Федор Федорович Метлицкий
Раздвоение
16
Из воспоминаний…
Жена обнимала сына, гладила руками, страшась отойти. Он терпеливо пережидал родную, не отстраняясь.
Я стоял в стороне, не видя выхода. Словно отрывали часть меня, и это не заживет.
– Ну, ладно, мамуля! – наконец, отстранил он мать. – Не так страшно, я же айтишник, буду управлять дронами, далеко от передовой. И, кроме того, работать над искусственным интеллектом для беспилотников.
Сын не понимал, что такое война, но чувствовал, что заставляют вторгаться в совершенно другое страшное пространство, не похожее на его светлое и любящее творческое окружение. Но это был риск «у бездны на краю», чего он никогда не испытывал. Конечно, это неправое дело, но оно резко ускорит какое-то разрешение. Придет совершенно новое, небывалое в его до сих пор счастливую жизнь, в которой чего-то недоставало. Какой будет тогда новая жизнь?
Я пожалел, что создавал ему тепличные условия, не готовил его настоящим мачо, могущим выжить в любых обстоятельствах. Почему не учил его защищаться? Преодолевать трудности, боль? Ведь, он еще птенец!
Мать совала ему сумку с термобельем, теплыми носками, любимыми конфетами, что сын покорно принял, чтобы не обидеть. Мы поехали за ним «в место дислокации» для спецподготовки – учебную часть, где он должен был тренироваться в качестве резервиста.
Когда его оторвали от нас, мы стали ждать его звонков. Он отвечал, что все хорошо, но не хватает необходимого снаряжения, современной техники, – разленившаяся в вечном мире военщина ничего не подготовила. Они только строились и спали. Генералы списывают ответственность за бардак на лейтенантиков… Впервые попали под обстрел… Уже осенние холода, спим в палатках, дали буржуйки, топим чем придется. Спасибо за термобелье, спасает.
____
Звонки от сына стали все реже. Их часто вывозили на учения куда-то. Последний звонок был осенью. Мы не знали, что он в это время был уже на передовой. Звонил с чужого номера, разговор длился минуту, не больше. Сын удивил нас фразой: «Мама, если придет из военкомата похоронка на меня – не верь». Мать неудержимо зарыдала.
Потом звонков долго не было. Мы звонили в его часть. Там нас уверяли, что все хорошо, мол, они на учениях, поэтому нет связи.
Жена лежала дома ночью, смотрела в потолок и лихорадочно соображала, как же его найти сейчас, как узнать, что с ним.
Потом, зимой, на нас вышла мама одного из ребят, который служил вместе с нашим сыном, она нашла нас в социальной сети и сообщила, что, по ее сведениям, ребят отправили на передовую, и там наш сын был убит снарядом из дальнобойного орудия.
Наш мир рухнул. Я ходил по комнатам, не зная зачем и куда. Жена спустилась по стенке на пол и начала кричать. Ей почудилось: сын подошел, говорит: «Мама, ты почему плачешь?» Она тогда пришла в себя, начала собираться, нужно что-то делать дальше. Надо искать, искать…
Его тело разорвало, а он, маленький, так боялся поранить палец.
В феврале, после проведения экспертизы, мы получили официальное известие из военкомата о том, что наш сын Федор Иванов, специалист по беспилотникам, погиб 23 февраля. Обещали какие-то выплаты.
____
Говорят, материнское сердце чует беду. Но она две недели – с момента, как погиб сын, – пребывала в прежней тревоге за сына.
Когда нам сообщили, что сын погиб, мать села на диване, сжимая в руке айфон, и просидела до рассвета. Спать боялась, думала, сейчас уснет и не услышит, а вдруг он позвонит, вдруг он сейчас позвонит и скажет: «Мамуль, ты не верь никому, они ошиблись, я живой».
Через три дня тело сына привезли домой. На похороны пришли много людей. Нам потом сказали, что мы никого не видели, мать сидела возле ребенка и разговаривала с ним, последние минуточки.
Она так до конца и не могла поверить, что хоронили сына. Настояла на том, чтобы открыли крышку гроба. Но… видела будто белую маску, не узнавала родных черт сына. Умом все понимала, но сердце по-прежнему отказывалось верить в то, что сына больше нет.
Была убита еще одна семья на этой земле.
____
Я машинально вызвал беспилотный автомобиль, и повез жену в санаторий душевного здоровья, расположенный в горах. У нее уже не было слез, глаза были сухие и горячие.
– Надо поехать туда, – бредила она. – Где его убили.
– Ты не можешь, – склонялся я над кроватью. – Там боевые действия. Обязательно съездим туда, пусть через год, через два, но обязательно съездим на это место.
Приходили родственники, молча сидели у кровати. Сестра гладила ее руку. Появилась толстая подруга Галка, говорила громким самоуверенным голосом.
– Что делать… Как и у других, тоже погибли дети. Герои. Я за каждым солдатиком плачу, как за своим ребенком. С той стороны не люди, там же звери воюют, сколько мирных погубили!
Она не умела утешать. Жена лежала на кровати, исхудавшим лицом в подушке – не хотела видеть подругу. Я увел ее, оскорбленную.
Пришел батюшка, с заросшим холеным волосом лицом, с большим крестом на животе. Хорошо сохранился с прежних безбожных времен.
– Бог дал, Бог взял, – с постным, благодатным выражением в глазах утешал он. – Есть еще дети, и они будут утешением.
– У нас был один ребенок, – грубо сказал я.
– Рожать надо больше, – гудел благожелательный голос, – как предписывает послание Его, чтобы оставались еще сыновья. Тогда будет не так больно и страшно терять сына.
– Уходите! – закричала жена, подняв голову с подушки, с сухими глазами. – Пожалуйста.
____
Люди, не приставайте больше к матери! С вашими сочувствиями, общественными делами, геополитическими интересами, войнами, с вашим патриотизмом, преданностью или раздражением к властям. Со своими убеждениями, которые бледнеют перед смертью.
Ей этого больше не нужно. Все, о чем хлопочут люди, утонуло в темной бездне, где уже нет ваших предрассудков, ненужных споров, драк и унижений.
____
Поздно ночью я шел домой пешком, по-прежнему ничего не чувствуя. В Королевском парке было темно и холодно – ни одной души. Даже освещение потушили.
– Ты иллюзия? – думал я, глядя в рыхлые, как вулканические стекляшки лапилли, облака. – Тогда почему в нас – живой?
Темнели стволы деревьев, молчаливо стоящие на одной ноге, вонзая копья голых ветвей в белесое небо. Кусты растений и цветов подстрижены до основания, сиротливо торчали корни.
Ни души кругом, только аккуратно уложенные плитки дорожек отсвечивали, напоминая о былой безмятежности.
Один, совсем один, без жены…
Дома, не съев ни крошки, повалился на кровать в полном бесчувствии. Ночью приснился сон. Тихо плещется темная вода, по воде плывет что-то родное, удлиняясь, как струя… Сынок! – услышал я свой жалобный плач во сне. Он повернул лицо, улыбнулся, и стал медленно уплывать. Тянусь к нему, безуспешно… Проснулся со слезами на глазах. Внутри не прекращалась боль, разрастаясь в бесконечность. Такой глубинной, тяжкой беды на сердце никогда не бывало.
Я думал: результат для каждого один: смерть. Человеку не надо стремиться к какому-то результату – коммунизму, социализму, капитализму… Жизнь – это процесс сам по себе, способный удовлетворить все наши желания, с волнующими и невыразимыми высотами чувств, а не стремление к результату. Конец приходит, когда истощается жизнь. И остается жалеть о ярком метеоре жизни, который промелькнул и исчез, оставив след, если не в человечестве, то хотя бы в близких.
Но впереди еще будет долгая жизнь. Наше горе постепенно отойдет, станет светом в поражающей новизне бесконечного космоса.
