Кен Фоллетт
Трое
Она уже сожалела о порыве, который заставил ее назначить встречу с Натом Дикштейном. Он в полной мере отвечал ее представлению об этом типе людей: человек старшего поколения, он, конечно же, нуждается в заботе и понимании. И, что хуже всего, он был когда-то влюблен в ее мать. На первый взгляд, он, как и все прочие, напоминал ее отца.
Но чем-то он и отличался, сказала она себе. Он был земледельцем, а не академиком – и меньше всего она могла себе представить, что у нее возможна встреча с таким человеком. Он отправился в Палестину, вместо того чтобы просиживать в кофейнях Оксфорда, болтая, как хорошо было бы это сделать. Он поднял холодильник одной рукой. За все то время, что они провели вместе, он не раз удивил ее тем, что его слова и поступки не отвечали ее ожиданиям.
Может быть, Нат Дикштейн и сможет нарушить принятый порядок вещей, подумала она.
А может быть, я снова обманываю сама себя.
Нат Дикштейн позвонил в израильское посольство из будки таксофона на вокзале Паддингтон. Когда там ответили, он попросил офис коммерческих кредитов. Такого отдела в посольстве не существовало: это было кодовое название центра, где принимали послания для Моссада. Ему ответил молодой человек с явным ивритским акцентом. Он обрадовал Дикштейна, потому что ему было приятно знать о существовании молодых людей, для которых иврит являлся родным языком. Он знал, что разговор автоматически записывается, и поэтому сразу же перешел к делу: «Спешно – для Билла. Сделка в опасности из-за присутствия противной стороны. Генри». Он повесил трубку, не дожидаясь подтверждения приема.
Со станции он направился в свою гостиницу, думая о Сузи Эшфорд. Завтра вечером он будет встречать ее на Паддингтонском вокзале. Ночь она сможет провести у подружки. Дикштейн плохо представлял себе, с чего начинать – он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь приглашал женщину пообедать просто ради удовольствия общения с нею.
Что делают в таких случаях? Предполагается, что вы посадите женщину в свою машину, на вас будет смокинг, и вы преподнесете ей коробочку шоколадных конфет, перевязанных широкой ленточкой. Дикштейну предстояло встретить Сузи на вокзале, но у него не было ни машины, ни смокинга. Куда он поведет ее? Он не знал ни одного шикарного ресторана в Израиле, не говоря уж об Англии.
Прогуливаясь по Гайд-парку, он невольно улыбался. Забавная ситуация для мужчины сорока трех лет. Она поняла, что он не искушен в житейских хитростях, но это ее не очень волновало, потому что она сама напросилась на обед с ним. В таком случае, она должна знать и ресторан и что в них заказывать. Вот уж не вопрос жизни и смерти. Как бы там ни было, но он будет рад встрече.
В делах теперь наступила определенная заминка. Выяснив, что его раскололи, он ничего не мог делать, пока не переговорит с Пьером Бортом и пока Борг не решит, уносить ему ноги или нет. Этим же вечером он пошел на французский фильм «Мужчина и женщина». Простая и очаровательная любовная история шла в сопровождении трогательной музыкальной мелодии. Он ушел, не досмотрев фильм и до половины, потому что эта история вызвала у него желание заплакать, и весь вечер мелодия звучала у него в голове.
Утром он зашел в телефонную будку рядом с гостиницей на улице и снова позвонил в посольство. Когда ему дали центр связи, он сказал:
– Это Генри. Есть ответ для меня?
– Соглашайтесь на девяносто три тысячи и завтра договаривайтесь.
Ответ, понял Дикштейн.
– Повестка дня будет в информационной службе аэропорта, – быстро сообщил он.
Пьер Борг прилетает завтра в девять тридцать.
Темнело, день клонился к вечеру, и четверо мужчин продолжали сидеть в машине, храня молчание и наблюдая с терпением, свойственным только шпионам.
Ник нашел нужного человека на третий день, который весь целиком провел, наблюдая за зданием Евроатома на Киршберг. Он был уверен, что точно опознал его.
– В деловом костюме он в общем-то не походил на того игрунчика, но я совершенно уверен, что это он. И, скорее всего, он должен тут работать.
– И я так думаю, – согласился Ростов. – Если Дикштейн ищет какие-то тайны, его информаторы вряд ли работают в аэропорту или в отеле «Альфа». Так что Нику стоило первым делом поинтересоваться Евроатомом.
Он обращался к Тюрину, но Хассан услышал его и заметил:
– Вы не можете учитывать все до мелочей.
– Нет, могу, – ответил Ростов.
Он проинструктировал Хассана, чтобы тот обзавелся большой машиной темного цвета. Американский «бьюик», в котором они ныне сидели, был подозрителен, но вместителен и неприметен в темноте. Из Евроатома Ник последовал за этим человеком до его дома, и теперь они вчетвером ждали на мощеной улочке рядом со старым домом с террасой.
Ростов терпеть не мог эти номера в стиле «плаща и кинжала». Они так старомодны. Были в ходу в двадцатых и тридцатых годах, да и в таких местах, как Вена, Стамбул и Бейрут, но не в Западной Европе в 1968 году. Это просто опасно – хватать мирного человека на улице, запихивать его в машину и бить его, пока он не выдаст нужную информацию. Вас могут увидеть прохожие, которые не побоятся позвонить в полицию и рассказать о том, что они увидели. Ростов предпочитал ясный, четкий и подготовленный ход событий, и он привык пускать в ход мозги, а не кулаки. Но поскольку Дикштейн скрылся с глаз, слова этого типа становились все важнее с каждым днем. Ростов должен выяснить, что он передал Дикштейну, и узнать это надо сегодня.
– Скорей бы он выбрался, – буркнул Петр Тюрин.
– Мы не спешим, – сказал Ростов.
Это не соответствовало истине, но он не хотел, чтобы его команда нервничала, считая, что уходит время, и наделала ошибок. Чтобы снять напряжение, он продолжал говорить:
– Дикштейну, конечно, кое-что удалось сделать. Он сделал то, что ему надо, и сейчас мы следуем по его стопам. Он понаблюдал за зданием Евроатома, проследил этого человека до дома и стал ждать его на улице. Объект, выйдя, направился в клуб гомосексуалистов. Дикштейн выявил его слабость и использовал ее, чтобы сделать из него своего информатора.
– Он не показывался в клубе два последних вечера, – заметил Ник.
– Он понял, что за все надо платить, – сказал Ростов, – особенно за любовь.
– Любовь? – презрительно фыркнул Ник. Ростов не ответил.
Тьма сгустилась, и зажглись уличные фонари. Воздух, проникавший в открытое окно машины, отдавал сыростью: Ростов обратил внимание, как вокруг фонарей курились туманные облачка. Испарения шли от реки. Стоял июнь, и в этом году туманы появились рановато.
– Это что такое? – бросил Тюрин. Пышноволосый человек в двубортном пиджаке быстро шел по тротуару по направлению к ним.
– А ну, тихо, – приказал Ростов. Человек остановился у дома, за которым они наблюдали. Звякнул колокольчик у дверей.
Хассан положил руку на ручку дверцы.
– Еще рано, – прошипел Ростов. В верхнем окне дернулась портьера.
– Может, любовник? – сказал Хассан.
– Заткнись ты, ради Бога, – буркнул ему Ростов. Через минуту парадная дверь открылась, и пышноволосый посетитель зашел внутрь. Ростов уловил облик человека, открывшего двери: это был тот самый, кто передал Дикштейну пакет. Дверь закрылась, и их шансы сошли на нет.
– Слишком быстро. Вот черт, – ругнулся Ростов. Тюрин снова забарабанил пальцами, а Ник почесал в затылке. Хассан разочарованно вздохнул, словно заранее знал, что ожидание просто глупо и ничего не даст. Ростов решил, что давно уже пора поставить его на место.
В течение часа ничего не происходило.
– Так они проведут весь вечер, – предположил Тюрин.
– Если Дикштейн их припугнул, они, скорее всего, опасаются выходить по вечерам, – сказал Ростов.
– Может, вломиться? – спросил Ник.
– Не так просто, – ответил Ростов. – Дело в том, что из окна сверху можно увидеть, кто звонит в двери. И я прикидываю, что незнакомцу они не откроют.
– Этот любовничек может пробыть у него всю ночь.
– Не исключено.
– Стоит просто вышибить двери, – настаивал Ник. Ростов не обратил на него внимания. Ник вечно хочет вламываться, но он не предпримет никаких силовых действии, пока ему не прикажут. Ростов прикидывал, что теперь им придется иметь дело с двумя людьми, что было и сложнее, и опаснее.
– У нас есть какое-то оружие? – спросил он.
Тюрин открыл «бардачок» перед ним и вытащил пистолет.
– Отлично. Лишь бы не пришлось его пускать в ход.
– Он даже не заряжен, – Тюрин засунул оружие в карман плаща.
– Если любовник останется на всю ночь, – спросил Хассан, – может, стоит взять его утром?
– Вне всякого сомнения, нет, – отрезал Ростов. – Мы не можем заниматься такого рода делами при свете дня.
– И что тогда?
– Я еще не решил.
Он погрузился в размышления вплоть до полуночи, когда проблема разрешилась сама собой.
Полуприкрытыми глазами Ростов наблюдал за парадной дверью. Он увидел, как она дрогнула и начала приоткрываться.
– Наконец-то, – обрадовался он.
Двое мужчин пожелали друг другу спокойной ночи; тот, что помоложе, стоял на тротуаре, а второй, в ночном халате – в дверях дома. Он держал руку своего любовника в прощальном пожатии. Оба они, вздрогнув, подняли глаза, когда Ник с Тюриным, выскочив из машины, приблизились к ним.
– Не двигаться и не шуметь, – тихо предупредил Тюрин по-французски, показывая им пистолет.
Ростов отметил, что Ник с безошибочным тактическим инстинктом занял позицию сзади и чуть сбоку молодого человека.
– О, Господи, – взмолился старший, – прошу вас, больше не надо.
– В машину, – приказал Тюрин.
– Почему бы вам, подонкам, не оставить нас в покое? – вспылил молодой.
Наблюдая за этой сценой и слушая с заднего сидения машины, Ростов подумал: «Вот та секунда, когда они прикидывают, подчиниться или поднять шум». Он быстро обвел взглядом пустую темную улицу.
Ник, почувствовав, что молодой человек готов оказать неповиновение, обхватил его обеими руками пониже плеч и легко оторвал от земли.
– Не бейте его, – взмолился старший, – я иду. – Он вышел из дома.
Его приятель крикнул:
– Черта с два ты пойдешь!
«Проклятье», – подумал Ростов.
Молодой человек отчаянно извивался в объятьях Ника, а потом попытался ударить его по стопе. Ник отступил на шаг и врезал тому кулаком по почкам.
– Нет, Пьер! – вскричал хозяин дома.
Тюрин подскочил к нему и зажал рот огромной ладонью. Отчаянным усилием тот отвел голову в сторону и успел крикнуть «На помощь!» прежде, чем Тюрин успел снова заткнуть ему рот.
Пьер, опустившись на одно колено, стонал.
Ростов перегнулся через спинку переднего сидения и крикнул в открытое окно: «Тащите их! Двинулись!»
Тюрин подхватил мужчину постарше на руки и таким образом донес его до машины. Пьер внезапно оправился от удара Ника и попытался было пуститься наутек. Хассан вытянул ногу, и тот полетел кувырком, распростершись на брусчатке мостовой.
Ростов увидел, как в верхнем окне соседнего дома зажегся свет. Если эта суматоха еще продолжится, их арестуют.
Тюрин запихал свою ношу на заднее сидение. Ростов ухватил добычу и сказал Тюрину.
– Я держу его. Включай двигатель. И поскорее.
Ник перехватил молодого гостя и дотащил его до машины. Тюрин прыгнул на место водителя, а Хассан открыл дверцу с другой стороны.
– Хассан, – рявкнул на него Ростов, – закрой дверь дома, идиот!
Ник пихнул молодого человека на заднее сидение рядом с его приятелем, затем и сам разместился на нем так, что двое пленников оказались зажатыми между Ростовым и им. Хассан закрыл двери дома и вскарабкался на сиденье рядом с водителем. Тюрин рванул машину с места и резко повернул за угол.
– Боже Всемогущий, – по-английски сказал Ростов, – ну и мудня.
Пьер все еще стонал. Пленник постарше сказал:
– Мы ничем перед вами не провинились.
– Неужто? – ответил Ростов. – Три вечера тому назад в клубе на Рю Дик вы передали папку некоему англичанину.
– Эду Роджерсу?
– Это не его имя.
– Вы из полиции?
– Не совсем, – Ростов не хотел разочаровывать его, пусть верит в то, что ему хочется. – Меня не интересует сбор доказательств, составление обвинения и отдача вас под суд. Я интересуюсь лишь содержимым папки.
Наступило молчание.
Тюрин бросил из-за плеча:
– Двинемся из города и поищем какое-то тихое местечко?
– Подожди.
– Я вам все расскажу, – согласился пленник постарше.
– Покрутись пока вокруг города, – приказал Ростов Тюрину, не сводя взгляда с работника Евроатома. – Так, рассказывайте.
– Это была распечатка с компьютера Евроатома.
– Какая в ней хранилась информация?
– Подробности о выдаче лицензий на отправку грузов расщепляющихся материалов.
– Расщепляющихся? Вы имеете в виду ядерных?
– Руда, металлизированный уран, ядерные отходы, плутоний…
Откинувшись на спинку сидения, Ростов уставился на пролетающие за окном огни города. Кровь прихлынула к голове из-за охватившего его восторга: наконец-то он понял смысл операции Дикштейна.
Человек из Евроатома прервал его размышления.
– Теперь вы нас отпустите домой?
– Я должен получить копию этой распечатки.
– Я не могу вынести еще одну, потому что исчезновение одной уже достаточно подозрительно!
– Боюсь, что вам придется это сделать, – сказал Ростов. – Но если хотите, верните ее обратно после того, как она будет перефотографирована.
– О, Господи, – простонал человек.
– У вас нет выбора.
– Хорошо.
– Рули к дому, – приказал Ростов Тюрину. А чиновнику из Евроатома он сказал: – Завтра вечером принести распечатку домой. Кто-нибудь зайдет к вам и перефотографирует ее.
Большой лимузин миновал улочки города. Ростов прикинул, что похищение прошло довольно гладко.
– Кончай таращиться на меня, – сказал Ник Пьеру. Они въехали на брусчатку мостовой. Тюрин остановил машину.
– О’кей, – сказал Ростов. – Выпускай того, что постарше. Его дружок пока останется у нас.
Чиновник Евроатома завопил, словно от боли.
– Почему?
– На тот случай, если завтра вам захочется расколоться и все рассказать своему шефу. Молодой Пьер будет нашим заложником. Пошел!
Ник открыл дверцу и дал пленнику выйти. Несколько мгновений он, застыв, стоял на мостовой. Ник сел обратно в машину, и Тюрин двинул ее с места.
– Все ли с ним будет в порядке? – спросил Хассан. – Сделает ли?
– Он будет работать на нас, пока не получит обратно своего приятеля, – сказал Ростов.
– А потом?
Ростов промолчал. Он думал, что благоразумнее всего будет убрать обоих.
Сузи мучилась кошмаром.
На бело-зеленый домик у реки спустились вечерние сумерки. Она была одна. Она принимала ванну и долго нежилась в ароматной горячей воде. Затем пошла в большую спальню, где, сев у трехстворчатого зеркала, припудрила тело из ониксовой коробочки, которая принадлежала ее матери.
Она открыла гардероб, ожидая увидеть изъеденные молью наряды матери, выцветшие от времени лохмотья на вешалке, но ничего подобного – все было чистое, новое и в превосходном состоянии, если не считать слабого запаха нафталина. Она выбрала себе ночную рубашку, белую, как саван, и накинула ее на себя. Затем легла на постель.
Она лежала так долгое время, ожидая, когда же Нат Дикштейн придет к своей Эйле. Вечер перешел в ночь. За окном шелестели речные струи. Дверь открылась. В ногах кровати стоял мужчина, стягивая с себя одежду. Он склонился над ней, и паника сразу же заполыхала бурным пожаром, когда она увидела, что это не Дикштейн, а ее отец, и что она сама, конечно же, давно мертва – и вот ее ночная рубаха расползлась прахом, волосы спали, плоть пошла складками, кожа на лице высохла и обтянулась, обнажая зубы и обрисовывая швы на черепе, а она превратилась в скелет, и она кричала, кричала, кричала и, наконец, проснулась в ужасе, обливаясь потом и дрожа, удивляясь, почему никто не примчался к ней в комнату спросить, что случилось, пока она с облегчением не осознала, что крики ей тоже приснились; она успокоилась и опять, отходя ко сну, пыталась понять, что же за сон ей приснился и что он означает.
Утром к ней вернулось обычное веселое настроение, если не считать какого-то смутного непонятного беспокойства, словно легкого облачка на небе ее безмятежности: сон совершенно изгладился у нее из памяти, оставив о себе лишь странное воспоминание как о чем-то неприятном, хотя беспокоиться было совершенно не о чем, ибо, как известно, кошмары заменяют подлинные тревоги дня.
Глава седьмая
– Нат Дикштейн собирается украсть уран, – объявил Ясиф Хассан.
Давид Ростов кивнул в знак согласия. Он напряженно размышлял, прикидывая, как избавиться от Ясифа Хассана.
Они прохаживались по аллее у подножья высокого утеса, который служил основанием старой части города. Хассан продолжил:
– Они поставили ядерный реактор в Димоне в пустыне Негев. Французы помогали им строить его и, скорее всего, снабжали ядерным топливом. После Шестидневной войны де Голль прекратил поставки оружия и, наверно, урана.
Это-то ясно, думал Ростов, так что лучше всего подогреть предположения Хассана полным согласием с ним.
– Совершенно типичный для Моссада образ действий, просто взять и украсть тот уран, который им нужен. Именно так эта публика и мыслит. У них менталитет людей, прижатых к стене, что заставляет их не обращать внимание на тонкости международной дипломатии.
Ростов мог заглянуть несколько дальше Хассана – поэтому он и был обеспокоен проблемой, как бы хоть на время избавиться от араба. Ростов знал о строительстве атомного реактора в Каттаре; Хассан наверняка нет: с чего ради сообщать такие секреты какому-то агенту в Люксембурге.
Скорее всего, поскольку в Каире происходили сплошные утечки информации, и израильтяне знают о египетской бомбе. И что же им остается? Делать свою собственную – для чего им и понадобились, по словам человека из Евроатома, «расщепляющиеся материалы». Ростов считал, что Дикштейн попытается украсть какое-то количество урана для создания израильской атомной бомбы. Но Хассан пока еще не сделал такой вывод, и Ростов не собирался помогать ему, ибо незачем Тель-Авиву знать, насколько близко он подошел к разгадке.
Вечером у них в руках появилась распечатка, но, хотя они так и не сдвинулись с места, он промолчал о ней, ибо из этого списка Дикштейн и должен выбрать себе цель. И Ростову не хотелось, чтобы Хассан обладал этой информацией.
У Ростова явно поднялось настроение. Он чувствовал себя как в шахматной партии, когда три или четыре пешки соперника начинали выстраиваться в боевой порядок, а он, видя, откуда последует нападение, готов превратить его в поражение. Он не забыл причины, по которым он вступил в схватку с Дикштейном: конфликт внутри КГБ между ним и Феликсом Воронцовым с Юрием Андроповым в роли третейского судьи, за которым должно последовать в виде награды место в спецшколе для сына – но в данный момент все это отступило на задний план. Сейчас им руководили, держа в напряжении и обострив все чувства, азарт погони и запах добычи.
На пути у него стоял Хассан. Надутый обидчивый любитель, сообщавший о всех его действиях в Каир, в данный момент был более опасным врагом, чем Дикштейн. Несмотря на все свои ошибки и оплошности, он далеко не глуп – естественно, считал Ростов, ему присуща определенная сообразительность, типично левантинский склад ума, унаследованный от его папаши-капиталиста. Он может и догадываться, что Ростов хочет устранить его с дороги. Тем не менее, Ростов решил поручить ему какое-то реальное дело.
Они прошли под мостом Адольфа, и, обернувшись, Ростов остановился, любуясь видом, открывшимся сквозь проем арки. Он напомнил ему об Оксфорде, и внезапно Ростов понял, что делать с Хассаном.
– Дикштейн догадывается, что за ним кто-то следит, – сказал он, – и, скорее всего, связывает этот факт с вашей встречей.
– Вы так думаете?
– Ну, посмотри сам. Он отправляется на задание, внезапно сталкивается со знакомым арабом, и тут же за ним повисает хвост.
– Он может это предполагать, но знать он не знает.
– Ты прав. – Глянув на Хассана, Ростов понял, что арабу просто нравится слышать от него такие слова. Он меня терпеть не может, подумал Ростов, но ему нужно, чтобы я согласился с ним, просто жутко нужно. Он горд – и я могу это использовать.
– Дикштейн должен проверить, – продолжал Ростов. – Есть ли на тебя досье в Тель-Авиве?
Хассан пожал плечами со следами некогда свойственного ему аристократического высокомерия.
– Кто знает?
– Как часто вы встречались лицом к лицу с другими агентами – американцами, англичанами, израильтянами?
– Никогда. Я слишком осторожен.
Ростов чуть не расхохотался. Истина заключалась в том, что Хассан слишком незначительная сошка, чтобы представлять интерес для крупных разведывательных служб, и ему никогда не поручалось ничего достаточно важного, чтобы требовалась встреча с другими агентами.
– Если нет данных в досье, – сказал Ростов, – Дикштейну придется переговорить с вашими друзьями. Есть ли у вас какие-нибудь общие знакомые?
– Нет. После колледжа мы с ним не виделись. Да и в любом случае, он ничего не сможет узнать от моих знакомых. Они ничего не знают о моей тайной жизни. Я не выбалтывал налево и направо…
– Да, да, – подавляя нетерпение, прервал его Ростов. – Но в ходе беседы Дикштейн может задавать вроде бы незначащие вопросы касательно твоего поведения, как такового, дабы убедиться, соответствует ли твой образ жизни представлению о тайной деятельности – например, бывают ли таинственные телефонные звонки, внезапные отлучки, друзья, которых ты стараешься не знакомить с окружающими… Есть ли кто-нибудь в Оксфорде, с кем ты продолжаешь видеться?
– Из студентов никого, – у Хассана изменился тон, и Ростов понял, что близок к цели. – Я поддерживаю некоторые связи с преподавателями на факультете – здравствуйте, до свидания – в частности, с профессором Эшфордом – пару раз он свел меня с людьми, которые готовы субсидировать наше дело.
– Если я не ошибаюсь, Дикштейн тоже знаком с Эшфордом.
– Конечно. Эшфорд возглавлял кафедру семитских языков, на которой занимались мы с Дикштейном.
– Вот видите. Дикштейну остается только связаться с Эшфордом и в разговоре невзначай упомянуть твое имя. Эшфорд же расскажет ему, что ты делаешь и какой ведешь образ жизни. И затем Дикштейну станет ясно, что ты – тайный агент.
– Что-то сомнительно, – настороженно возразил Хассан.
– Отнюдь, – уверенно ответил Ростов, хотя Хассан был прав. – Это стандартная техника. Я и сам так не раз делал. И всегда срабатывало.
– Значит, если он свяжется с Эшфордом…
– У нас появится возможность снова сесть ему на хвост. Поэтому я бы хотел, чтобы ты отправился в Оксфорд.
– О! – Хассан не догадывался, к чему может привести разговор, и оказался в тупике. – Но Дикштейн мог просто позвонить по телефону…
– Мог, но такого рода разговоры предпочтительнее вести при личной встрече. Ты можешь сказать, что случайно оказался в городе и хочешь поболтать о добрых старых временах… а во время международного разговора трудно быть столь непринужденным. В силу этих же причин и следует прибыть на место, а не звонить по телефону.
– Может, вы и правы, – неохотно согласился Хассан. – Я планировал отправить сообщение в Каир, как только мы разберемся с распечаткой.
Вот именно этого Ростов и старался избежать.
– Хорошая мысль, – одобрил он. – Но сообщение будет выглядеть куда лучше, если вы сможете присовокупить к нему и известие, что удалось снова выйти на Дикштейна.
Хассан стоял, вглядываясь вдаль, словно надеялся увидеть отсюда Оксфорд.
– Давайте вернемся, – коротко сказал он. – Я уже нагулялся.
Настало время проявить общительность и дружелюбие. Ростов приобнял Хассана за плечи.
– Вы, европейцы, такие изнеженные.
– Только не пытайтесь меня убедить, что у КГБ в Москве трудная жизнь.
Выйдя к дороге, они остановились, пережидая поток машин.
– Ох, послушай, – спохватился Ростов, – все время хотел спросить. Ты трахал жену Эшфорда?
– Не больше четырех или пяти раз в неделю, – хмыкнул Хассан и, довольный, громко расхохотался.
Он явился на станцию слишком рано, поезд запаздывал, так что ему пришлось провести тут целый час. Единственный раз в жизни он прочитал «Ньюсуик» от корки до корки. По приходе поезда она едва ли не бегом кинулась к нему по платформе, широко улыбаясь. Как и вчера, она обняла его и расцеловала, на этот раз поцелуй был несколько продолжительнее. Он смутно предполагал, что увидит ее в длинном платье, окутанную шелками, как жена банкира в «Клубе-61» в Тель-Авиве, но, конечно же, Сузи принадлежала к другому поколению в другой стране и явилась в высоких сапожках, голенища которых исчезали под подолом юбки, спускавшейся чуть ниже колен, и в шелковой блузке, стянутой широким поясом. На лицо наложен макияж. Руки ее были пусты, ни плаща, ни сумочки, ни косметички. Несколько мгновений они стояли молча, лишь улыбаясь друг другу. Дикштейн, по-прежнему плохо представлявший, что ему делать, предложил ей руку, как вчера, и, по всей видимости, этот его жест обрадовал ее. Они двинулись к стоянке такси. Когда они сели в машину. Дикштейн спросил:
– Куда вы хотели бы направиться?
– Вы не заказали столик?
Я должен был бы это сделать, – пришло ему в голову, но он признался:
– Я не знаю лондонских ресторанов.
– На Кингс-Роуд, – велела Сузи водителю. Когда машина снялась с места, она глянула на Дикштейна и сказала:
– Привет, Натаниель.
Никто еще не называл его Натаниелем. Ему понравилось.
Небольшой ресторанчик в Челси, который она выбрала, был погружен в уютный полумрак. Когда они шли к столику, то Дикштейну показалось, что он видит несколько знакомых лиц, и в желудке у него возник ком; минуту спустя он понял, что это популярные исполнители, фото которых мелькают на страницах журналов, после чего снова расслабился. Он с удовольствием отметил, что в зале люди всех возрастов, ибо слегка опасался, что окажется среди них самым старым.
Они сели, и Дикштейн спросил:
– Вы водите сюда всех своих молодых людей?
Сузи одарила его холодной улыбкой.
– Это первая глупость, которую я от вас услышала.
– Я исправлюсь. – Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда.
– Что вы хотите заказать? – спросила она, и неловкость прошла.
– Дома я питаюсь просто и незамысловато, тем, что и все. В отлучке я живу в гостиницах, где мне вечно подсовывают какие-то загадочные блюда. А больше всего мне нравится то, чего здесь не подадут: жареный бараний окорок, пудинг из почек с зеленью, ланкаширская похлебка.
– Знаете, что меня в вас больше всего привлекает? – улыбнулась она. – Вы не имеете представления, что является изысканностью, а что нет, но, в любом случае, она вас совершенно не волнует.
Он коснулся лацканов пиджака.
– Вам не нравится этот костюм?
– Нравится, – сказала она. – Хотя, скорее всего, он вышел из моды, уже когда вы его покупали.
Он остановился на куске мяса с вертела, а она на тушеной печенке, которую ела с завидным аппетитом. Он заказал бутылку бургундского, ибо это тонкое вино как нельзя лучше подходило к печенке, мягко дав ей понять, что хоть в винах он разбирается, поскольку такова его работа. Сузи опустошила добрую половину бутылки, что он ей с удовольствием позволил; у него же не было аппетита.
Она рассказала ему, как в свое время принимала ЛСД.
– Это просто незабываемо. Я чувствовала все свое тело, словно я в нем и вне его. Я слышала, как бьется сердце. Кожа просто пела от счастья, когда я прикасалась к ней. И вокруг полыхание красок… А я все задавалась вопросом: то ли наркотик в самом деле показывает мне эти красоты, то ли он привел меня в такое состояние? Это был новый путь осознания мира или же он просто усиливает ощущения, которые всегда присутствуют в вас?
– Но потом у вас не возникало потребности в нем? – спросил он.
Она покачала головой.
– Я не могла позволить себе настолько терять над собой контроль. Но я рада, что познала такое.
– Поэтому я не люблю пить – теряешь контроль над телом и мыслями. Хотя, конечно, это не то же самое. Как бы там ни было, пару раз, когда мне случалось напиваться, я отнюдь не считал, что обретаю ключ от вселенной.
Она рассеянно отмахнулась. У нее была длинная тонкая рука, точно как у Эйлы и такой же грациозный жест.
– Я не верю, – сказала Сузи, – что наркотики могут решить все проблемы мира.
– А во что вы верите, Сузи?
Медля с ответом, она, улыбаясь, смотрела на него.
– Я верю в то, что вам больше всего на свете нужна любовь. – Тон у нее был чуть вызывающий, словно она боялась ответной иронии.
– Эта философия, скорее, подходит утомленному жизнью обитателю Лондона, чем закаленному в драках израильтянину.
– Я даже не буду пытаться переубедить вас.
– Я был бы счастлив.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Вы никогда не знали счастья.
Уставившись в меню, он пробормотал:
– Я бы предпочел клубничное желе.
– Расскажите мне, кого вы любите, Натаниель, – внезапно попросила она.
– Одну пожилую женщину, ребенка и привидение, – тут же ответил он, потому что не раз сам задавался этим вопросом. – Пожилую женщину зовут Эстер, и она еще помнит погромы в царской России. Ребенок – это мальчик по имени Мотти. Ему нравится «Остров сокровищ». Его отец погиб в Шестидневной войне.
– А привидение?
– Вы хотите клубничное желе?
– Да, спасибо.
Стоял июнь, и клубника была великолепна.
– А теперь расскажите, что вы любите, – предложил Дикштейн.
– Ну… – сказала она и задумалась. – Ну… – она бросила ложку, – о, черт, Натаниель, думаю, что люблю вас.
Первой ее мыслью было: «Что за чертовщина мне взбрела в голову? Чего ради я это брякнула?» Затем она подумала: «Ну и пусть, это правда». И наконец: «Но почему же я влюбилась в него?» Она не знала, почему, но знала, когда. Ей представились две возможности заглянуть в него и увидеть подлинного Дикштейна: один раз, когда он говорил о лондонских фашистах тридцатых годов, и второй, когда упомянул о мальчике, чей отец был убит во время Шестидневной войны. Оба раза с него спадала маска. И она смогла увидеть за ней не маленького, испуганного, прижавшегося в угол человечка. На самом же деле перед ней предстал сильный, решительный и уверенный в себе человек. И в эти минуты она уловила исходящее от него ощущение мощи, словно сильный неодолимый запах. Она даже слегка содрогнулась от неожиданности.
Этот человек был загадочен и интригующе властен. Ей захотелось сблизиться с ним, понять, о чем он думает, проникнуть в его тайные мысли. Она хотела, притрагиваться к его мускулистому телу, чтобы его сильные руки ласкали ее, и глядеть в грустные карие глаза, когда он будет кричать от страсти. Она хотела его любви.
Ничего подобного с ней раньше не случалось.
Нат Дикштейн понимал, что ничего этого не должно быть.
Он любил Эйлу, которая умерла. И было что-то неестественное в его отношениях с ее подросшей дочерью, смахивающей на нее, как две капли воды.
Он был не столько еврей, сколько израильтянин, не столько израильтянин, сколько агент Моссада. И из всех окружавших его женщин он ни в коем случае не мог полюбить девушку, в которой наполовину арабской крови.
