Фредерик Марриет
Иафет в поисках отца
Глава XXIV
На другой день я пошел к банкиру, взял у него сто пятьдесят фунтов стерлингов и поехал с Тимофеем в… Флита бросилась в мои объятия и плакала от радости, увидев своего нареченного брата.
Когда я сказал ей, что Тимофей на улице и хочет ее видеть, Флита спросила, отчего он не вошел. Когда он явился в своей ливрее, она не выразила никакого удивления.
Когда содержательница пансиона, расхвалив ее прилежание, успехи и поведение, оставила нас одних, Флита сняла цепочку с шеи и сказала, что она теперь припомнила одну даму, которая носила такую точно цепочку. Я просидел с нею около трех часов и потом возвратился в Лондон, зашел в Пиаццу, откуда, взяв все свои вещи переселился к майору Карбонелю.
Майор сдержал слово, и мы в самом деле жили хорошо, да он и не мог поступать иначе, потому что на неблагоразумные издержки недоставало у меня денег. Между тем зимний сезон уже прошел, и все выезжали за город. Оставаться в Лондоне значило напрасно терять деньги, и потому мы советовались, куда нам ехать.
– Ньюланд, желание ваше делает честь моей рекомендации, и я надеюсь, что в следующую весну вы сделаете себе хорошую партию. Поверьте мне, что между множеством низких душ, которых вы встречали, есть дочери и матери, которые не думают о богатстве.
– Что вы это, Карбонель, я никогда не думал слышать вас проповедующим мораль.
– Правда, Ньюланд, и может быть, этого долго не случится со мною. Свет для меня – устрица, и, чтобы жить, я должен уметь раскрывать ее. Когда я был доверчив, неопытен, невинен, более даже, нежели вы при первом вступлении на мое попечение, тогда я терпел много от доверчивости; теперь же, когда совсем оставил все эти добрые качества, живу совершенно счастливо. Мы должны сражаться со светом собственным его оружием, между тем, как я и прежде вам говорил, можно найти чистое золото со смесью дурного и невинное сердце посреди разврата. Если вы женитесь, то постараюсь вам выбрать такую жену, которая бы имела все лучшие качества, хотя богатство вам и не нужно.
– Будьте уверены, Карбонель, я никогда не женюсь на бедной.
– Не ожидал, чтобы вы так скоро поняли мои уроки.
– Но почему, майор, вы так заботитесь о моей женитьбе?
– Оттого, что вы, наверное, сделаетесь игроком, живо продуете все, и мне нечем будет около вас попользоваться. А если вы женитесь, тогда к моим услугам я буду иметь верную квартиру и стол, если приобрету благосклонность вашей супруги. Надеюсь, что это самое лучшее стремление с моей стороны. – И, окончив свою речь, майор расхохотался.
– Карбонель, я уверен, что в вас более хороших чувств, нежели дурных, что свет изменил вас до настоящего вида, и если этот же свет не лишил вас собственного мнения, то вы бы наверное остались и до сих пор великодушным человеком; даже и теперь видно, как у вас натура берет верх над привычками; и если вы делаете что-нибудь не совсем честное, то это не от бесчестности, а от бедности.
– Вы совершенно правы, Ньюланд, – ответил майор, – ваше мнение обо мне справедливее всех. Будьте уверены, я не разорю вашего имения, если вы получите его в свои руки, а согласитесь, что это могло бы случиться.
– Ручаюсь и уверен, что не разорите моего имения, – ответил я смеясь.
– Не говорите этого, Ньюланд, и особенно не держите пари. Мы теперь издержали не более четырехсот фунтов из тысячи, вам назначенной, а это очень экономно. Как вы думаете, не поехать ли нам в Чельтенхам? Вы найдете там множество ирландских девиц, ищущих мужей, которые принесут с собою хорошее приданое.
– Мне отвратительны женщины, которые отыскивают женихов.
– Правда, что они сами хотят выйти замуж, но зато, надобно отдать справедливость, они чрезвычайно решительны. В три дня согласится выйти за незнакомого мужчину, который, женившись, получит прекрасную жену. Ведь нам надобно куда-нибудь ехать в подобное место, а Чельтенхам не хуже многих, я в этом уверен. Последнее замечание заставило меня решиться, и через несколько дней мы были уже в Чельтенхаме, где познакомились с самым лучшим обществом.
– Ньюланд, – сказал Карбонель, – вам, я думаю, скучно в этом месте?
– Совсем нет. Напротив, мне очень нравятся эти обеды, танцы и гулянья.
– Да, но мы должны заняться чем-нибудь лучшим. Скажите, хорошо ли вы играете в вист?
– Совсем не умею и с трудом понимаю каждую игру.
– В этом модном и необходимом занятии я сделаюсь вашим наставником, чему готов посвятить целое утро каждого дня.
– С удовольствием примусь, – сказал я. И с этого дня всякое утро после завтрака, вплоть до четырех часов, мы играли, запершись. Он скоро научил меня всем тонкостям и искусству этой игры.
– Вы теперь хорошо играете, – сказал мне майор, бросив карты. – Помните, мы никогда не должны играть вместе, если только не будут просить, чтобы вы сели со мной.
– Не вижу, какие выгоды от этого правила, – сказал я. – Если вы выиграете, то я проиграю.
– Никогда!.. Делайте только, что я говорю, и играйте, по какой бы высокой цене не предложили. Мы здесь останемся только неделю и должны пользоваться временем.
Я удивился словам майора, и в этот же вечер мы отправились в клуб.
Никто не видел нас раньше, поэтому приняли за новичков и сейчас же просили играть.
– Господа, во-первых, я очень плохо играю, – ответил майор, – а во-вторых, если проиграю, то не плачу денег.
Майору не поверили и только улыбнулись; меня также просили играть.
– Я не сяду с майором, потому что он дурно играет и сверх того очень несчастлив. Чем с ним играть, лучше просто отдать деньги.
На это согласились, и мы уселись. Первый робер был выигран майором и его партнером. Выигрыш с заклада-ми простирался до восемнадцати фунтов. Я вынул кошелек и хотел заплатить майору, но он просил меня отдать их партнеру.
– А с вами, сударь, – сказал он последнему, – мы сочтемся после игры. Ньюланд, мы еще будем играть.
Я заплатил мои восемнадцать фунтов и опять начал играть. Майор делал теперь бездну ошибок, и его партнер из учтивости ничего не говорил, как будто не замечая плохой игры своего соседа.
Карбонель проиграл сряду три робера, что с закладами составляло сумму в сто сорок фунтов. Кончая третий робер, он сказал, что не станет больше играть.
– Сколько я проиграл теперь? – спросил он моего партнера. – Кажется, вы мне должны были восемнадцать фунтов? Итак, я вам должен без восемнадцати сто сорок фунтов стерлингов; это составляет сто двадцать два фунта. Надеюсь, вы мне позволите быть вашим должником, – продолжал майор. – Я сюда пришел не с намерением играть и, вероятно, завтра найду вас здесь.
Господин поклонился и, казалось, остался очень доволен предложением майора. Между тем партнер Карбонеля заплатил мне сто сорок фунтов, с которыми мы и отправились.
Глава XXV
Только что мы вышли на улицу, я стал расспрашивать майора о его планах.
– Ни слова не буду говорить, пока не придем домой, мой друг, – ответил он.
Когда мы оказались в своей квартире, он бросился на стул и, положив ногу на ногу, сказал мне:
– Вы видите, Ньюланд, что я всячески стараюсь не испортить вашей репутации. Мою же репутацию я не возвращу никакой честностью, и только если буду пэром, то в таком случае, быть может, переменюсь во мнении света. Мне кажется, я обязан и должен непременно увеличить наши финансы прежде, нежели мы уедем из Чельтенхема. Вы выиграли сто двадцать восемь фунтов стерлингов.
– Да, – ответил я, – но столько же проиграли.
– Согласен, но, как вы знаете, я никому не плачу долгов, и эта спекуляция будет выгодная для нас обоих.
– Вижу и разгадал теперь все, но я тоже участвую в ваших проделках.
– Нет, вы платите, когда проигрываете, и берете деньги, когда выигрываете. Оставьте долги на мое попечение.
– Но вы завтра опять встретите этого господина.
– Да, ведь невозможно, чтобы сошлись два игрока, делавшие столько ошибок. Завтра нам надобно будет играть партнерами, и мы, верно, выиграем. Таким образом я отыграю свой проигрыш, а вы увеличите вчерашний выигрыш.
– А если вы дадите и ему случай выиграть, то…
– Будьте уверены, Ньюланд, если я имею дело с такими плохими игроками, как эти, то не проиграю, а если бы и случилось это несчастье, то не буду платить долги. Я сказал этому господину, что не заплачу ему.
– Да, но он думал, что вы шутили.
– Я не виноват и вовсе не шутил, да притом, я бы не в состоянии был и сделать этого, если бы они не думали, что у вас десять тысяч годового дохода и что я вас надуваю. Вот, как откровенен я с вами. Однако пора спать.
Раздеваясь, я рассуждал о наших делах.
«Нечестно наше занятие, – думал я. – Впрочем, я беру исправно выигрыши и отдаю, когда проигрываю. А все что-то мне не нравится это ремесло». Но ассигнации имели приятную наружность, и я успокоился, посмотрев на них. Сколько таких людей, которые в богатстве, ничем не соблазняясь, краснели при одной мысли о бесчестном деле и ужасались преступлениям других; когда же их постигла бедность, то они сделали именно те же преступления, против которых так восставали. Сколько женщин, негодовавших на соблазны других, которые потом сами сделались такими же. Итак, будем снисходительны, никто не может сказать, до чего доведут нас обстоятельства. Когда судьба приведет нам видеть преступника, то лучше пожалеть о нем и сказать: «Не введи нас в искушение!», нежели презирать его.
Когда мы явились на следующий день в клуб, то нашли уже там двух вчерашних господ, ожидавших нас с нетерпением.
На этот раз майор непременно хотел играть со мною, говоря, что сам он играет плохо, а мне, по крайней мере, везет. Нам не противоречили. Сначала, несмотря на нашу искусную игру, счастье было на стороне противников. Мы, однако, продолжали играть до четырех часов утра, и вскоре игра совсем переменилась. Майор выиграл с вычетом вчерашнего проигрыша сорок фунтов, а я – сто семьдесят, так что в две ночи мы выиграли триста сорок два фунта. Около трех недель продолжали мы это занятие, и, за исключением уплаты некоторых долгов майора, мы вывезли с собою восемьсот фунтов стерлингов. Я предложил майору заплатить всем проигранное, потому что у нас останется еще много благоприобретенной суммы.
– Дайте мне деньги поскорее, а то, пожалуй, еще сами станете за меня расплачиваться! – воскликнул майор, посматривая на мой кошелек. – Если вы хотите полной честности, Ньюланд, то знайте, что у меня такая бездна должников, что для расплаты с ними не достанет всего вашего имения. Впрочем, все эти долги у меня записаны, и когда в состоянии буду, то заплачу их, но теперь решительно не стану платить никому.
Майор положил роспись долгов своих в карман, и разговор наш на этом кончился.
На следующее утро мы велели приготовить лошадей, и в то время, как завтракали, вошел Тимофей и сделал мне знак выйти.
Я пошел за ним.
– О, сударь, – шепнул он мне на ухо, – я не могу не сказать вам, что пришел господин с…
– С чем? – спросил я.
– Точно с таким же носом, как ваш, и таких же лет, как вы, ну, настоящий двойник ваш…
– Где он? – спросил я, и все чувства сына, стремящегося отыскать отца, снова заволновались во мне.
Я сбежал вниз с салфеткой в руках и застал еще лакея, захлопнувшего дверцы экипажа. Я прежде всего посмотрел на нос моего двойника. Действительно, он был очень похож на мой…
Я стоял, не двигаясь с места, и пристально смотрел на отъезжающего незнакомца.
– Пошел! – закричал лакей.
– Извините, сударь, но… – говорил я, обращаясь к господину в экипаже, который, заметив в моей руке салфетку, принял меня, вероятно, за лакея и, опустив стекло, сказал:
– Я дал уже на водку. – И с этими словами экипаж покатился.
Кучер нарочно задел меня кнутом так, что я насилу дошел до комнаты и бросился на диван почти без чувств. Я был в отчаянии.
– Боже мой! Что с вами, Ньюланд? – вскричал майор.
– Что со мной?.. Я видел отца моего!..
– Отца вашего! Да, кажется, вы с ума сошли, Ньюланд. Он умер прежде, нежели вы могли себя помнить, по крайней мере вы так мне об этом сказывали. И даже если бы это была его тень, то как вы могли узнать ее?
Замечание майора напомнило мне всю нелепость моей выходки.
– Ах, майор, – ответил я, – он так был похож на моего отца, а страстное желание видеть отца заставило меня поверить, что это был он.
– Надобно сделать путешествие на тот свет, чтобы его увидеть, и вы, я думаю, с удовольствием решитесь на это. Часто я слыхал, как вы во сне бредете об отце, и удивился, что вы так много о нем думаете.
– Не могу не думать, с детства это было господствующей моей мыслью.
– Все, что могу сказать вам в утешение, что редкий сын так хорошо помнит своего отца. Но кончайте завтрак, и мы поедем в Лондон.
Я исполнил, как мог, совет Карбонеля. Потом велел Тимофею узнать от нашего ямщика, куда отправился тот кабриолет.
Майор, заметив, что я не в духе, говорил со мной очень мало и делал только легкие намеки на мое поведение. Я молчал и не слушал его, но его последние слова обратили на себя мое внимание.
– Я вспомнил, – сказал майор Карбонель, – что как-то раз Виндермир, выхваляя мне ваши достоинства, сказал, что вы хороший молодой человек, только немного tete montee в одном отношении, и я понял теперь, что он хотел этим сказать!
Я ничего не ответил и удивлялся только, что пройдоха майор верил моим словам.
Когда у нас завязывался разговор о моих делах, то я ему говорил, что отец и мать мои умерли еще во время моего детства. Майор, обманывая всех, не думал, что его мог обмануть такой молодой, неопытный человек, как я. Но в самом деле он ошибался. Его идея о моем богатстве родилась от того, что я спросил его, отказался ли бы он от имени Иафета, если бы вместе с этим ему дали десять тысяч ежегодного доходу.
Лорд Виндермир, познакомив меня с ним, не почел за нужное рассказывать ему мою историю. Он хотел, чтобы дела продолжались, как начались, и чтобы я сам пробивал себе дорогу в свете.
Так уверенная в себе хитрость часто ошибается, смотря открытыми глазами на обман других.
Тимофей ничего не узнал о кабриолете кроме того, что он отправился в Лондон. Мы поздно вечером приехали в столицу. Я очень устал и был весьма рад отдохнуть.
Глава XXVI
Я лежал в постели и думал о том, что мне уже минуло двадцать лет, а я еще ровно ничего не узнал об отце. Я досадовал, и всегдашняя мысль моя возобновлялась все с большей силой… Я решился наконец отдаться розыскам со всем исступлением нежного сына.
Я сказал об этом Тимофею и спросил его, нельзя ли как-нибудь отыскать незнакомца, подавшего мне столь лестные надежды на исполнение давнишнего моего плана. Между тем сам принялся за дело решительно и деятельно, так что Карбонель видел меня дома только во время сна.
Так как съезд в городе еще не кончился, и время увеселений еще не началось, то мы мало выезжали в свет. Притом же и тогдашнее настроение не дозволяло мне разыгрывать светского молодого человека.
Между тем Тимофей каждый день ходил узнавать о мнимом моем отце и, встречая на дороге чуть-чуть похожего на меня, всегда останавливался и глядел ему прямо в глаза; но, к несчастью, розыски его не имели никакого успеха.
Я делался всякий день грустнее, и Карбонель не мог понять, что со мной случилось.
Я бродил или, лучше сказать, бегал из улицы в улицу, так что все проходящее думали, что я с ума сошел. Я был весь растрепан, потому что не имел уже времени заниматься туалетом. Сам Тимофей сомневался, не помешался ли я.
Наконец, через пять недель по приезде нашем в город, я опять увидел человека, которого искал с такой жадностью. Он ехал в карете малинового цвета, с гербом, который был почти стерт, так что издали невозможно было ничего различить.
– Это он! Это он! Мой нос! – кричал я, догоняя карету и опрокидывая всех, кто только ни попадался навстречу. Я потерял шляпу, но все еще бежал, боясь потерять из виду экипаж, и вдруг услышал за собою голоса: «Остановите его! Остановите его!..» Думая, что дело идет о господине в карете, я, обернувшись, закричал тоже: «Остановите его! Остановите!»
– Этим не отделаешься, голубчик, – заревел человек, схватив меня за ворот, – знаю эти проделки. Ты не побежишь дальше!..
– Пустите меня! – кричал я во все горло, стараясь выбиться из чужих рук, но добрый покровитель не своего добра крепко держал меня, и я боролся до того, что платье и рубашка на мне были совершенно изорваны. Вырвавшись как-то, я было пустился опять, но передо мной собралась толпа народа, и таким образом я был остановлен. Дело было в том, что в ту минуту как раз случилась кража, и, видя меня, бежавшего без памяти, все подумали, что я вор. Полиция взяла меня. Напрасно я уверял в своей невиновности, меня притащили в суд в Мальборутскую улицу. Моя растрепанная голова, изорванное платье, висевшие лохмотья, потерянная шляпа не рекомендовали меня с хорошей стороны.
Меня привели двое полисменов, скрутив назад руки тоненькой бечевкой.
– Кого это привели сюда? – спросил судья.
– Вора, – ответил один из полицейских.
– Вора! Есть ли у вас доказательства?
– Да, сударь, есть, – ответил молодой человек, выходя вперед. – Я прохаживался по Бонд-Стриту, как вдруг услышал, что кто-то шарит у меня в кармане. Я обернулся и увидел этого бежавшего молодого человека; я сейчас же схватился за карман, но платка уже не было.
– Можете ли вы поклясться в истине ваших слов? Целая толпа народа клялась и божилась, что видела, как я бежал.
– А вы можете ли что-нибудь сказать себе в оправдание? – спросил судья, обращаясь ко мне.
– Да, могу, сударь, – ответил я. – Правда, что я шибко бежал по Бонд-Стриту, и, может быть, в это время украли у этого господина платок, но только не я это сделал… Я дворянин.
– Вся ваша братия говорит то же, – ответил судья. – Скажите же нам, зачем вы бежали по Бонд-Стриту?
– Я бежал за экипажем, чтобы поговорить с сидящей в нем особой.
– Кто же была эта особа?
– Не знаю.
– Как не знаете? Зачем же вы бежали за тем, кого не знали?
– Я увидел его нос.
– Его нос? – сказал судья сердито и протяжно. – Шутить, что ли, вы со мной хотите? Сами вы с вашим носом отправляйтесь в тюрьму. Напиши рапорт, – сказал он, обращаясь к писарю.
– Как вам угодно, сударь, но я сказал правду. Позвольте, впрочем, мне написать записку к одному моему знакомому и доказать, что никакого подозрения не может быть на мой счет.
– Положим, вы можете написать, – ответил судья, – а покамест вас запрут.
Менее нежели через час явился майор с Тимофеем. Карбонель пошел к судье, а Тимофей сердито спрашивал, что сделали с его барином. Майор сказал, что я его друг, Ньюланд, который получает десять тысяч годового дохода и который всем известен в лучшем обществе. Судья рассказал, что со мной случилось, и спросил на ухо майора, не помешан ли я немного. Но майор ответил, что кто-то обидел меня, и я хотел ему отомстить, и что, вероятно, в карете был мой враг, с которым я хотел разделаться.
– В таком случае, я должен получить от мистера Ньюланда удостоверение, что он никому мстить не будет.
На это я согласился. Карбонель послал за фиакром, и когда мы ехали домой, то он читал мне мораль за неблагоразумный мой поступок и взял с меня обещание быть в другой раз осторожнее. Так счастливо окончилось это дело, которое некоторое время заставило меня заниматься своим туалетом и не смотреть в окошки карет, но все-таки прежняя мысль преследовала меня, и я был грустен. Однажды я шел с майором, который, почитая меня помешанным, почти не выпускал без себя никуда. Я увидел опять ту же карету с тем же гербом, с тем же носом на лице особы, в ней сидящей.
– Вот он, вот он! – закричал я.
– Кто он? – спросил майор.
– Человек, который так похож на отца моего.
– В карете? Да это епископ, мой приятель. Что за странная идея у вас, Ньюланд! Это почти сумасшествие. Не смотрите так, пойдемте.
Однако я все еще не мог оторвать взгляда от кареты до тех пор, пока она не скрылась из виду. Так как я теперь узнал, кто сидит в экипаже, или, по крайней мере, могу узнать, то успокоился немного. Я рассказал обо всем Тимофею и, посмотрев в адресе-календаре, где жил мнимый двойник моего отца, на другой же день, одевшись с чрезвычайным тщанием, ускользнул от бдительности майора и после завтрака тотчас же отправился в Портленд-Плес.
Глава XXVII
Рука моя дрожала, когда я постучался у дверей. Мне отворили, и я послал свою карточку, прося допустить меня к епископу. Вскоре меня попросили войти в кабинет, где был мой воображаемый отец и еще какой-то человек пожилых лет.
– Милорд, – сказал я моему двойнику с каким-то особенным чувством, – позвольте мне несколько минут с вами поговорить.
– Это мой секретарь, сэр, и поверенный, от него я не скрываю никаких тайн. Впрочем, я не имею никакого права требовать, чтобы он был и для вас тем же. Мистер Темпль, будьте так добры выйти на минуту.
Секретарь вышел. Епископ показал мне стул и попросил сесть. Я посмотрел ему в лицо, и мне казалось, что нос его был совершенно как мой; даже прочие черты лица, по моему мнению, походили на мои. Я совершенно был уверен, что отыскал отца и достиг конца своих розысков.
– Вы согласитесь, милорд, – продолжал я, – что в юности мы часто вступаем в связи неблагоразумные и предосудительные и слишком поспешно удовлетворяем своим желаниям.
И я посмотрел ему пристально в глаза.
– Совершенно справедливо, молодой человек, и часто случается, что мы горько раскаиваемся в их последствиях.
– Согласен. Но в таком случае мы должны переносить последствия, как бы они дурны ни были.
– Когда мы делаем дурно, мистер Ньюланд, – ответил епископ, посмотрев на карточку и потом на меня, – то видим, что не только подвергаемся наказанию в будущей жизни, но и на этом свете. Надеюсь, что вы не страдаете от такого несчастья.
– К сожалению, отцы часто бывают наказаны в их детях, и таким-то образом я несчастлив как сын.
– Милостивый государь, – ответил мне епископ. – Извините, что я принужден буду вас остановить. Время для меня дорого. Если вам нужно что-нибудь важное сообщить мне или хотите спросить о чем, то говорите; впрочем, в деньгах вы, кажется, не нуждаетесь. Но прошу вас, объяснитесь покороче.
– Постараюсь покороче, как только могу, но прежде позвольте спросить у вас несколько слов, на которые, я уверен, вы ответите справедливо и сообразно вашему сану. Не были ли вы женаты в молодости и не были ли тогда в стесненных обстоятельствах?
Епископ удивился.
– Признаюсь, мистер Ньюланд, это довольно странный вопрос, и я не знаю, к чему ведет он. Что вы хотите сказать этим? Впрочем, я могу ответить на него. Да, я женился в моей молодости и тогда не был богат.
– Не имели ли вы сына?
– Вы не ошибаетесь, мистер Ньюланд, – сказал он серьезно.
– Давно ли вы его не видели?
– Давно, – ответил епископ, вздыхая и закрыв лицо платком.
– Скажите мне, не был ли он брошен вами на произвол судьбы?
– Нет-нет, но странно, мистер Ньюланд, что вы все так подробно знаете. Я думаю, вы только что родились тогда; впрочем, я был в это время беден, очень беден, но все-таки дал ему пятьдесят фунтов.
– Но, милорд, отчего вы не возвратили его назад, почему не держали при себе?
– Я бы возвратил его, но не мог, и теперь он навсегда для меня потерян.
– Вы, верно, хотели бы теперь его видеть?
– Он умер! – сказал епископ, закрыв лицо.
– Нет, он не умер, а просит вашего благословения, – сказал я, став перед ним на колени.
Епископ вскочил со стула.
– Что это значит, сэр? Вы хотите быть моим сыном?
– Да, я ваш сын, которого вы оставили с пятьюдесятью фунтами…
– Наверху кареты портсмутского дилижанса?
– Нет, в корзине… вы знаете…
– Сын мой!.. Нет, невозможно, он умер в госпитале…
– Нет, он не умер. Он совершенно здоров, как вы еготеперь видите.
– Вероятно, это или странная ошибка, или вы шутите надо мной, потому что я сам был при его похоронах.
– Уверены ли вы в этом? – ответил я с удивлением.
– Хотел бы быть не уверен. Но кто вы, которому известна так моя прошедшая жизнь и который так удивительно желает меня уверить в возможности ожить после смерти?
– Уверить вас?.. К несчастью, в неправде, милорд, – ответил я, увидев свою ошибку. – Я бы никого не хотел обманывать! Я сын, желающий отыскать отца своего, а ваше лицо, и особенно ваш нос так похожи на мой, что я думал наверно найти в вас моего отца. Пожалейте обо мне, пожалейте! – продолжал я, закрыв лицо руками.
Епископ, заметив, что я вовсе не был похож на обманщика, дал мне время опомниться и потом рассказал свою историю.
– Когда я был еще пастором, – говорил он, – то имел сына, которого отправили в море, несмотря на то, что я вовсе не хотел этого. Когда он поехал в портсмутском дилижансе, я дал ему на дорогу пятьдесят фунтов стерлингов. Вскоре он получил смертельную рану в одном сражении и отправлен был в морской госпиталь в Плимут, где и умер.
Выслушав его рассказ, я коротко поведал ему мою жизнь и потом с горестью отправился домой. Епископ, расставаясь, пожал мне руку, пожелав быть счастливым.
С отчаянием в сердце пришел я к себе на квартиру. Тимофей старался утешить меня, как мог, и советовал выезжать почаще в общество. «Таким образом, – говорил он, – вы можете скорее найти отца вашего». Он говорил это, думая, что общество могло развеселить меня.
– Я поеду на несколько дней к Флите, это будет для меня полезнее, нежели что-нибудь другое, – ответил я и на следующий же день отправился.
Флита много переменилась и нравственно, и физически. Способности ее развивались, и она похорошела. Проведя с нею около недели, я почти забыл о моих приключениях. Меланхолия моя пропала, и я стал развязнее, словоохотливее. С каждым приездом к Флите братская привязанность моя усиливалась. Наконец я расстался с нею и, приехав обратно в Лондон, к большому удивлению, нашел майора чрезвычайно грустным.
– Я думаю, любезный Карбонель, что потеря, о которой вы жалеете, не велика.
– Нет, Ньюланд, я был бы ханжа, если бы сказал, что беда не велика. Дело в том, что М., единственный мой соперник по дороге к пэрству, утонул в Роне; жена его скоро разрешится от бремени, и если ребенок будет мальчик, то я потеряю все надежды на звание пэра; в противном же случае, получаю пятнадцать тысяч фунтов годового дохода. Но, кажется, что победа будет на моей стороне.
– Что хотите вы этим сказать, майор?
– Говорят, что когда женщина имеет в первый раз девочку, то и в последующее время будет иметь все дочерей, следовательно, можно держать пари, один против двух, что у госпожи М. будет дочь. Я уже в клубе побился об заклад на будущие пятнадцать тысяч фунтов, именно: если будет мальчик, то я получаю тридцать тысяч фунтов, а в противном случае должен буду уплачивать каждый год из доходов, и если только получу имение, то непременно буду платить.
– Да-да, они знают, что вы никогда не платите.
– Никогда не плачу при настоящих моих обстоятельствах, но тогда, наверное, заплачу.
– Поздравляю вас, майор. А каких лет лорд Б…?
– Семидесяти двух. Но он еще крепок, здоров и может еще очень долго прожить. Кстати, Ньюланд, я сделал ужасную ошибку в последний вечер в клубе, я сел играть и проиграл много денег.
– Это неприятно.
– Но ошибка не в проигрыше, а в том, что я заплатил все деньги сполна, что удивительно уменьшило наш капитал. Я проиграл семьсот пятьдесят фунтов. Знаю, что я не имею права располагать так деньгами, но штука в том, что я держал пари в это время, и пари бы не состоялось, если бы я не заплатил деньги. Но стоит только подождать несколько недель, пока у госпожи М. родится дочь; впрочем, тогда я, во всяком случае, буду с деньгами. Если вы не достанете, то мы пошлем за моим приятелем, вот и все, а вы займите для нас обоих.
– Занять! – ответил я. – Мне это предложение вовсе не нравится, да никто и не поверит.
– Об этом нечего беспокоится. Моя рекомендация и ваша подпись будут совершенно достаточным ручательством.
– Лучше, если бы мы без этого обошлись, майор. Мне что-то очень не хочется занимать.
– Хорошо бы, если б можно, но у меня не останется и восемнадцати фунтов. Сколько у вас?
– Около двадцати, – ответил я со стесненным сердцем, – но, кажется, у меня есть еще немного у банкира. И я взял шляпу, чтобы пойти поскорее увериться в последней надежде.
