Федор Федорович Метлицкий
Раздвоение
9
Кто я такой? – размышлял Иванов.
Что происходит с человеком, который раньше постоянно жил в уютном, вольно движущемся пузыре свободы, где исполняются все желания – быть здоровым благодаря новым методам медицины, творить образы, возникающие из самых счастливых снов? Хотя, само творчество – тяжкое дело, требующее огромных сил, преодоления чего-то залежалого в себе.
Не отличаюсь от бесконечной вереницы человеков, прошедших по всем эпохам истории. Те же повторяющиеся черты.
Привязанность к близким, к «братьям нашим меньшим» – преданным собакам и независимым котам.
Обезьянье любопытство, открывшее людям необозримость мира и определившая место человека во вселенной.
Слепота предрассудков и тупых идей, в которых нет окончательных истин.
Страх от одиночества в близости смерти, что обрубит все.
Непонимание, что для других я не представляю центр их интересов. Например, являешься к другому – всей своей цельной вселенной, не подозревая, что ты для него – всего лишь один из тысячи встреченных знакомых или клиентов. Из них он впускает в свою вселенную лишь одного-двух по своему предпочтению, по степени близости или сексуальности, а в тебе видит лишь внешнюю оболочку. Но «стоит представить», как говорил Гоголь о своей повести «Записки сумасшедшего», и вселенные каждого открываются во всей своей близости и целостности в твоей личной вселенной.
Во мне нет только мстительного чувства к недоброжелателям или доминирующей цивилизации, накапливающей силы у наших границ. Это уже следствие воспитания в нашей цивилизации вечного мира.
Я живу, как теперь понял, во время очередной оттепели, которая совершенно отличается от прежних – все время дравшихся, названных великими рациональными умами устоявшимися условными терминами «древний мир», «темное средневековье», «светлая эпоха модернизма», постмодернизм, метамодернизм…
В мой оттепели, которая видится необозримой и – навсегда, забыты страшные военные времена, человечество расслабилось до такой степени, что были бы неестественны команды: «Смир-р-но!», «Становись!», и жуткое ощущение нехватки воздуха, как в тюремной клетке.
В параллельном мире мне довелось поработать в министерстве, неважно каком. Это – форма коллективизма, где совместно что-то силятся делать по спущенному сверху плану, и каждая инициатива становилась наказуемой.
Коллективом можно было совместно выкапывать траншею, и не более того. Чтобы понимать, зачем копать, нужно было взорлить, найти в себе хотя бы ту же цель, что замыслили сверху.
Здесь же, в нашем нормальном измерении я тоже начинал работать в одном из учреждений, где не было спущенного сверху плана. Да, у нас экономика, вследствие цифровизации технологий и совершенства логистики, снова плавно перешла на плановую систему. Но не с планом, наложеным сверху, а естественным, – любые задания разрабатываемые Центром информационного управления, предоставляли свободу творчества. Хотя в западной цивилизации до сих пор преобладают несогласованные эгоистические действия корпораций.
Потом создал свою общественную организацию «К вершинам знания». Мы занимались воспитанием творческого сознания. Это было не только воспитание детей и подростков, ибо это не так важно – сама система благотворно действовала на созревание полноценного человека. Мы хотели воспитывать людей неактивных, с созерцательным образом мышления.
Дело в том, что природа создала людей такими, что большинство являются всеядными созерцателями, глазеющими на мир, не желая понимать, что это такое, просто принимая глазами и чувствами то, что есть.
Я сам был таким в молодости. Писал стихи, полные, как мне казалось, возвышенных чувств, без намека на осмысление того, что воспевал. Потому что мысль уничтожалась чувством. Это почему-то осуждалось как отстранение от жизни в башне из слоновой кости. На самом деле это было неумение мыслить, попросту невежество. Был убежден, что больше всего действует на людей сильное благородное чувство, и потому читал таких авторов, у кого преобладало чувство: «Белеет парус одинокий… Что ищет он в стране далекой?» А что ищет – этого нам не надо. Какое-то затмение мозгов.
Конечно, заставлять таких людей стать энергичными творцами,– это пойти против их природы. Но вглядываться в других, кто энергичен, соображать, что они видят, пользоваться плодами их мыслей, – мы учили. Наш конечный продукт был: создать понимающего, приводя его на вершину знаний, накопленных человечеством. Пусть он и не будет хватать звезд с неба, как те, кого внезапно посещает озарение, догадка о смысле жизни, за что можно отдать жизнь.
Наша школа находилась в Королевском парке. Это было сферическое сооружение – медиа купол, сияющий всеми цветами радуги, внутри центральный пульт, который высвечивал на своды купола живые мульти-картинки всей истории развития человечества: в нижней части – древней, выше – средней и настоящей, и выше, вплоть до неба, – будущего. Под куполом, по мере необходимости и программам развития учеников, высвечивались бесчисленные кластеры развивающихся во времени истории, наук и искусств. Это оцифрованная информация всего, что когда-то было рассказано, записано и отснято за все сознательные тысячелетия развития человечества.
Моему заму Близнецову была близка программа воспитания неактивных людей. Особенно удивила школа в ярком разноцветном медиа куполе. Он посидел за центральным пультом, оживил на сводах разные участки эпох истории, и удивился богатству оцифрованной памяти. И поразила эффективность обучения. Хотя в его мире громоздкое письмо и слово уже утрачивали свою силу в клиповом мышлении, здесь они уже совсем перестали работать, наступила эпоха господства видеоинформации.
Нашим идеям удавалось воплотиться частично, однако не было ресурса, чтобы доводить дело до результата.
А теперь не стало той свободы и средств, экономика сжалась из-за разрыва мировых связей, и это ощущалось на полках магазинов, где все подорожало, обеднел ассортимент.
____
В параллельном мире потомки в основном появлялись вследствие сексуальных утех, как установила природа, чтобы зачем-то род людской не прекращался, а любовь была чем-то прикладным. Конечно, не имеются в виду утехи однополых пар.
Иванов женился по любви. Уже не был юн, но, как в юности – в душе все же преобладало стремление в нечто возвышенное, уводящее из всего земного, – в свет невинности, сошедший с небес, за что можно отдать жизнь.
Любовь может быть только первой, как юношеский первозданный порыв любви, чистой, идеальной. Не может быть, чтобы она возникла ниоткуда, или вследствие установленного природой тяготения полов. Или из литературы, поглощаемой с детства из отцовской библиотеки, или из компьютера, убравшего все трудоемкие поиски книг. Это – из чего-то иного, не бывшего, где не существует грубой реальности.
Когда родился сын, он не испытал особенного отцовского чувства. Всегда занятый работой, видел в нем смешного лупоглазого мальца, нерасторжимо связанного с ним пуповиной родства, с которым не о чем говорить. И только позже проникся нездешней аурой его любви и прилипчивости к маме и папе, ко всему младенческому миру вокруг, в котором не было ничего, что могло сделать больно.
По утрам он открывал глаза и видел склонившиеся любящие лица, играл с преданной собакой и независимым котом. А на улице был праздник – цветущий Королевский парк, где гулял днем с матерью, а с отцом – вечером.
Это было бесконечным продолжением счастья в достигшей благополучия цивилизации, где, если бы не было родителей, все равно сын был бы окружен заботой большой семьи. И даже если бы не стало его, родители не так бы страдали, у них осталось бы продолжение – не бросающая никого родина.
Когда сын убегал с ребятами на улицу, у родителей замирало сердце при мысли, что ему угрожает что-то. Ребенок часто болел, и их тревога за него осела в душу и стала частью их самих.
Он рос свободным, воспитывали его интересом, а не зубрежкой, не ставили преград перед его желаниями и увлечениями, и они скоро проявились в его целеустремленности.
И хотел все открыть сам. Не было ни одной щели, куда бы он не стремился влезть. Будь то электрическая розетка, куда он пытался засунуть пальчик, или яркая детская книжка, в которой его интересовало все – от обложки до дивного содержания. Наверно, его ждало какое-то творческое будущее.
Он учился в школе – медиа куполе в Королевском парке, наглядно изучал историю, науку и искусство в живых мульти-картинках под сводами купола.
Иванов освоил новые методы воспитания, где роль играло не только погружение в занимательное чтение или просмотр фильмов разных эпох, а открытие за ними живого корня – волнения самих безмолвных авторов, словно эпохи сливались в настоящем, переживаемом сейчас. Изучали самих авторов, олицетворяющих их эпоху. Даже политиков – авторов пламенных воззваний на защиту чего-нибудь. Что в них такое, что обрело значение для поколений?
Он смотрел на шкафы его библиотеки, на всю стену, где книги накапливались целое столетие. Любил бумажные издания, несмотря на эпоху зрелищ и видеоклипов. А сколько перекачано в «покет-бук», то есть «читалку»! Десятки тысяч книг. И не ощущал, что почти все авторы – мертвы, многие давным давно, и представлял их живыми, иногда умирающими, сострадая болям и содроганиям их, вытягивающихся перед смертью. Для него они все – в настоящем, сейчас помогают живыми эмоциями, уточняющими личные глубинные устремления, помогая стать самим собой. Это чудо – передача чувств от умерших к живым.
Он не хотел делать из сына мачо – брутального покорителя. Мама сидела с ним за классическим роялем “Steinway”, не меняющимся во времени, и уговаривала его играть гаммы. Вскоре он сам стал тянуться к роялю. Однако его больше волновали тайны программирования.
Он вырос нежно-нервным и деликатным, хотя и взбрыкивал чем-то своим, чего не было во мне. Вырос сыном нового мира – доверчивым и беззащитным, потому что не доверять и защищаться от кого-то не требовалось.
____
А теперь, куда делась первая любовь? Почему ее так трудно удержать? Как же быстро они с женой стали терять первозданность чувств! Как будто чувства стали вторичными. Хотя, конечно, их не разорвать. Она – это он.
Может быть, это случилось, когда началась вражда между цивилизациями, и страх жены за уже взрослого парня поглотил ее целиком, она стала превращаться в ту, которую встретил в параллельном пространстве.
Неужели, как в том потустороннем мире, жизнь становится чем-то вторичным, обменивая первую любовь на черствый хлеб существования?
Привычные семейные отношения.
Официально бодрая социальная жизнь, призывы и действия чиновников.
Скрытые эгоистические намерения предпринимателей.
Развлекаловка в телевизоре, зазывающая реклама. Как-то увидел по телецентру самодовольного красавчика актера, рекламирующего какой-то банк, не вынимая руки из кармана брюк произносившего слоган: «Люди важнее».
Отношения людей стали похожи на равнодушное доброжелательство компьютерных голосовых помощников Алисы или Маруси, или на механические объявления «Извините за неудобства», когда ломают ваш быт.
Доверие человека или нации тоже может быть, как первая любовь, что случается в самом начале отношений, или стать вторичным. Потому и ссоры, распри, вражда. Даже жить в вечной дружбе – тоже становится вторично. Можно жить лишь в детском круге родного мира, где нет ранящего окрика.
