астроном и магнитолог – прежде не бывали в Арктике. Остальные прекрасно знали, что зимовка обычно затягивается на 10–11 месяцев, и готовиться к ней надо очень серьезно.

Бухта Колина Арчера, названная Ф. Нансеном в честь судостроителя, на верфи которого переоборудовалась «Заря», выбранная для первой зимовки, была довольно удобна. Яхта вмерзла в лед на десятисаженной глубине закрытого со всех сторон рейда: таким образом судно переводилось на зимнее положение.

Собак свезли на берег – там каюры устроили им будки и усиленно их кормили – собакам предстояло много работы. Передвигаться стали только на лыжах. При этом заядлые охотники не теряли надежды выследить какую-нибудь дичь.

Ученые и офицеры занялись проверкой приборов, писали отчеты о наблюдениях, произведенных во время плавания, и тоже готовились к новым зимним условиям. На безымянном острове, неподалеку от шхуны, устроили настоящий остров Наблюдений, построив на нем обсерваторию, метеостанцию, помещения для инструментов и дежурных наблюдателей. Ледяные домики строили быстро: резали снег, клали стену и обливали ее водой. Внутри потолок и стены утеплили парусиной и поставили керосиновую печь.

Первое время офицеры держались немного обособленно от ученых. Но в плавании и, особенно, на зимовке эта отчужденность исчезла. Совместной работой и вынужденным близким общением сглаживались и выдвинутые дисциплинарным уставом грани между офицерами и «нижними чинами». К тому же своими восторженными рассказами об Арктике и легендарной Земле Санникова Э. В. Толль сумел у всех зажечь веру в успех экспедиции. И теперь это стремление к успеху, сознание важности выполняемых работ объединяло и ученых, и офицеров, и команду.

В библиотеке кают-компании большим спросом стали пользоваться книги о полярных странах, и начальник экспедиции предложил подробнее познакомить с этой темой команду. Первым откликнулся Колчак: в феврале 1901 г. он прочитал популярную лекцию о Великой Северной экспедиции, а вскоре о животном и растительном мире южных полярных стран сделал доклад зоолог Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля (далее – Бируля). Матросов такое отношение необычайно удивляло: они помимо морского дела и боевой подготовки в те времена обучались только грамоте – читать и писать.

Как-то очень быстро, почти через месяц, наступила полярная ночь. В середине дня на несколько часов немного светлело, и наступали какие-то странные сумерки. Не было солнца, не было и теней. Со всего хода можно было влететь в сугроб или угодить в яму. Наружная температура редко поднималась выше –30 °C, а в кают-компании +8 °C.

С наступлением полярной ночи начались суточные наблюдения на всех приборах и установках на острове Наблюдений. Производились они поочередно всеми офицерами и учеными, в помощь им обычно прикреплялся кто-нибудь из команды. «Ночные полярные дни» проходили довольно быстро в повседневной и напряженной работе. Барон Толль, обладавший опытом полярных зимовок, знал, как пагубно бывает безделье в подобных условиях, поэтому и требовал от каждого строгого выполнения определенных обязанностей.

Или уж так складывались обстоятельства, или, действительно, со школьной скамьи чувствовалась в нем та моральная сила, которой невозможно было противиться, но постепенно на фоне всех экспедиционных дел и забот прорисовывается фигура молодого вахтенного офицера-гидролога как одного из самых активных, деятельных и почти незаменимых членов экспедиции. Это сегодня становится хорошо понятным и заметным, когда особенно внимательно начинаешь вчитываться в воспоминания, записи, дневники той далекой полярной зимовки.

Так, в донесении великому князю Константину Константиновичу, отправленному в январе 1901 г., Э. В. Толль сообщает: «Станции (остановки судна) начинались всегда гидрологическими работами, которыми заведовал лейтенант А. В. Колчак. Эта научная работа выполнялась им с большой энергией, несмотря на трудности соединять обязанности вахтенного офицера и должность ученого».

Правда, ради объективности, наверное, стоит сказать и о том, что, по воспоминаниям капитана «Зари» Н. Н. Коломейцева, «…на всякую работу, не имеющую прямого отношения к судну, [Колчак. – Авт. ] смотрит как на неизбежное зло». Иначе говоря, с большим увлечением Колчак делает только то, что, с его точки зрения, было необходимо или вызывало у него интерес. Собственную же работу он делал отменно.

Александр Васильевич постоянно вел гидрологические и океанографические замеры; выходя на катере, промерял глубины; дежурил на метеостанции, вел наблюдения за земным магнетизмом. Помогал зоологу Бируле – брал пробы грунта морского дна, собирал водоросли и живые организмы. Совершал поездки по суше, исследуя малоизвестные места побережий материка и островов. Особый интерес у него вызывало изучение состояния морского льда. С началом льдообразования он вел наблюдения за этим процессом и определил, например, что толщина покрова доходит до 180 см и зависит от суровости зимы. Все эти наблюдения позднее легли в основу обширного научного труда «Лед Карского и Сибирского морей».

«Наш гидрограф Колчак – прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции», – писал Э. В. Толль в дневнике. Поэтому и спутником своим во время поездок по тундре начальник экспедиции чаще всего брал Колчака. Так было во время закладки продовольственного депо в заливе Гефнера для весеннего обследования берегов Таймырского полуострова (10–18 октября). Сопровождал Колчак барона Толля и во время весеннего путешествия через мыс Челюскина вглубь полуострова.

И во время плавания вдоль побережья, и в любых поездках по суше Колчак непременно вел морскую и топографическую (маршрутную) съемку, постоянно уточнял координаты приметных ориентиров астрономическими определениями. На основании этих записей и схем впоследствии были существенно изменены физические карты побережья Сибири от о. Диксон до мыса Челюскина, сделанные по данным прежних экспедиций, а Колчаком составлена карта рейда шхуны «Заря».

Приближалось Рождество, потом Новый год. В такие праздничные дни для всех членов экипажа совершались богослужения. Матросы пели молитвы, Евангелие читал… Колчак. Элемент религиозности в его характере отсутствует во многих исследованиях жизни будущего адмирала. Более подробно об этом пишет в своих воспоминаниях его сын Ростислав: «Александр Васильевич был очень верующий, православный человек, его характер был живой и веселый (по крайней мере, до революции и Сибири), но с довольно строгим, даже аскетически-монашеским мировоззрением. У него были духовники, монахи, и я слышал, как он, будучи командующим Черноморским флотом, навещал одного старца в Георгиевском монастыре в Крыму. Вероятно, эти черты были заложены его матерью».^[11]

В кубрике устроили самодельную елку со свечами, из тайника вытащили заветный ящик с надписью: «Вскрыть на Рождество 1901 г.». В нем оказались подарки от президента Академии наук: шашки, домино, головные щетки, коробки сигарет и проч. В конце вечера барон Толль произнес замечательные слова о том, что праздник этот «знаменует искреннюю дружбу, без которой не может завершиться ни одно задуманное дело».

Полярная ночь шла заметно на убыль. В полуденные часы все ярче и ярче пылала багрянцем заря, предвещавшая возвращение дневного светила. Наконец, на горизонте показался край Солнца – это было 21 января 1901 г.

Начиналась самая активная и ответственная часть любой арктической экспедиции – поездки ученых в те малоизученные уголки прибрежной или островной территории, которые значились в плане различных исследований. Считая, что западная часть Таймырского полуострова достаточно изучена, исследовательские поездки Э. В. Толль направлял в основном на восток, к мысу Челюскина, и на север. Обычно в поездках ученых сопровождали матросы (Колчака чаще всего – матрос Василий Александрович Железников), которые, быстро освоив езду на собачьих упряжках, становились заправскими каюрами.

* * *

В начале апреля Колчак вместе с бароном Толлем отправляются в давно запланированную поездку на восточный берег Таймыра, к полуострову Челюскин. Именно в этой поездке Александр Васильевич впервые по-настоящему и познакомился с тем Севером, который называют краем вечных льдов, студеных морозов и бешеных ветров.

Все началось с того, что из-за недостатка здоровых собак пришлось отказаться от второй упряжки и от помощи матросов, часть груза заложить в склад на берегу моря и в это длительное путешествие отправиться вдвоем, на одной упряжке с 12-ю собаками.

41 день продолжалось путешествие, пройден путь более чем в 500 верст… На протяжении всего пути Колчак вел астрономические замеры и топографическую съемку, делал расчеты и дневниковые записи. Провести же геологические исследования не удалось, хотя Толль был прежде всего геолог. Пройти вглубь Таймыра помешали погода, усталость и обыкновенный голод.

Беглый же взгляд показал, что Таймырский полуостров – это обычная тундра, т. е. однообразная пустыня со спусками и подъемами, с гранитными валунами и конусообразными холмами (байджарахадами). «О геологии этих мест не удалось составить себе ясного представления, – писал Толль в дневнике, – и это немногое стоило нам полных лишений 40 дней тяжелейшей работы и жизни нескольких собак».

Пережитые трудности, неимоверные лишения и тяжелейшая работа состояли как бы из отдельных моментов. И на первом месте оказалась собачья упряжка: груз, нарты и сама собака. Груз оказался таким тяжелым, что собаки сразу останавливались, если на нарты усаживались оба путника. Так что Толлю и Колчаку приходилось попеременно бежать рядом с нартами. Именно с этого и начиналась та страшная усталость, когда дыхание рвется, застревает кусками в глотке, потом опять рвется, превращаясь на холоде едва ли не в стекло, до крови обдирающее горло; когда каждый шаг вперед – это боль разбитых, скрюченных холодом мышц; когда ничего не видишь вокруг, кроме красного лица своего товарища, красного неба и блескуче-красного, выжимающего из глаз слезы, снега…

Собаки останавливались и тогда, когда Толль, взвалив на себя обязанности каюра, переставал подавать им резкие команды или громко разговаривать с ними по-якутски: русского языка они просто не понимали.

Кроме того, барон должен был сочинять им различные небылицы: «Скоро будем дома! Там будет много вкусного корма!» и проч. В результате барон охрип, а Колчака собаки вначале не слушались совсем.

Потом началась снежная слепота. Еще бы – чистейшей белизны снег, яркое солнце: зима уже шла к концу, приближался полярный день. А к утомительным гонкам с собаками постепенно стали прибавляться пот, жара и, самое страшное, полупустой желудок. Кончались продовольствие, горючее, собачий корм.

Склад в заливе Гефнера, заложенный еще в начале зимовки, оказался под восьмиметровым снежным сугробом. Все попытки откопать его были бесполезны. Снег слежался, превратившись в твердый рафинад. И даже Колчак, неделю не выпускавший из рук лопату, помрачнел. На волне успеха он мог творить чудеса, неудачи ввергали его в самое скверное настроение, которое он не умел скрывать.

А вскоре испортилась погода. Приближалась весна, и ее предвестники – снежные вьюги и ветры, рожденные на самой верхушке Земли, на Северном полюсе, устремились на материк. Сильные, упрямые, от их порывов лопались вековые толстые льдины, а земля, как живая, начинала двигаться под палаткой. Пережидать такую пургу приходилось по 3–4 дня. Затем она стихала, но едва отправлялись дальше, как все начиналось сначала. Так повторялось несколько раз: сносная погода словно заманивала в путь, а потом подключалась пурга.

Дневной рацион сначала сократили вполовину, потом до одной четверти. Из-за недоедания сильно чувствовался холод, и у Толля и у Колчака начались головные боли, приходилось бороться с вялостью и апатией. Подступала «полярная тоска», которая иногда мертвенно прилипает к человеку и не вытряхнуть ее, не выбить, не выжать из себя – она давит, давит, давит и чувствуешь, что ты сейчас на краю земли. Ничего отсюда не видно, и тебя никто не видит. Погибать будешь – никто не выручит, никто не подаст руки; кричи отсюда, не кричи, все едино – не докричишься; вой, не вой – не довоешься. Дальше этого края – бездна, ад…

А потом началось самое страшное. Одна за другой, прямо на глазах, умирали собаки. Они исхудали, утомились, обессилели. Кто-то из них замерз во время пурги, оказавшись сбоку в клубке тесно прижавшихся собачьих тел; кто-то ослабел настолько, что не мог дальше сделать ни шага, и его приходилось пристреливать; кто-то ложился отдыхать и больше не просыпался…

Это было так больно, так горько, а их борьба за каждый лишний, последний шаг в упряжке, их молящие о прощении глаза за невыполненный до конца долг вызывали к этим северным лайкам такую любовь и уважение, что Александр Васильевич, который раньше мог попавшего под ноги щенка просто взять за лапу и выкинуть за дверь, теперь боролся за каждую собаку, выпрягал их из лямок, укладывал на сани, потихоньку от Толля скармливал им свои бульонные таблетки, укрывал от мороза, но довести до зимовки удалось немногих. И, возможно, у него тоже возникала удивительная, но очень правильная мысль: где-нибудь за Полярным кругом поставить памятник Собаке, оказавшей Человеку неоценимые услуги в освоении Арктики.^[12]

18 мая в 7 ч утра путники подошли к «Заре». 40-дневная поездка была закончена. Первые дни путешественники на шхуне только и делали, что ели и спали. Толль еще долго мучился с отекшими ногами, а Колчак очень быстро вошел в свое обычное состояние. Его выносливость, выдержанность, товарищеская забота и поддержка, желание всегда взять на себя большую часть любой работы, а главное – готовность к любым жертвам ради достижения намеченной цели были высоко оценены начальником экспедиции. Именем Колчака барон Толль назвал один из вновь открытых островов в Таймырском проливе. Кроме того, после этой поездки понял Толль, что в лице Колчака приобрел Север еще одного заложника, для которого теперь этот край белого безмолвия, царства льдов, морозов и снега будет желанным и притягательным всегда.

* * *

Весна все больше заявляла о своих правах: таял снег, где-то начали журчать ручейки, стала чернеть тундра. Как-то внезапно закричали гуси, зачирикали кулички, запели пуночки – полярные жаворонки. А в кают-компании появились лютики – первые северные цветы. Прекратились ежечасные наблюдения, но исследования побережья и островов продолжались. Толль, ученые, офицеры и с ними большая часть команды проводили время в разъездах, торопясь до начала навигации выполнить намеченный план работ. Приближалось мгновение, когда «Заря» вырвется из оков и направится к своей главной цели – Земле Санникова.

Но предстоящая навигация, несмотря на огромную радость по поводу выхода шхуны из ледового плена, вносила в настроение всего экипажа некоторое беспокойство. И прежде всего – положение с топливом. Оно было очень серьезным. В трюме оставалось чуть больше 70 т каменного угля, и в любом случае его не хватало, чтобы закончить экспедицию. Ибо в проекте Русской полярной экспедиции был еще один пункт: после обследования Новосибирских островов она должна была продолжить путь на восток, обогнуть мыс Дежнева и закончиться во Владивостоке. То есть решалась задача – второй раз в истории мореплавания пройти в Тихий океан Северным морским путем.

В помощь Русской полярной экспедиции был создан вспомогательный отряд из 11 человек под руководством геолога Константина Адамовича Воллосовича. Он должен был провести ряд исследований на островах и ближайшем побережье, а самое главное, заложить на этих островах продовольственные склады. Закладка складов (депо) – это особый и очень важный момент в любой полярной экспедиции. Огромные расстояния, на всем протяжении которых человек может не найти для себя ни жилья, ни пропитания, выработали у полярников такой же добрый обычай, как у охотников в тайге: заканчивая свою экспедицию, оставлять продовольственные склады для будущих путешественников. Или же, направляясь на исследование по определенному маршруту, закладывать депо, чтобы воспользоваться ими на обратном пути.

Чаще всего на берегу среди камней и льдов укладывали в глубокую каменную нишу консервы, масло, солонину, сверху придавливали тяжелым булыжником, а на самом высоком камне яркой краской делали какой-либо опознавательный знак: круг или треугольник. Склад этот обязательно наносился на местную план-карту. Иногда возле склада строили поварню – избушку из камней и льда, кое-где внутри утепленную парусиной или брезентом. В избушке можно было и обогреться, и обсушиться, и пургу переждать, и даже перезимовать.

Экспедиция барона Толля была морским арктическим плаванием, а это значит, что к огромным расстояниям добавлялись арктические льды, и их надо было таранить, пробивать, расталкивать. А это прежде всего уголь, много угля, а значит, угольные склады и базы.

Вопрос обеспечения шхуны углем встал остро еще во время подготовки экспедиции, так как «Заря» была шхуной парусно-парового типа. И для второй половины плавания – от о. Диксон до Берингова пролива – угольное депо было крайне необходимо. Однако доставка около 100 т угля морем в устье Енисея обходилось невероятно дорого.