Кен Фоллетт
Трое
Глава десятая
Нат Дикштейн прибыл в Нью-Йорк, чтобы стать пароходным магнатом. Что и заняло у него все утро.
Заглянув в телефонный справочник Манхэттена, он выбрал адвоката, который, судя по адресу, обитал в нижнем Ист-Сайде. Вместо того, чтобы звонить, он явился к нему лично и с удовлетворением отметил, что адвокатская контора размещается над китайским ресторанчиком. Адвоката звали мистер Чанг.
Дикштейн и Чанг на такси добрались до офиса компании «Либериан Корпорейшен Сервис, инк» на Парк-авеню, которая была основана для содействия лицам, которые хотят зарегистрировать свое дело в либерийской корпорации, но не испытывают намерения отправляться для этого за три тысячи миль в Либерию. Дикштейна не просили предъявлять документы, он не должен доказывать, что он честный, обеспеченный и душевно-здоровый человек. За гонорар в пятьсот долларов – которые Дикштейн выложил наличными – была зарегистрирована либерийская корпорация «Сейвил шипинг». Тот факт, что на данном этапе Дикштейну не принадлежала даже гребная шлюпка, никого не волновал.
Штаб-квартира компании была вписана под номером 80 по адресу Брод-стрит, Монровия, Либерия, и ее директорами стали П.Сатиа, Э.К.Нугба и Дж. Д.Бойд, все жители Либерии. По тому же адресу размещалось большинство таких либерийских корпораций, и директорами во многих из них были те же Сатиа, Нугба и Бойд – откровенно говоря, таким образом они зарабатывали себе на жизнь. Кроме того, они были служащими Либерийской залоговой компании, которая размещалась по тому же адресу.
Мистер Чанг попросил выдать ему пятьдесят долларов и оплатить такси. Дикштейн выдал ему наличными требуемую сумму и посоветовал воспользоваться автобусом.
Так, обзаведясь всего лишь адресом, Дикштейн стал основателем совершенно законной пароходной компании, которая не могла привести ни к нему, ни к Моссаду.
Через двадцать четыре часа Сатиа, Нугба и Бойд подали в отставку, которая была принята; в тот же самый день общественный нотариус из графства Монсеррадо в Либерии поставил печать на документ, в котором говорилось, что полный и всеобъемлющий контроль над деятельностью корпорации «Сейвил шипинг» вручается в руки некоего Андре Папагополуса.
К тому времени Дикштейн уже ехал на автобусе из Цюрихского аэропорта в город, где ему предстояло встретиться за ленчем с Папагополусом.
Когда, наконец, он смог прикинуть предстоящие действия, даже он был потрясен запутанностью планов, обилием деталей, которым предстояло сложиться одна к одной, как в головоломке, количеством людей, которых предстояло убеждать, подкупать или запугивать, чтобы каждый из них исполнил свою роль. Пока ему везло, сначала с Воротничком, потом с Алом Кортоне, не говоря уж о «Ллойде» в Лондоне и о либерийской фирме, но сколько же ему будет сопутствовать удача?
В определенном смысле Папагополус представлял собой самую серьезную проблему: человек столь же уклончивый, сколь и могущественный, и так же свободный от слабостей, как и сам Дикштейн.
Он родился в 1912 году в деревне, которая во времена его детства поочередно становилась то турецкой, то болгарской, то греческой. Его отец был рыбак. Еще подростком он освоил все морские премудрости, но главным образом уделял внимание контрабанде. После второй мировой войны он оказался в Эфиопии, где за ничтожную цену скупил горы военных излишков, которые по окончании войны оказались никому не нужны. Он продавал ружья и автоматы, ручные гранаты, пулеметы, противотанковые ружья и боеприпасы всем, у кого была нужда. Тогда же он вошел в контакт с Еврейским агентством в Каире и, получая огромную прибыль, продавал оружие подпольной израильской армии. Он организовал переброску на судах – в чем неоценимую услугу оказали его способности контрабандиста – оружия прямо в Палестину. Тогда-то он и спросил, не нужно ли что-нибудь еще.
Таким образом он и встретился с Натом Дикштейном.
Он быстро перемещался с места на место – из Каира времен короля Фарука в Швейцарию. Его дела с Израилем преобразовались из полностью незаконных в, худшем случае, несколько сомнительные, а в большинстве своем совершенно невинные. Теперь он именовал себя брокером по судам, что и было его основным, хотя и не полностью, делом.
Адреса у него не было. С ним необходимо было связываться по полудюжине телефонных номеров по всему миру, но его никогда не было на месте – каждый раз приходилось оставлять послание, и Папагополус звонил сам. Многие знали его и доверяли ему, особенно в судовом деле. Потому что он никогда никого не подводил; но доверие к нему было основано на репутации, а не в силу личных знакомств. Он жил хорошо, но достаточно тихо и незаметно, и Дикштейн был одним из немногих людей в мире, которому была известна его единственная слабость: он любил оказываться в постели в компании девочек, но, в самом деле, в компании, которая включала в себя десять-двенадцать красавиц. И у него не было чувства юмора.
Дикштейн сошел с автобуса у вокзала, где на тротуаре его ждал Папагополус. Это был крупный человек с оливковой кожей и редкими темными волосами, пряди которых прикрывали намечающуюся тонзуру.
Они обменялись рукопожатием.
– Как дела? – спросил Дикштейн.
– То вверх, то вниз, – улыбнулся Папагополус. – Но больше вверх.
Они двинулись по тихим чистым улочкам, напоминая директора компании в сопровождении его бухгалтера. Дикштейн с удовольствием вдыхал прохладный воздух.
– Мне нравится этот город, – сказал он.
– Я заказал столик у «Велтлинер Келлер» в старом городе, – предупредил его спутник. – Хотя знаю, что в отличие от меня, вы не обращаете внимания на пищу.
– Вы были на Пеликанштрассе? – спросил Дикштейн.
– Да.
– Хорошо.
На Пеликанштрассе располагался цюрихский офис «Либериан Корпорейшен сервис, инк». Дикштейн попросил Папагополуса зарегистрироваться там как исполнительного директора «Сейвил шипинг». После этого, получив десять тысяч долларов со счета Моссада в швейцарском банке, он сможет перевести их на счет Папагополуса в том же банке, и следы этого перевода будет очень трудно проследить.
– Но я больше ничего не обещаю. Так что вы можете впустую потерять деньги, – предупредил Папагополус.
– Уверен, что этого не произойдет.
В ресторане они заказали поесть и выпить. Дикштейн с сожалением отметил, что местное швейцарское вино все же лучше израильского.
За едой Дикштейн объяснил Папагополусу его обязанности как исполнительного директора «Сейвил шипинг».
– Первое: приобрести небольшое, но быстроходное судно в 1000 или 1500 тонн водоизмещения. Зарегистрировать его в Либерии. – Это задание предполагало еще один визит на Пеликанштрассе и выплаты налога в виде одного доллара за каждую тонну. – В стоимость включите и ваш процент, как брокера. За все действия с судном вам будут идти брокерские процентные отчисления. Меня не волнует, как оно будет использоваться, пока не придет время ему пуститься в путешествие, в конце которого оно пришвартуется в Хайфе; произойти это должно примерно 7 октября. В Хайфе вы рассчитаете команду. Вы будете делать заметки?
– Думаю, что обойдусь, – улыбнулся Папагополус.
От Дикштейна не ускользнула некоторая сдержанность собеседника. Папагополус внимательно слушал, но пока еще не давал согласия взяться за дело. Дикштейн продолжил:
– Второе: купите любое из судов в данном списке. – Он протянул ему листик бумаги, на котором были поименованы четыре судна-близнеца «Копарелли» с именами их владельцев и последним портом швартовки – информацию эту он получил в «Ллойде». – Давайте любую цену, которую запросят; мне нужно одно из них. Включите в нее ваш брокерский процент. И к 7 октября доставьте его в Хайфу. Там рассчитаете команду.
Папагополус с непроницаемым лицом поглощал шоколадный мусс. Положив ложечку, он надел очки в золотой оправе, чтобы прочитать список. Сложив листик, без комментариев положил его на стол.
Дикштейн протянул ему другой лист бумаги.
– Третье: купите вот это судно – «Копарелли». Но вы должны приобрести его в точно обусловленное время. Оно выйдет из Антверпена в воскресенье, 17 ноября. Мы должны получить его после того, как оно выйдет в море, и до того, как минует Гибралтар.
Папагополус с сомнением посмотрел на него.
– М-да…
– Подождите, дайте мне досказать остальное. Четвертое: в самом начале 1969 года вы продадите судно номер один, маленькое, и номер три, «Копарелли». Вы получите от меня сертификат, подтверждающий, что корабль номер два продан на металлолом. Перешлете его «Ллойду». И прикроете «Сейвил шипинг».
– То есть, вы хотите, чтобы судно исчезло без следа.
Дикштейн кивнул. Папагополус уловил самую суть дела и резал, как ножом.
– Как вы должны понимать, – продолжил он, – все это достаточно несложно, кроме покупки «Копарелли», когда корабль будет в море. Нормальная процедура приобретения судна носит следующий характер: в ходе переговоров достигается соглашение о цене и подписываются соответствующие документы. Судно ставят в сухой док для осмотра. Когда он кончается удовлетворительным результатом, подписываются документы, выплачиваются деньги, и новый владелец получает право вывести судно из сухого дока. Покупка судна, находящегося в море, носит исключительный характер.
– Но возможный.
– Да, возможный.
Дикштейн внимательно наблюдал за ним. Папагополус задумался с рассеянным взглядом: он уже пытался осмыслить проблему, что обнадеживало.
– На следующей день, после того как судно уйдет в море, мы можем начать переговоры и обговорить цену, назначить дату инспекции. Затем, пока судно будет в рейсе, мы можем сказать, что покупателю необходимо срочно потратить деньги, предположим, в связи с уплатой налогов. Продавец внесет страховой взнос на случай каких-то серьезных неполадок, которые могут обнаружиться после осмотра… хотя это его не должно беспокоить. Он беспокоится о своей репутации как владелец судна. Он даст железные гарантии, что его имущество будет в целости и сохранности доставлено в распоряжение нового владельца «Копарелли».
– Можете ли вы представить такую гарантию грузоотправителю, основанную на вашей репутации?
– Конечно. Но почему я должен ее давать?
Дикштейн посмотрел ему прямо в глаза:
– Могу обещать вам, что владелец груза претензий к вам предъявлять не будет.
Папагополус развел в сторону распростертые ладони.
– Не подлежит сомнению, что вы замышляете какое-то мошенничество. И я нужен вам в качестве респектабельного прикрытия. Что я еще могу сделать? Но, кроме того, вы требуете, чтобы я выложил на стол свою репутацию, предлагая верить вам на слово, что она не пострадает. Так?
– Да. Послушайте. Разрешите мне кое-что спросить у вас. Когда-то вы доверились израильтянам, помните?
– Конечно.
– Вы когда-нибудь сожалели об этом?
Папагополус улыбнулся, вспоминая добрые старые времена.
– Это было лучшее решение из всех, которые я когда-либо принимал.
– Так готовы ли вы снова поверить нам? – Дикштейн затаил дыхание.
– В то время я был готов и к потерям. Мне было… тридцать пять лет. То было веселое времечко. Я получил самое интригующее предложение за все двадцать лет. Черт побери, я согласен!
Дикштейн протянул ему руку над столиком. Папагополус пожал ее.
– Теперь детали, – сказал Дикштейн. – Откройте счет на «Сейвил шипинг» в вашем банке здесь. Как только будут получены средства, посольство сразу переведет их. Сообщите мне об этом, просто оставив письменную информацию в банке. Записку возьмет кто-нибудь из посольства. Если у нас возникнет необходимость встретиться и переговорить, воспользуемся теми же самыми телефонными номерами.
– Договорились.
– Я рад, что мы снова будем работать вместе.
Папагополус погрузился в задумчивость.
– Судно номер два – это судно-близнец «Копарелли», – пробормотал он. – Думаю, что догадываюсь, к чему вы клоните. Есть только одно, что мне хотелось бы узнать, хотя не сомневаюсь, что вы не скажете. Какой же, черт побери, груз на борту «Копарелли» – уран, что ли?
Петр Тюрин задумчиво посмотрел на «Копарелли» и пробормотал:
– Ну и старое же корыто.
Ростов не ответил. Они сидели во взятом напрокат «Форде» рядом с кардиффскими доками. Белки в Московском центре предупредили, что сегодня «Копарелли» пришвартуется именно здесь, и теперь они наблюдали, как проходила эта операция. Судну предстояло разгрузить фрахт строевого леса из Швеции и взять генеральный груз в виде небольших станков и хлопка, что должно занять несколько дней.
– По крайней мере, на эту развалюху никто не захочет покуситься, – пробормотал Тюрин больше для себя.
– Оно не так уж старо, – возразил Ростов.
Тюрин удивился; Ростов понял, что его беспокоит. Но Ростов постоянно удивлял его своей прозорливостью.
Дождило. Дождь в Уэльсе был самый пронизывающий и монотонный, чем по всей Англии, и куда холоднее. Петр Тюрин пребывал в тоске. В свое время он отслужил два года в военно-морском флоте. Это и еще плюс тот факт, что он специалист по радио и электронике, не оставило другого выбора, как оказаться на борту «Копарелли». Он не хотел опять уходить в море. Он терпеть не мог сырость, холод, корабельную пищу и строгую дисциплину на борту. В квартирке в Москве его ждала теплая уютная жена, и он скучал по ней.
Конечно, не могло быть и речи, чтобы он позволил себе отказаться перед Ростовым от задания.
– Мы подставим тебя на место радиста, но, в случае чего, у тебя должно быть свое оборудование, – сказал Ростов.
Тюрин постарался прикинуть, как все это будет организовано. В его обязанности, очевидно, будет входить найти радиста, трахнуть его по голове, кинуть в воду и, явившись на борт судна, сказать: «Я слышал, вам нужен новый радист». Но, скорее всего. Ростов придумает что-то поумнее, на то он и полковник.
Оживление на палубе стихло, и «Копарелли» вырубил двигатель. Шесть или семь матросов спустились по трапу, смеясь и перекрикиваясь, и направились в город.
– Проследи, в каком пабе они бросят якорь, Ник, – дал указание Ростов. Бунин вылез из машины и последовал за моряками.
Тюрин проводил его взглядом. Он решительно не мог разделить радостного возбуждения Ростова по поводу того, что операция успешно развивается. Они снова не имели представления, куда делся Дикштейн – хотя и не потеряли окончательно его следы. Ростов принял решение дать ему свободно действовать: он боялся, что слежка за Дикштейном спугнет его.
– Мы будем следить за «Копарелли», – сказал он, – и Дикштейн сам выйдет на нас.
Ясиф Хассан было заспорил с ним, но Ростов одержал верх. Тюрин, который абсолютно не испытывал желания принимать участие в обсуждении стратегических вопросов, подумал, что Ростов прав, хотя у него и нет больших оснований быть столь уверенным.
– Первым делом надо подружиться с командой, – прервал Ростов размышления Тюрина. – Ты радист. Ты получил небольшую травму на борту своего последнего судна «Рождественская роза» – сломал руку – и тебя оставили тут в Кардиффе до полного выздоровления. От хозяина судна ты получил приличную компенсацию. Ты неплохо проводил время, пока у тебя были деньги. Осторожно намекни, что хотел бы найти себе работу, когда деньги подойдут к концу. Ты должен выяснить две вещи: кто у них радист и когда собирается отходить судно.
– Ясно, – кивнул Тюрин, хотя до ясности было далеко. Вот как, например, взять и просто «подружиться» с командой?
Подсознательно он поежился, шевельнув широкими плечами. Или он выполнит задание или же ему придется представить убедительные доказательства, почему он не смог его выполнить. Он мог лишь пообещать приложить все усилия.
Вернулся Бунин.
– Перелезай-ка назад, – велел Ростов, – пусть Ник правит. – Тюрин вылез, придержав дверцу для Ника.
Когда машина отъехала от порта, Ростов повернулся с переднего сидения переговорить с Тюриным.
– Тут сотня фунтов, – сказал он, протягивая ему пачку банкнот. – Можешь не скупиться.
Бунин остановил машину у небольшой припортовой таверны на углу. На вывеске, хлопавшей под ветром, читалось «Лучшее пиво». За непрозрачными стеклами виднелись желтоватые огоньки светильников. Хуже этого места сегодня и не придумать, пришло в голову Тюрину.
– Какой национальности команда? – неожиданно спросил он.
– Шведы, – ответил Бунин.
По своим поддельным документам Тюрин был австрийцем.
– На каком же языке мне с ними разговаривать?
– Все шведы говорят по-английски, – объяснил ему Ростов. Настало краткое молчание. – Еще есть вопросы? – спросил Ростов. – Я хотел бы заняться Хассаном прежде, чем он наделает очередных глупостей.
– Вопросов не имею, – сказал Тюрин, открывая дверцу машины.
– Во сколько бы ты ни пришел вечером в гостиницу, переговори со мной, – наказал Ростов.
– Ясное дело.
– Удачи.
Захлопнув дверцу. Тюрин перешел дорогу, направляясь в паб.
Это был убогий маленький кабачок, с деревянными скамейками вдоль стен и пластиковыми столами, прикрепленными к полу. Четверо из компании моряков играли в стрелки в углу, а пятый стоял у бара, заказывая для всех выпивку.
Бармен кивнул Тюрину. Тот попросил у него пинту легкого светлого, большое виски и сандвич с ветчиной.
Моряк у столика повернулся и вежливо кивнул. Тюрин улыбнулся:
– Только что отшвартовались?
– Да. Пришли на «Копарелли».
– Я с «Рождественской розы», – сообщил Тюрин. – Они оставили меня здесь.
– Повезло.
– Сломал себе руку.
– Ах вот как? – улыбнулся швед. – Так ты можешь держать стакан в другой.
– Что меня и устраивает. Дай-ка я поставлю тебе выпить. Что предпочитаешь?
Прошло два дня, и они по-прежнему пили. В составе собутыльников произошли некоторые изменения, потому что кое-кто пошел стоять вахту и на берег сошли другие; был небольшой период времени между четырьмя утра и открытием заведения, когда нигде в городе, законным или незаконным образом, нельзя приобрести выпивку, но все остальное время представляло собой бесконечное шатание по кабакам. Тюрин уже и подзабыл, как пьют моряки. Он мучился жутким похмельем. Правда, он радовался, что еще не пришлось идти к шлюхам: шведы проявляли интерес к женщинам, но только не к проституткам. Тюрину никак не удалось бы убедить жену, что он подхватил венерическую болезнь на службе матушке-России. Другим пороком шведов была отчаянная склонность к азартным играм. Тюрин спустил в покер едва ли не пятьдесят фунтов из выданных ему КГБ. Он настолько тесно сошелся с командой «Копарелли», что часам к двум ночи его пригласили даже на борт. Там он повалился спать на грузовой палубе, и его оставили в покое до восьми склянок.
Но этот вечер уже не будет походить на предыдущий. «Копарелли» уходит в море с утренним приливом: к полуночи и команда судна, и все ее офицеры должны быть на борту. Было десять минут двенадцатого. Хозяин кабачка ходил по помещению, собирая стаканы и вытряхивая пепельницы. Тюрин играл в домино с Ларсом, радистом судна. Сыграв несколько партий, они перешли к выстраиванию костяшек, пока те не падали при неосторожном движении. Ларс был крепко пьян, а Тюрин еще кое-что соображал. Его до испарины пугала мысль о том, что должно будет произойти в ближайшие несколько минут.
Остальные члены команды уже покинули заведение. Тюрин и Ларс тоже поднялись. Тюрин обнял Ларса за плечи, и, пошатываясь, они бок о бок выбрались на улицу.
Ночной воздух был сыр и холоден. Тюрин поежился. Теперь ему предстояло держаться поближе к Ларсу. Надеюсь, что Ник точно рассчитает время, подумал он. И надеюсь, что машина не поломается. И еще: остается надеяться лишь на Бога, что Ларс не погибнет.
Они прошли мимо темно-синего «Форд-Капри 2000», который с потушенными фарами стоял на обочине. На мгновение вспыхнул свет в салоне, и Тюрин увидел лицо водителя. Это был Ник Бунин. Вытащив из кармана мятую белую фуражку, Тюрин натянул ее на голову: сигнал, по которому Бунин будет ориентироваться. Когда моряки прошли мимо, машина снялась с места и двинулась в противоположном направлении. Еще рано.
– У меня есть невеста, – сказал Ларс. О нет, только не начинай о ней.
– И она, – хихикнул Ларс, – жутко горячая баба.
– Ты собираешься жениться на ней? – Тюрин настойчиво пялился в темноту перед собой и, прислушиваясь, продолжал болтать с Парсом только, чтобы держаться поближе к нему.
– Чего ради? – Ларс осклабился.
– Она верна тебе?
– Еще бы, а то я перережу ей горло.
– А я думал, что Швеция придерживается свободной любви, – Тюрин сказал первое, что пришло ему в голову.
– Ну да, свободной любви. Но ей бы лучше не изменять мне.
– Понимаю.
– Могу объяснить…
Да где ты, Ник? Давай же…
Тюрин услышал приближение машины. Он напрягся.
– В чем дело? – спросил Ларс.
– Ничего особенного. – Тюрин увидел свет фар. Машина ехала прямо на них по середине дороги. Моряки отошли к тротуару, чтобы освободить ей дорогу. Это неправильно, так не может быть, это не сработает! Внезапно Тюрин растерялся и впал в панику – затем он ясно увидел перед собой машину, на которую упал свет уличных фонарей, и понял, что это не та, появления которой он ждал, это патрульная машина полиции.
Улица вливалась в широкую пустую площадь, всю в выбоинах. Движения вокруг никакого не было. Моряки направлялись прямиком через площадь.
Вот тут.
Давай.
Они уже были на полпути.
Давай же!
Машина вывернулась из-за угла и помчалась через площадь, светя фарами. Окостеневшими пальцами Тюрин впился в плечо Ларса. Машина приближалась на полной скорости.
– Водитель надрался, – прохрипел Ларс.
Это был «Форд-Капри». Он вильнул, огибая группу моряков перед собой. Они перестали смеяться и рассыпались в разные стороны. Развернувшись, машина помчалась прямо на Тюрина с Ларсом.
– Смотри в оба! – заорал Тюрин.
Когда машина почти приблизилась к ним, он толкнул Ларса в сторону, заставив его потерять равновесие, и сам отпрыгнул в другую. Раздался глухой удар, сопровождаемый вскриком и звоном разбившегося стекла. Машина умчалась.
Готово, подумал Тюрин. Он с трудом поднялся на ноги и глянул на Ларса. Моряк лежал на дороге в нескольких футах от него. В свете фонарей блестела лужица крови. Ларс застонал. Жив, подумал Тюрин. Слава Богу!
Машина притормозила. Одна из фар у нее не горела – та, которой он сбил Ларса, прикинул Тюрин. Водитель словно бы медлил. Затем она набрала скорость и, подмигивая единственным глазом, умчалась в ночь.
Тюрин склонился над Ларсом. Остальные моряки столпились вокруг, переговариваясь по-шведски. Тюрин коснулся ноги Ларса. Тот отчаянно завопил от боли. Ларс был окровавлен, но кровотечение было не особенно сильным. Штурман нагнулся к нему. Но Ларс не позволял притрагиваться к ноге.
Скорая помощь прибыла через несколько минут, но они показались Тюрину вечностью: ему никогда не доводилось убивать человека, и он не был готов к этому. Ларса положили на носилки. Офицер сел в салон скорой помощи и обратился к Тюрину:
– Тебе бы тоже лучше сесть сюда.
– Да.
– Думаю, ты спас ему жизнь.
– О, Господи.
Он занял место в салоне скорой рядом с офицером. Они помчались по залитым дождем улицам, и синий маячок на крыше отбрасывал зловещие отблески на стены зданий. Тюрин сидел у задней стенки машины, не в силах смотреть ни на Ларса, ни на сопровождающего, ни в окно и вообще не знал, куда девать глаза. Он сделал много неблаговидных вещей на службе своей стране и полковнику Ростову – подслушивал разговоры любовников, чтобы потом шантажировать их, обучал террористов, как делать бомбы, он помогал захватывать людей, которые потом подвергались пыткам – но ему никогда не доводилось ехать в скорой помощи рядом со своей жертвой. Ему это не могло нравиться.
Они прибыли в больницу. Санитары вынесли носилки с Ларсом. Тюрин и штурман остались в приемном покое.
После долгого ожидания показался врач.
– У него сломана нога и некоторая кровопотеря, – сказал он. У медика был очень усталый вид. – И он крепко выпил, что никак не пойдет ему на пользу. Но он молод, здоров, силен и крепок. Нога у него срастется и через несколько недель будет, как новая.
Тюрина охватило чувство огромного облегчения. Только тут он понял, что его колотит.
– Наше судно отходит утром, – сказал офицер.
– Он не может быть на нем, – заметил врач. – Ваш капитан едет сюда?
– Я послал за ним.
– Отлично. – Повернувшись, врач оставил их.
Капитан прибыл одновременно с полицией. Он переговорил по-шведски со штурманом, пока молодой сержант выслушивал от Тюрина неопределенное описание машины. Затем капитан подошел к нему.
– Я считаю, что вы спасли Ларса от гораздо более худшего исхода.
Тюрин предпочел бы не слышать от него таких слов.
– Я попытался оттащить его в сторону, но он упал. Он был очень пьян.
– Хорст сказал, что вы ожидаете подходящего судна, списавшись с предыдущего.
– Да, сэр.
– Вы квалифицированный дипломированный радиооператор?
– Да, сэр.
– Мне нужно кем-то заменить беднягу Ларса. Не хотите ли завтра утром отплыть с нами?
– Я вывожу тебя из дела, – сказал Пьер Борг. Дикштейн побледнел. Он молчал, уставившись на своего шефа.
– Я хочу, чтобы ты вернулся в Тель-Авив и осуществлял руководство операцией оттуда.
– Да имел я тебя, – бросил Дикштейн.
Они стояли на берегу Цюрихского озера. Его гладь заполняли яхточки, чьи многоцветные паруса радостно трепыхались под лучами швейцарского солнца.
– Не будем спорить, Нат.
– Не будем спорить, Пьер. Я отказываюсь выходить из дела. И точка.
– Я приказываю тебе.
– А я говорю тебе – да пошел ты!
– Слушай, – Борг глубоко вдохнул. – План твой прекрасен. Единственная погрешность в нем заключается в том, что ты скомпрометирован: противная сторона знает, что ты его разработал, и они попытаются найти тебя и пустить прахом все, что тебе удалось достичь. Ты можешь по-прежнему руководить операцией, но тебе надо убраться с глаз.
– Это не та операция, когда ты можешь сидеть в конторе, нажимать кнопки, и все идет, как по маслу. Она слишком сложна, в ней слишком много непредугадываемых вариантов. И я должен постоянно находиться на месте, чтобы успевать принимать решения. – Прервавшись, Дикштейн задумался. Но в самом деле, почему я все должен делать сам? Неужели я единственный человек в Израиле, которому это под силу? А не в том ли дело, что я жажду славы?
Борг высказал вслух его мысли:
– Не пытайся быть героем, Нат. Ты для этого слишком умен. Ты профессионал; тебе надлежит подчиняться приказам.
Дикштейн покачал головой.
– Тебе следовало бы крепко подумать прежде, чем отдавать мне такой приказ. Помнишь, как евреи относятся к людям, которые всегда подчинялись приказам?
– Ну, хорошо, ты прошел концлагерь – но это не дает тебе право, черт побери, всю жизнь делать только то, что ты хочешь!
– Ты можешь, конечно, остановить меня. Можешь лишить поддержки. Но в таком случае ты так и не получишь свой уран, потому что я не собираюсь никому рассказывать, как его заполучить, – слова свои Дикштейн закончил выразительным жестом.
Борг в упор уставился на него:
– Ну, подонок, ты и это предусмотрел.
Дикштейн заметил выражение лица Борга. Как-то ему довелось быть свидетелем неприятной сцены, когда Борг ссорился со своим сыном – подростком Даном. Насупившись, мальчишка мрачно слушал, как отец объяснял ему: участие в маршах мира является нелояльностью по отношению к отцу, матери, стране и Богу и так далее – пока Борг едва не задохнулся от душившей его ярости. Дан, подобно Дикштейну, знал, как противостоять, когда на тебя давят, а Борг в таких случаях обычно багровел и начинал орать. Внезапно Дикштейн увидел, что на этот раз ничего подобного не происходит. Борг сохранял спокойствие.
Сдержанно улыбнувшись, он сказал:
– Уверен, что та, кого ты трахаешь – агент другой стороны.
У Дикштейна перехватило дыхание. Ему показалось, что сзади ему врезали ломом по голове. Вот уж этого он ожидал меньше всего. Сузи была чем-то отдельным, совершенно отъединенным от всей прочей жизни, а теперь Борг выволок ее на всеобщее обозрение: гляньте-ка, чем Нат занимается!
– Нет. – Голос Ната звучал глухо и ровно.
– Я изложу тебе лишь самую суть, – продолжил Борг. – Она арабка, политические взгляды ее отца носят проарабский характер, она путешествует по всему миру и под прикрытием профессии имеет возможность входить в контакты; а агент Ясиф Хассан, который и заприметил тебя в Люксембурге – друг ее семьи.
Дикштейн подошел вплотную к Боргу и, с яростью глядя ему в глаза, бросил:
– Это все?
– Все! Что ты, мать твою, имеешь в виду под этим словечком – все? Мы расстреливали людей и при меньших доказательствах вины!
– Но не тех, кого я знаю.
– Пыталась ли она получить от тебя какую-то информацию?
– Нет! – рявкнул Дикштейн.
– Ты злишься, потому что знаешь – ты сделал ошибку.
Повернувшись. Дикштейн уставился на озеро, стараясь успокоиться и взять себя в руки. После долгой паузы он сказал:
– Да, я злюсь, потому что сделал ошибку. Я должен был рассказать тебе о ней, а не ходить вокруг да около. Теперь я понимаю, как вся эта ситуация представляется тебе…
– Представляется? Ты хочешь сказать, что не считаешь ее агентом?
– Ты проверял через Каир?
Борг выдавил искусственный смешок.
– Ты говоришь так, словно в Каире у меня собственная разведслужба. Я не могу просто звякнуть им и попросить просмотреть ее досье, пока я жду на линии.
– Но у тебя же есть отличный двойной агент в египетской разведке.
– Так ли уж он хорош? Похоже, все о нем знают.
– Кончай эти дурацкие игры. После Шестидневной войны даже газеты утверждают, что у тебя есть отличные агенты-двойники в Египте. И дело в том, что ты даже не пытался ее проверить.
Борг умиротворяюще воздел руки ладонями кверху.
– О’кей, я постараюсь проверить ее через Каир. Это займет некоторое время. Тем временем ты представишь отчет, в котором изложишь все детали своего замысла, а я постараюсь привлечь других агентов к этому заданию.
Дикштейн вспомнил Ала Кортоне и Андре Папагополуса: никто из них не будет исполнять обещанное ни для кого другого, кроме Дикштейна.
– Не сработает, Пьер, – тихо сказал он. – Тебе необходимо получить уран, и я единственный человек, который может доставить его тебе.
– А если Каир подтвердит, что она в самом деле агент?
– Я уверен, что ответ будет отрицательным.
– Ну, а если нет?
– Думаю, что ты убьешь ее.
– О нет, – Борг ткнул пальцем едва ли не в нос Дикштейну, и теперь в его голосе слышалась сдавленная ярость. – О нет, я этого делать не буду, Дикштейн. Если она окажется агентом, ты убьешь ее.
С подчеркнутой медлительностью Дикштейн взял руку Борга и отвел ее от своего лица. И его голос еле заметно дрогнул, когда он сказал:
– Да, Пьер. Я сам убью ее.
