Галина Майорова
Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»
27–29 июля. Отряд Колчака отправляется дальше, к восточной оконечности о. Фадеевский – мысу Благовещенский, а оттуда через пролив того же названия – к о. Новая Сибирь. Здесь в зависимости от успехов партии Бруснёва будет ясен дальнейший путь действия.
Переход через Благовещенский пролив запомнился Александру Васильевичу «самый тяжелой серьезной работой на этом 25-верстном пространстве <…> осложненной туманами и снегом».
В прошлой навигации 1902 г., когда «Заря» шла на помощь барону Толлю, преодолеть этот пролив не удалось. Идти вдоль его берегов нельзя – там сплошные широкие отмели. Невелика ширина и самого фарватера: одна-две мили, не больше. Но главное – это форма самого пролива, напоминающая воронку. Вот в этой-то воронке под воздействием ветров, а также приливов и отливов, и появляются стремительные течения, которые, постоянно меняя направление, увлекают за собой массы разбитого льда. Чаще всего это бывает очень опасным. На этот раз трое суток горстка людей боролась с водной стихией, «то вытаскивали вельбот на стоячие льдины, чтобы избежать напора и не быть увлеченными стремительно несущимися массами льда, то снова спуская его на воду». Опасную ситуацию усиливал штормовой встречный ветер. Высокие волны поднимали, потом снова бросали вельбот вниз, окатывая гребцов холодной водой. Когда ветер утих, вельбот находился почти у самого берега о. Новая Сибирь.
30 июля – на мысу Высокий, самом северном мысу о. Новая Сибирь, Александр Васильевич Колчак встретился с М. И. Бруснёвым. Он был один, четверо его промышленников охотились в глубине острова. Прибыв на Новую Сибирь еще в марте, Бруснёв почти сразу же обнаружил здесь, на мысу Высоком, следы лагеря Толля – остатки костра, порожнюю посуду и деревянный столб с прикрепленной к нему пустой банкой с надписью: «Для писем». Письмо было всего одно с датой 11 июля 1902 г., оставленное перед отправлением на о. Беннетта.
«Склад (депо) находится в 30 км к югу-востоку отсюда, около 4 км, дальше – амбар. В последнем уложены коллекции (4 ящика), ящик с фотографическими пластинками, 1 ящик с барографом и тренога; кроме того, две медвежьи шкуры. Коллекции намокли; если они здесь останутся, то будут потеряны. Мы пришли сюда 4 июля вечером. Отправляемся дальше 12 июля, днем. Все благополучно. Толль.
11 июля 1902 г. Мыс Высокий (Новая Сибирь).
75°34′39″ с.ш.».
Бруснёв с каюрами попытались переправиться по льду к о. Беннетта, но милях в 15 (примерно 30 км) от Новой Сибири им преградила путь громада непроходимых торосов и широкая полынья.
Теперь то, что не удалось сделать Бруснёву, сделать предстояло партии Колчака. Отдохнув на острове всего один день, 31 июля вельбот вышел в море. Вернувшиеся промышленники долго отказывались верить, что здесь был Колчак и пошел дальше. Им, опытным мореходам, казалось просто невозможным путешествие в лодке по Ледовитому океану!» (Бруснёв).
* * *
31 июля – 4 августа. На север пошли за «казенный счет», т. е. с юга подул попутный ветер. Подняли парус, и вельбот свободно плыл сам по себе, как на хорошем машинном ходу. Лавируя между крупными льдинами, он всей тяжестью наваливался на мелкие, со свинцовым шорохом разгребал шугу. На открытых местах, там, где не было ни шуги, ни льда, вода гулко шлепала в днище лодки, шипела. Когда же в нее попадал луч солнца, становилась видна глубина – зеленая, страшноватая…
Команда отдыхала. Все прошедшие двенадцать дней (с 18 по 30 июля) до этого благословенного ветра им пришлось идти на веслах, выкладываясь так, что воздух пред глазами становился кровянисто-красным, из-под ногтей сочилась кровь, а на веслах оставались лохмотья кожи.
Но выхода у Колчака не было: сквозь льды и торосы он мог пройти только на таком малом суденышке, способном двигаться и на веслах и под парусом, которое можно и волоком перетаскивать через песчаные косы, и толкать перед собой, словно телегу, и двигать, будто шкаф, боком. Никакое другое судно для такого плавания не годилось: крупное застрянет, сделается неуправляемым, маленькое будет незамедлительно раздавлено льдинами.
Вельбот шел на север, к о. Беннетта. В его квадратный крепкий парус по-прежнему дул южный ветер. Он то ослабевал, то, переведя дыхание и набравшись сил, крепчал, но главное, не менял направления, тянул строго на север. Колчак видел, как за несколько дней люди пришли в себя: в глазах появился живой блеск, переставшие разгибаться от непосильных нагрузок руки отмякли, лица украсились слабыми улыбками, в разговорах появились шутки и обычное подтрунивание.
Александр Васильевич в разговорах, как всегда, принимал участие редко. Чаще всего он выполнял обязанности рулевого и внимательно вглядывался в холодную зеленоватую глубину. Отвлечешься – и проглянет вдруг из этой бутылочной воды бок какой-либо подводной скалы или просто неведомо куда плывущей льдины; а можно наскочить на лед («приглубый»), который за столетия превратился в камень. В любом случае – все это верная смерть. Колчак прекрасно понимал – если с ним что-то случится, все будут обречены – помощи им ждать неоткуда.
Иногда солнечные лучи становились воистину лечебными. Это случалось, когда около вельбота вырастала тянущаяся к небу зеленоватая ледяная стена, сколотая по всей высоте. В срезы попадали лучи солнца, внутри ледяных скол что-то оживало, вспыхивало чем-то дорогим, шевелилось, зачаровывало зрение. Это было настолько красиво, что невольно перехватывало дыхание, и приходилось ладонью прикрывать глаза – можно было их обжечь.
Колчак видел, как моряки «осторожно замирали, моргали глазами, стараясь сбить с коротких ресничек внезапно выступившие слезы, и произносили восхищенно: О-о-о-о!». Александру Васильевичу же иногда в такие минуты вспоминался февраль, солнечный Иркутск и зимняя переправа через Ангару, белоснежную, сверкающую, «украшенную» ледяными торосами, своеобразными миниатюрными арктическими айсбергами. И как тогда в Иркутске, его охватывало какое-то особое состояние. Чувствовалось, что «усталость, делающая все тело чужим, вялым, неповоротливым, отступает, стараясь спрятаться где-то в глубине мышц, в костях, движение становится легким».
И в очередной раз этот с виду всегда немного угрюмый, поглощенный, казалось, только собственными переживаниями и мыслями человек щедро открывал свою душу навстречу этой северной красоте, удивляясь, «как же способна малая толика радости, каких-то два жалких лучика света преобразить мир! Только что он был угрюмый, давящий, готовый распластать все живое – неважно, кто окажется под прессом – зверь или человек; и вдруг все это слетело, будто ненужное одеяние».
* * *
Опытные полярники уверяют: ничто так ошеломляюще не действует на человека, как Север, – никакая другая сторона света, никакая иная земля. Будто есть в атмосфере Севера какие-то особые волны, особой силы токи, что заставляют громко биться сердце, сжимают горло, в легких прожигают целые дыры, а в душе рождают боль, тоску и порою совсем непонятный восторг…
Так и Александр Васильевич, не очень талантливый стилист, в своих дневниках и отчетах, описывая северную природу, показывает настоящее литературное мастерство. Примеров можно найти много. Вот этот отрывок из первых дней путешествия к о. Беннетта (к сожалению, в не совсем точном изложении): «Облака попрозрачнели, сквозь них на скудную здешнюю землю проливался серый свет, но и его было достаточно, чтобы природа преобразилась, обрела звучные краски.
Сколы, казалось, были не черными, а имели синеватый и легкий малиновый, сказочный оттенок; камни на угольно-темном дне – бутылочно-зелеными, с рыжим металлическим крапом; опасные черноты на льду также обрели синеву».
Плыть до о. Беннетта оставалось совсем немного, когда попутный ветер вдруг увял так же неожиданно, как и появился. Туго надутый парус угас, под днищем перестала хлюпать вода, и сделалось тихо. Все понимали, что останавливаться нельзя, нужно браться за весла, а это опять гудящие руки, измотанное тело. Но «капитан» пока не давал команды. Он внимательно разглядывал карту, штурманский прибор, затем достал блокнот и что-то стал писать в нем. Все ждали.
Расчеты Колчака показывали не очень приятную картину: если идти по-прежнему под парусом, то до острова можно добраться примерно за двое суток; если на веслах – в три раза дольше…
Был еще один выход: попробовать «покататься за казенный счет». Еще когда шли морем Лаптева, то иногда вместо того, чтобы приставать к берегу и перетаскивать вельбот по отмели, предпочитали натаскать плавник на какую-нибудь льдину, разложить на ней костер и отдыхать.
Первым подходящую льдину увидел Никифор Бегичев. Ее чистый зеленоватый скол чем-то напоминал крейсер, да и шла она со скоростью едва ли не в два раза больше, чем вельбот. Команды капитана выполнялись охотно и споро – и вот уже на льдину втянут вельбот, готовится ужин и закипает чай, поставлена палатка, на полную мощность раскочегарена норвежская керосинка – тепло, уютно…
«Светило солнце, шипело, плескалось соленой водой море, бросало в людей тонкие, звенящие, будто стекла, льдинки, заигрывало, веселило душу, и люди отзывались на это веселым своим весельем».
Это были самые безмятежные часы, проведенные спасательной группой Колчака за всю экспедицию. Они сидели на льдине, как на «некоем пароме, посматривали вниз – море неожиданно обрело звучный, южный цвет, оно было голубым», – пили из алюминиевых и оловянных кружек «монопольку» [водку. – Авт. ], шумели, смеялись, шутили и шли точно на север. «Льдина, словно кем-то управляемая, никуда не сворачивала, быстрым своим ходом вызывала восхищение и одновременно опасение – а вдруг этой льдиной командует-то нечистая сила?» Казалось, здесь, на Севере, вдали от нормальной жизни, возможно и это.
Ночью море заволновалось. Проснувшийся боцман с ужасом увидел, как по серому, слабо освещенному белесым ночным солнцем морю неслись водяные валы. Под ударом одного из них льдина раскололась, и большая часть ее отошла от маленькой площадки, на которой стояла палатка. Вельбот, наклонившись, тихо съезжал в пролом. Боцман закричал громко, хрипло, трескуче. Крик его был наполнен ужасом, осознанием того, что они останутся без суденышка на этом ледяном огрызке и обязательно погибнут.
Через несколько мгновений уже семь пар рук держали вельбот, а льдина продолжала уходить от их осколка, черная гибельная трещина увеличивалась, вельбот носом сваливался, уползал в эту трещину. «Люди кряхтели, надламывались в хребтах, впивались ногтями в обмерзлое дерево, в железо, держали бот. И удержали… Посудина перестала сползать в воду, а громадная льдина, гладкая, как стол, испятнанная следами людей – они вчера ходили по ней, как по земле, радовались, гомонили, сбивались в кучки – ускорила свое движение, ровно и ходко пошла на север».
Колчак, как всегда, в случившемся обвинил прежде всего самого себя: не заметил трещину. Крохотная, не толще волоска, совершенно неприметная, невооруженным глазом не углядеть… И хорошо понимал Александр Васильевич, что углядеть-то надо было обязательно: от всех этих микроскопических мелочей, от пустяков зависит жизнь человека. А в данном случае – шесть жизней, да, возможно, четыре жизни все еще дожидаются его помощи.
* * *
Остров Беннетта увидели утром. Из серой, вязкой, туманной мглы очень медленно стал вырисовываться черный каменный клык, приподнявшийся над водой. До самого же острова добрались нескоро, ближе к вечеру. Долгий – почти два месяца длиною – северный день уже начал сдавать свои позиции: небо в ночные часы становилось хмурым, пропитывалось дымной серостью; предметы расплывались, и человеку невольно казалось, что он слеп, как курица. В этом расплывающемся дрожащем сумраке и причалили к высоко поднимающимся в небо черным скалам, исчерканным снежными бороздами. Снег, набившийся в каменные морщины, здесь никогда не таял, он был вечным.
Около берега плавало множество больших льдин. А на острове была масса птиц: они сидели на камнях, в морщинистых выбоинах горной гряды, на промерзлых пятнах земли. Кое-где на льдинах чернели тюлени.
Для ночлега отыскали узкое песчаное прибрежье почти под самыми скалами, у основания которых через необыкновенно прозрачную воду виднелось такое же чистое дно, усеянное обломками скал и валунами. Это и был мыс Преображения, дата – 4 августа 1903 г.
На усталых, красных от ветра лицах гребцов засветились улыбки, в голосах появились свежие, звонкие нотки – все были несказанно рады, что добрались до острова. Земля – все-таки не вода, даже если она и необитаема. Человек все равно на ней чувствует себя увереннее, чем на воде.
Суденышко вытащили на отмель, разбили палатку, накрыли стол «пальчики оближешь». От горячей еды, от теплого духа, что распространяла норвежская керосинка, от света фонаря исходило что-то домашнее, невольно защемившее горло… Команда прятала глаза и молчала. Колчак все прекрасно понял: в том молчании звучал один и тот же вопрос: удастся ли им, наконец-то, здесь на о. Беннетта найти следы Толля?
На это Александр Васильевич не брался ответить. Возвращаться в Петербург с пустыми руками он не мог, не имел права – ему надо было во что бы то ни стало понять, что приключилось с Толлем, и об этом доложить Академии. Не мог же человек исчезнуть совершенно бесследно. Тем более что Толль был не один, а со спутниками. И с грузом. И тем не менее – как растворился. Колчак долго стоял у кромки воды, вглядывался в серое ночное пространство, слушал плеск волн, крики птиц и думал о Толле. Где сейчас этот человек? Что с ним?
* * *
Яркое солнце и птичьи крики рано разбудили моряков. Наскоро позавтракав, они сразу же отправились к мысу Эммы, как и было договорено с Толлем еще прошлым летом (западное побережье острова).
Типичная для северных экспедиций метка – весло, прочно пристроенное между несколькими камнями, точно указывало место «почтового ящика» барона Толля. Им оказалась небольшая песцовая норка и бутылка с горлышком, залитым парафином, Когда бумага была извлечена из бутылки, Колчак, еще не разворачивая ее, понял: это Толль. Барон и дневники, и все свои записи делал на немецком языке. Боясь сделать ошибки и попасть в смешное положение, русским старался не пользоваться.
Записок было три. Часть текста поплыла, сделалась невнятной, часть сохранилась очень хорошо: буква льнула к букве – текст был свежим, будто написали только вчера.
В первой записке сообщалось: «21 июля благополучно доплыли на байдарках. Отправился сегодня по восточному берегу к северу. Одна партия из нас постарается к 7 августа быть на этом месте. 25 июля 1902 г.
о. Беннетта, мыс Эмма. Барон Толль».
На втором листе с надписью «Для ищущих нас» и датированном 26 августа и 14 сентября 1902 г. был нарисован план острова с указанием места стоянки партии и предполагаемого места постройки дома [жилища для зимовки. – Авт.].
В третьей – был схематический набросок острова и сообщение: «23 октября 1902 г., четверг. Нам оказалось более удобным выстроить дом на месте, указанном здесь на этом листе. Там находятся документы. Зееберг».
Поисковой группе пришлось возвращаться обратно, чтобы уже оттуда отправиться на восточную окраину острова, к месту, указанному в записке Зееберга. А чтобы попасть туда, надо пройти два ледника – большой и малый. Колчак взял с собой двух человек – Бегичева и помора И. Д. Инькова. Остальным велел устраивать лагерь.
Двигаться через скалы без веревок и крючьев было опасно. Кромкой моря, по валунам, тоже не пробраться – слишком много обледенелых камней, на которых легко сломать руку или ногу. Поэтому решили идти третьим путем – по припойному льду. Припой же был довольно прочный, хоть и ноздреватый, и кое-где чернел «тониной» (истончился до того, что сделался будто стекло, и видно было сквозь него глубокое черное дно). По льду двигались цепочкой: впереди Бегичев, за ним Колчак, замыкающим шел Иньков. Через большой ледник прошли без всяких приключений. Переход через малый едва не закончился трагедией.
Вроде бы и шли осторожно, сдерживая дыхание, слушая хруст льда под ногами: вдруг гнилье попадется или солевой пузырь, который даже в двадцатиградусный мороз не замерзает и может запросто провалиться под ногой.
В нескольких местах в припое видели открытые полыньи. Вода в них шипела, пузырилась, будто кто-то выдавливал ее изнутри. Их тоже обходили стороной, а через трещины перепрыгивали. То есть старались держать в поле зрения пространство и слева и справа, видеть то, что находилось под ногами, и то, что делается над головой. И хотя на Севере человек всегда насторожен, не расслабляется даже во сне, эта всегдашняя готовность к беде не каждый раз помогает.
В воду Колчак провалился совершенно неожиданно. Идущий впереди боцман спокойно перепрыгнул через очередную трещину. Александр Васильевич сделал прыжок, еще прыжок, потом вдруг треск льда – лед просел и побежал во все стороны черными быстрыми стрелами. Не белыми, как бывает у обычного льда, а именно черными, да еще без всякого хрустального звона. Только гнилой хруст, вызывающий противную пустоту в желудке и тоску в душе…
И опять, как в случае с льдиной, первым беду увидел Бегичев. Он стремительно оглянулся на хруст, закричал: «Ложись, мужики!» и тут же повалился на живот. Александр Васильевич тоже упал, но было уже поздно: под ногами у него образовалась пустота, и тело Колчака пошло в воду. Все произошло быстро, очень быстро, буквально в считаные секунды, но и этих восьми—десяти секунд было достаточно, чтобы оказаться в небытии.
Изогнувшись как-то по-рыбьи, ухватив Колчака за воротник брезентового плаща, боцман стал его подтягивать на себя. На помощь Бегичеву бросился помор, и вдвоем они быстро вытащили Колчака из воды. Боцман кричал, умолял лейтенанта помочь им, но Александр Васильевич ничего не слышал. Мышцы у него уже одеревенели, пальцы не слушались, сквозь стиснутые зубы выходил лишь свистящий выдох – холод выталкивал из тела остатки жизни. Вода имела очень низкую температуру, она стреляла паром, обжигала холодом. От температурного шока Колчак потерял сознание и упал в воду вторично. Утонуть не дал воздух под курткой. Его снова вытащили буквально за волосы.
Развести костер на берегу, чтобы отдохнуть и обсохнуть, было не из чего: поблизости найти плавника не удалось. Сухое белье, в которое Бегичев переодевает Колчака (отдает ему свое), да раскуренная трубка возвращают ему сознание, но он еще так слаб, что совсем не возражает против командных действий боцмана, единственно – не разрешает ему одному продолжать путь к зимовью Толля.
Колчак привык доверять своему боцману еще на шхуне «Заря». Пытливый, настойчивый, энергичный, он умел издали чувствовать беду и часто вел себя, как охотник на опасном промысле. Вот и сейчас Бегичев решил больше не рисковать и дальше идти по берегу, а не по льду, хотя это было намного труднее. Причем специально выбирал путь с крутыми подъемами и спусками, чтобы Александр Васильевич скорее согрелся.
* * *
До зимовья Толля дошли без единой остановки. Надежду вселяли найденные утром записки. Из их текста напрашивался вывод, что группа Толля готовилась к зимовке на острове, если не произойдет встреча с «Зарей». Но чем ближе подходили к зимовью, тем становилось все тревожнее: вокруг не было заметно ничего, что говорило бы о присутствии человека. Маленькая избушка, сложенная из камней и бревен плавника, стояла полузанесенная плотным слоем снега со сбитой трубой. Каменная россыпь около зимовья была не тронута, на лежащей вокруг снежной целине не было никаких следов. Холодом и бедой веяло от поварни Толля. В ней явно не зимовали.
А когда, приподняв дверь и отодвинув ее в сторону, вошли в избушку, Колчак сразу понял, что Толля им здесь не найти. И не только потому, что груда забившегося по углам и заледеневшего снега в темноте вначале были приняты им за замерзших людей. Просто все, что было обнаружено потом в этой избушке, только подтверждало это предчувствие.
На нарах валялась летняя обувь барона Толля и Зееберга, обрывки платья, берданка без затвора, медвежья шкура, ремень от геологического молотка. На полке были найдены анемометр, жестянка с патронами к охотничьему ружью. В центре зимовья под грудой обледенелых и занесенных снегом камней нашли оставленные инструменты, различные предметы – те, что, по мнению Толля, представляли интерес для геологии, геодезии и даже истории, и ящик с документами. Среди них было письмо Толля на имя президента Академии наук, написанное на двух языках: русском и немецком.
В темных сумерках избушки стало тихо, только был слышен хриплый голос Колчака, читавшего послание Толля, да у кого-то невольно поднималось одно плечо, потом другое.
Это письмо было своеобразным дневником барона, где он описывал свое пребывание на острове, сообщал краткие сведения о результатах своих исследований. Заканчивалось письмо словами: «Отправляемся сегодня на юг. Провизии имеем на 14–20 дней. Все здоровы».
И дата: 26 октября 1902 г.
Принятое решение идти на юг, когда уже наступила полярная ночь, когда температура понижается до –40 °C, а море покрыто льдом, по которому почти невозможно двигаться ни пешком, ни на лодках, ни на собаках, – это было рискованное и опасное решение. И судя по тому, что на пути к о. Беннетта экспедиция Колчака тщательно обследовала все Новосибирские острова и нигде не обнаружила следов барона Толля, пробиться ему на материк не удалось. А это значит – он погиб где-то в пути? И с ним трое его спутников? Но где именно? И, действительно, они погибли все? Ведь Арктика так огромна, здешние льды одним глазом не окинешь – это просто невозможно. Кто знает, вдруг ходит Колчак совсем рядом и не может найти то, что ищет, – такое на туманном севере встречается сплошь да рядом…Но ведь тогда надо разрабатывать новый маршрут. Какой, куда? Кто ему подскажет сегодня, сейчас?
Это уже потом, на материке, ожидая окончания экспедиции и составляя подробный отчет о ее результатах, Александр Васильевич будет тщательно анализировать причины, заставившие Э. В. Толля покинуть о. Беннетта и уйти в ночь и ледяное крошево.
А сейчас Колчак молчал, рот его горько сжался, и он еще и еще всматривался в найденные документы, вчитываясь в каждое слово письма президенту, пытался между строк найти ответ: что же случилось десять месяцев тому назад здесь, в этой избушке?.. А глубоко внутри сидела глухая ноющая боль и мешала дышать.
Основные районы обследования во время первой и второй полярных экспедиций А. В. Колчака (Плотников И. Ф. Александр Васильевич Колчак. Исследователь, адмирал, Верховный правитель России. М., 2003)
* * *
4–7 августа. На острове группа провела 3 дня. Колчак побывал во всех его концах, но слабая надежда на то, что кто-то вдруг из четверки Толля остался жив и находится на острове, отпала. Вывод был очевиден: первопроходцы погибли… Для дальнейших поисков и более тщательного обследования о. Беннетта не было времени. Приближалась осень, в море уже появилось много льда, надо было спешить, чтобы не разделить участь Толля.
На карте о. Беннетта обозначен как прямоугольный треугольник, катеты которого вытянуты по широте и долготе. Желая навсегда в истории изучения Арктики увековечить имена близких ему людей, северо-восточной оконечности острова Колчак дал имя полуострова Эммелины Толль (жены барона); юго-восточной – академика Чернышёва с мысом Софии (своей невесты). Самую высокую гору на острове еще Толль назвал именем Де-Лонга. Другую вершину, более отлогую, Колчак назвал именем Толля. Двум ледникам на вершинах этих гор дал название ледников Зееберга.
На месте своей стоянки спутники Колчака сложили базальтовый столб и прикрепили доску с вырезанной на ней надписью о своем пребывании на острове и с фамилиями четырех погибших полярных путешественников: начальника экспедиции Э. В. Толля, астронома Ф. Зееберга и двух каюров – Н. Протодьяконова и В. Горохова.
Полярники, побывавшие здесь через 53 года (1956 г.), сложили из скальных обломков памятную доску с именем Колчака.[42] Во многих исследовательских трудах есть фотографии деревянного креста, установленного на о. Беннетта на символической могиле-памятнике начальнику Русской полярной экспедиции Э. В. Толлю и его сподвижникам Ф. Зеебергу, В. Горохову и Н. Протодьяконову.
И сегодня биографам А. В. Колчака приходят в голову странные мысли, даже мечты. Возможно, придет время, и поставят Колчаку будущие полярники настоящий гранитный памятник как известному полярному исследователю и путешественнику. (Ведь стоит же такой памятник Челюскину на мысе его имени!) Но если его увидит хоть один из тысячи людей, живущих на планете, и всего один раз в жизни – все равно будут знать, что такой памятник есть, что можно увидеть его фотографию, что подвиги во имя человека и подлинное величие духа не забываются.
А Колчак не должен выглядеть величавым и гордым покорителем Арктики. Он грустит, он немного сутулится, чуть склонил голову, смотрит как-то исподлобья в сторону океана: Александр Васильевич пришел спасать людей, а спасать уже некого…
20 августа (9 сентября). Вельбот покинул о. Беннетта. Колчак решил это сделать при первом же попутном ветре. Конец августа и начало сентября в этих местах – предельный срок для обратного шлюпочного перехода.
Обратный путь был не менее тяжелым и рискованным – и пурга со снегом и дождем, и сильное волнение на море с крупной волной и массой льда. Но что самое интересное – по времени этот путь почти полностью дублировал путь на о. Беннетта: т. е. те же 18–20 суток. В течение этого времени:
9–10 августа. Путешественники побывали в гостях у М. И. Бруснёва. Только на о. Новая Сибирь Колчак теперь вышел у мыса Вознесения (восточнее мыса Высокий) – наличие на море тумана и множества плавающего льда сделали опасным вход в Благовещенский пролив. Узнав у Колчака точную дату ухода Э. В. Толля с острова Беннетта (начало ноября), Бруснёв решил специально задержаться, чтобы понаблюдать за морем в эти октябрьские дни.
11–13 августа. Перешли на стан А. А. Бирули и полностью отдыхали три дня.
15–16 августа. Еще два дня – переход через Благовещенский пролив. На мысе Песцовый о. Фадеевский встретились с Толстовым и, переночевав, утром всей группой на вельботе двинулись вдоль Фадеевского острова на юг.
18–26 августа. Несколько дней путешествия по Сибирскому морю (сейчас – море Лаптевых) вдоль побережья Новосибирских островов.
27 августа – на о. Котельный у Михайлова стана А. В. Колчака со всей его командой уже встречал Оленин. Потом подъехал старик Джергели, изъездивший за лето все северное побережье о. Котельный в поисках следов своего друга, а вскоре вернулись и промышленники (промысловики), летовавшие на западном берегу острова. Обе партии – и Оленина и промысловиков – с поставленной перед ними задачей справились вполне успешно: все собаки были здоровы и готовы к зимнему путешествию на материк.
* * *
Все уже знали, что барон Толль со спутниками покинул о. Беннетта осенью прошлого года, и каждый, наверное, имел свое мнение по этому поводу.
Многие не понимали, почему каюры Горохов и Протодьяконов, уж наверняка испытавшие на себе «арктические погодные сюрпризы и коварный нрав Ледовитого океана», сразу же не занялись укреплением ветхой поварни, обнаруженной на о. Беннетта. Даже близко не было обнаружено признаков какого-либо строительства. Что, значит, идея зимовки была исключена вообще? И почему? Охота на птиц, белых медведей, северных оленей, стада которых заходят на остров, уж четырех-то человек могла обеспечить продуктами в течение зимних месяцев…
В то, что Толль погиб, не хотелось верить. Это было бы слишком большой потерей для Русской полярной экспедиции… Да и Земля Санникова еще была не найдена.
* * *
Сентябрь и октябрь прошли в охоте: стада оленей устремились к южной оконечности острова, чтобы с замерзанием пролива перейти на материк (осенний ход оленя).
Колчак редко принимал участие в охоте. Больше всего времени он проводил за составлением отчета о своей вспомогательной экспедиции, изучая документы барона Толля, оставленные им результаты исследований Земли Беннетта. Вероятно, именно тогда он начал писать и свою «полярную записку» о подготовке и ходе Русской полярной экспедиции, которая уже многократно цитировалась выше.
Возможно, что тогда же в нем рождался план его знаменитой будущей книги «Лед Карского и Сибирского морей», основанной целиком на личных наблюдениях и опытах. Эту нудную и кропотливую работу – гидро- и океанографические исследования – Колчак не прерывал ни на один день за все три экспедиционных года: фиксировал состояние льда и воды в море; измерял глубины, особенно тщательно во время подходов к берегу; наблюдал за земным магнетизмом. Все это надо было знать для развития нового, лишь недавно появившегося в России ледокольного флота, корабли которого способны давить мощную оболочку, сковывающую море зимой.
На исходе ноября, когда дикие олени уже исчезли и наступила полярная ночь, стали готовиться к отъезду. К этому времени вернулась команда Бруснёва. Его отряд обошел все острова Новосибирской группы. Следов Толля не обнаружилось нигде. М. И. Бруснёв писал: «…плавание по нему [морю. – Авт. ] в октябре и ноябре невозможно. В густом тумане, который всегда стоит над полыньей, решительно ничего не видно. Там, где к полынье можно подойти по толстому береговому льду, видно, что вода покрыта сверху массой ледяных кристаллов, “салом”, так что представляет из себя полужидкую массу, по которой не пройдет даже самая легкая байдарка». Он же сделал вывод: скорее всего, барон Толль и его спутники погибли именно при переходе с о. Беннетта на о. Новая Сибирь…
16 ноября. Экспедиция тронулась в путь. Несмотря на сильные морозы под –45 °C, все обошлось без особых приключений.
24 (27) ноября. Первая партия экспедиции, в состав которой входили Толстов и Бегичев, достигла Чай-поварни, зимовья, расположенного восточнее мыса Святой Нос, т. е. уже на материке.
26 (29) ноября. Вся экспедиция собралась в Аджергайдахе.
7 декабря. Колчак вместе с Бегичевым прибыли в Казачье. Через несколько дней сюда же приехал П. И. Оленин с каюрами, а за ними – группа М. И. Бруснёва. Итак, экспедиция достигла цели и благополучно вернулась, не потеряв ни одного человека, но, увы, без барона Толля. Вины спасателей здесь не было: Толлю и его спутникам помочь уже было нельзя…
* * *
Казачий – этот маленький тихий поселок, где люди хорошо знают друг друга, знают, кто чем живет, и даже кто сегодня что на обед готовит, опять был занесен снегом. Только дымки, вьющиеся из труб избушек, да снопы искр, вылетающие из юрт, где топились чувалы (камины), напоминали, что здесь живет человек. Экспедиция разместилась на постоялом дворе. Колчак получил в свое распоряжение крохотную комнатку с окошком величиной не больше обычной книги и замерзшим настолько, что под слоем льда и снежной махры не видно было ничего: ни стекла, ни улицы.