Фредерик Марриет
Иафет в поисках отца
Глава LXI
Я смотрел некоторое время на поверенного, который, казалось, обрадовался ошибке Кофагуса, и сам опять со мной разговорился. Я спросил его о де Беньонах, и он мне сказал, что покойный граф имел несколько сыновей, что некоторые из них уже женаты, он их всех знал. Я выслушал его и потом на станции все записал. Когда мы приехали в Холихед, погода была очень дурная, и Кофагус с профессором не хотели продолжать далее путь, а я, не желая ехать с поверенным, также намерен был остаться.
Дермот, выпив наскоро рюмку водки и стакан воды, отправился вместе со служителем, который нес его вещи.
Только что он вышел, я засмеялся и, обращаясь к аптекарю, сказал:
– Ну, мистер Кофагус, сознайтесь, что человека можно уверить в чем угодно. Вы знали меня и были уверены, что видите Иафета, а я все-таки вас разуверил в этом. Теперь расскажу вас, почему я скрывался.
– Все хорошо, – сказал аптекарь, схватив мою руку, которую я ему протянул, – я и думал, это не ошибка… красивый мужчина… итак, вы Иафет Ньюланд – мой ученик… и так далее.
Тут дверь отворилась, и Дермот опять вошел. Он возвратился за зонтиком, который забыл, и, посмотрев на меня и Кофагуса (последний еще держал мою руку), он, не сказав ни слова, ушел. Причина, почему я скрывался, была именно та, чтобы не узнал меня этот человек. Теперь же он все видел; но что делать? Сев возле моего прежнего наставника и зная, что ему можно все поверить, я рассказал свои похождения и намерения касательно будущего.
– Вижу, вижу, Иафет, плохи дела, жаль, но нельзя помочь, впрочем, сделаю все, что могу… гм… я всегда твой друг, всегда готов тебе служить… и так далее.
– Но что бы вы мне посоветовали?
– Советовать плохо, Ирландия дикая страна, нет законов, лучше возвратиться, предоставь мне, я найду… и так далее.
Без сомнения, я не мог следовать такому совету, однако мы стали рассуждать и решили вместе приняться за дело. Кофагус сказал мне, что приобрел порядочный капитал и живет теперь в десяти милях от столицы, что его вызвали на похороны тетки, после которой он остал-ся единственным наследником, но ничего не знал о положении ее дел. Он еще не женился и проводил время, раздавая даром лекарства и советы бедным людям его деревни, потому что там другого медицинского пособия не было. Ему нравилась деревня, и только одно в ней казалось неприятным – это рогатый скот.
Почтенный человек не мог забыть бешеного быка. Мы очень поздно легли спать и на следующий день с приездом дилижанса отправились далее. Приехав благополучно в Дублин, я сейчас пошел в Ф*** Отель, как место, где мог получить вернейшие сведения о де Беньоне. Кофагус тоже тут остановился, и мы согласились жить вместе.
– Знаешь ли ты мистера де Беньона? – спросил я служителя.
– Да, сударь, один из братьев и теперь здесь. – Женат ли он?
– Женат и имеет большое семейство.
– Как его зовут?
– Право, не знаю, но скажу вам завтра.
– Когда он уезжает?
– Завтра, кажется.
– Не знаешь ли куда?
– В свое имение. Служитель ушел.
– Не тот, Иафет, гм… большое семейство… плохие времена… и так далее.
– Хотя это не тот, кого я ищу, но от него могу узнать, что мне нужно.
– Совсем не то, Иафет, большое семейство; все дяди нуждаются в деньгах… гм… и никогда не говорят… прощай… и так далее.
Замечание Кофагуса на меня подействовало. На следующее утро я привел в исполнение свое намерение и послал карточку де Беньону, прося позволения с ним говорить, велев сказать, что я приехал в Ирландию по важному делу на весьма короткое время и, узнав, что он может избавить меня своими сведениями от траты времени и денег, спешу воспользоваться этим случаем. Служитель подал карточку, а де Беньон сказал:
– Верно, какой-нибудь деловой человек – попроси его.
Войдя в комнату, я старался принять вид человека, занятого делами.
– Честь имею видеть мистера де Беньона, если не ошибаюсь? – сказал я.
– Да, сэр, сделайте одолжение, садитесь. Я сел и вынул мою памятную книжку.
– Дело мое, мистер де Беньон, состоит в том, что я желаю иметь сведения о вашей фамилии, которые мы не можем так легко получить в Англии. Есть одно имение, которое должно достаться фамилии де Беньон, но мы не знаем, кому именно, не имея верных сведений о вашей родословной.
– Велико ли имение? – спросил де Беньон.
– Не слишком велико, но хорошо, – ответил я. – (Читатели, верно, поняли, кого я разумел под этим имением.) – Будьте добры, сообщите мне о графе и его братьях.
– С большим удовольствием, – ответил де Беньон. – Сведение это я могу вам дать. Граф имеет четырех братьев, старший из них Морис.
– Женат ли он?
– Да, имеет двух сыновей. Потом Вильям.
– Женат?
– Нет, он никогда не был женат. Он поступил в военную службу. В настоящее время он уже генерал. Третий же брат графа, это я, Генрих.
– Вы, кажется, женаты, сударь?
– Да, и имею большое семейство.
– Позвольте попросить вас продолжать.
– Артур последний, он недавно женился и имеет двух сыновей.
– Премного вам благодарен, и так как я уже вас обеспокоил, то осмелюсь сделать еще неважный вопрос: вы говорите, что граф женат. Но есть ли у него дети?
– Двое, кажется, но он надеется иметь еще более. Могу ли я узнать подробности насчет этого имения? – спросил де Беньон.
– Точных сведений не могу вам дать, потому что сам не совершенно его знаю, но, кажется, дело зависит от имени особы. Позвольте спросить имена всех ваших детей.
Де Беньон дал мне список, который я положил в карман очень серьезно.
– Итак, вы наверно знаете, что второй ваш брат не имеет детей? – спросил я. – Нам надобно увериться в этом. Знаете ли вы его адрес?
– Он был в Индии, недавно приезжал сюда, но опять уехал в Калькутту.
– Очень жаль, надобно будет написать туда. Позвольте спросить и ваш адрес, потому что и он, может быть, будет нужен.
Де Беньон дал мне свой адрес, а я, обещая известить его обо всех подробностях дела, когда их узнаю, поклонился и ушел.
Тот, кто в полном разуме, верно, ничего не увидел бы из этого, но мне казалось, что непременно надобно узнать о генерале де Беньоне, и я уже решился ехать в Калькутту.
Глава LXII
Когда Кофагус пришел от своей тетки, я рассказал ему о моем свидании с де Беньоном.
– Ничего не вижу в этом, Иафет… охота за дикими гусями… кто вам сказал… о! У Пледжида – злые лгуны. Де Беньон не та фамилия, которую ищете, – будьте уверены… вздор… и так далее.
Подумав немного, я увидел, что почтенный аптекарь прав и что я гоняюсь за тенью; но рассудок мой прояснился только на время, прежние мысли опять взяли верх. Я не знал, на что решиться, и, преследуемый словами Кофагуса, отправился гулять в самом неприятном расположении духа. Внизу я увидел поверенного Мак-Дермота и вспомнил, что причина моего путешествия была увериться, что Мельхиор и Генри де Клер одна и та же особа. На дворе встретился со мной оборванный нищий, который просил милостыни, подметая мостовую; но так как я не был расположен к подаяниям, то и прошел мимо него, но нищий за мною следовал и так, наконец, надоел мне, что я закричал ему, чтобы он убирался прочь, и ударил его палкой по руке.
– Клянусь кровью Орукесов, что вы расплатитесь за это! – воскликнул нищий.
Но я, не говоря ни слова, пошел далее и, пошатавшись по Дублину, возвратился опять на квартиру. Через несколько минут служитель пришел мне сказать, что мистер Одонаган желает меня видеть.
– Я не имею чести его знать, но проси.
Одонаган вошел. Это был высокий человек, с большими усами, в засаленном платье, вероятно, не по нем шитом, и в белых бумажных перчатках.
– Мне кажется, я имею честь говорить с господином, который два часа тому назад прошел здесь по улице?
– Правду сказать, милостивый государь, это такой темный вопрос, на который я очень затрудняюсь вам ответить, но так как я не имею никого знакомого в Дублине, то и полагаю, что это, верно, ошибка.
– Нет никакого сомнения, что я не ошибаюсь, – продолжал человек, – потому что вижу палку, которой вы прибили приятеля моего Орукеса.
– Я, право, не понимаю, будьте так добры, растолкуйте, в чем дело.
– С большим удовольствием. Надеюсь, мы поймем друг друга. Вы шли по улице, и к вам имел несчастье обратиться джентльмен, мой приятель, с веником в руке, который он носит для собственного удовольствия, и сделали ему честь ударить его тростью.
– Что вы хотите сказать? Может быть, вы говорите про нищего, который мел мостовую и надоел мне своим приставаньем?
– Вы совершенно угадали, это мой искрений друг Таддеус Орукес; он джентльмен.
– Джентльмен! – воскликнул я.
– Да, и самой чистой Милизианской крови по всея Ирландии. Если вы думаете, сударь, что надобно бить моего друга за то, что он из собственного удовольствия надевает самое дурное свое платье и берет в руки веник, боясь потолстеть от сидячей жизни, то очень ошибаетесь, вот в чем вся беда. Вот его карточка, и если вы будете так добры, что назовете кого-нибудь из ваших знакомых, с которым я могу поговорить о дуэли между двумя благородными людьми, то очень обяжете.
Я чуть не засмеялся, но удержался.
– Очень сожалею, сэр, – ответил я, – что от своей невнимательности, не заметив благородной наружности вашего друга, так ошибся, и эта невнимательность сделала то, что я не предложил шиллинга и обидел вашего друга. Но думаю, что и теперь еще не поздно.
– Нет, я совсем не из тех людей, жаждущих проливать кровь, и так как вы хотите поступить благородно, то лучше по моему мнению помириться, предположив, что все это произошло по ошибке. Вы не дали шиллинга оттого только, что очень торопились; не правда ли? Может быть, вам угодно будет бросить еще шиллинг, чтобы смыть бесчестие, как мы то делаем, каясь Духовнику. Сверх того, вы, может быть, не почтете лишним, если я назначу еще шиллинг за мои труды?
– Совершенно согласен с вами, мистер Одонаган.
Все ваши требования совершенно справедливы. Вот деньги.
Одонаган взял их и продолжал:
– Желаю вам провести приятно вечер. А я скажу другу, что вы все объяснили и согласились на все удовлетворения, которые благородный человек может дать.
Говоря это, Одонаган гордо надел свою шляпу и белые перчатки, перевернул палку и, поклонившись со всевозможной ловкостью, вышел. Только что я расстался с этим господином и продолжал смеяться бывшему приключению, как Кофагус вошел, держа палку у носа. Взглянув на меня серьезно, он положил трость и начал потирать руки.
– Горячая – добрая старуха, нет, холодная – и умершая, но оставила несколько тысяч… только одно завещание… старый… гм… кошка… завтра лечить… и так далее.
Объяснясь с ним подробнее я узнал, что тетка оставила около девяти тысяч фунтов стерлингов, из которых надобно было платить по двадцать фунтов ежегодно на содержание ее любимой кошки. Я поздравил его с увеличением имения, и аптекарь сказал мне, что ему надобно продать дом и все принадлежности, и, сделав это, он закончит все свои дела. Ему хотелось, чтобы я рылся в секретных ящиках, которые оставила тетка в своих кабинетах, сказав мне, что в одной комнате он нашел пятьдесят фунтов разными золотыми монетами, и если не осматривая продать имение, то можно потерять значительные вещи, не заметив их. Так как главная причина моего путешествия в Ирландию состояла г. том, чтобы увериться, тот ли де Клер, кто я думал (и, право, не знаю почему), я охотно согласился на предложения Кофагуса. На следующее утро мы отправились вместе с ним в дом его покойной тетки, которой фамилия была Метланд. Мебель была очень нарядная, готическая. Некоторые комнаты отделаны были колоннами и разными серебряными украшениями. Невозможно описать всех предметов, которые, вероятно, старуха копила с детства до своей смерти. Удивительно было видеть, сколько она набрала антиков, миниатюрных картин, ящиков, пакетов писем (которых чернила от времени совершенно полиняли), начиная со счастливых времен надежд до времен уединения и покоя. Мы посмотрели некоторые, но они показались нам слишком непонятны, потому и были преданы огню.
Когда нам показалось, что все ящики были выдвинуты и пересмотрены, мы стали перевертывать шкафы и нашли, что там было еще много потаенных ящиков, в которых старуха спрятала разные драгоценности. Один пакет привлек мое внимание; он был от мисс де Беньон. Я его схватил сейчас же и показал Кофагусу.
– Позволите ли вы мне прочитать эти письма? – спросил я.
– Нет, не читайте.
Я их отложил в сторону, и мы продолжали рыться.
– Э, да что это – де Беньон, опять; Иафет, посмотри сюда.
Я взял пакет, связанный красным шнурком, на нем было написано: «Бумаги, принадлежащие лейтенанту Вильяму де Беньон, которые должны быть ему возвращены после моей смерти». Внизу пакета было написано: «Метланд должна хранить их».
– Это оно, это оно! – кричал я, целуя Кофагуса. – Это те бумаги, которые мне нужны; могу ли я их взять?
– Сумасшедший… совершенно сумасшедший… гм… ступай в Бедлам… сумасшедшую рубашку… брить голову… и так далее.
Глава LXIII
Кофагус объявил мне, что он, как исполнитель завещания, должен оставить эти бумаги нераспечатанными, и сказал, что не думает, чтобы они содержали что-нибудь о моем рождении, если и действительно человек по фамилии де Беньон спрашивал обо мне в воспитательном доме. Этим он совершенно уничтожил все мои лучшие надежды, которые утешали меня во всех трудностях жизни.
Когда Кофагус окончил свои дела, я в отчаянии бросился на софу и хотел бы никогда не рождаться на свет. Но потом надежда на лучшее опять возникла в душе моей, и я Бог знает что бы дал, чтобы только распечатать пакет и прочитать его содержание. Иногда мне приходило в голову отнять его силой у Кофагуса и убежать. Наконец я встал, чтобы прочитать письма, которые я отложил, но из них ничего нового не узнал. Это была переписка двух молодых девушек, которые извещали друг друга о своих новостях, не заключавшая ничего интересного для меня. Когда я прочел, Кофагус собрал их, положил в ящик, и мы возвратились опять на нашу квартиру. На следующий день Кофагус закончил все свои дела и решился возвратиться в Англию. Я провожал его до корабля и смотрел с час на то место, откуда он отплывал, думая, что он уносит с собой пакет, который заключает секрет моего происхождения. Он сделал меня благоразумнее, и я хотел теперь отыскать Генриха де Клер, или Мельхиора. Так как я о них только и думал, то, послав за служителем, я спросил у него, не знает ли он, где живет сэр Генри де Клер. Он мне сейчас дал адрес: «Моунт-Кастль в Коннемаре» и спросил, когда я еду. Я удивился, что он так скоро вынул билетец с адресом из своего кармана. Взяв адрес, я просил, чтобы мне доставили лошадей как можно ранее на следующее утро. Потом я написал письмо Гаркуру, извещая его о моих делах, и Мастертону еще подробнее, наконец, к Тимофею в том же пакете, что и к Гаркуру, прося уведомить меня о том, что он узнал от цыгана. После обеда я совсем собрался в дорогу и, заплатив хозяину, спокойно уснул.
С рассветом меня разбудил служитель. Я взял с собой небольшой чемодан и отправился в путь.
Скоро город исчез из глаз моих, я катился по прелестной ровной дороге и, забившись в угол экипажа, невольно задал себе вопрос: «Какой был повод моего путешествия?»
Читатель мог уже заметить, что я всегда действовал по моим желаниям, не сообразуясь с благоразумием.
– Что я стану делать? – спрашивал я сам себя. – Какая причина моего путешествия? Узнать, одно ли лицо Генри де Клер и Мельхиор?.. А потом что? Потом я могу открыть родство Флиты. Но, предполагая, что именно Генри де Клер, или Мельхиор, хочет узнать, где живет Флита, можно ли предположить, что он мне скажет что-нибудь о ней? Мне казалось, что Флита – дочь старшего брата, которая, говорят, умерла; но зачем было Мельхиору красть свою собственную племянницу? В этом я не мог себе дать отчета. Зачем Натте дала мне цепочку? Никак не могу понять; она, кажется, не обманула бы мужа. Тут какой-нибудь секрет, который я непременно хочу открыть, и если увижу Мельхиора, то смогу еще что-нибудь узнать, между тем, если останусь в бездействии, тайна останется также не открыта. Эта последняя мысль меня успокоила, и я ехал задумчиво, будучи прерываем на всякой станции требованиями заплатить деньги за лошадей.
Впоследствии я заметил, что надобно переменять экипаж на каждой станции; страна и дорога стали ху же и чем долее мы ехали, тем земля казалась менее обработанной; промыслы совсем упали, и даже общее благосостояние видимо уменьшилось. Уже было совершенно темно, когда я приехал на последнюю станцию от Моунт-Кастля. Экипаж надобно было также и тут переменить, а его на каждой станции давали хуже. Сбруя у лошадей была из веревок, дорожные коляски – просто телеги. При всем том я ехал очень скоро, потому что ирландцы умеют заставлять чудно бежать своих лошадей.
Я вышел из почтовой коляски, заплатил деньги и велел сейчас же запрячь лошадей. На это мне ответили:
– Погодите, сэр, немного, зайдите отдохнуть.
Думая, что они хотели употребить это время на закладывание лошадей, я вошел в трактир и сел у огня с другими, физиономий которых не мог различить.
Между тем видя, что прежняя моя коляска уезжала назад, я через несколько минут спросил, скоро ли новая будет готова.
– Вам угодно коляску, сэр? – спросила меня хозяйка.
– Да, – ответил я, – коляску в Моунт-Кастль.
– Вам придется подождать, потому что единственный наш экипаж взят и не воротится прежде поздней ночи. Но вам, может быть, угодно кушать, сэр?
– Как, прежде ночи не будет? Зачем ты мне этого не сказала? Я бы поехал на тех же лошадях.
– На тех же лошадях, говорите вы? Но Теди Дрисколь не мог бы и шагу сделать на них. Не угодно ли вам будет, сударь, войти в маленькую комнату? Катерина принесет огня.
Мне очень не хотелось проводить здесь ночь, но делать было нечего. Я взял чемодан и вошел с хозяйкой в комнату, если лачуга эта заслуживала названия комнаты. Она была выстроена подле избы, и в старой стене была проделана дверь; потолка не существовало, а только одни перекладины, на которые были постланы черепицы. Я сел на стул, который один только находился в комнате, и, облокотясь на стол, впал в самые неприятные думы. Но вдруг услышал, что девушка говорила с кем-то.
– Да зачем же вы не пускаете его в Моунт-Кастль? Коляска приехала, и лошади в конюшне.
– Велено так, Катерина, – ответила хозяйка. – Мак-Дермот был здесь; а как же его не послушаться?
– Да кто он? – спросила девушка.
– Сборщик податей, и говорят, что он забрал весь скот Джери Отуля.
– Он, видно, храбрый молодой человек, – ответила девушка, – что приехал сюда один.
– Это только до завтрашнего утра, а потом солдаты придут ему на помощь.
– А знает ли это Джери Отуль?
– Верно, знает. Я никак не хочу, чтобы было убийство в моем доме; но что может сделать бедная вдова против Мак-Дермота? Ну, теперь, Катерина, пойди зажги огонь у бедного молодого человека, да узнай, не нужно ли ему чего-нибудь, хоть бы чем-нибудь утешить сю перед смертью.
Катерина, не отвечая, ушла. Легко вообразить ужас, который я почувствовал, услышав этот разговор. Я понял всю опасность моего положения, зная, что легко убить неизвестного человека в таком глухом месте. Достаточно было, чтобы вооружить жителей против меня, сказав, что я сборщик податей. Каким образом их в этом разуверить, я не мог и придумать.
Глава LXIV
Катерина пришла зажечь огонь и, бросив на меня сердитый взгляд, начала топить печь. Она была очень хорошенькая девушка, с черными глазами, высокого роста, притом хорошо сложенная.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Катерина, сэр, к вашим услугам.
– Выслушай меня, Катерина, – сказал я тихо. – Ты женщина, а все женщины добры. Я все слышал, что ты говорила с хозяйкой. Знаю, что Мак-Дермот выдает меня за сборщика, но я никогда не принадлежал к числу этих людей. Я джентльмен, желающий говорить с сэром Генри де Клер об одном деле, и, чтобы доказать тебе справедливость моих слов, скажу, что я хлопочу о дочери старшего брата, убитого на охоте, которую все считали умершей. Я один только знаю этот секрет, и потому он с Мак-Дермотом распространили этот слух, чтобы меня удалить отсюда.
– Разве она жива? – спросила Катерина с удивлением.
– Да, и я не хочу сказать сэру Генри, где она, и за что он на меня сердится.
– Но я видела тело, – продолжала Катерина, приближаясь ко мне.
– Это была не она, – сказал я, не зная, что ответить.
– Однако платье было ее, но тело долго не могли найти, нельзя было различить черты липа. Я знала ее, бедняжку; моя мать была ее кормилицей, и сама жила в замке до смерти сэра Вильяма, а после этого несчастья нас всех отослали.
– Катерина! Катерина! – закричала хозяйка.
– Зовите меня почаще, – шепнула мне Катерина, выходя из комнаты.
– Огонь не разгорается, – сказала она, – и этот барин спрашивает водки.
– Возьми сухого торфу, да поскорее. У нас не один сборщик податей, все Отули пришли, и твой Корни также с ними.
– Мой Корни! Он еще не должен быть уверен, что он мой.
Вскоре Катерина воротилась и принесла сухого торфу и водки.
– Все, что вы говорите, правда, и я не сомневаюсь, потому что, кажется, вы не ирландец, и слишком молоды, чтобы быть сборщиком, которые обыкновенно состарятся, пока не сделаются такими негодяями. Теперь Отули здесь, и мне кажется, что эти люди не за добром пришли. Они сидят все вместе и шепчут что-то, держа ножи свои подле себя.
– Скажи мне, пожалуйста, Катерина, у дочери сэра Вильяма были светлые волосы и голубые глаза?
– Да, по наружности она была похожа на какую-нибудь волшебницу наших гор.
– Не помнишь ли, носила ли она цепочку из золота и кораллов?
– Да, сударь, у нее была на шее цепочка, когда несчастная пропала, а когда нашли ее тело, то уже не было этой цепочки. Мать моя говорила, что, верно, за это ее и убили.
– Ты мне сказала все, что нужно, Катерина. Девочка и теперь жива; я могу доставить эту цепочку, потерянную вместе с ней. Сэр Генри сам был причиной потери племянницы.
– Боже мой! – ответила Катерина. – Бедняжка, а о ней уже перестали и плакать.
– Все это я тебе сказала. Катерина, чтобы доказать ложь Мак-Дермота, которому хочется меня убить.
– И это непременно случится, если вы как-нибудь не убежите.
– Да как мне бежать, не поможешь ли ты мне, Катерина? – Я вынул десять гиней из кошелька.
– Возьми эти деньги, они пригодятся тебе с Корни.
– Корни-то первый вас и убьет, если я как-нибудь не слажу дела. Теперь надобно мне уйти и распорядиться этим.
Тут Катерина вышла из комнаты.
«Хорошо, – думал я про себя, – все-таки я не ошибся на этот раз; Катерина удостоверила меня, что Флита – дочь покойного сэра Вильяма. Если я спасусь, то заставлю Мельхиора быть справедливым». Довольный, что таким образом узнал, кто Мельхиор, я предался этим мыслям, забыв совершенно опасность своего положения, но я был вскоре пробужден от дум моих голосом Катерины.
– Нет-нет, Корни, ни ты, и никто из вас… Теперь не время, я и матушка моя не должны этого видеть… Этому не бывать, Корни. Слушай меня: если его кровь прольется, то будь уверен, что ты никогда не получишь моей руки.
Все опять замолкло, и только слышно было, что кто-то шепчет. Потом затих и шепот.
Я развязал чемодан, вынул заряженые пистолеты и взвел курки, решившись продать жизнь как можно дороже.
Не прежде получаса возвратилась Катерина. Она была бледна и дрожала от страха.
– Сидите, как можно тише, – сказала она, – не думайте о защите, это невозможно. Я сказала матери, и она хочет пожертвовать всем, чтобы защитить того, кто спас вскормленного ею ребенка; но смотрите, не шумите, они скоро все уйдут. Корни не смеет ослушаться меня, он уговорит и других. – Она опять вышла и не возвращалась уже долго, но потом пришла вместе с матерью.
– Катерина рассказала мне все, – говорила ее мать, – и я сделаю, что только могу, но, право, не знаю, за что взяться. Идти в замок было бы сумасшествие.
– Да, – ответил я, – но не дадите ли вы мне лошадь воротиться назад?
– Это мы и хотели сделать, но Отули взяли всех лошадей и около дома поставили часовых. Они придут опять в полночь, и, право, я не могу придумать, как спасти вас.
– Мы скажем, что он убежал, – ответила Катерина. – Они уйдут из дому, и останется еще надежда на спасение.
– Да, остается одно средство, – ответила мать. Она отвела Катерину в сторону, что-то шепнула ей на ухо; девушка покраснела и не ответила ни слова.
– Если мать твоя просит это сделать, то, верно, нет ничего дурного.
– Да, но если Корни…
– Он не посмеет, – ответила мать. – Загасите эту свечку, сэр, и ложитесь спать не раздеваясь.
Они свели меня в маленькую, очень дурную комнату, но которая, по тамошнему краю, была прекрасна.
– Ложитесь сюда и ждите, пока мы вас не позовем.
Они унесли свечу, оставив меня одного с моими неприятными мыслями.
Я не спал и через два часа услышал шум под окошком и вскоре стук у дверей, которые пытались сломать.
Всякую минуту я ожидал, что дверь моя разлетится. Ко мне вбежала мать, полураздетая, со свечкой в руке, и велела за ней идти. Она ввела меня по какой-то ужасной лестнице в другую маленькую комнату, где сидела Катерина на постели, также полураздетая.
– О! Матушка, матушка! – вскричала она.
– Я приказываю тебе это, – ответила мать и велела мне лечь в постель дочери и прижаться к стене.
– Дайте, я надену что-нибудь, матушка.
– В таком случае, они будут сомневаться. Бедная девушка покраснела.
– Нет, – ответил я, – если Катерина не хочет, то и я не хочу покупать жизнь этой ценой.
– О, нет, ничего! – сказала Катерина. – Теперь я и не думаю об этом. Слова ваши совершенно меня успокоили. Ступайте сюда поскорее.
