Леопольд фон Захер-Мазох
Сочинения

XVI. Спасенная душа

Ночь была темной, несмотря на то, что все небо было усыпано звездами. С трудом подвигалась вперед обтянутая холстом повозка: колеса глубоко врезались в рыхлый снег, усталые лошади едва переставляли ноги.

– Не подозревает ли он чего-нибудь? – спросила Эмма у еврейки, продолжая начатый разговор.

– Куда ему! – возразила Рахиль. – Он ослеплен мною донельзя и, наверное, не вырвется из наших рук. Да и что могло бы возбудить его подозрение?

– А хотя бы то, что ты назначила ему свидание так далеко от Киева.

– Я сказала, что муж ревнует меня к нему, и это его успокоило.

Было уже довольно поздно, когда повозка подъехала к шинку, стоящему в нескольких шагах от большой дороги. Убогая, крытая соломой хижина была обнесена забором; на шесте перед дверью качался на веревочке пучок сухой травы – неизменная вывеска мелких кабаков. Вдали виднелась небольшая сосновая роща.

Еврейка привела Эмму в чисто прибранную комнату, где стоял сундук с приготовленным для нее платьем, зажгла свечи и попросила девушку переодеваться как можно скорее. Не прошло и двух минут, как на дворе послышался стук копыт, и вслед за тем Пиктурно вошел в шинок.

– Это он, – шепнула Рахиль, – мы будем сидеть в смежной комнате… В этой двери есть трещина, сквозь которую вам будет все видно и слышно, только не забудьте погасить свечу.

Эмма молча кивнула и начала заряжать револьвер.

Сестра милосердия превратилась в стройную, ловкую амазонку; она погасила свечку и припала к двери.

Рахиль, запрятав руки в карманы своей кацавейки, ходила взад и вперед по довольно грязной, бедно меблированной комнате, а Пиктурно, сидя верхом на стуле, не спускал с нее глаз.

– Не воображайте, что я влюблена в вас, – сказала еврейка, – поддавшись уговорам, я назначила вам свидание в этом шинке, но это ровно ничего не значит.

– Я полагал, что вы ко мне неравнодушны, – в замешательстве пробормотал Пиктурно.

– Неравнодушна? – повторила Рахиль. – Вы ошиблись.

– Если вы вызвали меня сюда для того, чтобы объявить об этом, то напрасно трудились… вы могли сделать это и в Киеве.

– Вы еще не знаете, с какой целью я приглашала вас приехать сюда.

– Перестаньте капризничать, Рахиль, – ласково проговорил студент и, встав со стула, попытался обнять свою возлюбленную, но она с гибкостью змеи выскользнула из его рук и закричала:

– Не троньте меня!

– Я вижу, мне придется сейчас же вернуться назад.

– Уезжайте! – и еврейка повернулась к нему спиною.

– Рахиль, за что вы сердитесь на меня?

Ответа не последовало. В ту же самую минуту кто-то постучался снаружи в окно, и еврейка поспешно отдернула занавеску.

– Что это значит? – спросил Пиктурно.

– Ничего, – садясь на диван, отвечала молодая женщина. – Подойдите ко мне.

Юноша охотно исполнил ее приказание и спросил, взяв ее за обе руки:

– Вы не будете больше капризничать?

– Быть может, это был не каприз, а только уловка для того, чтобы завлечь вас.

– Меня?! Да я давно уже нахожусь в вашей власти.

– Я не об этом… Для меня недостаточно того, что птичка попалась в силки, мне надо позаботиться о том, чтобы она не вырвалась из них, – и еврейка с быстротою мыши обхватила его руками и накинула ему петлю на шею.

– Что вы делаете? – воскликнул Пиктурно. – Вы хотите меня задушить!..

В комнату ворвались сообщники Рахили: Юрий, Табич и Джика, и прежде чем несчастный юноша успел опомниться, он был уже связан по рукам и ногам и лежал на полу с кляпом во рту. Он устремил на еврейку умоляющий взгляд, но та только презрительно пожала плечами. Затем студента засунули в мешок, привязали к седлу и увезли.

– Готовы ли вы, барышня? – спросила еврейка, отворяя дверь в смежную комнату.

– Готова.

– Вы видели, как ловко я все исполнила? Теперь настала ваша очередь.

– Вы увидите, как я исполняю возложенные на меня обязанности.

– Нет, не увижу… Я не могу хладнокровно смотреть на кровопролитие…

Пожалуйте… Юрий проводит вас в рощу.

Эмма поспешно надела шляпу и перчатки, взяла в руки хлыст и вышла из шинка. Юрий помог ей сесть на лошадь, и вдвоем они поскакали к лесу, где их ожидали сообщники и жертва. Пиктурно был привязан к дереву, остальные лежали вокруг пылающего костра.

Черты лица девушки показались студенту знакомыми, но наряд ее сбил его с толку.

– Мы находимся здесь в полной безопасности, не правда ли? – спросила она, обращаясь к Табичу, старику огромного роста, который утвердительно кивнул ей головой.

– Для начала, я попробую уговорить его, – продолжала Эмма, – Джика останется здесь со мною, а Табич и Юрий будут стоять на карауле и, в случае опасности, дадут мне знать с помощью свистка.

Джика была плотная, проворная женщина среднего роста, с загорелым лицом и гордой, презрительной усмешкой на толстых губах. На ней был надет овчинный полушубок, из-под которого виднелась короткая красная юбка. На ногах – мужские сапоги, голова повязана желтым платком.

– Вынь кляп у него изо рта, – приказала ей Эмма.

– Что значит вся эта комедия? – спросил Пиктурно. – Теперь я узнал вас… Мы встречались с вами в Красном кабачке; но мужчина вы или женщина, я не знаю…

– Я девушка.

– Объясните же мне эту глупую шутку. По вашей милости мы все заработаем как минимум сильный насморк.

– Тут нет никакой шутки, – отвечала ему Эмма, – вы находитесь во власти сострадательных людей, которые желают спасти вашу душу, предав вас смерти.

– Да вы с ума сошли!!!

– Вы умрете… Никто не придет вам на помощь… Покайтесь в ваших грехах и умрите добровольно, или…

– Добровольно?! – перебил ее Пиктурно. – Боже меня сохрани! Мне жизнь еще не надоела. Убирайтесь вы к черту с вашей философией… Развяжите меня сию же минуту, иначе я закричу и позову на помощь!

– Никто вас не услышит.

– Караул! Режут! – закричал Пиктурно.

– Решайтесь же, – прибавила Эмма, вынимая револьвер.

– Я не хочу умирать! – стонал несчастный.

– Кайтесь.

– Не хочу!!!

– Молитесь.

– Нет! Нет!

– В таком случае, я приношу вас в жертву во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь!

Раздался выстрел. Пуля засела в правой руке. Алая кровь брызнула из раны и обагрила снег.

– Покайтесь в грехах, пока еще есть время.

– Караул! Караул!

Вторая пуля попала в левое плечо… Студент упал на колени.

– Сжальтесь!.. Пощадите… – как стон вырвалось из его груди.

– Господь милосерден, – отвечала Эмма, хладнокровно продолжая стрелять, словно в мишень: еще две пули попали в живот и, наконец, пятая – в грудь.

– Так убейте ж меня поскорее! – взмолился Пиктурно.

Грянул выстрел… голова несчастного юноши склонилась на грудь… и его не стало…

– Умер, – проворчала Джика, приложив ухо к его сердцу, затем пронзительным свистом дала знать сообщникам, что жертвоприношение совершилось.

Табич и Юрий вернулись на место преступления и начали копать могилу, а Эмма отправилась обратно в Киев.

На следующий день она проспала до полудня.

Когда она, сидя перед зеркалом, расчесывала волосы, в уборную ее без доклада вошел Бедросов и вскричал:

– Знаете ли вы, какое таинственное происшествие встревожило сегодня весь город?

– Нет, я ничего не слышала.

– Вчера пропал студент здешнего университета по фамилии Пиктурно. Вероятно, его убили. Он был любовником еврейки, содержательницы Красного кабачка. Я сделал там обыск, но к сожалению ничего не нашел.

– Это естественно.

– Почему?

– Недаром же я предлагала вам свои услуги в качестве полицейского агента.

– Вы можете навести нас на след?

– Нет, но я могу дать вам дружеский совет: оставьте это дело…

в нем замешаны высокопоставленные личности… Это была американская дуэль.

– С кем же?

– Полагают, что с графом Солтыком… Пиктурно уехал за границу, где он должен застрелиться.

– Благодарю вас за совет, милая барышня, и непременно им воспользуюсь.

XVII. Прекрасная мечта

Анюта сидела за роялем и разыгрывала ноктюрн Шопена, когда Генриетта вошла в залу. Подруги обнялись и поцеловались.

– Тебя можно поздравить? – спросила гостья.

– С чем это?

– Ты выходишь замуж.

– За кого же?

– К чему скрывать то, о чем говорит весь город. Если бы ты знала, как тебе завидуют! Ты будешь графинею Солтык!

– Но ведь это не может случиться без моего согласия… Я не кукла, которую можно подарить кому угодно.

– Говорят, что ты уже дала слово графу.

– Боже меня сохрани!

– Анюта, да ты с ума сошла! Он такой красавец, такой богач!

– Может быть, но я его не люблю и никогда любить не буду.

– Устарелые понятия о браке, душа моя! Сердце тут не при чем. Благодаря графу ты займешь блистательное положение в обществе, он окружит тебя роскошью, будет исполнять все твои желания, – да ведь это блаженство, милая моя, а все остальное пустяки! Скучать тебе не придется, у тебя будут толпы поклонников, ведь ты такая хорошенькая!

Анюта не без удивления посмотрела на подругу.

– Я не узнаю тебя, Генриетта, – сказала она. – Куда же девались твои мечты, твои идеалы?

– Это принадлежности любви, но только не супружества.

– Я серьезно смотрю на брак…

– Перестань… Над тобою будут смеяться! Ты только послушай, о чем разговаривают между собою молодые замужние женщины, так ты ахнешь!

– Пусть надо мною смеются сколько угодно, но я выйду замуж не иначе, как по любви.

Пока девушки разговаривали в зале, в будуар хозяйки дома вошел иезуит с многозначительной торжественной улыбкой на губах.

– Ну, что новенького, достопочтенный патер? – спросила Огинская, пожимая ему руку. – Вы сияете от радости.

– Как же мне не радоваться, когда моя заветная мечта вскоре должна осуществиться… Мой граф решил жениться!

– На ком же?

– И вы еще спрашиваете!.. На нашей милой Анюте!

– Какая честь для нас…

– Оба они для меня как родные, – продолжал езуит. – Я давно уже мечтаю об их браке. Анюта умная, добрая девушка, она сумеет обуздать дикий нрав своего будущего супруга, который может быть так полезен своей угнетенной родине!

– Я надеюсь… – заикнулась было Огинская, но патер не слушал ее и продолжал:

– Сегодня граф придет просить руки вашей дочери. Будьте начеку: Анюта упряма, смотрите, чтобы она не разрушила наших воздушных замков… а главное, не говорите графу, что я предупредил вас о его намерениях.

– О, конечно… Но неужели вы думаете, что Анюта…

– Своенравная девочка?.. Да, я в этом убежден… Она готовит нам сюрприз.

– Не может быть! – возразила Огинская. – Если бы даже граф ей и не очень нравился…

– А что, если она влюблена в другого?

– Помилуйте!

– Дай Бог, чтобы я ошибался.

– Неужели вы полагаете, патер Глинский, что Анюта влюбилась в сына моей приятельницы, поручика Ядевского?

– Почему же нет?

– Ребяческие фантазии и больше ничего! Все мы были молоды и мечтали о каких-то идеалах, но разве мечты эти осуществились в замужестве?.. Не подготовить ли мне Анюту? – прибавила она после непродолжительной паузы.

– О, нет! Предоставьте это графу. Он человек опытный в сердечных делах, и уж если ему не посчастливится уговорить Анюту, то и наши старания будут тщетны, – сказал иезуит и, поцеловав Огинской руку, вышел из будуара.

Ровно в полдень экипаж богатого жениха остановился у подъезда дома Огинских. Хозяин встретил графа чуть ли не в передней и повел в гостиную, где сидела хозяйка. После нескольких салонных фраз и обоюдных приветствий в гостиной воцарилась тишина, нарушавшаяся только стуком маятника в старинных бронзовых часах да треском дров в мраморном камине.

– Я приехал по очень важному для меня делу, – начал Солтык, – я, так сказать, ставлю на карту счастье всей моей жизни… Я люблю вашу дочь и осмеливаюсь просить ее руки.

– Вы делаете нам величайшую честь, граф, – ответил Огинский. – Я никогда не смел и мечтать и о такой партии для моей дочери.

– Это честь для меня, уверяю вас.

– Помилуйте, граф, такая любезность…

– Что за церемонии, – вмешалась в разговор Огинская, – только бесполезная трата времени. С удовольствием, граф, я вручаю вам судьбу моей Анюты!

Граф почтительно поцеловал руку своей будущей тещи.

– Вы, вероятно, уже объяснились с моей дочерью? – поспешно спросила Огинская.

– Нет еще, – отвечал Солтык, – и прошу вас не говорить ей о том, что я уже сделал предложение.

– Как вам угодно.

– Получив согласие на брак, я прошу у вас позволения чаще бывать в вашем доме, чтобы изучить характер моей будущей жены.

– И у вас будет возможность выбрать удобную минуту для объяснения, – прибавила Огинская, – мне очень нравится, что вы сами хотите покорить сердце моей дочери, граф. Она у меня немного упряма, так что я не берусь уговаривать ее или давать ей советы.

– Не беспокойтесь, – улыбнулся Солтык, – ваша дочь не будет знать, что я уже получил ваше согласие, и я буду разыгрывать перед ней только пылкого влюбленного. Это будет для меня тем легче, что я люблю ее до безумия… Вы, быть может, и не подозреваете, до какой степени эта страсть овладела мною!

– Почему же нет?

– Моя репутация не безупречна…

– Вам все завидуют, граф! Да и как не завидовать человеку, так щедро одаренному природой… Но я всегда была вашей защитницей, поверьте.

– Очень вам благодарен.

Портьеры в гостиной тихонько распахнулись, на пороге показалась Анюта и тотчас же скрылась.

Граф откланялся и вышел. На лестнице он повстречался с Ядевским; соперники обменялись враждебными взглядами.

Анюта встречала Казимира в зале.

– Вы опоздали, – шепнула она ему. – Граф уже просил у родителей моей руки.

– Не надо отчаиваться, – с чувством собственного достоинства возразил молодой человек, – впрочем, все зависит от вас. Объявите родителям о своем решении. Граф Солтык – человек гордый, он сам откажется от своих притязаний, когда узнает, что ваше сердце принадлежит другому.

– Не знаю… я не жду ничего хорошего… Но будьте уверены: я пойду до конца и буду смело отстаивать свое право быть счастливой, – сказала Анюта и, крепко пожав руку Казимиру, ушла в свою комнату.

Сердце юноши невольно замерло, когда он переступил порог гостиной, где сидела хозяйка дома.

– Ваша дружба с моей матерью, – начал он, – и та благосклонность, с которой вы всегда относились ко мне, придали мне смелости, и я решился обратиться к вам с просьбой…

Нервная дрожь пробежала по спине толстой барыни; она догадалась, о чем пойдет речь.

– Говорите, – сказала она, – и если только это от меня зависит… – А сама подумала: «Как бы мне поскорее от него отделаться!»

– Я люблю вашу дочь, и она любит меня…

– В самом деле? – усмехнулась Огинская. – Но, я надеюсь, вы не считаете это чувство серьезным?

– Настолько серьезным, что я пришел к вам просить ее руки…

– Милый мой Казимир! – и тщеславная маменька принудила себя засмеяться. – Вы оба почти дети! Выбросьте эту мысль из головы… Все мы в молодости увлекаемся несбыточными мечтами! Впрочем, моя Анюта уже почти помолвлена.

– Помолвлена?.. Без ее согласия?

– Граф Солтык получил наше согласие; я уверена, что Анюта не станет противиться нашей воле… Это такая блестящая партия!

– А сердце вашей дочери?.. А счастье всей ее жизни?

– О, она будет счастлива!

– Нет, не будет! – вскричал юноша и тотчас же прибавил: – Анюта никогда не согласится на этот брак.

– Это мы увидим! – строго возразила Огинская. – Во всяком случае, я прошу вас прекратить ваши ухаживания за моей дочерью и даже – как мне ни больно просить вас об этом, – не посещать впредь нашего дома…

– Этому последнему приказанию я готов повиноваться, но любовь моя к Анюте прекратится только с моей жизнью.

Несчастный юноша поклонился и с разбитым сердцем вышел из гостиной. Анюта ждала его на площадке лестницы.

– Отказали? – дрожащим голосом спросила она.

– Да… Вас выдают замуж за графа Солтыка и надеются, что вы не откажетесь от этой блистательной партии!

– Ошибаются! – возразила девушка, гордо вскидывая голову. – Они могут на время разлучить меня с вами, но не в их власти заставить меня выйти за графа Солтыка. Положитесь на меня, Казимир, не верьте никаким интригам… Для нас не все еще потеряно!

– Выдержите ли вы эту нравственную борьбу?

– О, у меня достаточно силы воли!

– Но мне запрещено бывать в вашем доме.

– И все же, мы будем встречаться.

– Каким образом?

– Предоставьте это мне. На днях я сообщу вам свой план.

– Анюта, графине Солтык предстоит самая блистательная будущность… Устоите ли вы против этого искушения?

– Не стыдно ли вам так говорить? – вскричала девушка. – Меня ничем ослепить невозможно, потому что я люблю вас всем сердцем.

– Неужели вы меня действительно так любите?

Анюта улыбнулась, и в одной этой улыбке заключалось больше уверений в любви, чем в тысяче клятв. Не говоря ни слова, она положила свои маленькие ручки на плечи Казимира Ядевского и подтвердила свою немую клятву горячим поцелуем.

XVIII. Розы увядают

Прошло уже два дня после свидания Казимира с Анютой, а от нее не было никаких известий. На третий день, вечером, влюбленный юноша не выдержал и пошел хоть издали взглянуть на дом Огинских. Окна парадных комнат не были освещены.

«Вероятно они в опере», – подумал Ядевский, нанял извозчика и поехал в театр.

– Скоро ли кончится опера? – спросил он у кассира.

– Каменный гость только что вышел на сцену, – отвечал тот.

Давали «Дон-Жуана». Казимир начал ходить взад и вперед, ожидая разъезда публики; минуты тянулись бесконечно. Наконец двери из коридора распахнулись, и пестрая толпа нарядных дам и кавалеров, смеясь и разговаривая, наполнила вестибюль. Ядевский притаился в тени, за колонной, и с удовольствием заметил, что Анюта, идя под руку с графом, ни разу не улыбнулась и даже не позволила ему подсадить ее в карету.

На другой день рано утром Тарас принес ему записку следующего содержания: «Приходите сегодня к вечерне в католическую церковь и ждите меня у исповедальни, налево от двери. Ваша верная Анюта».

Свечи уже горели, когда Казимир вошел в церковь. Он остановился у колонны неподалеку от двери. Вскоре вошла Анюта в сопровождении Тараса и села на переднюю скамейку. Инстинктивно оглянувшись, она заметила Ядевского и приветливо кивнула ему. Началась служба. Никогда еще молодой человек не молился так усердно, как в этот день. Ему казалось, что его молитва вместе с чистым голосом невинной девушки как фимиам возносится к престолу Всевышнего. Наконец вечерня закончилась, народ вышел из церкви, и молодые люди встретились в условленном месте.

– Мне надо многое рассказать вам, – начала Анюта.

– Прежде всего, я должен вам признаться, что мною в эти дни овладело сомнение, но я увидел вас вчера под руку с Солтыком, и тяготившее меня чувство ревности рассеялось как дым.

– Это мне не нравится, Казимир… Вы за мною следите… Разве вы не уверены в моей к вам любви?

– Мне просто захотелось увидеть вас.

– Не делайте этого, если не желаете огорчить меня.

– Даю вам честное слово, что это не повторится.

Они сели на скамейку. В церкви царил таинственный полумрак, там и здесь перед иконами теплились лампадки.

– Если бы вы знали, друг мой, как я страдала в эти дни! – сказала девушка, и глубокий вздох вырвался из ее груди. – Я никого не полюблю кроме вас, но я потеряла надежду сделаться вашей женою. Мои родители угрожают мне проклятием и лишением наследства… Это ужасно, не правда ли?.. Для вас я готова пожертвовать всем на свете, но и с вами я не буду счастлива, если надо мной будет тяготеть родительское проклятие.

– Вас пытаются только запугать этим, – успокаивал ее Казимир. – Прошли те времена, когда неверных жен замуровывали в стену, а непокорных дочерей запирали в монастырь! Кто проклянет свою единственную дочь только за то, что она следует велению своего сердца? Поверьте, этого не может быть.

– Вы мало знаете моих родителей.

– Я вижу, вы упали духом.

– Нет, милый мой… Посоветуйте, что мне делать?

– Есть одно средство… и средство верное, – после минутного колебания отвечал Казимир.

– Какое? Да говорите же, ведь я не ребенок!

– Побег…

– На это я не решусь.

– А я, кроме побега и тайного брака, других средств не знаю.

– О, друг мой, благословение священника не снимет с меня родительского проклятия!

– Не верьте этому, Анюта, вас только пугают.

– Нет, Казимир, нет, я не могу последовать вашему совету… Я люблю вас более всего на свете, но я люблю и моих родителей и не хочу огорчить их.

– Вы всего боитесь… Положитесь на меня, и я устрою это дело как нельзя лучше.

– Нет, не могу! Это убьет моих родителей.

– Вы не решаетесь потому, что не любите меня! При первом препятствии вы готовы покинуть меня… Ваша мать была права, называя эту любовь ребяческим чувством, пустою мечтой с вашей стороны!

– Вооружитесь терпением, друг мой, если вы меня действительно любите, – умоляла Анюта.

– Я докажу вам на деле всю силу моей любви. Вы легко перенесете разлуку со мною, а я разлуки с вами не переживу… Лучше умереть, чем видеть вас замужем за другим!

– Так вот награда за мою любовь к вам? Нет, Казимир, вы этого не сделаете.

– Я потерял надежду на счастье, а жизнь без вас не имеет смысла.

– Следовательно, вы сомневаетесь в моей верности?

– Вы заражены предрассудками, Анюта. Ваши нянюшки и гувернантки вбили вам в голову какие-то дикие понятия о жизни!.. Надо бороться с препятствиями.

– Лучше погибнуть, чем решиться на бесчестный поступок.

– Так умрем же вместе! – в порыве страсти вскричал пылкий юноша, прижимая Анюту к своему сердцу.

– Я согласна, – с кроткой улыбкой ответила девушка, – но не теперь, когда все еще может перемениться к лучшему.

Горькая усмешка скользнула по губам Ядевского.

– И на это не достает у вас смелости! – проговорил он.

– Что с вами сегодня, Казимир? Право, я не узнаю вас.

– Я кажусь вам странным, даже смешным, потому что принял шутку за серьезное чувство… Вам только кажется, что вы любите меня. Завтра, быть может, мысли ваши примут другое направление, а послезавтра вы и вовсе меня позабудете… Пережить это я не в силах… Пуля избавит меня от этого ненавистного существования!

– Сохрани вас, Боже, от этого, Казимир!.. Подумайте только, как это огорчит вашу мать!.. Опомнитесь!.. Вы не в своем уме!..

– Нет, я говорю совершенно хладнокровно.

– Дайте мне честное слово, что вы не застрелитесь.

– Вы хладнокровно приговариваете меня к пожизненной каторге…

– Я желаю сохранить вашу жизнь, потому что она принадлежит мне! – и Анюта обняла и крепко поцеловала юношу. – Любовь наша преодолеет все препятствия, и мы будем счастливы!

Казимир с сомнением покачал головою.

– Верите ли вы мне… даете ли честное слово, что не застрелитесь?

– Вот вам моя рука… я сдержу данное мною слово. Но вы еще не знаете, что такое время. Это страшная, всесокрушающая сила, уничтожающая медленно, но верно ваши впечатления, желания, мечты, страсть и даже воспоминания. Случается, что самая пламенная любовь со временем превращается в равнодушие… О, не дай Бог дожить до этого!.. Я потерял надежду на счастье, потому и возвращаю данное вами мне слово… Вы свободны…

– Вы разлюбили меня! – вставая, вскрикнула Анюта. – Я это чувствую…

– Я люблю вас до безумия!.. Но я не хочу дожить до той минуты, когда вы сами станете смеяться над этой любовью и называть ее юношеским увлечением или просто глупостью.

– О, как мало вы меня знаете!

– Докажите, что я ошибаюсь, решитесь обвенчаться со мной без согласия ваших родителей, и тогда я поверю, что вы меня любите… Нет?.. В таком случае мы оба свободны. Нас не связывают более никакие клятвы, никакие обещания, мы с вами больше не увидимся…

Будущее покажет, насколько искренним было ваше чувство.

– Я не заслужила от вас такой жестокости, Казимир! – Бедная девочка закрыла лицо руками, и горячие слезы потекли по ее щекам.

– Проклинайте меня, но я не могу поступить иначе.

– Вы добровольно отказываетесь от меня?

– Согласитесь на побег со мною…

– Я не смею…

– Ну, так прощайте.

И Ядевский быстрыми шагами вышел из церкви.