Галина Константинова
Перевёрнутая чаша. Рассказы
Часть 9
Джеки нервно теребил уголок салфетки. Полина лежала в шезлонге и грызла орешки. Кажется, любимая привычка какого-то жандарма из фантастического боевика. Молчание затянулось, после довольно пространных объяснений насчет Глеба. Да, она им увлеклась, но ты ведь спокойно воспринимаешь Ивана, какая может быть ревность, Джеки, дорогой, это просто лёгкий флирт, не более того.
Нет, ты меня не убеждай, я видел, как ты на него смотрела. Ну и что, вяло сопротивлялась Полина, что с того, ты посмотри, ну разве можно всю эту историю воспринимать всерьез, старый, лысый, толстый, да и вообще, прилетел-улетел (хорошую формулировку сам придумал, удобную), успокойся, я всегда с тобой. Да и не стоит ему подробности знать, разве ему понять, думала Полина, вглядываясь в недоверчивые карие глазки. Ну, предположим, я тоже не Ален Делон, как обычно, бравируя своим плохо прикрытым комплексом неполноценности, огрызался Джеки. Что ты хочешь от меня, Джеки, ну что ты хочешь.
– Я хочу рассказать тебе одну историю.
– Какую? Как вы провернули чудную операцию, кого-то надули, или, наоборот, все на удивление было предельно честно? Меня почти не интересует бизнес.
– Да нет, тебе должно быть интересно.
– Валяй. Отдых отдыхом, а мне еще продумать нужно, где бы собрать материал, редактор опять задание дал.
– Как-то раз я сидел в Интернете…
– Это сказочка с хорошим концом?
– Ладно. Хоть я и не мастер рассказывать. Жила-была одна капризная принцесса, такая вольная птица, и ни один из предлагаемых ей женихов ей не нравился. Лишь один смог завладеть ее вниманием, да и то, по причине толстого кошелька и обширной площади королевства.
– Он был чем-то похож на тебя, не так ли? Ну, так это больше смахивает на быль.
– Может, и похож. Так вот, принцесса имела массу разнообразных увлечений.
– Разномастных, как любят иногда писать.
– Да, например, литература. К слову сказать, принц был грамотный, но не слишком начитанный. Некогда ему было, он все приумножал свои богатства, кому-то надо и делом заниматься, не всем книжки на диване почитывать. А принцесса любила не просто литературу, а литературу в жанре фантастики.
– Все больше похоже на реальность. Уж не ударился ли данный принц в изучение этой самой фантастики?
– Я еще забыл – принцесса была красива, но чудо как язвительна. Принцы у нас нынче продвинутые, в Интернете сидят, музыку буржуйскую слушают по разным каналам, в общем, и наш принц не остался в стороне. Заходит он на сайт компании с привлекательным названием «Dreams», ждёт чуда. Он ведь так наслышан про всякие чудеса и мечты, что за компания такая, думает он, и читает, что это компания как раз мечты и воплощает, только мечты, которые не явным образом определены, а только так, обрисованы в общих чертах.
– Понимаю, важно верить в то, что получишь, а вместо этого и плацебо любое сойдет.
– Не совсем так. Перенасыщенный впечатлениями ум наших сограждан просит чего-то неизведанного.
– Что-то вроде полетать на звездолёте или посидеть за рулём машины времени? – Полина вдруг почувствовала, что вся эта сказочка имеет какое-то отношение к ней. Она внимательно стала вглядываться в лицо Джеки, а он, как нарочно, нацепил свои темные очки, – Нет, ты посмотри мне в глаза, что ты всем этим хочешь сказать?
– Полина, все очень просто. Кто-то хочет поиграть в средневековых рыцарей, с захватом городов и возможностью насиловать простых девушек. Кто-то знает, что его адреналин вспрыгнет на нужную отметку только после ощущения захвата в плен вероломными фашистами. Но тебе-то ведь этого не нужно, я знал. Ты ведь на своей фантастике задвинутая.
– И что?
– Ну, вот я и заказал… Что-нибудь поинтересней, позаковыристей. Думал, что тебе понравится. А потом увидел – ты в эту игру здорово встроилась.
– Значит, это все было бутафорией? Театром…
– Да нет, в том то и дело, что чудеса эти всамделишные. Помнишь, ты мне из Брэдбэри рассказывала – там ведь тоже фирмы были, то бабушку электрическую пришлют, то путешествие во времени на заказ? Установка у них есть, для того, чтобы делать что-то циклическое, не помню, как называется. Это мне они потом рассказали, а в начале подписывается только договор о безопасности, и сценарий был неизвестен.
– Ладно. Без разницы, дальше что?
– Да погоди ты, эта установка реальная, они ведь все киношники бывшие, интересовало их, как виртуальные эффекты в жизни делать. Нашли умельца (Россия богата на умельцев), сварганил он им установку. И прокручивание плёнки тоже из этой же серии. Народные умельцы, что с них взять. Деньги берут за свои поделки приличные, это правда. Но, согласись, это стоит того. Да, они некоторые эпизоды снимали на видеокамеру, ну, вроде отчёта о проделанной работе. Поль, ты не сердись, я просто видел, ну, скучно тебе, устала ты от обыденности. Удивлять тебя чудесными странами – так мы недавно по Европе путешествовали, не сердись, ведь тебе понравилось, скажи честно, ты просто горела все эти дни? Конечно, они тебе внушили, что в чашке этой ты уже почти месяц, или вроде того, тут без гипноза не обошлось, ну, да я разрешение дал письменное. Только вот перед журналистом этим неудобно. Он тут вроде совсем как ни при чём, просто случайный попутчик. Денег ему, что ли, выслать. Как ты думаешь?
– Это… действительно… было… смешно – теперь волна сдерживаемого негодования, оформившегося в виде истерического хохота, выплескивалась наружу, плечи ее тряслись, еще немного, и она начала бы кататься по аккуратно выложенным плиткам.
– Поль, успокойся, да ты что! Давай я тебе воды принесу, не хватало мне ещё сюда скорую вызывать, Поль… – Джеки рывком, удивляясь своей резвости, подскочил к ней и опустился на колени перед шезлонгом, – Ну хочешь, я сам ему всё скажу, он оставит тебя в покое, этот журналист, нам ведь с тобой хорошо, Полина, мне нужна только ты…
– О Господи, избавь меня от признаний в любви всех этих несчастных… Ты меня любишь? Да ты подумай сам, какое развлечение ты мне подарил, ты про это тогда спрашивал, не хочу ли я чего необычного? А ты знаешь, мне понравилось жить в этой чаше, она больше похожа на свою нишу, в которую никого не нужно пускать. Да, теперь я понимаю, почему Глеб все время интересовался и удивлялся, что я ничего не плачу, это, оказывается, ты платил, вернее, оплачивал, а ментов тоже ты купил?
– Поль, ты что, не понимаешь. Это не настоящие менты. Но, опять же, я этого в тот момент не знал. По мнению постановщиков, иначе я не смог бы так негодовать.
– А что тебе сильно-то негодовать, ну, прокололи шины, вот проблема-то. Новые поставишь.
– Поль, ты не думай, что у меня хлеб лёгкий. Тоже, между прочим, крутиться приходится. И все ради детей своих и тебя.
– Я это слышу каждый раз, можешь орден себе выписать и на грудь повесить.
– Короче, давай, прекращай истерику, звони этому Корнаковскому, я с ним поговорю, и всё будет улажено.
– Корнаковский хотел остаться в России.
– Что ему тут делать?
– Или увезти меня.
– Ты… Ты…
– Успокойся, в свете последних твоих признаний все это не имеет ровно никакого смысла.
– Уходи, я хочу побыть одна. Трубку оставь.
Полина закурила сигарету, провожая взглядом Джеки. На втором этаже его загородного добротного кирпичного дома вспыхнул свет. Полина почувствовала, что просто не в состоянии что-либо обдумывать. Навалилась какая-то пустота. События последних дней стали казаться обыкновенной засвеченной пленкой. Что в них было, в этих днях, сплошная химера. Все не настоящее, все иллюзия, следование какому-то дурацкому сценарию. Дали почувствовать себя свободной, дали взлететь.
Но морские чайки никогда не садятся на землю, иначе им уже не подняться. А Полину заставили опуститься на землю, раскрыв секрет ее свечения, и ощущение гармонии и радости стало медленно уходить, как тонкой струйкой вытекает кровь самоубийцы из вскрытой вены в наполненную теплой водой ванную. Когда вода в ванной приобретает цвет нарождающегося утра, сознание медленно засыпает.
Также, как и Глеб – иллюзия, а она по нему тосковала. По его пьяным комплиментам, по его взъерошенному виду спорщика. Он ей втолковывал, что жизнь простых людей необычайно интересна, мол, девочка, что ты понимаешь в журналистике, если тебя не интересуют обыкновенные люди.
Да интересуют меня люди, только необыкновенные. А в чем необыкновенность этих людей, возражал Глеб, посмотри внимательней, и ты увидишь, что они в большинстве своем могут быть вполне заурядными, просто ты их наделяешь качествами, которых в них нет. Но живут-то они обыкновенной жизнью. И поэты твои, с которыми ты так носишься, да и фантасты ваши доморощенные. Дальше Москвы-то они выезжали? Ну, хорошо, ты вот везде уже побывал, а много ли пользы людям от твоих впечатлений? А почему польза людям должна быть, усмехался Глеб, польза должна быть прежде всего для себя. Тогда это все просто поза – что журналистика открывает людям глаза, доносит правду до масс, стыдила его Полина. А то ты не знала, что это просто оружие массового оболванивания людей, во всяком случае, в отделе политики, как внутренней, так и внешней. Да хватит о политике, приходили они к консенсусу, ведь в мире так много прекрасного…
Часть 10
Глеб шёл вдоль канала Грибоедова по направлению к собору Спаса-на-Крови. В Петербурге у него всегда возникало ощущение нереальности, лица прохожих сливались в одно расплывчатое серое пятно, поток, проносящийся мимо, обтекающий его со всех сторон, ничуть не задевал.
Страна перевёртышей, вознесения и свержения прежних идеалов, революционных брожений и террора, смешения понятий, оправдания убийства построением храмов, но никуда не уйти от этой родины, никуда… Даже если сейчас над тобой голубое небо, а через секунду его прозрачность сменится осыпающейся матовостью земли. Душа просится ввысь, к сверкающим куполам, и опускается на минус последний этаж, и снова просится как не понимающая рабства птица, к облакам. И вот этот город, соединение века девятнадцатого и века двадцать первого, угрюмые кварталы, соборы, коричневая непрозрачность Невы…
Слияние эпохи неспешного созерцания и эпохи вечной суеты. Город, одинаково дающий надежду и убивающий её. Город-проекция страны, которая никогда не будет великой…
Глеб в одну секунду понял, что, даже если эта страна станет маленькой, беззащитной, заполоненной китайскими эмигрантами, сморщенной, как шагреневая кожа, маленьким островком, и даже пусть где-то есть страна розовых облаков и неограниченных возможностей, даже такую, невыбираемую родину, он не перестанет любить.
Ночь опускалась на Петербург, Глеб стоял и курил, наблюдая, как храм оживает огнями. Облегчение разжало его мышцы, да, наверное, он принял решение, он приехал сюда навсегда, он должен остаться навсегда, несмотря ни на что, вытащить из этой провинции Полину, просто подхватить её, маленькую, запутавшуюся девочку, просто сделать ее счастливой. Возможно, это лишено логики. Можно жить разумом. Можно плыть по течению, воспринимая жизнь такой, какая она есть.
Имеет ли он право уступить место эмоциям и попробовать противостоять обстоятельствам? Или он, как тонко чувствующий, прекрасно образованный доктор из русского романа, просто подчинится судьбе и потеряет любовь? Всегда можно найти оправдания любому поступку или не-поступку. Но что ценнее – эта оправданность или сознание того, что ты управляешь своей судьбой, а не она указывает тебе путь? Хотя подобное ощущение может быть обыкновенной иллюзией.
Но для чего тогда жить, если не позволять себе хотя бы иногда отдаваться безумству, хотя бы иногда переставать думать о прямой выгоде или работе? Расшевелила меня эта девочка, думал Глеб, расшевелила. Даже не расшевелила – как воронкой затянуло.
Он вспомнил, как стоял более получаса в Исаакиевском соборе, прямо под куполом. Белый голубь надежды звал, вокруг себя Глеб ощущал вихреобразые потоки, которые плавно тянули его ввысь. Кружилась голова, но взгляд был словно прикован, вокруг ходили люди, что-то монотонно объясняли экскурсоводы на разных языках, а он все стоял и смотрел… Так и Полина, закружила его в свой водоворот жизни, может, сама того не желая, и у него просто кружится голова… Нужно ли делать усилия, чтобы отпустила? Нет, нужно просто отдаться этой силе.
…Внизу, в холле гостиницы, он рассеянно купил газету. Опять разоблачения, как им только не надоест, но такова жизнь – обывателю подавай все новые и новые пикантные подробности. На развороте он увидел фотографии солдат в форме времен второй мировой, заголовок «Мечты новых русских». Словно назойливая муха, в номер ворвался телефонный звонок.
– Глеб, здравствуй, это Полина.
– Поленька, рад тебя слышать, как вы там, не грустите, не впали ли в депрессию?
– Глеб… Я не могу тебе всего рассказать по телефону. В общем, все наши приключения были заказом Джеки. Он в одной фирме заказал приключения, наши с тобой фантастические приключения, оказывается, есть такая фирма, которая может делать любые чудеса, просто он хотел сделать мне приятное, понимаешь…
Глеб помолчал. Полина на другом конце провода тихонько всхлипывала.
– И что теперь?
– Я не знаю.
Связь оборвалась. Глеб вдруг увидел, что потолок выгнулся и стал поворачиваться вокруг своей оси. Как почти забытое воспоминание, его обжег вкус осыпающейся земли на губах, в глаза брызнула прозрачно-синяя полусфера неба. Задрожал пол, и в сознании застучали стальные горошины слов «проснуться, проснуться, проснуться…».
июнь 2002 г.
Гамбургские гастроли
Вадим сидел в гримёрной и смотрел в зеркало. Камерный театр, последний оплот еврейской интеллигенции… Когда-то, в начале перестройки, считалось особым шиком вставлять в безобидные пьесы современно-иносказательные реплики. Публика понимающе подхватывала, люди из органов, наоборот, пропускали мимо ушей.
На следующий день по Питеру, за чашкой неизменного утреннего кофе, как принято в советских конторах, шутка обрастала остроумными эпитетами и начинала становиться народным юмором. «Сейчас поскучнее, – расслабленно думал он, – морщин прибавляется. Нимфетки у служебного хода уже не смотрят так восхищенно, как раньше. Сорок лет – не двадцать».
Сегодня он играл в пьесе малоизвестного автора из эмигрантской среды. Скучная довольно пьеса, единственно, что привлекало – действие происходило в его любимом Гамбурге, это как-то грело душу, Вадим сливался с героем и снова ощущал себя молодым. И вспоминал музыкальные фонтаны с неоновыми подсветками, «Гамбургское лето», джаз, рок, царство музыки, атмосферу праздника и всеобщей любви…
Алекс прилетел в Гамбург по своим коммерческим делам. Он любил этот город за корректно-деловой настрой. На улицах не было суеты, но в офисах шла беспрерывная, скурпулезная работа. Алекс был из последней волны эмигрантов, в России нахлебался «русского менталитета». До сих пор он вспоминал умных, философско-обаятельных тетенек из конструкторского отдела, увлечённо обсуждающих диссидентские романы из толстых журналов; делящихся чудесными рецептами варенья; бережно листающих журналы мод и пытающихся тут же довести свой макияж до соответствия европейского стандарта; смотрящих дешёвую тележвачку мексиканских сериалов, но не умеющих самого главного – на работе думать о работе. У немцев все не так. И кофе в специально отведённые часы.
Вечером ему было абсолютно нечего делать, он вяло посмотрел новости, полистал рекламную газетку. Его внимание привлекло объявление, что в клубе AlsterWasser даёт концерт некая блюз-кантри-фолк-группа из России. Но Алекс не любил ходить в подобные заведения в одиночку. Совершенно случайно он вспомнил, что в фирме, где он сегодня был, его внимание привлекла дама, с которой они даже словом не перемолвились. Однако не надо терять времени… А вдруг она не любит блюз, да еще в русском исполнении, или вообще у нее вечер занят… Он набрал номер своего делового партнера.
– Господин Штолль, добрый вечер! Извините, что побеспокоил Вас в нерабочее время. Меня интересует дама, работающая у Вас, русая шатенка, сероглазая, невысокая, кажется, она сидит за вторым столом справа. Не будете ли Вы так любезны сообщить её номер телефона? Да, и как её зовут, разумеется.
О, да у нее очень русское имя – Марина. Хотя все, конечно, зовут её Мари. Он набрал номер. Сначала она была несколько смущена, пытаясь вспомнить его сегодняшнее посещение. Но приглашение приняла.
Он стоял около клуба, ожидая её появления.
– Добрый вечер, Алекс!
Когда она заговорила, Алекс узнал характерный акцент советского человека, как бы знающего иностранный язык (во всяком случае, честно изучавшего его в советской школе).
– Вы русская?
– Да. Это сразу заметно? Три года здесь, а справиться не могу.
– Это очень упрощает дело. Я, собственно, тоже эмигрант. Почему и хотел послушать русских музыкантов.
Они сидели очень близко к сцене, чтобы видеть лица исполнителей. Сразу вспомнились застойные годы, озорная юность… Дружба, почему-то в русском понимании (или это тоже стереотип?) заключающаяся в возможности ввалиться среди ночи в спящий дом, потребовать стопроцентного внимания, водки, еды, музыки и, желательно, денег на похмельный синдром с утра. И все же – дружба, когда при отсутствии психоаналитиков как класса, тебе подставляют плечо, не считаясь со временем…Наверно, и это всё давно утрачено. В России «свирепствует» капитализм.
Когда-то, на заре туманной юности, Алекс играл на банджо, сочинял музыку, ездил на гастроли с джазовыми концертами, а Марина посещала рок-тусовки, увлечённо переписывала тогда еще на катушечных магнитофонах первые откровения русского рока, играла на гитаре, писала стихи.
Полуподпольные концерты, виниловый трепет запрещённых дисков, «чай на полночных кухнях», хрупкое равновесие между «можно» и «нельзя» в КВН-овских шутках… Хочется ли возвращаться к тем временам, когда в тихо-мирно сидящую компанию, в кураже веселья разыгрывающую спектакль под названием пьём водочку с соответствующими атрибутами в виде графина с водой, стаканов и закуски, врываются бдительные антиалкогольники и начинают качать права…Но ведь можно быть пьяным от общения, молодости, свободы…Бросать вызов обществу длинными волосами, рваными джинсами, рыданиями саксофона («сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст…»), выбритыми затылками панков и кришнаитов, металлическими заклёпками…
Как это смешно и грустно одновременно. Смешно – потому что бесполезно, грустно – потому что с годами проходит желание изменить мир. Они сидели и перебирали воспоминания, было легко оттого, что не надо ничего пояснять, и все противоречия, несуразности русской жизни казались такими близкими и родными…
– Мальчики хорошо играют. Эх, сейчас бы в Питер, в "Jimi Hendrix"…
Когда хорошему человеку плохо, это блюз. Когда плохому хорошо – это попса. А когда забываются слова – начинается джаз. А, может, он начинается в тот момент, когда хочешь забыть какой-то «кусок жизни», и пытаешься начать все по-другому. Не для этого ли дана жизнь, чтобы иногда останавливаться, осмысливать и – выбрасывать, как помятые ноты в корзину, все ненужное? Не жалеть, почувствовать себя сильным, ловящим стрелу-удачу… Брать от жизни все – и не переступать через неизменное. Слова действительно не так важны, если хочется стучать в такт, щелкать пальцами-кастаньетами и не понимать английские слова…Буги-вуги, твист, что-то испанское или латиноамериканское…
О, бэби, бэби,
Опять сидим с тобой вдвоем,
Сплетая руки,
О чем молчим с тобой, о чем?
О, бэби, бэби,
Я на тебя уже не злюсь,
И только мы в ночи и блюз…
Послушай, бэби,
Я мудрый, старый как вино
В твоем бокале,
Его ты выпила давно,
И сонным утром
Ты проводила до двери,
А мне послышалось "умри".
Все просто, бэби,
Я необъезженный мустанг.
И вольный ветер
Роднее всех сегодня стал,
Прощай же, бэби,
Тебя любил я как зарю,
И не жалею, не корю.
О, бэби, бэби,
Опять сидим с тобой вдвоем,
Андрюша, мальчик,
С тобою вместе струны рвем
Не плачь же, бэби,
Я сам рыдаю и смеюсь
И будет долгим этот блюз…
Наступала ночь, становилось прохладно. Алекс остановил такси:
– Марина, я был рад знакомству. Получится ли встретиться еще, не знаю. Вечер был замечательный, спасибо!
Жизнь – это мячик от пинг-понга, который прыгает по глобусу по разным траекториям. И не только в географическом смысле. Уметь отталкиваться от людей, событий – и лететь дальше, наслаждаться жизнью! Уметь жить так, как хочется, тратить деньги на то и тех, на что и на кого хочется. И многим мужчинам это удаётся – жить своей, особой жизнью.
Как писал Фридрих, «созерцательная жизнь перестала требовать уединения, она возможна даже при браке». Хотя в современных условиях понятие «созерцательной жизни» кажется весьма условным. Невозможно стать полностью отвязанным от телефонов, друзей, бизнеса, любимых, детей…
«Тяжело-то как! Вроде всё на месте, а тело существует отдельно от головы. Угораздило меня с моей язвой так нажраться вчера… Что делать, меценаты, благодетели вы наши. Без вас бы культура вымерла…Сеятели доброго, вечного… Как же звали ту девушку? То ли Надя, то ли Люба… Провинциалочка, обломилась в северной столице на супермальчиках… Брюнетка или блондинка? Что-то с памятью моей стало…Господи, сегодня еще репетиция и спектакль. Ладно, Алекса я сыграю без проблем. Во сколько же я приехал, ничего не помню…». Запиликал сотовый.
– Миша, друг, мне сейчас бы пенталгина, а ты звонишь в такую рань! Что? И правда, час дня уже, извини, плохо соображаю после вчерашнего. Шутишь? Где же ты нашел спонсора этого? Сегодня вечером самолет? Ты… просто…Миша, я тебя люблю! До встречи в Гамбурге, привет Жоржеттам!
Миша, давний закадычный друг, звонит из Америки, нашел спонсора, чтобы он, Вадик, смог выступить в Гамбурге! Надо быстро приводить себя в порядок. Позвонить… Да, Светланке, не хорошо как-то, обещал ей поездку в Новгород, обнадежил девочку… С дочкой бы успеть попрощаться, что-то совсем редко вижу, все какие-то ежевечерние театрально-джазово-саунные тусовки. Еще Оле звякнуть. Вот верная женщина, практически ничего от меня не требует. Кого-то ещё забыл… Нелегко быть не просто любителем женщин, а профессионалом. Что делать. Был бы я красавцем, сидел бы не здесь, а где-нибудь в Гамбурге в парке «Pflanzen und Blumen».
Вот! Единственно счастливая новость! Билет ждёт в аэропорту, лечу в Гамбург, лечу!
Июль 2001.
