Ф. Л. Синицын
Нацистская оккупация и национальный вопрос
Деполитизация настроений была необходима для выполнения задачи по маскировке планов колонизации оккупированных территорий СССР. Вопрос о национальном будущем народов страны обходился молчанием. План работы пропагандистов СД, изданный 29 марта 1942 г., гласил, что в беседах с местным населением необходимо избегать политических дискуссий[518]. Солдаты и офицеры вермахта получили приказ «не касаться вопросов «будущего устройства» в завоеванных областях»[519]. А. Розенберг дал указания о недопустимости высказываний, что «оккупированные… восточные области являются германской колонией и что с населением следует обращаться, как с жителями колоний», так как это способствует «сильным волнениям среди населения»[520].
Третья задача германской национальной политики – разобщение народов оккупированной территории – решалась с помощью особых мер политики и пропаганды в отношении каждой отдельной нации. Для этого Министерство «восточных территорий» изучало проблемы «взаимопонимания и взаимоотношения народов, входящих в состав СССР», советскую национальную политику, фольклор, «психологию народов СССР и происшедшие [в ней] изменения за 23 года»[521] после революции. Отслеживался национальный состав населения отдельных регионов Советского Союза[522]. Приказ руководителя РСХА Р. Гейдриха от 2 июля 1941 г. гласил: «Необходимо класть в основу [политики] различия между отдельными народностями… и, где только возможно, использовать их для достижения цели». Было предписано обращаться к гражданскому населению «на его собственном языке», «говорить только о русских (не о великороссах), об украинцах (не малороссах), о белорутенах[523] (не белорусах), о Советском Союзе (не просто России)», так как «Россией является лишь территория, населенная русскими»[524].
Разобщение народов осуществлялось не только на оккупированной территории, но и в отношении «остарбайтеров», к которым применялся дифференцированный подход по национальному признаку[525]. Разобщение происходило даже в рамках одной и той же нации. В населенных пунктах прифронтовых районов была создана такая обстановка, чтобы жители не могли общаться друг с другом без надзора оккупантов или старост[526], а также контактировать с советскими партизанами. Некоторым крестьянам германские власти раздали скот и иное имущество, отобранные у жителей других деревень, после чего натравливали их на первых[527].
Политика оккупационных властей в отношении русского народа базировалась на трех аспектах – этнопсихологическом, антисоветском и «прогерманском». Первый заключался в том, чтобы сделать «сильный упор на русскую душу», то есть на ментальную, а не политическую составляющую национального фактора. Оккупанты рассчитывали, что русское население отвергнет «какие-либо политические лозунги», так как «перегружено» ими при советской власти[528], и это должно было помочь предотвращению перехода национальных чувств в политические притязания. Поэтому был наложен запрет на то, чтобы не только «заикаться о будущем России, а и употреблять само слово «Россия»[529].
Антисоветский аспект был реализован в отношении русского народа через пропаганду, что все «советское» является врагом «русского», а «прогерманский», разумеется, был направлен на воспитание дружественного отношения к Германии и немцам. Нацистские пропагандисты считали, что «русское население хочет узнать… о Германии, национал-социализме и фюрере», и разрабатывали материалы на эти темы, «адаптированно к русскому менталитету»[530]. В пропаганде использовались также манипулятивные и провокационные методы. Например, было распространено «Официальное сообщение Германского Верховного Командования» о мифических «зверствах советских властей в отношении германских военнопленных». Сообщалось, что власти рейха воздерживаются от публикации этих материалов в Германии, чтобы «препятствовать возникновению ненависти у немецкого народа к русскому»[531].
Несмотря на то что оккупанты стремились удержать русский национальный фактор в деполитизированных рамках, некоторые круги рейха придерживались другого мнения. Считая, что власть и население в СССР находятся в состоянии антагонизма, они выдвигали идею о создании «альтернативного русского правительства». Особая роль в этом проекте отводилась русским эмигрантам[532]. В марте 1942 г. в недрах вермахта был разработан меморандум, в котором говорилось о необходимости «идеи национальной России, свободной от большевизма»[533]. Одновременно был начат поиск «вождя», который повел бы русский народ на «борьбу против большевизма, за новую Россию»[534]. Предполагалось, что формирование марионеточного «русского правительства», особенно в случае успеха летнего наступления вермахта в 1942 г., сможет изменить ход военных действий, а также склонить Болгарию к участию в войне против СССР[535]. Русские эмигранты были готовы принять участие в таком проекте[536]. После начала войны они стали проникать на оккупированную территорию Советского Союза. В 1941 г. были созданы подпольные группы «Народно-трудового союза» (НТС) в Смоленске, Минске и Витебске[537].
Тем не менее «русское правительство» германскими властями создано не было ввиду противоречия этой идеи целям нацистской войны против СССР. Оккупированная территория России оставалась под военным управлением, и на ней не было организовано даже централизованное «местное самоуправление». Не были официально привлечены к сотрудничеству и основные белоэмигрантские круги. Тем деятелям эмиграции, которые, как видный деятель РОВС А.А. фон Лампе, предложили нацистам свои услуги, было указано «сохранять спокойствие, не обращаться с проектами, воздерживаться от критики и комментариев». Эмигранты для себя объясняли это тем, что иная политика дала бы советскому руководству возможность вести пропаганду, что «с немцами идут «помещики» и «офицерье»[538]. В то же время многие авторитетные в эмигрантской среде лица выступили с антинацистскими заявлениями или отказались подписать антисоветские воззвания; среди них были А.И. Деникин, В.А. Маклаков, митрополит Евлогий (Георгиевский) и великий князь Владимир[539].
Единственный значимый факт наличия самоуправляемой русской гражданской и военной администрации был допущен германскими властями на территории нескольких районов Курской и Орловской областей, с центром в поселке Локоть («Локотской особый округ», или «Локотская республика»)[540]. В ноябре 1941 г. этому региону во главе с волостным бургомистром К.П. Воскобойником[541] было предоставлено самоуправление[542], взамен чего местные жители должны были защищать себя и тыл вермахта от советских партизан[543]. Руководство «Локотского округа» ликвидировало колхозы, раздало крестьянам земельные наделы и инвентарь. «Округ» имел свои больницы, театр, средства массовой информации[544].
25 ноября 1941 г. был опубликован манифест о создании в «Локотском округе» «Народной социалистической партии России «Викинг» («Витязь»)», взявшей на себя обязательство сформировать «правительство, которое обеспечит спокойствие, порядок и все условия для процветания мирного труда». Программа партии состояла из 12 статей, в том числе пункта, призывавшего к беспощадному уничтожению евреев и комиссаров, однако провозгласила амнистию комсомольцам и рядовым членам ВКП(б), а также «комиссарам», которые будут с оружием в руках бороться против «сталинского режима»[545]. В декабре 1941 г. с санкции германского командования руководство «Локотского округа» приступило к созданию добровольческих полицейских отрядов – в основном из числа бывших военнослужащих Красной армии[546]. Советское руководство оценивало деятельность «Локотского округа» как политически опасную, отмечая, что в этом регионе немцы смогли «привлечь значительную часть мужчин в полицию и даже карательные отряды»[547]. В январе 1942 г. НКВД удалось уничтожить Воскобойника. Его место занял Б.В. Каминский[548].
19 июня 1942 г. территория «Локотского округа» была расширена до пределов шести районов Орловской области и двух районов Курской области. Тогда же Б.В. Каминский был назначен оккупантами командующим созданной в пределах округа полиции, которая получила название «Русская освободительная народная армия» (РОНА). К концу декабря 1942 г. она состояла из 13 батальонов общей численностью до 10 тыс. чел.[549] Следует сделать вывод, что главной целью создания германскими властями «Локотского округа» было облегчение борьбы с партизанами. Оккупанты не доверяли руководству «округа», установив надзор за его деятельностью[550], который осуществлялся с помощью расквартированного в поселке Локоть подразделения абвера[551].
Германская национальная политика в отношении «нерусских» народов на оккупированной территории СССР базировалась на сопряжении нескольких аспектов – разжигании ксенофобии по отношению к другим народам (в особенности к русским и евреям), антисоветизме и «прогерманизме». С целью заигрывания с «нерусскими» народами в июле 1941 г. германские власти издали приказ об освобождении советских военнопленных из числа немцев Поволжья, прибалтов, украинцев, белорусов. (Другой причиной этой акции было то, что к этому времени на сборных пунктах и в пересыльных лагерях скопилось большое число советское военнопленных, на содержание которых у Германии не было ни сил, ни средств.) К ноябрю 1941 г. было освобождено 318 770 чел., основную часть которых (277 761 чел.) составляли украинцы[552].
Политика германских властей по отношению к украинскому народу была намного более мягкой, чем к русскому. Предписывалось «обращаться с украинцами корректно и не как с врагами, если не проявляют враждебного отношения к немецкой армии»[553]. В 1941 г. в украинских газетах была опубликована статья под названием «Родословная украинской расы-нации», в которой утверждалось о наличии в ней «нордического элемента»[554]. Был издан плакат с портретом гетмана П.П. Скоропадского (сотрудничал с Германией во время Гражданской войны и с декабря 1918 г. жил в Германии), а также использовались желто-голубой флаг и трезубец[555]. Подчеркивалось давнее «содружество» между Германией и Украиной – например, что «в апреле 1918 г. украинские и германские войска положили конец большевистскому произволу», «освободив» Крым[556]. Нацистская пропаганда разжигала антирусские настроения среди украинцев, утверждая, что их главные враги – это «москали», что «украинцы выше русских». Возрожденное при помощи германских властей общество «Просвита» занималось изданием антирусской и антисоветской литературы, открывало читальни, организовывало вечера, театральные постановки, выступления хоров и оркестров[557].
На Западной Украине оккупанты способствовали изданию антирусских и антисоветских трудов местных историков – в частности, книги «История Украины» И.П. Крипякевича. Доцент Е.А. Терлецкий в 1941 г. выпустил книгу «Освободительная война украинского народа», в которой писал о его борьбе против «российско-большевистского империализма» в 1917–1921 гг. В 1942 г. он же опубликовал статью, в которой представил всю историю Украины как непрерывную борьбу с «русской агрессией». В статье «Уничтожение большевиками украинской культуры» утверждалось, что советская власть стремилась «уничтожить украинскую национальную самобытность», пресекала «малейшие проявления самостийности», искореняла «все, что могло быть истолковано как выражение украинского духа в искусстве и в литературе», а «европейская ориентация украинского народа вызывала чисто животную ненависть у большевиков». Кроме того, оккупанты провозгласили, что при советской власти от Украины якобы были «насильственно отделены части ее территории» и она «заселялась инородцами на место выселенных сотен тысяч украинцев»[558].
С другой стороны, уже во второй половине 1941 г. значительное место в германской политике заняло противодействие украинскому национализму, который, по мнению нацистских властей, стал представлять опасность для интересов рейха (особенно после попытки провозглашения ОУН независимости Украины в конце июня 1941 г.). Германские органы пропаганды поставили задачу внушить украинцам, что националисты «способствуют Сталину, умышленно или неумышленно», и поэтому каждый украинец должен был «отвергать все преждевременные планы» по установлению независимости Украины и только лишь «работать на восстановление разрушенной страны»[559].
Масштабность использования украинского фактора в нацистской пропаганде была уменьшена, в том числе прекратилось муссирование идеи «соборной» Украины, чествование С.В. Петлюры, М. Хвылевого и др. Существенно был усилен «прогерманский» фактор: так, новая «интерпретация» истории Украины не только акцентировала «вражду с Россией», но и «глубокие» корни украинско-немецкой «дружбы» и «культурных связей». Все большее место стала занимать пропаганда немецкой культуры и порядков[560].
В то же время нацистские власти спекулировали на идее создания «самостоятельного украинского государства под главенством Германии». Они распространяли лживые сведения о якобы сформированных в составе вермахта «украинских корпусах, дивизиях и армиях», которые вели боевые действия «против русских и большевиков»[561]. Относительно конкретной судьбы Украины германские власти сообщили, что Гитлер даст окончательный ответ на вопрос о «географической и государственной форме… Украины» только «после окончания войны». Такие же уклончивые обещания были даны и по вопросу развития украинской культуры и образования. В июне 1942 г. руководство РК «Украина» заявило, что «создание предпосылок для восстановления украинской культуры не являлось ближайшей целью борьбы наших солдат», так как «сейчас важно в первую очередь создать объединенными усилиями предпосылки для победы в области питания и хозяйства»[562].
Германские власти в своих целях проводили разобщение «восточных» и «западных» украинцев (особенно учитывая тот факт, что Галиция вошла в состав Генерал-губернаторства, а не РК «Украина»). План работы пропагандистов СД, утвержденный 29 марта 1942 г., предписывал внушать галичанам, что они «очень сильно приобрели от западноевропейской культуры и ведут себя благороднее и лучше, чем их собратья с Восточной Украины, которые оставались некультурными и нецивилизованными под царским кнутом и интеллектуальной поверхностностью коммунизма»[563]. В Галиции была начата «германизация». Хотя здесь были открыты украинская торговая и педагогическая школы[564], а также медицинские курсы, эти учебные заведения были предназначены лишь для самых способных детей, которые подлежали первоочередной «германизации»: в дальнейшем их направляли на учебу в германские университеты. В самой Галиции университетов не было. Не шла здесь речь и о развитии украинской культуры[565]. Очевидно, для противодействия украинскому национальному фактору на Западной Украине разжигалась украинско-польская вражда[566].
Единственный эксперимент по созданию временной самоуправляемой украинской администрации был осуществлен на территории округи г. Олевск Житомирской области, где власть на себя взял деятель украинского националистического движения Т.Д. Боровец (под псевдонимом Тарас Бульба). С разрешения командования вермахта он создал местную легковооруженную милицию под названием «Полесская сечь – Украинская повстанческая армия». Вместе с нацистскими карателями «бульбовцы» боролись против советских партизан и небольших красноармейских подразделений, оставшихся в лесах после отхода советских войск. Однако осенью 1941 г. оккупанты решили установить на территории, контролируемой «Полесской сечью», свою гражданскую администрацию. Они приказали Боровцу распустить «Полесскую сечь» и все местные органы власти[567]. В ответ он ушел в лес с отрядом в 100 чел.[568] и начал партизанскую борьбу как против германских оккупантов, так и против советских партизан[569] и, по некоторым данным, даже заключал перемирие с советскими партизанами[570]. К концу 1942 г. отряды «бульбовцев» насчитывали до 5 тыс. человек[571].
Политика в отношении белорусского народа имела своей основной задачей разжечь русофобию и «оторвать» белорусов от русских. С этой целью пропагандировалась особая «белорутенская»[572] идентичность: белорусы были переименованы в «белорутенов», а Белоруссия – в «Белорутению». Германская пропаганда стремилась доказать белорусам, что их «враги» – это русские, а также поляки и евреи. В опубликованной в июле 1942 г. в журнале Nationalsozialistische Parteikorrespondenz статье генерального комиссара Белоруссии В. Кубе под названием «Белорутены»[573] говорилось, что «в ходе истории белорутенский народ вместе с украинцами стал объектом беспощадной политики русификации, так что… поверил сам в то, что духовно является отделенной частью «великого» русского «брата»[574]. Преподавание истории в школах оккупированной Белоруссии должно было «продемонстрировать… отсутствие единой тенденции в развитии Белоруссии и России». На противодействие «русскому влиянию» также было направлено культивирование белорусского языка. Нацистская пропаганда подчеркивала, что «во времена советского владычества были приняты все меры» к его «искоренению». Германские власти запретили в Белоруссии употребление русского языка, а также пытались перевести белорусский язык на латиницу[575].
Широко использовались антисоветский и «прогерманский» факторы. Особо критиковались советская национальная политика и «пролетарский интернационализм» с целью доказать, что «общечеловеческая культура достигается только через культуру национальную». Белорусам внушали, что они – арийцы, «славянские немцы», название «Русь» происходит от старонемецкого слова «ротсман» («гребец», «морской человек»), а «Белая Русь» – это «свободная Русь, независимая, не порабощенная татарами» (в отличие от «Москвы»)[576]. Германская пропаганда утверждала, что «белорутены в течение более чем тысячелетия получили порцию здоровой нордической крови». Генеральный комиссар В. Кубе пытался доказать белорусам, что «Москва – это смерть народов», а «Германия – это европейская жизнь и европейская свобода»[577].
На оккупированной территории Белоруссии организация центрального «самоуправления» на первом этапе войны была отложена, так как, по мнению германских властей, только «немногие белорусы оказались пригодны для сотрудничества». Попытки вернувшихся в Белоруссию политэмигрантов добиться от германской администрации самоопределения ни к чему не привели. В октябре 1941 г. оккупанты создали «Белорусскую народную самопомощь» – организацию из местного населения, которая занималась вопросами просвещения, благотворительности и пр., а также помогала в борьбе с партизанами[578]. По решению А. Розенберга, «Самопомощь» была призвана стать «единственной признанной белорутенской молодежной организацией». В. Кубе обыграл создание такого чисто формального и подконтрольного органа тем, что германские власти из лучших побуждений «не предлагают белорутенам парламентское фиглярство и демократическое шутовство»[579] (фактически это был завуалированный отказ в реализации политических прав). В Вильнюсе был создан Белорусский национальный комитет под руководством ксендза А. Станкевича, который подбирал кадры для белорусских школ и распространял пропагандистские издания[580].
Политика оккупационных властей в Восточной и Западной Белоруссии проводилась по-разному. В западной части она была более мягкой: скот у крестьян не был реквизирован, население не подвергалось депортации и мобилизации, натуральный налог собирался через местных полицейских. В то же время оккупанты разжигали рознь между белорусским, польским и литовским населением[581]. В Восточной Белоруссии политика была намного более жесткой ввиду сопротивления, которое развернулось здесь с первых недель войны, – проводились карательные акции, уничтожение мирного населения, сжигание деревень и т. д.
К польскому населению оккупированной территории СССР германские власти проявили относительно мягкое отношение. Руководитель РСХА Р. Гейдрих 1 июля 1941 г. издал приказ, в котором выражал уверенность, что «поляки… будут проявлять себя… антикоммунистически… и антисемитски», и поэтому приказал «настроенных таким образом поляков» использовать «в качестве инициативного элемента… как при погромах, так и в качестве осведомителей»[582]. В свою очередь, германская пропаганда настраивала поляков в антисоветском, русофобском и антисемитском духе[583].
Действительно, оккупационные власти были вынуждены опереться на «польский элемент» – в частности, в Белоруссии, где констатировалось «отсутствие белорусских специалистов». Вплоть до весны 1942 г. нацисты предпочитали назначать бургомистрами, волостными старостами и солтысами[584] поляков. Доля поляков в полицейских формированиях в Белоруссии составляла не менее 10 %[585]. Однако затем отношение к польскому населению было пересмотрено – во-первых, ввиду того что поляки резко подчеркивали свою национальную идентичность, в том числе «отказывались говорить иначе, чем по-польски». Во-вторых, германские власти отмечали, что назначение поляков на административные и полицейские должности «оскорбляет» представителей коренных народов. Поэтому было приказано «постепенно удалять поляков с руководящих и привилегированных постов и заменять их украинцами или русскими», отдавая «предпочтение украинцам»[586].
Политика нацистов по отношению к литовцам, латышам и эстонцам существенно отличалась от политики в отношении славянских народов, как это и было запланировано. Прибалтийским народам были даны обещания «достойного устройства» их национальной судьбы. Так, в ноябре 1941 г. было объявлено, что «Эстонии принадлежит в рамках Германской империи большая будущность», к ней «будет присоединен Ленинград и вся Ленинградская область» и «сотрудничающие с немцами эстонцы буду господами положения в этой вновь созданной обширной восточной области»[587]. В Прибалтике был установлен намного более мягкий, чем в русских регионах, оккупационный режим. Более лояльное отношение оккупантов к прибалтам было особенно заметно в сравнении с отношением к русскому населению Прибалтики[588]. Заискивающе себя вели оккупационные власти также с финно-угорским населением Ленинградской области[589].
Оккупационные власти строили свою политику на разжигании ненависти прибалтийских народов к русским. История прибалтов изображалась как «непрерывная борьба с русскими», которые якобы «закабаляли прибалтов»[590] и «разлагали» их культуру[591]. Широко использовался антисоветский фактор. Так, в Каунасе в августе 1942 г. было организовано собрание бывших депутатов Литовского народного сейма, на котором те выступили с антисоветскими речами[592]. Германская пропаганда муссировала вопрос о советских депортациях из Прибалтики, осуществленных в середине июня 1941 г. Оккупанты утверждали, что «у большевиков был план вывезти весь эстонский народ к себе, а русских поселить в Эстонии, и только начало войны помешало этому»[593].
Одновременно педалировалась историческая связь Прибалтики с Германией, «кровная» принадлежность прибалтов «к семье европейских народов»[594]. Нацистская пропаганда пыталась внушить, что «немцы во все века помогали прибалтам избежать русского рабства», что их с немцами связывает «общность судьбы», а также предлагали забыть предыдущие «недоразумения» и установить «тесную дружбу»[595]. Особый всплеск «прогерманской» пропаганды в Прибалтике произошел летом 1942 г., когда торжественно отмечалась годовщина «изгнания большевиков». В Эстонии эта пропагандистская акция включала возложение венков к «памятникам свободы» и на могилы германских и эстонских солдат. Был организован визит в Эстонию группы германских школьников с целью пропаганды Гитлерюгенда. Общей целью этих мероприятий было «воздействие на эстонское национальное самосознание с акцентом на германо-эстонское сотрудничество»[596].
Особая ситуация сложилась в восточной части Латвии (Латгалии), где значительную часть населения составляли русские. Если в других районах республики германские власти заигрывали с местным населением, то их методы в Латгалии были ближе к тем, которые применялись на оккупированной территории России. В то же время оккупанты пытались использовать в своих интересах негативные проявления национального фактора, разжигая вражду между латышами, латгальцами и русскими. Для этого нацисты объявили себя здесь «защитниками русских». Они назначали в органы «самоуправления» русских, которых «натравливали на латышей». В Абренском уезде обучение в школах происходило на русском языке. Педалирование оккупантами «русского фактора» в Латгалии снизилось, когда в этом регионе развернулось просоветское сопротивление[597].
18 ноября 1941 г. А. Розенберг издал указ, который конституировал «местное самоуправление» в Литве, Латвии и Эстонии. «Литовский государственный совет», который функционировал как совещательный орган при германском генеральном комиссаре, возглавил бывший начальник Генерального штаба Литовской армии П. Кубилюнас (в 1934 г. он был приговорен в Литве к смертной казни за попытку государственного переворота). Роль руководителя органов латвийского «самоуправления» («Генеральный директорат») принял на себя бывший генерал О. Данкерс. В Эстонии «самоуправление» («Директорат») возглавил Х. Мяэ, лидер организации «Союз участников войны за независимость Эстонии» («Вапсы»). Эта партия профашистского толка в Эстонии с 1934 г. находилась в подполье[598] и рассматривалась как эквивалент НСДАП[599].
Германские генеральные комиссары полностью сохранили верховную власть и получили право надзора за деятельностью органов «самоуправления» и вмешательства в нее. Назначение должностных лиц в «самоуправление» напрямую производилось или как минимум утверждалось оккупационными властями[600]. Тем не менее созданное в Прибалтике «самоуправление» дало литовцам, латышам и эстонцам такой уровень административной автономии, в котором было отказано всем другим народам на оккупированной территории СССР[601]. Это позволило оккупантам временно снизить уровень недовольства среди прибалтийского населения, чья поддержка была необходима для «антибольшевистской борьбы». Наличие «самоуправления» в Прибалтике позволило нацистам осуществлять свои требования через местные органы, маскируя сам факт оккупации[602].
Национальная ситуация на оккупированной территории Крымской АССР характеризовалась прежде всего этнической пестротой: до войны русские здесь составляли 49,6 %, крымские татары – 19,4 %, украинцы – 13,7 %, евреи – 5,8 %, немцы – 4,5 %, греки – 1,8 %, болгары – 1,4 %, армяне – 1,1 % населения[603]. Основное внимание германской национальной политики в этом регионе было направлено на крымско-татарский народ. При приближении вермахта к Крыму нацисты разбрасывали на его территории листовки с призывом к крымским татарам «решить вопрос о самостоятельности»[604]. Еще не оккупировав весь полуостров, германские власти создали «специальные добровольческие части» из военнопленных – крымских татар[605]. Во время оккупации нацисты проявляли по отношению к крымским татарам лояльность, переходящую в заискивание[606]. Они были поставлены в сравнительно привилегированное положение, получив целый ряд льгот и преимуществ (расширение приусадебных земель, налоговые льготы, открытие мечетей и т. д.)[607]. Целью этих акций было создать видимость «союзнических отношений» и привлечь на свою сторону крымско-татарское население.
11 ноября 1941 г. в Симферополе и ряде других городов и населенных пунктов Крыма были созданы «мусульманские комитеты»[608]. Эти организации работали под контролем СД и должны были направлять политическую деятельность крымско-татарского населения в нужное оккупантам русло. В работе «мусульманских комитетов» приняли участие эмигранты, прибывшие из Турции. В апреле 1942 г. была разработана программа «комитетов», которая включала создание крымско-татарского государства, парламента, армии, восстановление деятельности политической партии «Милли-Фирка»[609]. На основе «мусульманских комитетов» 23 ноября 1941 г. был создан «Крымский комитет»[610], целью деятельности которого являлось создание крымско-татарского государства под протекторатом Германии[611]. По замыслу его основателей, он должен был принять на себя руководство жизнью всех крымских татар, взамен оказывая поддержку интересам германской армии и администрации[612]. Комитет издавал газету «Свободный Крым» и журнал «Родина-мать»[613].
Армянские деятели Крыма также создали свои «комитеты». В декабре 1941 г. и январе 1942 г. в Симферополь прибыл ряд эмигрантов – членов партии «Дашнакцутюн» – во главе с Д.М. Канаяном, который, по данным советской разведки, «ставил армянам задачу… вместе с немцами принять участие в «освобождении» Армении» с целью создания «Великой Армении под протекторатом немцев». Аналогичную деятельность развили в Крыму болгарские националисты во главе с полицмейстером Симферополя Федовым, которые создали болгарские полицейские отряды[614]. Греческое население Крыма в целом проявляло политическую пассивность[615].
На оккупированной территории СССР оказалось около 350 тысяч советских граждан немецкой национальности[616]. Деятели рейха, в том числе Г. Гиммлер, А. Розенберг и Г. Лейббрандт, еще до начала войны предлагали рассматривать немцев СССР как опору Германии в деле освоения новых территорий[617]. Нацистские власти рассчитывали «использовать относительно большой процент»[618] немцев СССР для сотрудничества с оккупационными властями. При вступлении на территорию Советского Союза германские войска в первую очередь завязывали отношения с местным немецким населением (в частности, на Волыни)[619]. В июле 1941 г. Гитлер приказал «принять срочные меры в целях учета лиц немецкой национальности в оккупированной части Советского Союза для последующего выдвижения… на руководящую работу»[620]. Во исполнение этого приказа оккупационные власти активно пытались привлекать к сотрудничеству местных немцев, которые после регистрации получали статус «фольксдойче». На практике его часто присваивали давно ассимилировавшимся немцам, так как сам факт наличия «фольксдойче» на оккупированной территории СССР был для нацистов политически более важен, чем действительная этнокультурная принадлежность первых к немецкой нации[621]. Статус «фольксдойче» получило даже небольшое шведское национальное меньшинство, проживавшее на юге Украины[622].
Германские власти создали несколько ведомств для опеки над местными немцами, которым были предоставлены существенные материальные льготы[623]. Из числа «фольксдойче» оккупанты старались подбирать бургомистров, старост, других должностных лиц местного значения, вербовать переводчиков, агентов полиции и гестапо[624]. Например, в Запорожье главами управ были «фольксдойче» Вибе и Реймер[625]. Была создана «вспомогательная полиция» из числа «фольксдойче»[626]. Оккупационные власти развивали культуру и народное образование «фольксдойче», пытаясь возродить самосознание этнических немцев на оккупированной территории СССР, в том числе путем распространения среди них соответствующей литературы (например, букварей «Будь немцем», изданных тиражом 31 500 экз.)[627]. В 1942 г. А. Розенберг принял группу педагогов – немцев с Украины[628]. Гитлер лично следил за судьбой немецкого населения Советского Союза и, когда узнал о депортации правительством СССР немцев и упразднении АССР немцев Поволжья, обещал за это отомстить (в первую очередь евреям)[629].
