Евгений Михайлович Сидоров
Воспоминания о моем отце
Сталин, работавший в эти годы, как я уже говорил, всего два часа в день, находил время интересоваться ходом войны в Корее. В условиях нарастающей волны репрессий попадать в поле его зрения было ни к чему.
Война в Корее продолжалась три года (1950 – 1953).
После поражения Японии во второй мировой войне, Корея, входившая в состав Японии, как генерал-губернаторство, была оккупирована союзниками. Севернее 38 параллели японцев принимали советские войска, южнее – американские. В 1949 году по обе стороны этой параллели образовались самостоятельные государства. В 1950 году они стали друг с другом воевать за воссоединение государства в единое целое, каждый под своей эгидой.
Когда южные корейцы стали одолевать северных, к последним на помощь пришли китайские «добровольцы». Они не только освободили северные территории, но и стремительно погнали дальше так, что даже захватили Сеул. У южан оставался только один только порт Пусан на самом южном конце Кореи. И тут в дело вмешались американцы. К берегам Кореи пришли их авианосцы и линкоры. В тылу китайских войск был высажен десант, освободивший Инчхон (Чемульпо) и Сеул. Китайцам пришлось также стремительно наступать, как стремительно они наступали. Свежие китайские полки заняли оборону по 38 параллели, и тут проявилась особенность боевых действий китайцев в обороне. Если наших красноармейцев в 1941 году никак нельзя было приучить к рыть траншей полного профиля, то китайцы зарывались в землю как кроты. Они успевали за несколько дней устраивать под землей казематы на пять этажей в глубину. Они рыли подземные ходы в разных направлениях на многие километры. Выкурить их оттуда не было никакой возможности.
Этот экскурс в историю корейской войны я сделал для того, чтобы прояснить фон, при котором происходили описываемые события. Сейчас эта война совсем позабыта, и, естественно, никакого материала по ней нет.
Первое время папа ездил на работу из Чкаловской. Это было очень неудобно, поскольку его распорядок дня стал совершенно необычным. В 12 часов дня он уезжал на работу и находился там до 2-3 часов ночи. Так тогда работало начальство, подлаживаясь под распорядок Сталина, который бдел по ночам.
В аппарате главного инженера было 4 управления и 3 самостоятельных отдела. Не могу сейчас точно сказать, какое управление чем занималось, но вместе они охватывали вопросы эксплуатации и ремонта самолетов, автотракторной техники и всего другого технического, что только есть в авиации. В отличие от Военно-Морского флота, где все виды оружия и техники закреплены за ведомствами, главный инженер ВВС занимался самолетами в комплексе, не взирая на принадлежность той или иной аппаратуры к тому или иному министерству-поставщику. И это, с мой точки зрения, совершенно правильный подход. Я его перенял, и в той области, которая мне была подвластна, ввел комплексный ремонт атомных подводных лодок и узурпировал права вооруженных управлений (к их несказанной радости). Остальные работники нашего управления крепко держались за свои узкие рамки, и только в 1989 году их насильно заставили заниматься всем кораблем в комплексе.
В 1951 году состоялся переезд в Москву на Октябрьскую улицу, где сейчас я одним пальцем дербаню на печатной машинке свои воспоминания.
Октябрьская 69 в 1954 году.
Езды на работу стало меньше, но, все равно, распорядок дня был ненормальным, а работа изнурительной. Помимо перечисленных выше проблем, повседневные заботы тоже отнимали много сил и времени. И это понятно, ведь самолетов было много тысяч, за каждым усмотреть было невозможно. Для управления всем этим хозяйством, нужна была отлаженная система. Папе не пришлось начинать все с чистого листа, но существующая система требовала переналадки. Переналадка требуется всегда, ведь жизнь движется вперед, все течет, все изменяется, и система должна на это реагировать. В авиационном же хозяйстве был некоторый застой: не было адекватной реакции на кардинальное обновление авиационной техники. За это папа прежде всего и взялся. Однако вскоре он опять вступил в разногласия с Жигаревым. Речь шла о списании устаревших изношенных самолетов.
Жигарев боялся идти к Сталину или к его первым замам по этому вопросу. Папа увидел, что здесь толку не будет и стал их списывать своей властью тысячами. Таким образом обновлялся самолетный парк и прекращались ненужные расходы на поддержание в строю морально и физически устаревших самолетов.
В разгар корейской войны папа все-таки попался на крючок. В ходе воздушных боев у наших МИГов обнаружилось слабое место, а именно: недостаточно мощная броня, прикрывающая затылок летчика. Против немцев она была достаточна, а американские боеприпасы ее пробивали. Сталин разгневался и объявил по строгому выговору конструктору Микояну и папе, который за толщину бронеспинок не отвечал. Это было в ведении заказывающего управления, не подчиненного папе. Кто-то некомпетентный подсказал, что нужно наказать и главного инженера.
Папа очень переживал это взыскание. Военнослужащий переживает любое взыскание, а тут взыскание, которое невозможно снять. Какие это сулило последствия? Ближайшим было то, что отозвали представление на следующее звание. Но это же сущий пустяк по сравнению с тем, что могло за этим последовать.
К этому времени у папы начала барахлить оставшаяся почка. До нас дошли слухи (сам папа об этом не говорил), что в рабочие часы он нет-нет да и приляжет на диван на часок у себя в кабинете, и никого не велит к себе пускать.
В 1952 году папа получил казенную дачу в Монино, и мы там провели свой очередной отпуск.
На даче в Монино.
Дачный поселок был построен для большого авиационного начальства. Достаточно сказать, что соседом по даче был Иван Никитович Кожедуб. Дачные домики были небольшие, но в них был водопровод, газ, туалет как в городе и даже телефон. Участки были большие. Вокруг дома было большое открытое пространство, где можно было сажать все, что душа попросит, а в тылу был кусок соснового леса, где мы смогли повесить детские качели и два гамака. На границе с лесом поставили простой стол со скамейками, где часто пили чай из самовара. Самовар разжигали сосновыми шишками, которых под ногами было просто немерено. Мы смогли сделать на своем участке волейбольную площадку без ущерба для сада, огорода и цветника. Папа никогда не забывал о том, что вырос в деревне. У него была врожденная любовь к земле. На новой даче он принялся сажать фруктовые деревья, ягодные кустарники, цветы, овощи, клубнику. Все у него принималось и хорошо росло.
Осенью 1952 года, после длительного перерыва, прошел XIX съезд
Партии. С отчетным докладом выступил Маленков, с докладом по уставу партии – Хрущев, а Сталин выступил после прений с коротким призывом к заграничным компартиям выше держать знамя. Получился вроде бы призыв к мировой революции. Никакие проблемы на съезде решены не были, их загнали внутрь. Съезд продемонстрировал одну особенность: появление новой поросли партийных администраторов. У этой новой когорты было хорошо развито умение приспосабливаться к обстановке и использовать с пользой для себя любые ее изменения. Этому молодому племени стало уже тесно у подножия пьедестала, и вместо политбюро был образован президиум численностью в 25 человек, не считая массы кандидатов и секретарей. ВКПб переименовали в КПСС. Сталин то ли выздоровел, то ли почувствовал, что власть ускользает. После съезда он сильно активизировался, принялся распекать ближайших помощников. Сначала он взялся за Ворошилова и Кагановича, а потом принялся за Молотова и Микояна. Похоже, что Берию он уже боялся, потому что стал подозрителен к пище, отказывался от лекарств и вообще от врачей.
И тут как раз началась кампания по аресту врачей-отравителей. Арестовывали профессоров- евреев из кремлевских больниц. В народе ходили слухи о том, что их собираются казнить публично. Однако казни им удалось избежать, потому что 5 марта 1953 года Сталин умер.
Его смерть была воспринята всем народом, как беда. Люди искренне плакали и задавали вопросы, как же дальше жить, на кого опираться, где искать защиты. Плакал даже поэт Евгений Евтушенко, если верить его воспоминаниям, а уж у него-то озлобленность ко всему советскому просто плещет через край, ибо внутри ей места давно не хватает.
Похороны Сталина вылились в мрачный разгул стихии. Все рвались к Колонному залу. Улицы перегородили студебеккерами, цепи солдат старались пропускать в центр узенькие ручейки людей. Однако людские толпы бушевали, заграждения сносились, возникала давка. В районе Трубной площади от давки погибли тысячи людей. В свое время давке на Ходынке Л.Толстой посвятил свой рассказ. Сейчас в прессе искусственно раздуваются страсти о давке в Лужниках, когда публика уже начала покидать трибуны, а Спартак неожиданно на последней минуте забил гол. Передние стали возвращаться, а задние продолжали выходить. Вот и получилась на лестнице давка. Только это все кошкин вздох по сравнению с тем что было при похоронах Сталина. Просто борзописцы по молодости лет этого не знают, а то бы на этой теме они, как следует, оттянулись.
Давка продолжалась до тех пор, пока Сталина не подложили к Ленину в мавзолей.
О смерти Сталина ходили разные слухи. Одни говорили, что его пристукнули евреи, чтобы спасти своих. Другие говорили, что его придушили соратники, которые почувствовали, что над их головой занесен меч. Третьи говорили, что он умер не 5 марта, а раньше, когда объявили о его тяжелом состоянии. Но вожди никак не могли поделить портфели, поэтому радио продолжало вещать о том, какой у Сталина пульс.
В пользу последней версии свидетельствуют довольно авторитетные люди. Например, генерал Александр Степанович Простосердов, бывший во время войны начальником штаба того корпуса, которым командовал Вася Сталин, цитировал Васин рассказ. Сталин якобы перед сном полил выращиваемый им лимон, взялся за ручку двери и рухнул замертво.
Позже, когда я после демобилизации работал в Минсудпроме, на эту тему мне удалось поговорить с Павлом Николаевичем Максименко – заместителем начальника отдела, в котором я работал. В 1953 году Павел Николаевич служил в охране Сталина. Он был в чине полковника. Смерть произошла не в его смену, но все подробности ему были известны. Рассказывать об этом он отказывался. (Еще бы! Он же давал подписку.) Тогда я предложил ему паллиативный вариант. Я сказал, что буду задавать вопросы, а ему предложил отвечать на них как компьютер, «да» или «нет». Он засмеялся и согласился. Из этого допроса, в котором участвовал весь отдел, мы выудили из него следующую информацию. Охрана обнаружила Сталина лежащим мертвым и в одежде. Врачи боялись ответственности, и никто не решался констатировать смерть. Перемещение газов в трупе признавали за отдельные вздохи. Это Павел Николаевич сказал определенно, отступив от своих сакраментальных «да» и «нет». Сейчас об этом любят писать мемуаристы, но они, в том числе и Хрущев, кривят душой.
Охрану Сталина после его смерти разогнали, всех перевели на периферию. Павел Николаевич сначала осел в Подмосковье, а потом перебрался в КГБ, где даже был начальником управления.
Папа к этим события отнесся сдержанно, но сразу отметил, что Никита Сергеевич будет рваться к власти. Ведь он единственный из окружения Сталина имел опыт самостоятельной работы.
Папа к этому времени чувствовал себя совсем плохо. В мае 1953 года в возрасте 50-и лет он ушел в отставку по здоровью.
Монино. С внучками.
Осенью 1953 года я уехал в Ленинград сдавать вступительные экзамены в Академию Кораблестроения и Вооружения им. Крылова. Почему-то я был зачислен кандидатом на кораблестроительный, а не механический факультет. На кафедру проектирования подводных лодок набирали не корабелов, а механиков-подводников. Все предметы сдавались за курс высшего учебного заведения. С огромным трудом экзамены были сданы, и я приступил к учебе в Академии.
В Академии.
В марте 1954 года у нас родилась Танечка, принесшая Рите здоровье, поскольку нормализовала ей работу щитовидной железы.
В 1954 году мои родители поехали в Трускавец, где лечат почки водой из источника «Навтуся». Это был ошибочный шаг. Камень в папиной почке оказался большим, и его не стоило вымывать со своего места. После Трускавца родители приехали к нам в Ленинград. В поезде у папы разболелась поясница, и мы его дома сразу же уложили в постель. Попытки как-то помочь были безуспешны. Папа мне дал телефон, и я позвонил его бывшим подчиненным. К нам немедленно приехал генерал с двумя врачами. Папу увезли в медицинскую академию им. Кирова. Оказалось, что из лоханки вышел большой камень и заткнул мочеточник. Началось отравление организма. У папы изо рта шла коричневая пена, сам он был желтый как лимон. Температура держалась около 40 градусов, сознание еле теплилось. Папа не жаловался, он боролся с болезнью. Врачи катетором вернули камень назад в почку, и к папе стало возвращаться здоровье.
Уйдя в отставку, папа занялся цветной фотографией, стал собирать библиотеку художественной литературы, копался потихоньку на даче в Монино, которую ему Жигарев оставил на два года. Этого, конечно, было мало для нестарого человека, привыкшего к нечеловеческому труду. Но здоровье не позволяло увеличить нагрузку.
При постановке на партучет в райкоме папа попросил прикрепить его не к ЖЭКу, а к предприятию. Его поставили на учет на автобусной базе на улице Образцова. Там его полюбили и на собраниях всегда ждали его слова, которое, как правило, оказывалось решающим.
После ленинградского эпизода с почкой хорошее самочувствие к папе уже не возвращалось. Каждый день где бы он ни был, в Москве или в Монино, к нему приезжали медсестры и кололи ему пенициллин.
Видеться мы стали реже. В 1955 году после нашего отъезда из Монино в Ленинград папа поехал в междуречье Волги и Дона. Там в станице Иловлинской он купил дом с участком. Это решение у него созрело по двум причинам. Во-первых, закончился срок аренды казенной дачи, а папе хотелось быть поближе к земле, к этому у него была природная тяга. Во-вторых, у него остался контакт с одним из отдыхающих в Трускавце. Он очень сильно расхваливал Иловлю, говорил, что это идеальное место для почечников, ибо там сухо, жарко и много арбузов.
Иловля. 1955 г.
Станица находилась в восьмидесяти километрах от Сталинграда, на берегу реки Иловля, в десяти километрах от ее устья. Станица была районным центром, и населяли ее донские казаки. Только вот пожить в этой станице папе не удалось.
В январе 1956 года я приехал в Москву со Светочкой на короткие зимние каникулы повидать родителей. Папа очень любил внучек и обрадовался нашему приезду. В каждый наш приезд он делал Свете хорошие подарки. Не обошлось без подарков и на этот раз. Он подарил Свете платье, которое все потом почему-то называли французским, и большую куклу.
Однажды днем он вдруг попросил меня сфотографировать его в парадном мундире. Когда снимок был сделан, он, как бы в раздумье, сказал, что это, вероятно, будет его последний снимок. Я что-то стал говорить ободрительное, на что он печально улыбнулся и уточнил, что это последний снимок в парадной форме. Так оно и вышло.
Последняя фотография.
Я вернулся в Ленинград, приступил к занятиям, а потом вдруг обратил внимание, что давно не было от папы писем. Меня охватило нехорошее предчувствие. Мы с Ритой пошли на переговорный пункт звонить в Москву. Трубку взяла мама. Она сказала, что папа в госпитале, что ему сделали операцию, но он очень плох. Вызывать меня он не велел, чтобы не срывать учебу, но раз уж я позвонил, то надо ехать. На другой день я написал рапорт, и меня отпустили на три дня. Когда я в Москве подходил к дому, то увидел Простосердовых, ведущих маму под руки. Я понял, что случилось непоправимое.
24 апреля 1956 года папа скончался.
Ваганьковское кладбище.
На похоронах было много народу, среди военных я узнавал папиных друзей по Академии, по службе в Ташкенте, Харькове и Чкаловской, не говоря уже о последнем месте службы, которое взяло на себя все похоронные хлопоты. Но это все уже не имело для него никакого значения.
Так прошла жизнь моего отца. Не знаю, удалось ли мне передать его обаятельный образ, но я старался. По крайней мере, я описал, как смог, эпоху, с которой совпала его жизнь, которую он строил своим трудом и которой отдал весь свой талант и силы. Думаю, что его потомкам будет полезно знать, каким был их прадед. Они могут им гордиться. Продолжая его род, они не должны забывать своих корней. История народа состоит из суммы историй людей. Ее надо не ругать, а понимать. Чем больше человеческих судеб мы узнаем, тем дальше мы продвинемся в понимании истины. Я поведал об одной человеческой судьбе, и ни в чем не покривил душой. Надеюсь, что кто-нибудь из моих потомков продолжит летопись нашего рода.
22.11.1988 – 30.09.1989
