Фредерик Дюбуа де Монпере
Путешествие вокруг Кавказа. У черкесов и абхазов, в Колхиде, Грузии, Армении и в Крыму. С живописным географическим, археологическим и геологическим атласом. Том 4
Проезд из Шуши в Елисаветполь или Гянджу
В среду 11/23 апреля я выехал из Шуши, чтобы спуститься на равнину Карабаха. Пересекши плато Шуши, сильно наклоненное на северо-восток, я продвигался лишь по известняку или по плотной глине вплоть до ворот Елисаветполя, разрабатываемой в широкой расселине, разверзшейся сверху вниз в известняке благодаря усилию мелафира, выстилающего дно расселины.
Округлая долина, обрамляющая скалу Шуши мне кажется широким подъемным кратером, созданным благодаря мелафиру и порфиру. Как и со стороны Каргара, мы здесь видим порфир, проникающий сквозь нарушенный известняк, слои которого опускаются, изгибаются или выпрямляются на своих струях. Этот порфир также изливается большими массами или реками, состоявшими из огромных известняковых глыб, похожих на острова: их природа нежная, рассыпчатая, песчаная или жесткая и плотная; их оттенок либо зеленоватый, либо черноватый; они не различаются с теми, что я описал в моем походе на берег Каргара.
Большие пространства наполнены скатанными обломками известняка и порфира. Когда огненные скалы сработали эту известняковую станину, легко представить, какие целые холмы обломков одного и другого должны были взгромоздиться посреди этих больших фрагментов в движении.
На известняке появляется сланец, аналогичный меловому сланцу Кутаиса.
Известняк Шуши, который я размещаю среди юрских образований, почти не имеет, как я отмечал выше, свободных окаменелостей: то немногое, что я видел с этой стороны, состояло из теребратулы и Ostrea nodosa Münster, Goldf. 74, fig. 4, подобной такой же из черного известняка Айданиэля на берегу Крыма и юрского известняка в Штрейтберге и в Амберге.
Некоторые верхние слои примечательны тем, что они заключают множество зеленых миндалин естества землистого порфира, как если бы эти слои образовались в течение первой и легкой работы порфира.
Мы покидаем юрский известняк в пяти или шести верстах от Шуши; порфир, смешанный с черным сланцем, один наполняет тогда долину вплоть до руин двух замков Аскерана, где появляется известняк, но принадлежащий меловой породе. Холмы, обрамляющие долину Каргара, рассеяны тут и там как вырванные из чрева земли. За Аскераном долина расширяется, и крайние участки обширной равнины выступают вперед, как заливы между холмами.
Василий Верещагин. Татарская школа в Шуше
Василий Верещагин. Татарское кафе в Шуше. 1865 год
Повсюду множественные следы жилищ больших армянских деревень, армянские надгробия со скульптурами – либо агнцами по форме из Джульфы, либо саркофагами как из Коджагана(47), нам напоминают времена процветания агхованских или горижанских царей.
Расширяясь как равнина, долина, наполненная обломками Каргара, ограничивается на восток и на запад холмами, все больше и больше понижающимися. Далекое становится огромным по мере того как мы продвигаемся, а сзади этой широкой однообразной равнины поднимается как легкий занавес гряда Кавказа со своими всегда белыми вершинами.
Эта равнина завершается на востоке лишь на берегах Каспийского моря, где смешивает свои пределы с границами воды и камыша. Там блуждает, кружась, Кура, стремящаяся слиться с Араксом, умиротворенным после выхода из своего узкого шлюза Мигри. Слившись, эти две реки стараются сохранить для себя проход по земле, которую они создали, и их неопределенные устья, как у Нила, охватывают обширную дельту острова Сальян.
Сам Сальян, главный город, расположен на острие разделения и занимается использованием огромных рыбных промыслов, снабжающих соленой рыбой и икрой все многочисленные посты Армении и Грузии. Правительство ежегодно оплачивает их на сумму 53 000 рублей серебром (около 200 000 французских франков). Вылавливаемая рыба состоит в основном из осетровых, три главных вида которых суть белуга(48), желтый осетр(49) и осетр с острым носом(50). Сом(51) также достаточно часто попадается.
Муганская степь, заключенная между Курой, ее устьями и Араксом, представляет собой поверхность почти 20 лье в диаметре, которую местные обстоятельства делают непригодной для жизни летом. То есть в течение этого времени года она становится пораженной змеями, число которых столь значительно, что ни люди, ни животные не осмеливаются здесь показываться. Данное обстоятельство было известно уже Страбону, поведавшему об испытанном армией Помпея ужасе, преследуемой этими существами. Удалившись под землю, где они впадают в зимнюю спячку, они не причиняют никакого вреда многим кочевым племенам, зимующим на их глубоких пристанищах.
На юг от этой степи выдвигается как угол между персидской провинцией Азербайджан и Каспийским морем русская провинция Талыш. Начинающаяся у Аракса горная цепь, которая не что иное, как продолжение гряды Шуши, мало-помалу приближается к Каспийскому морю, каковое оно обрамляет вдоль вплоть до каспийских портов Мазандарана.
Согласно Мейеру, посетившему страну в 1830 году и составившему записки об этом от 18 июля, самая большая вершина русской части Талыша находится по соседству с деревней Дрых; он считает ее высотой в 1 800 туазов (10 800 футов).
Соседняя гора с деревней Сивирс на север от Дрых имеет на 63 туаза меньше или 10 422 фута абсолютной высоты.
Основываясь на нем, горы Зувант, расположенные на юг от горы Дрых на персидской территории, не превышают и 900 туазов, стало быть, они не имели бы 16 000 футов абсолютной высоты, что, тем не менее, очень значительно, поскольку Эльбрус, самая высокая вершина Кавказа по господину академику Купферу измеряется лишь 16 300 футами абсолютной высоты, а Большой Арарат, согласно господину Парроту, возвышается на 16 254 фута.
Цепь Талыш представляется вулканической, как и Армения, о чем судят по наблюдению, сделанному господином Мейером, что многочисленные источники этого края бьют все в болотах у подножия гор. Я уже отмечал, что вулканические горы не удерживают воду, поскольку она теряется в песках и в шлаке, появляясь только у подножия гор(52).
Растительность горной цепи Талыш богатая. Мейер ниже перечисляет:
Pterocaria caspica или Juglans pterocarpa, поднимающийся лишь на 840 футов абсолютной высоты.
Орех (Juglans Regia), который у деревни Перимбал достигает высоты произрастания 3 600 футов.
Планера (Planera Richardii), одно из самых больших деревьев края, произрастает на высоте 4 200 футов.
Темир-агач (железное дерево), соседствующее с Celtis, появляется на высоте от 180 до 1 020 футов.
Клен ложный платан (Acerpseudoplatanus) не превышает уровня произрастания Pterocaria caspica, то есть 840 футов.
Клен полевой (Acer campestre) и Иберийский клен (Acer Ibericum) появляются на высоте от 1 200 до 3 900 футов.
Дуб с листвой каштана (Quercus castanæifolia) поднимается, как и планера, до 4 200 футов.
Область произрастания Quercus Iberica, Q. Robur и Q. pedunculata ограничивается от 900 до 6 000 футов.
Бук (Fagus sylvatica) между 2 400 и 3 600 футов.
Падуб (Ilex aquifolium) между 2 400 и 3 000 футов.
Дикий виноград поднимается на 780 футов.
Груша (Pyrus communis) и дикая вишня (Prunus avium) достигают 4 800 футов.
На общей высоте 4 500 футов прекращаются леса и их заменяют луга субальпийских растений.
Вблизи Ленкорани произрастает Gleditschia caspica и Acacia julibrissin (Mimosa arborea).
Один Армянин из Константинополя по имени Оаннес Мелихатумов пытался акклиматизировать сахарный тростник в 4 верстах от Ленкорани, столицы Талыша; он высадил сначала кореньев на 120 фунтов веса, хранившихся до их рассады 40 дней. Урожай с первого сбора поднимался до 15 фунтов коричневого сахара и 10 фунтов рома.
В 1834 году он высадил 120 центнеров кореньев тростника, об урожае с которых мне неизвестно. Именно в июне того же года Оаннес Мелихатумов мне предоставил вышеприведенные подробности.
В мой замысел еще в Шуше входило продолжить мое странствие до Каспийского моря, когда бы я не пересмотрел его из-за трудности речных переправ в это время года. Что полностью подтвердилось сведением, полученным мной в Тири, в котором сообщалось, что в апреле 1833 года путешественник, пользовавшийся покровительством правительства и проводивший исследования в области промышленности и торговли, отправляясь из Шуши в Шемаху, утонул на переправе через Куру.
На выходе из долины Каргара мы взяли направление на Шах-булак, где расположен укрепленный замок с казачьим постом. Укрепление было восстановлено Надир-Шахом около середины XVIII-го столетия.
На небольшом расстоянии от замка струится превосходный и изобильный источник (булак); Надир-Шах его огородил стенами, окружив садом, соорудив здесь прекрасный павильон изящной архитектуры с портиком в три аркады с полным сводом.
Источник выбегает у подножия обособленной горы треугольной формы, наиболее выдвинутой на равнину. Две стороны треугольника разрезаны до вершины с юга и северо-запада. Третья сторона склоняется к равнине.
Две разрезанные борозды представляют собой множество слоев от 2 до 3 футов толщины жесткого белого мела с блестящими разрывами и остатками окаменелостей.
На одном разрезе, смотрящем на юг, я насчитал около полутысячи слоев; если бы эта удивительная борозда, похожая на стену, не существовала, то слои, продолжаясь, спешили бы отложиться на гребне другого более древнего мелового холма, составляющего целое с остатками горной гряды; но вместо этого прекрасная ровная долина разделяет два меловых уровня, оба принадлежащих к группе белого мела.
Нельзя найти более полного и определенного подтверждения значения актуальных геологических разделений и универсальности характерных окаменелостей, по которым они узнаются, чем в этом белом меле Шах-булака. Я соединил вместе в слое, составлявшем часть нижнего холма, три теребратулы, свойственные белому мелу Мёдона, Рюгена, Англии и т. д. Terebratula carnea, octoplicata и plicalitis, связанные с морским ежом, которого я зарисовал Ve série (géologie, fossiles, pl. 1, fig. 19, 20 et 21) и назвал Catopygus, а господин Агассиз изменил в Caratomus avellana.
Подножие разреза горы, смотрящего на северо-запад, омывается Хачинчаем, название которого напоминает о древнем княжестве Хачен, располагавшемся внутри гор, где река имеет свой исток; оно существовало с достаточно отдаленной эпохи и вплоть до четырнадцатого столетия.
Надеясь найти некоторые остатки многих памятников, рассеянных по берегам Хачинчая, я оставил Али и своих проводников в замке Шах-булак, приказав им идти ожидать меня в деревню, видневшуюся вдалеке; и спешившись, я приготовился взобраться на гору Шах-булак, после того как посетил прекрасный источник, выбегавший из первого мелового слоя, возникающего, чтобы образовать гору.
Почти весь склон оказался покрытым великолепной весенней растительностью; барвинок, горох(53), фиалки и вид фенхеля с желтыми цветками, смешались с аргемоной Армении Турнефора (Tournefort) и с миндальными деревьями в цвету(54); инжир и гранат пустили свои корни на борозде разреза с другими туземными деревьями, в том числе неопалимой купиной(55), спирея с листьями ивы(56) и Ephedra monostachya.
В крайнем углу вершины горы на высоте одной тысячи футов, откуда открывается величественный вид на Карабах и на интерьер гор, главным образом на долину Хачинчай, я обнаружил руины маленькой армянской церкви из тесаного камня, восходящей к одиннадцатому или двенадцатому столетию. Она крестовокупольная; три опоры расположены полукругом; а четвертая, квадратная, находится напротив алтаря. Свод входных врат поддерживается двумя колоннами, грубо подражающими ионическому стилю(57).
Все тесаные камни интерьера и снаружи пропечатаны знаками – армянскими письменами или другими фигурами, как в Тигранокерте, и что мы находим в сооружениях десятого, одиннадцатого и двенадцатого столетий в Западной Швейцарии!(58)
Рядом с церковью возвышается большой армянский крест формы, характерной для Джульфы, со следующей надписью:
«Я, Шахин-Шах, сын Ашода, воздвиг этот крест в память моей души. Я прошу сопричастности ваших молитв»
На срезе камня читается дата «712 год» (1263 от Рождества Христова)(59).
Занявшись зарисовкой и созерцанием из этой обсерватории церквей, деревень, обрамлявших Хачинчай, моя отлучка оказалось продолжительнее, чем я ожидал; я находился еще на стремительных склонах горы в поисках стези среди зарослей и оврагов, когда меня внезапно застигла ночь. Почти в своей полноте взошла поистине красная луна над мглистым горизонтом; но ее свет оказался слабым, чтобы мне обнаружить путь посреди лабиринта впадин, наполненных водой и ограненных кустарниками, избороздивших эту обширную равнину. Ничто не говорило о приближении к деревне – ни башни, ни черепичные крыши, ни беленые стены. В нескольких направлениях я услышал лай огромных татарских собак: я сильно смутился. Я не придерживался того направления, в котором, как я предполагал, находилась деревня. После полуторачасового старания мне почудилось, что я достиг цели и шел очень довольный, окликая Али, когда вместо ответа случайно оказавшиеся здесь два всадника оскорбили меня, спросив откуда я взялся и в этот час пешком, посмеявшись надо мной как будто я был бродягой. Они уехали, не удосужившись ответить на мои вопросы. Когда они уже удалились, я упорствовал на том, чтобы узнать, где находился Али; высказывания этих двух всадников произвели столь ужасное последствие в отношении меня, что никто не соизволил мне ответить в толпе меня окружавших путников, кроме бедного Татарина, который, откликнувшийся на обещания, предложил мне идти с ним, сказав мне, что тот остановился в соседней деревне. Он меня повел через поле, защитив от ужасных собак, чувствовавших приближение чужестранца, и мы оказались без происшествий у татарского владетеля, у кого поселился Али. Мой спутник по странствию пребывал в сильнейшем волнении; видя, что я не вернулся, он в своем беспокойстве направил на мои поиски определенно тех двух всадников, столь меня хорошо встретивших: они не могли и подумать, что пеший человек, бредущий сам посреди ночи, являлся тем, кого искали. В чем они затем усомнились, ведь они не вернулись обратно, чтобы дать отчет о своей работе; мы попытались догнать их у Шах-булака, дабы сделать им выговор на предмет нанесенных ими оскорблений: мы их там не нашли; они исчезли или скрывались.
Наш новый хозяин нас принял уже в своем шатре, а не в своем зимнем жилище; он возводился из плетеного материала и покрывался войлоком; внутри было очень чисто; ковры, распростертые на полу, служили диваном, на котором нам подавали, правда, очень поздно, татарский ужин, в котором рис предстает всегда основным блюдом.
Утром нам предоставили лошадей до станции Тертер, где мы пересели на телегу или русскую почтовую повозку. Мы проехали равнину, насколько хватает глаз на восток и на запад. Все то, что орошается, было возделано. Ирригационные каналы, протянутые от Хачинчая и Тертера, разрезали сельскую местность во всех направлениях.
Уже дни стали очень теплыми, и Татары оставляли свои кишлаки или зимние жилища, чтобы сняться лагерем и идти искать свои летние пристанища на горах. В каждое мгновение мы встречали караваны и отдельные семейства, как и те, которые столь необыкновенно появились в долине Бергушета. Эти непрестанно возобновляющиеся картины делали очень одушевленной эту равнину, столь мертвую и столь пустынную в течение зноя: с трудом набирается по два или три человека на деревню, чтобы в ней заботиться о недвижимом имуществе.
На станции Зейва, следующей за Тертером, Али меня покинул, чтобы навестить одну из своих сестер, выданную замуж по соседству, и я продолжал один свое путешествие. Вскоре у меня появилась возможность убедиться в полезности проводника, предоставленного мне правительством.
Прибыв на станцию Куракчай, последнюю перед Елисаветполем, я располагал еще днем и надеялся продолжить свое странствие и оказаться в этом городе еще до ночи. Уже запрягли мой скромный экипаж, сдав на хранение мой багаж, и я уже собирался, поднявшись, уезжать, когда прибыл на станцию комендант Шемахи некий полковник Орлов, который, не найдя свежих лошадей для продолжения своего пути с двумя тяжелыми каретами, имел хамство приказать насильно выпрячь тех, которые были запряжены в мою телегу, на которую я только что сел. Я протестовал против подобной грубости; я взывал о протекции и учтивости, которые мне полагались благодаря особому распоряжению барона фон Розена. Полковник лишь смеялся и насмехался надо мной; и он оставил меня здесь, меня, бедного иностранца, кому должен покровительствовать. Мне следовало ожидать, когда отдохнут доставившие его лошади, и только ночью я выехал с этой несчастливой станции.
Но лошади, которых кормили ячменем для стремительного пути полковника и которым снова дали ту же пажить, прежде чем впрягать их в мою повозку, по дороге трижды закусывали удила. Последний раз это случилось на широкой площади, тогда пустынной, Елисаветпольского базара, где мы рисковали разбиться на тысячи кусочков напротив навесов лавок, вырисовывавшихся под всеми видами причудливых форм при свете луны. На краю площади, чтобы нам попасть к немецкому постоялому двору, понадобилось проехать через старые ворота внутреннего базара и повернуть в правый угол. Понесенные лошадьми, как уже мы пережили, мы рисковали на проезде, подвергшись смертельной опасности, быть разбитыми о стены… В этом замешательстве мой почтовый ямщик сообразил направить лошадей вдоль Гянджи-чая: прибыв к низу берегового откоса на виду реки они внезапно остановились.
Елисаветполь или Гянджа
Елисаветполь заключает в своей просторный ограде не меньше 17 верст (4 лье) по окружности, три обширных квартала, простирающихся на два берега Гянджа-чая, имея в этом направлении 6 верст в длину на 4 версты в ширину.
Самый большой из этих кварталов называется Килисса-Кент (село церкви), населенный по большей части Армянами и расположенный на правом берегу Гянджи.
На левом берегу реки напротив Килисса-Кента есть квартал Гянджи, собственно говоря, населенный Татарами, за исключением более новой части, именуемой Норашен (новый город) и занимаемой Армянами.
Эти два квартала окружены в общем стеной из глинистой земли, укрепленной время от времени башнями.
Третий квартал под названием Багманлар (сады) расположен вне этой ограды на левом берегу реки вверх по течению. Он населен только Татарами.
Крепость Гянджа, расположенная на наивысшей точке левого берега, возводилась несколькими европейскими инженерами. Она защищена шестью бастионами и охватывает пространство поверхности более одной версты поперек. Бастионы и куртины сделаны из камня. Хан здесь имеет свое главное местопребывание.
Население всего города, распределенное по 2 515 домам, может достигать 16 200 жителей, из которых 11 100 татары, а 5 100 армяне: от 6 до 7 человек на дом.
Поначалу удивляет, что столь малое население нуждалось в площади, равной французскому квадратному лье, что дает каждому жителю 9 000 квадратных футов территории, а каждому домохозяйству – радость пользования двумя паузами(60). В Елисаветполе, как и в Эривани, почти каждый дом обладает своим садом: их здесь насчитывается 1 394, 718 из которых засажены виноградом, а 676 фруктовыми деревьями.
Лучшая часть города, куда я направился, концентрируется вокруг большой площади, которую я столь внезапно пересек, и которая измеряется в 500 шагов длины и 100 шагов ширины. Ее осеняют превосходные платаны: нескольким из них более 250 лет. Великолепная мечеть, построенная Шах-Аббасом Великим, затененная платановой рощей, еще более прекрасной, нежели платаны на площади, замыкает южную сторону. На восток распростерт обширный караван-сарай, весьма пострадавший во время последней войны.
Город имеет около 250 торговых лавок, обладая большим количеством ткацких станков для производства шелка. Согласно господину Евецкому каждый год его вырабатывается сорок пудов (16 центнеров).
Господин фон Штевен, посетивший Гянджу в 1805 году, немногим позднее взятия этого города Русскими, дает очень интересные подробности о состоянии шелкового дела в ту эпоху. Он насчитывает всего 120 ткацких станков. Шелк выпускался главным образом в Гяндже, остаток делался в Шемахе. Тифлис снабжался шелковыми тканями с производств Гянджи.
Мове есть название, данное наиболее совершенной и плотной ткани, предназначенной для шитья сорочек.
Дараже менее плотная и менее добротная ткань, но прочнее тафты; оно используется для белья.
Шейдише предстает полосатой, очень прочной, но жесткой при прикосновении, она служит для женских панталон.
Производится еще несколько видов тканей, в том числе для платков; но они ужасные. Тем не менее, есть черные шали от четырех футов в поперечнике, которые хорошего качества.
Отрез мове от 8 ½ в длину стоит 12 абазов или 13 франков 60 сантимов. Дараже стоит почти столько же, но отрезы больше. Обычный цвет красный; другие цвета почти отсутствуют: зеленый, желтый и фиолетовый встречаются очень редко.
