Евгений Браудо
Любовь и смерть
Только Рихарду Вагнеру удалось сгармонировать основной трагизм сюжета с свободной любовью Тристана и Изольды, и только его драма, в которой мотив любви открывается совершенно независимо от действия любовного зелья, может взволновать и потрясти современного зрителя. Итак, увлечение средневековых поэтов Тристаном объясняется не наивной верой их и психологической близостью к первобытному кельтскому мировоззрению. И Томас, и Готфрид были прежде всего поражены той элементарной силой, в которой – по смыслу древней саги – внутреннее право человека на счастье и радость жизни противополагается злому и мертвящему укладу общества, вечная правда любви – внутреннему бессилию законов по-вседневной жизни.
Индивидуализм Кельтов осветил робкие искания личного счастья, счастья, доступного всем людям, независимого от кастового характера средневековья. И бурный, бешеный поток страстной любви, влившийся в поэзию северных сказаний, поглотил маленькие, еле прорывающиеся ручейки любовных дерзаний французской поэзии, чтобы разлиться широкой рекой по всей истории духовной жизни средневековья.
Но, помимо эмоциональных элементов, эта сага содержит и элементы глубокой мировой философии, которые сближают ее с эллинскими мифами. Тристан и Изольда в кельтском предании – как бы олицетворения двух начал дня и ночи, эмоционального и интеллектуального начала[20]. На это указывают многие черты первоначальной легенды, придающие Тристану и обеим Изольдам божественные черты. Миф есть идеальное подобие мировой жизни, это – бессознательная философия народа о величайших явлениях бытия, воплощенная в живые образы. Миф содержит в себе правду, к которой стремятся лучшие люди всех времен и народов, и потому рассказ о борьбе в душе человека двух начал, двух правд – правды дня и правды ночи – вечно будет волновать всех чутких.
Свое величественное и пластическое выражение эта мифическая основа нашла в драме Вагнера. Его философия победы ночи над днем, его олицетворение интеллектуального начала в образе Тристана (Todgeweihtes Haupo) и эмционального в Изольде (Todgeweihtes Herz) говорит с нами на языке вечных символов и наполняет нашу душу благоговением. Вагнер раскрыл мифическую сущность истории любви Тристана и Изольды и этим вызвал интерес к отысканию духовных сокровищ средневековья.
Такова та идеальная сущность, которая придала рассказу о преступной связи Тристана и Изольды нравственную и трагическую силу. её глубокая мораль оградила роман от того, чтобы превратиться в забавную историю на тему ménage à trois с обманутым мужем и радостями любовника. Если исключить несколько незначительных по своим художественным достоинствам вариантов, она во всех своих переделках остается чистой и глубоко серьезной повестью о страданиях любви… Поэтому легенда многие столетия привлекала к себе сердца поэтов. Может быть, и Данте под влиянием знакомства с кельтской сагой обработал эпизод Франчески и Паоло[21], любовный напиток заменен чтением Ланцелота. Зарождение любви в сердцах любящих представлялось и Данте каким-то чудом, для которого нужны волшебные чары.
Тайна великих произведений искусства заключается в том, что в них личные переживания и идеи сплетаются тесно между собой и что они облекаются художником в такую форму, которая, действуя на нас своей живой, непосредственной правдой, вместе с тем отодвигает наши жизненные переживания в идеальную перспективу. Поэтому частые споры о том, какое событие из своей жизни хотел изобразить хотя бы, например, Толстой в той или другой части «Войны и Мира» или «Анны Карениной», свидетельствуют только о чрезвычайно упрощенном понимании искусства. Такое же отсутствие чуткости проявляют ныне многие «вагнерианские литераторы», которые после опубликования – в 1904 году – prof. Golther'ом переписки Вагнера с Матильдой Везендонк хотят в «Тристане и Изольде» Вагнера видеть только «личную исповедь», а не произведение художественно-философское, написанное на мировую, по своей глубине, тему.
