Евгений Жаринов
История тела сквозь века
Неизвестный художник. Ричард III в битве при Босворте. Литография. 1700-е
Ричард III был четвертым сыном герцога Йоркского и Сесилии Невилл, дочери младшего брата короля Эдуарда IV. Он был выдающимся воином и стратегом. В 1482 году он стал командующим армией при Эдуарде IV, а в 1483 году – регентом при его сыне Эдуарде V. Ричард стал королем в июле того же года, низложив Эдуарда и его мать. Его правление продлилось всего два года. Раны знатных господ и монархов Средневековья заслуживают особого внимания в нашем рассказе об истории тела.
Паре́ призвали к королю Франции Генриху II после неудачного рыцарского турнира. Король получил тяжелое ранение в голову копьем. Его смерть в 40 лет предсказал придворный астролог и любимец Екатерины Медичи знаменитый Нострадамус. Напомним, что это та самая печально известная Екатерина Медичи, имя которой связано с Варфоломеевской ночью.
Эрнест Боард. Амбруаз Паре использует лигатуру при ампутации на поле боя. 1890-е
Жан Гужон. Генрих II на коне. 1549
В ожидании Паре́ придворные медики пытались пинцетами удалить из раны Генриха II осколки копья. Пациент кричал от страшной боли. Прибывший Паре́ осмотрел раненого короля и срочно потребовал четыре свежих трупа «для тренировки». Его приказ выполнили немедленно, спешно казнив четырех приговоренных преступников, которые ожидали своего смертного часа в тюрьме. Ассистентом Паре был Андреас Везалий – тоже медицинское светило того времени, известный врач-анатом, личный врач Габсбургов. Из правой глазницы короля удалили 6 осколков копья, два из них были 9,5 см и 7 см длиной.
Результаты экспериментов с трупами, которым нанесли такие же раны, были весьма неутешительны. Паре и Везалий обсуждали возможность трепанации черепа короля, но сошлись во мнении, что риск не оправдан. Да и Екатерина Медичи не позволила поступить так с ее любимым мужем.
10 дней длилась агония Генриха. Как только он приходил в себя, он сразу принимался за государственные дела. На смертном одре он подписал приказ об аресте некоторых членов парламента, как бунтовщиков и еретиков. Он продиктовал письмо папе римскому, что его беспокоит увеличение числа гугенотов во Франции, и дал клятву, что если Господь дарует ему жизнь, он примет жесткие меры против них (и это притом, что боровшийся за его жизнь Паре́ был гугенотом!).
4 июля затеплилась слабая надежда – королю стало немного лучше. Но затем у него начался сильный жар. Королю отворили кровь и сделали клизму – обычные методы того времени. 7 июля стало ясно, что он не выживет. В последний день жизни королю парализовало левую часть тела, а правую сотрясали судороги. Ход терапии Генриха и вскрытие его тела были хорошо запротоколированы, поэтому спустя почти 500 лет современные медики могут предположить, что король скончался от инфекции вследствие субдурального кровоизлияния, вызванного черепно-мозговой травмой. Многие считают строки Нострадамуса, написанные за три года до смерти Генриха, пророчеством его смерти, и даже обстоятельства совпадают:
Молодой Лев победит Старого
На поле битвы в одиночном поединке.
Он пронзит ему глаза через золотую клетку,
От двух ран Старый Лев умрет страшной смертью.
Молодой Лев – это 33-летний Монтгомери, случайно нанесший королю рану на турнире. Старый Лев – это 40-летний Генрих. «Золотая клетка» – это золотой шлем Генриха.
Амбруаз Паре прожил долгую жизнь и был лейб-хирургом четырех французских королей – после Генриха II еще его сыновей Франциска II, Карла IX и Генриха III. В Варфоломеевскую ночь он уцелел: согласно легенде, его спрятал король Карл IX. Вклад Паре в хирургию настолько велик, что его считают одним из основоположников этой области медицины.
О рыцарских ранах можно судить по описаниям «подвигов» короля Людовика IX Святого в битве при Дамиете. Людовик напал на Дамиет со стороны моря и провозгласил: «Если же мы проиграем сражение, то станем мучениками во имя Христа. Если победим, слава Господня от того преумножится». Рыцари последовали за королем в его необъяснимом безумии. Жуанвиль, оставивший хронику сражения, бросается на помощь графу де Ванону, какой-то турок наносит ему удар копьем, лошадь падает на колени. Мессир Феррис де Лупе ранен в оба плеча, «и рана была столь велика, что кровь текоша, словно родник», Сиврей ранен обломком сабли в лицо так, что «нос падоша на уста». И так далее, наконец прибывает подмога, покидаем дом и переносимся на другое поле сражения, новые батальные сцены, очередные убитые и спасенные in еxtremis, громкие молитвы, обращенные к святому Иакову. А в это время граф де Суассон, не переставая размахивать двуручным мечом, выкрикивает: «Сударь Жуанвиль, пусть вопят эти канальи, но клянусь Господом, мы еще будем вспоминать об этом дне в одном из будуаров!» А король жаждет известий о своем брате, проклятом графе д’ Артуа, и брат Анри де Роннэ, предводитель рыцарей Ордена Госпитальеров, отвечает, что «известия хорошие, ибо уверен, что братия и граф д’ Артуа в раю пребудут». Король говорит, что пусть благославен будет Господь за все, что ему посылает, и на глаза ему наворачиваются крупные слезы.
Христианскую армию, задыхающуюся от трупных испарений и испытывающую недостаток в провианте, поражает цинга. А сам король измучен дизентерией, причем до такой степени, что вынужден вырезать сзади дыру в шоссах, чтобы не терять времени в битве.
Сексуальность, рыцарская куртуазность и поэзия трубадуров
Другим аспектом жизни тела в рыцарской среде была сексуальность, которая нашла свое выражение в поэзии трубадуров.
Первым трубадуром (провансальское слово trobador, как и старое французское trouvhe, означает «изобретатель песен») был чрезвычайно веселый герцог Вильгельм IX Аквитанский, современник Пьера Абеляра. У Вильгельма было любвеобильное сердце. Он считал, что настоящий мужчина должен стремиться обладать всеми женщинами. Когда после долгих колебаний Вильгельм согласился отправиться в крестовый поход, он окружил себя толпой куртизанок. Летописец Жоффруа де Вижуа приписывает неудачу экспедиции отчасти чувственным удовольствиям, которым он предавался. Сохранились лишь фрагменты его стихотворений: одни – философские размышления, другие – грубые непристойности.
За «отцом» куртуазной поэзии вскоре последовали более достойные преемники. Жофре Рудель был благородным меланхоликом, всегда убитый горем, потому что женщины не желали его слушать, а Бернар де Вантадур, страстный любовник, настаивал на своих правах. Но во Франции в то же самое время возвысил свой голос моралист по имени Маркабру, который горько жаловался, что придворные поэты развращают нравственность и «древо извращения» затмевает все сущее.
Еще один либертен Средневековья, некто Ангерран I, участник многих скандалов, был одержим страстью к женщинам, как утверждает в своей «Исповеди» аббат Гвибер, сам страдавший от подавленной сексуальности. Охваченный страстью к Сибиль, жене феодального сеньора Лорена, Ангерран с помощью угодливого епископа Лана развелся со своей первой женой, обвинив ее в нарушении супружеской верности. После этого, с разрешения церкви, Ангерран сочетался браком с Сибиль, хотя она была замужем. Муж ее, вопреки донесениям, не погиб на войне, а дама, по слухам, отличавшаяся бесплотностью, была беременна от связи на стороне.
Если для рыцарского сословия война была главным занятием в жизни, то в долгих походах, и, особенно крестовых походах, таких вояк сопровождали маркитантки, которых еще называли «женами войны».
Солдат средневековой армии нуждался в помощнике, который носил бы за ним оружие, кухонные и бытовые принадлежности, заботился бы о его пропитании, стирал обмундирование и лечил после боев. Все эти и многие другие обязанности успешно выполняли маркитантки. Наиболее отчаянные маркитантки, как это доподлинно известно, сопровождали солдат даже в крестовых походах. В случае поражения «жен войны» ждала печальная участь – в лучшем случае их продавали в рабство в восточные страны. Маркитантки делились на две категории. Кантиньерки занимались продажей табака, вина и алкоголя в военном лагере – до боя или после него. Другие, вивандьерки, шли в бой со своим полком – безоружные; у них были фляги с водой и крепкими напитками, а также металлические чарки и колокольчик. Звоном колокольчика вивандьерка давала знать солдатам: «Я здесь!», чтобы те могли утолить жажду или хлебнуть для храбрости в пылу сражения.
Капеллан графа Тулузского рассказывал о Первом крестовом походе: «Что касается женщин, оказавшихся в лагере, то крестоносцы не причинили им никакого другого вреда, кроме того, что пронзили им животы мечами». Сделано это было ради «очищения от грехов».
Из романа-хроники XIV века «Крестоносная Европа» историка Федерико Мальцеса известно, что в войске немецкого кондотьера Вернера фон Урелингера по прозвищу Коршун, которое в 1348 году состояло из 3 500 меченосцев, насчитывалось 1 700 маркитанток в возрасте от 12 до 60 лет. По мере того, как увеличивалась добыча, росло и количество маркитанток. К толпам крестоносцев по мере их продвижения на восток присоединилось так много женщин, что стало почти невозможно передвигаться. Крестоносцы на совместном собрании приняли неординарное и жестокое решение: отобрав самых красивых женщин, они тут же утопили 800 несчастных «жен войны» в реке.
Уходя в крестовый поход, рыцарь должен был быть уверен, что супруга останется ему верной во время его отсутствия. Так был изобретен пояс непорочности.
Считают, что пояс непорочности заимствован из практики мусульман, использовавших для сохранения «драгоценности» женщин специальные скобки с замочком, завезенные в свое время в Европу. Однако это мало кому мешало предаться любовным забавам.
Средневековые незамужние женщины – как знатные, так и простолюдинки – знали многое об интимных связях с мужчинами. Известны назидательные рассказы шевалье де Ла Тур Ландри, в которых он предостерегает девушек, растущих без матери, от необдуманных чувственных поступков. В своих сочинениях он осуждает разврат и внебрачные связи, иллюстрируя назидания как ссылками на былое (рассказы о дочерях Лота и кровосмешении, которому подверглась Фамарь), так и примерами из окружающей его жизни. Так, он осуждает некую даму, которая для того, чтобы проводить время с возлюбленным, каждый раз говорила мужу, что отправляется в паломничество согласно данному обету. Другой рыцарь из рассказа того же автора советует даме не ходить по ночам в спальни к мужчинам и не принимать у себя всякого без разбора.
Д. Хопфер. Ландскнехт с женой. XVI век
В сексуальном поведении была установлена иерархия. На самой вершине пребывала девственность, сохранение которой в течение жизни именовалось целомудрием. За ней следовало целомудрие вдовства и, наконец, целомудрие в браке.
Так, согласно сборнику епископа Вормсского начала XI в., названному, подобно многим другим, «Декретом», женатого человека полагалось спрашивать на исповеди, не «совокуплялся ли он в положении сзади, наподобие собак». И если оказывалось, что он так поступал, то должен был покаяться и на него следовало наложить «епитимью в десять дней на хлебе и воде». Близость с супругой во время месячных, перед родами или же в воскресенье влекла за собой такое же наказание. Относительно женщины в том самом «Декрете» говорилось, что семь лет покаяния налагается на женщину, если она пьет сперму мужа, «дабы он, благодаря ее дьявольским действиям, больше ее любил». Разумеется, один за другим осуждались грехи фелляции, содомии, мастурбации, прелюбодеяния так же, как и сексуальная связь с монахами и монахинями.
Суровое наказание налагалось на «ухищрения», к которым якобы прибегали супруги. Однако такие «ухищрения» являлись плодом больной фантазии самих теологов в большей степени, чем характеристикой реальной жизни каявшихся, на которых церковники показывали пальцем. Они писали, например, будто бы женщины засовывали себе в промежность живую рыбу. Они «держат ее там, пока она не уснет, затем варят или жарят» и подают «мужу, чтобы он воспылал [к ним] большей страстью».
Подобный контроль над сексуальной жизнью супругов, предписывавший, кроме того, полное воздержание во время Рождественского, Великого и Троицкого постов и в другие постные дни, значительно повлиял на демографическую ситуацию. Дело в том, что сексуальная свобода допускалась всего сто восемьдесят или сто восемьдесят пять дней в году. Парижский теолог Гуго Сен-Викторский (умер в 1141 г.) доходил до утверждения, будто сексуальные отношения между супругами связаны с блудом, заявляя, что «зачатие детей происходит не без греха». Жизнь в браке оказывалась невероятно трудной даже притом что «одухотворение супружеской любви, – как пишет Мишель Со, – спасало тело, которое церковники стремились истребить». Ни в какую иную эпоху идеал светской культуры не был столь тесно сплавлен с идеалом любви к женщине, как в период с XII по XV в. Системой куртуазных понятий были заключены в рамки любви все христианские добродетели. Любовь была возведена до уровня некоей прекрасной игры, обставленной благородными правилами. И огромную роль в этом сыграл знаменитый «Роман о Розе» Гийома де Лорриса и Жана Клопинеля (Шопинеля) де Мёна, начатый в 1240 г. и завершенный в 1280 г. Роман не только полностью определял в аристократической среде формы куртуазной любви, но, сверх того, благодаря энциклопедическому богатству бесчисленных отступлений во всех областях знаний превратился в бесценную сокровищницу, позволявшую мирянам и рыцарям расширять свое представление о мире. «Роман о Розе» – одно из самых замечательных созданий средневековой французской городской литературы. Как форма видения, в которую облечено повествование, так и аллегоризм образов почерпнуты из религиозной поэзии эпохи. Однако, то и другое является лишь оправой для развернутой первым автором романа Гийомом де Лоррисом теории утонченной любви, где главными источниками и образцами послужили Овидий, трактат Андрея Капеллана и рыцарские романы Кретьена де Труа. Гийом проявил наблюдательность и способность к психологическому анализу. Сексуальность жизни в этом образцовом куртуазном произведении рыцарской литературы приобрела философско-эстетическое содержание.
Пояс непорочности. 1400-е
Во второй части романа, написанной во второй половине XIII в. Жаном де Мёном, главную ценность представляют длинные вставные рассуждения, вложенные в уста Разума и Природы. В целом они образуют своего рода энциклопедию свободомыслия, побудившую некоторых исследователей назвать Жана де Мёна «Вольтером средневековья».
Поэт смеется над доктриной утонченной любви, разоблачая истинные побуждения женщин, которые больше всего стремятся к выгоде. Надо им предоставить, говорит он, полную свободу, потому что, как с ними ни обращайся, они всегда найдут способ обмануть мужей. Вообще не следует слишком привязываться к одной женщине и быть с ней щедрым, ибо это противно природе, «создавшей каждого для каждой и каждую для каждого». Жан де Мён вздыхает о «золотом веке», когда не было ни власти одних людей над другими, ни собственности, ни брака и связанной с ним ревности, а царила свободная любовь. Все зло пошло от Ясона, который добыл золотое руно; с тех пор у людей появилась страсть к обогащению, и они установили королевскую власть, чтобы закрепить имущественное неравенство. Между тем все люди по природе равны между собой. Глупо, например, думать, что кометы своим появлением предвещают смерть королей, ибо, как заявляет Природа, короли ничем не отличаются от последних бедняков: «Я создаю их всех одинаковыми, как это видно при их рождении». В романе Природа прибавляет: «Нет подлых иначе, как по своим порокам, и благородство зависит от доброго сердца, без которого ничего не стоит родовое дворянство». Люди ученые благородней королей и князей, потому что о каждой вещи они способны судить правильно и в состоянии различать добро и зло.
Мишель Кортазо. Ясон, несущий золотое руно. 1865
Природа и Разум для Жана де Мёна – основные принципы всего сущего и высшие критерии человеческих суждений. Он призывает всех следовать природе. Пороки плохи потому, что сокращают жизнь человека, а жизнь – это первый закон природы. От имени Разума и Природы поэт разоблачает всевозможные суеверия, предлагая вместо этого научные объяснения явлений. Он смеется над верой в то, что бури вызываются нечистой силой, что некоторые женщины – ведьмы, способные носиться по воздуху. Он объясняет ряд зрительных иллюзий, кажущихся чудесными, естественными оптическими причинами. Рисуя картину человеческого общества, Жан де Мён нападает на царствующие в нем глупость и насилие. Особенно сильную ненависть он питает к монахам нищенствующих орденов, представляя их в фигуре Лицемерия. Своим учением о суверенитете природы он предвосхищает идеи Рабле.
Кроме того, «Роман о Розе», творение двух поэтов столь различных по своему типу и по своим представлениям, стал библией эротической культуры.
Наивный, светлый идеализм Гийома де Лорриса затеняется всеотрицанием Жана де Мёна, который не верит ни в призраков и волшебников, ни в верную любовь и женскую честность, который осознает современные ему больные вопросы и устами Венеры, Природы и Гения решительно защищает чувственный аспект жизни.
Иллюстрация к рукописи «Романа о Розе». 1420-е
Амур, опасаясь, что ему вместе с его войском не избежать поражения, посылает Великодушие и Сладостный Взор к Венере, своей матери, которая откликается на этот призыв и в экипаже, влекомом голубями, поспешает ему на помощь. Когда Амур вводит ее в положение дел, она клянется, что никогда более не потерпит, чтобы кто-либо из женщин хранил свое целомудрие, побуждает Амура дать подобный обет в отношении мужчин, и вместе с ним клянется все войско.
Между тем Природа трудится в своей кузнице, поддерживая разнообразие жизни в своей вечной борьбе со Смертью. Она горько сетует, что из всех ее созданий лишь человек преступает ее заповеди и воздерживается от размножения. По ее поручению Гений, ее священнослужитель, после долгой исповеди, в которой Природа являет ему свои творения, отправляется к войску Любви, чтобы бросить проклятие Природы тем, кто пренебрегает ее заветами. Амур облачает Гения в церковные ризы, вручает ему перстень, посох и митру; Венера со смехом вкладывает ему в руку зажженную свечу (таким образом девственность воска уничтожена пламенем страсти).
Провозглашением анафемы девственность предается проклятию в выражениях, насыщенных дерзкой символикой, завершающейся причудливой мистикой. Преисподняя ожидает тех, кто не почитает заповедей природы и любви; для прочих же – цветущие луга, где Сын Девы пасет Своих белоснежных агнцев, с неиссякающим наслаждением щиплющих траву и цветы, которые никогда не увянут.
После того как Гений метнул в крепостную стену свечу, пламя которой охватило весь мир, начинается решающая битва за башню. Венера также бросает свой факел; тогда Стыдливость и Страх обращаются в бегство, и Радушный Прием позволяет, наконец, сорвать розу влюбленному.
Итак, сексуальному мотиву здесь вполне сознательно отводится центральное место; все это предстает в виде столь искусной мистерии и облекается такой святостью, что больший вызов жизненному идеалу Церкви кажется невозможным. В своей совершенно языческой направленности «Роман о Розе» может рассматриваться как шаг к Ренессансу.
Танец. Иллюстрация к «Роману о Розе» из рукописи «Дус». XV век
Но по внешней форме он, по-видимому, полностью относится к Средневековью. Ибо что может быть более присуще средневековой традиции, чем тщательно проведенная персонификация душевных переживаний и обстоятельств любви? Этот текст буквально перенасыщен аллегориями, столь характерными для всей куртуазной рыцарской культуры.
Многие ученые и начитанные люди, как уверял настоятель кафедрального собора в Лилле Жан де Монтрей, ставили «Роман о Розе» столь высоко, что оказывали ему чуть ли не божественные почести и скорее остались бы без последней рубашки, чем лишились бы этой книги. А прославленному теологу и канцлеру Парижского университета Жану Жерсону книга казалась опаснейшей чумой, источником всяческой безнравственности, и он использовал любой повод для борьбы с нею.
Гийом де Машо за письмом. Миниатюра. XIV век
Это грандиозное произведение, соединявшее в себе чувственность, язвительный цинизм и элегантную символику, будило в умах сенсуальный мистицизм, который должен был казаться серьезному теологу пучиной греховности. О проявлении повседневного эротизма в эпоху Средневековья мы узнаем из рассказа Гийома де Машо. В ответ на свою просьбу он получает живописный портрет своей возлюбленной, которому поклоняется, как земному божеству. Перебирая все свои недостатки, в страхе ожидает он предстоящей встречи, и счастье его безгранично, когда оказывается, что его внешность нисколько не пугает его юную возлюбленную. Под сенью вишни она засыпает – или притворяется, что засыпает – у него на коленях. Она одаряет его все большими милостями. Паломничество в Сен-Дени и ярмарка в Ланди дают им возможность провести несколько дней вместе. В полдень паломники чувствуют смертельную усталость из-за жары (средина июля) и окружающих их со всех сторон скопищ народа. В переполненном городе они находят пристанище у одного горожанина, который предоставляет им комнату с двумя постелями. В затененной для полуденного отдыха спальне на одну из постелей ложится свояченица Перонеллы, а именно так зовут возлюбленную, на другую – она сама со своей камеристкой. Между собою и ею велит она лечь нерешительному поэту, который, из страха причинить ей хоть малейшее беспокойство, неподвижен, как мертвый; проснувшись, она велит ему поцеловать себя.
К концу путешествия, видя, что он охвачен печалью, она позволяет ему прийти к ней ее разбудить перед тем, как расстаться. Вкусить счастье еще раз поэту было не суждено, и из-за недостатка дальнейших приключений вторую половину своей книги он заполняет бесконечными экскурсами в мифологию.
И по части обычаев, и в отношении чувств книга «Lelivreduvoirdit» («Книга о действительно случившемся»)является для нас источником более щедрым, чем большинство произведений любовной литературы того времени. Прежде всего обращает на себя внимание чрезвычайная свобода, которой могла располагать юная девушка, не опасаясь вызвать недовольство со стороны окружающих. Затем – наивная беспечность, с которой все, вплоть до интимнейших сцен, происходит в присутствии посторонних, будь то свояченица, камеристка или секретарь. Во время свидания под вишней именно секретарь пускается на прелестную уловку: когда Перонеллазасыпает, секретарь прикрывает ее уста зеленым листом, говоря поэту, что тот может поцеловать этот лист. Когда же он наконец осмеливается это сделать, ловкий секретарь тотчас выдергивает лист, и Машо целует ее прямо в губы. Тот факт, что Машо, будучи каноником собора в Реймсе, принадлежал к духовному сословию, не следует принимать слишком всерьез. Духовенство низшего ранга не обязано было давать обет безбрачия.
Одной из самых известных и скандальных книг Средневековья на тему эротизма явилась знаменитая «История моих бедствий» Абеляра.
Глава парижской богословской школы Пьер Абеляр имел известность в самых широких кругах, не только благодаря своему богатству, но и репутации главнейшего диалектика эпохи, учителя и наставника папы римского Целестина II. Обладая весьма задиристым характером, Абеляр сумел настроить против себя многих влиятельных особ.
Замечательный русский писатель-сказитель Николай Лесков придумает позже остроумное словечко «бабеляр», явно намекая на образ жизни прославленного философа.
Находясь в апогее своей славы, Абеляр знакомится с 18-летней Элоизой, сиротой, находящейся на попечении каноника Нотр-Дам Фульбера Парижского. Выпускница духовной обители поражала всех своими разнообразными познаниями и небывало разумными суждениями. Девушка в совершенстве овладела несколькими иностранными языками: помимо академических латыни и древнегреческого, Элоиза также читала на древнем иврите. И вот, в 1117 году Пьер Абеляр знакомится с юным дарованием, предлагая дяде Фульберу закончить научное образование девушки за символическую плату. Так начался грандиозный роман мудрого наставника и восторженной ученицы.
Понимая некоторую двусмысленность и опасность продолжительного пребывания этой пары наедине, дядя-каноник наставлял Абеляра о необходимости применения физического наказания к ученице – в терапевтических целях. Кстати, это требование было исполнено: судя по воспоминаниям самого философа, несколько раз дело действительно доходило до розог. Однако столь суровое воздействие совершалось отнюдь не с целью повышения дисциплины, но скорее было ступенью к физической близости (возможно, именно в этих обстоятельствах кроется причина своеобразия их последующих взаимоотношений).
Пьер и Элоиза стали любовниками, посвящая друг другу потрясающие строки: «Любовь закрыла нам глаза. Наслаждение учить ее любви превосходило тончайшее благоухание всех прекраснейших ароматов мира» или «Какая королева, какая принцесса не позавидовала бы тем моим радостям, которые я испытала с тобой в постели?»
Пьер Абеляр. Гравюра. Портретная фантазия художника. XIX век
Любовная связь вскоре стала достоянием общественности: Элоиза забеременела. Тогда Абеляр ночью, в отсутствие каноника, похитил девушку и отправил ее в одеянии монахини в Бретань, к своей сестре. Здесь она родила сына, которого назвала Астролябий. Вскоре философ и дядя-каноник приходят к взаимному согласию на законный брак, однако, странным образом, сама Элоиза категорически отказывается выходить замуж, говоря, что ей куда больше нравится положение любовницы, чем статус официальной супруги. Брачные узы все же были скреплены, но супруги, опасаясь людской молвы, жили порознь: она – в монастырской келье, куда нередко приезжал Абеляр. Такое беспокойство о безопасности Элоизы дядя Фульбер истолковал впрямо противоположном ключе, как предлог для продолжения любовных интриг философа. Поддавшись чувству мести, каноник нанял нескольких головорезов, которые однажды ночью, подкупив слугу Абеляра, проникли к нему в покои и оскопили философа. Заметим, что виновные сполна понесли наказание и были отправлены на каторгу, а у Фульбера конфисковали имущество и лишили духовного сана.
Жестокий удар судьбы серьезно сломил дух Абеляра, и он уединился в монастыре Сен-Дени, а Элоиза, которая до этого не думала о принятии пострига, восприняла случившуюся в жизни супруга трагедию как верный знак к покаянному монашеству. Элоиза вскоре стала настоятельницей монастыря Св. Марии в Аржантее и аббатисой обители Параклет.
Их эпистолярный роман продолжался вплоть до самой смерти философа. В одном из последних писем Элоиза патетически написала: «Прощай, мой возлюбленный, мой супруг. Приветствую тебя, мой духовный учитель». После кончины мужа Элоиза еще 22 года оставалась аббатисой своего монастыря, свято храня память об Абеляре. Ее похоронили рядом с супругом, потом несколько раз производились перезахоронения, и теперь они покоятся, по-прежнему рядом, на парижском кладбище Пер-Лашез.
Рыцарская куртуазность была резко противопоставлена развратному бытовому поведению воина на поле брани, когда освобождались самые низменные страсти и пороки, свойственные телесности. Глубокие черты аскетичности, мужественного самопожертвования, свойственные рыцарскому идеалу, теснейшим образом связаны с эротической основой этого отношения к жизни и, быть может, являются всего-навсего нравственным замещением неудовлетворенного желания. Поэтому проблему средневековой сексуальности надо рассматривать в этом противоречивом ключе, не впадая в пошлое морализаторство.
Если античный эротизм поражал своей откровенностью и зрелостью, то эротизм Средневековья больше похож на эротизм подростковый, когда буквально сходят с ума от собственных потаенных желаний, а смерть представляется единственным выходом из сложившейся ситуации. Сильные сексуальные желания демонизируются.
Вот как пишет об этом нидерландский философ Йохан Хёйзинга: «Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви – вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать всегда и всюду. Это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную или почти нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы выказывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания и истекать кровью, – честолюбие, знакомое каждому шестнадцатилетнему юноше. Проявление и удовлетворение желания, кажущиеся недостижимыми, замещаются и возвышаются подвигом во имя любви. И тем самым смерть тотчас же становится альтернативой такого удовлетворения, обеспечивая, так сказать, освобождение обеих сторон».
Напомним о беспрецедентной жестокости первых крестоносцев, которые топили в реке своих «жен войны», вспарывали им животы, находясь в состоянии религиозного экстаза. Реальность вступала в непримиримый конфликт с идеалом и это еще раз подтверждает мысль о том, насколько противоречивым был сам символ рыцаря, этого основного артефакта всей эпохи.
Совместная могила Абеляра и Элоизы на кладбище Пер-Лашез. XII век
Вспомним еще один эротический сюжет из литературы Средневековья – роман «Мелюзина», написанный Жаном из Арраса, клириком герцога Беррийского.
Мелюзина появилась в литературе XII – начала XIII века, написанной сначала на латыни, а затем на европейских языках. Между началом XIII и концом XIV века эта женщина-фея все чаще прозывается именем Мелюзина, вероятно, связанным с семейством Лузиньян, крупных феодалов западной Франции.
В критическом труде о дворе Генриха II Английского, «Мелочи придворных», клирик Готье Мап рассказывает историю о молодом господине с длинными зубами по имени Хенно. Он встретил в нормандском лесу юную очень красивую девушку в королевских одеждах, которая плакала горькими слезами. Она призналась ему, что спаслась после кораблекрушения. Утонувший корабль должен был доставить ее к французскому королю, чтобы тот женился на ней. Хенно и прекрасная незнакомка влюбились друг в друга, поженились, и она родила ему много прекрасных детей. Однако мать Хенно заметила, что девушка, прикидываясь набожной, избегает присутствовать при начале и окончании мессы, боится окропления святой водой и причастия. Заподозрив неладное, она проделала дырочку в стене спальни невестки и увидела, как та совершает омовение, превратившись в дракона, и затем снова принимает человеческий облик. Наученный матерью Хенно отвел жену к священнику, который окропил ее святой водой. Она выпрыгнула в окно и рассеялась в воздухе, перед этим испустив страшный вой. Во времена Готье Мапа еще живы были многие из потомства Хенно и его жены-драконицы.
