Евгения Ляшко
Рождение казака
Глава 27
Погода выдалась безветренная тихая и морозная. Это поспособствовало тому, что Паша и Лука Лаврентьевич без промедления прошли в стан Харитоновой лесной вольницы. А воспользовавшись, ненароком обнаруженной грибной тропкой, которая вывела путников от валунов до самого жилища бандитов, они добрались даже раньше, чем планировали. Паша прикинул, было чуть больше девяти часов вечера.
– Как договаривались, – шикнул Лыткин и двинул к воротам.
Степанцев затаился за толстой высоченной сосной и поглядывал из-за её ствола. Лука Лаврентьевич загрохотал кулаком по воротам. Немного погодя появился караульный. Короткий разговор и гостя впустили на территорию. Паша отсчитал до ста. В уснувшем лесу было не звука. Он отсчитал ещё до ста и услышал шорохи. Кто-то крался к стану бандитов. Сердце парня ёкнуло, он не двигался, будто сросся с сосной. Смолистый сладко-хвойный аромат щекотал ноздри и согревал неким умиротворяющим теплом, сама природа помогала молодому казаку. Мимо проскользнула чья-то тень. За ней вторая. Третья. Пара мгновений и вся тройка просочилась в ворота. Как и предрекал Лука Лаврентьевич, это была местная охрана. Увидев чужака, они выбрались с другой стороны стана, обошли всё кругом и, не обнаружив ничего подозрительного, не таясь, вернулись. Теперь настал черёд действовать Паше. Обходя жилище бандитов по спирали, он пользовался следами, которые оставила тройка. Степанцев пригибался всё ниже и ниже вот он уже ползёт вдоль околицы, прижимаясь к мёрзлой земле. Стали слышны разговоры караульных. Паша медленно прополз туда, где было тише, где до него не долетал запах еды или табака, где не падали одиночные тени на плотную изгородь и стал ждать, будто охотник на лёжке, выжидая добычу. Целью был караульный. Только сделав брешь в охране периметра, можно было незаметно зайти внутрь. Тактика «выстрел на хруст», о которой парень не раз слышал от наставников, в его случае была не выстрелом, а заготовленным ударом, поскольку он не обладал навыком поражать мишень при любой видимости, да и огнестрельного оружия у него не было. Удар он намеревался нанести булыжником. Атака должна была быть равносильна тому, как молниеносно срабатывает пасть волка. Караульный должен был быть обездвижен без единого звука. Булыжник уже нагрелся и словно стал продолжением руки Паши. И вот чья-то тень рябью пробежала по забору. Ни один мускул Степанцева не напрягся. Он был расслаблен. Он ждал, когда жертва подойдёт ближе. Шаги раздались над самым ухом. Тишина. Кто-то стоял в полуметре от засады. Послышался шелест разворота сапог. Некто намеривался сделать первый шаг от забора. Отпружинив от земли, Паша вскочил как дикая кошка. Разящая атака и с глухим стоном оглушённый в затылок караульный осел к забору. Паша отогнул нижнюю доску, пролез в щель, осмотрелся. Он надёжнее подпёр караульного о забор, скрестил ему руки на груди и спрятался в тени низкого строения. Караульного скоро могут хватиться. Теперь предстояло двигаться резвее резвого. Паша обошёл строение и пристально вгляделся в тёмный двор. Около кострища кто-то запаливал костёр.
«Намечаются посиделки. То, что нужно. И теней станет больше» – обрадовался Паша. Вскоре в его глазах заиграли отражения всполохов огня. К кострищу начали подходить люди, они нерасторопно рассаживались. В стылом воздухе витали винные пары. Степанцев высмотрел узкое окошко знакомого погреба, где совсем недавно томился в заточении. Он улыбнулся. Лука Лаврентьевич, возможно, сейчас уже там отдыхает. Паша продолжал сканировать зорким взглядом двор. В груди на мгновение ока кольнуло будто острой иглой. Он увидел друга. Глеб катил бочку к амбару, он был один. Паша подсчитал, обходить долго, Бойченко скроется и обнаружить его будет сложнее. Позвать друга нельзя, услышат другие. И он решился на рискованный ход. Изрядно ссутулившись, походкой подвыпившего человека Степанцев прошёл наискосок до амбара и присел в тени на завалинку. Глеб был совсем рядом. Подкатил бочку. Отворил широкую дверь и вкатил «деревянную толстуху» внутрь. Заговорив прямо, можно было себя ненароком выдать. И Паша, продолжая имитировать хмельного, будто старый кассетный магнитофон зажёвывая некоторые слова, тихонько запел. Он выбрал песню, которую знает каждый, кто родился на Кубани, песню, которую Глеб не мог не узнать:
Мы с тобой казаки
Дети русского поля
Наша родина здесь
У Кубани реки.
Наш устав и закон:
Честь, свобода и воля,
Мы с тобой казаки,
Мы с тобой казаки.
Любим землю свою
Мы, как мать, без обмана,
Хотя служба и жизнь
Нам порой не с руки,
Казаки – это Русь,
Что не ведает пана,
Слава Боже тебе,
Что мы есть казаки.
Пусть бывает порой
Мы немного не правы,
Да простит нас Господь,
Да простят старики.
Мы – священная Русь,
Мы – опора державы,
Мы с тобой казаки,
Мы с тобой казаки.
Когда Паша перешёл к финальной части, он услышал, мамин голос. Она ему подпевала. Глеб заторможенными шагом выходил из амбара. Он подхватил последнюю строчку и нисколько пропел её, а проговорил:
– Мы с тобой казаки, – и едва слышно шепнул, – к птичнику.
Бойченко скрылся за углом. Степанцев продолжал выжидать. Немного погодя он поковылял в другую сторону. Затем сделал пару обманных обходов, выверяя, что за ним никто не следит. И метнулся к птичнику, где его уже ждал Глеб.
Услышав сцену приветствия друзей, Елена Юрьевна облегчённо вздохнула. Она спокойно выжидала того момента, когда сможет увидеть сына, и на волю из кожаного мешочка не просилась. Мать понимала, что для сантиментов время ещё нескоро придёт. Ангел-хранитель молилась.
– Бежим в лес? Там кони? – кинулся к другу Бойченко.
– Нет. В погребе надо прихватить Луку Лаврентьевича. Он помог мне сюда пробраться.
– Если это тот, кто пришёл с час назад, то он в горнице у братьев.
Паша обмер:
– Как у братьев? Они же его узнают?! Его надо срочно выручать!
– Тогда нам скрытно уже не уйти…, – растеряно отозвался Глеб.
Внутри Паши всё заныло, завыло, заломало: «Вот он вольный лес за околицей. Два шага и свобода. До Сарова совсем близко. Свобода или…». Он посмотрел прямо в глаза Глебу, тот словно ждал решения:
– Мы не можем его бросить. Пошли, обойдём избу и через подклеть в дом проберёмся. Скорее!
Друзья больше не медлили ни секунды. Они прокрались незамеченными за дом Алексеевичей. Бесшумно будто мыши они нырнули в сени, а потом заскочили в боковой подклет. Интуитивно Паша был убеждён, что именно здесь есть лаз, через который Дарья забиралась подслушивать разговоры отца с дядькой. Так и выяснилось. Они протиснулись в квадратный лючок и оказались в клети подле горницы, где Степанцева потчевали братья-бандиты. Друзья приникли к двери и прислушались. Внезапно дверь резко отворилась. Оба, получив неожиданный удар, отлетели в сторону.
– Дарья, опять ты?! Что ж тебе… – горячо вскричал Прокоп Алексеевич и остолбенел, никак не ожидая увидеть перед собой двух казаков.
Краем глаза Паша заметил, что Лука Лаврентьевич сидит за столом, припустив волосы вперёд. «Он маскируется. Его не признали!» – тут же смекнул Степанцев.
Фигура Прокопа Алексеевича загораживала дверной проём почти полностью. Харитон Алексеевич не мог видеть, кого обнаружил старший брат. Паша сверкнул глазами и приложил палец к губам. Прокоп Алексеевич на миллисекунду замер и тут послышался окрик младшего брата:
– Да, что там у тебя?
Подчинение болезненно отразилось на лице старшего брата. Он сделал шаг назад в избу и протрубил:
– Гости пожаловали.
Дальше скрываться не имело смысла. Паша с гордо вскинутой головой зашёл в горницу. Глеб втиснулся следом.
– Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Дайте команду своим людям сдаваться, – отчеканил Степанцев.
Харитон Алексеевич с прохладцей отодвинул тарелку, обтёр бороду и ласково осведомился:
– Павлуша, ты ли это любезный? И собрат твой здесь…
– Повторяю. Дайте команду своим людям сдаваться!
Харитон Алексеевич переместил взор на брата:
– Чего стоишь? Вяжите!
В этот миг из тёмного угла за печкой выскочил кривоногий разбойник с саблей наголо. Прокоп Алексеевич тоже хотел выхватить саблю, но повременил. Для сражения места было недостаточно. Паше тоже сабля не требовалась. Он хотел провести битву на другом уровне. Степанцев уставился на Прокопа Алексеевича и вкрадчивым голосом спросил:
– До коли прислуживать меньшому собираетесь?
Тот побагровел, и сделал шаг вперёд:
– Не твоё собачье дело!
– Во как вы за братца заступаетесь. А он о вас так же печётся? Не так ли, Харитон Алексеевич?
– Вяжите этого ублюдка! – взревел младший брат, негодуя от такой наглости.
Паша стоял как вкопанный, Глеб тоже не отступал.
Вдруг Лука Лаврентьевич сонно потянулся, оправил волосы, бороду и расплылся в широкой улыбке. Степанцев рассмеялся, и указал на Лыткина:
– Что же позвольте, Прокоп Алексеевич, познакомить вас с мастером, которого вы на заводе пришибли.
Время словно превратилось в студень. Кривоногий отпрянул, и оторопело ждал команды. Лыткин поднялся. Старший из братьев попятился, взглянул на гостя немытого повнимательнее, а затем метнул гневный взор на Харитона Алексеевича.
– Ты меня одурачил! – прохрипел Прокоп Алексеевич, кидаясь на брата с кулаками.
Харитон Алексеевич прокрутился ужом и оказался на противоположной стороне стола. В этот момент в комнату вбежала Дарья. Оправляя перекосившийся светлый головной платок, она завопила:
– Батенька, там караульного нашли…
Девчонка не успела договорить. Дядька схватил племянницу и, приставил нож к горлу.
Паша выпятил нижнюю челюсть и жёстко проговорил:
– Вы окружены. Жандармы готовы напасть. Сопротивление бесполезно!
– Дайте мне уйти, и она останется жить, – прошипел Харитон Алексеевич.
Видя такое дело, кривоногий проскочил к окну, распахнул его и что есть мочи заорал:
– Облава! Облава! Разбегайсь кто куда!
К кривоногому бандиту в два щелчка подбежал Лука Лаврентьевич, ухватил за ноги и выбросил наружу. Во дворе поднялся неистовый шум.
Пятясь, и шипя проклятья, Харитон Алексеевич с жертвой покинул горницу. Он захлопнул дверь и затворил на её засов. Степанцев ударил кулаками о дверь. Та ни на миллиметр не сдвинулась. Он обернулся, будто стрелой пролетел к окну, и выпрыгнул. Прокатившись кубарем по земле, Паша, шатаясь, встал на ноги. Во дворе была неразбериха и сумятица. Потирая левое плечо он пробирался к конюшне, догадываясь, что вероятно там сейчас ищет спасение бывший главарь. Но в конюшне было пусто. Разбойники разобрали лошадей, и подвыпившие с трудом заскакивали на них. И тут Паша увидел, как на одном коне, подле бородатого всадника мелькнул светлый платок. Степанцев, не раздумывая подбежал к ближайшему наезднику, сбил седока, и запрыгнул на его коня. Ворота были открыты настежь. Паша выехал из стана. В лесу стояла чернота спускающейся ночи. Справа раздался девичий крик. Паша произвёл корпусом толчок, потянул правый повод и поддал левого шенкеля*. Конь двинулся, куда было велено. Уроки верховой езды не прошли даром. Пригибаясь и отклоняясь от хлещущих по нему веток деревьев, Степанцев продолжал преследование. Он не терял надежду во мраке чащи отыскать Дарью, которая беглецу была обузой. Паша ожидал, что вот-вот и обнаружит девчонку, но время шло, а Харитон Алексеевич не спешил расставаться с заложницей. Расстояние между ними было не большим. Характерные звуки долетали до Степанцева, но из-за лесистой местности ему никак не удавалось сократить дистанцию.
И вот он выскочил на высокий берег водоёма. Млечный путь, отражаясь в зеркале пруда, освещал водное перелесье. Спускаться по отвесной круче было равносильно самоубийству. Харитон Алексеевич спешился, приставил нож к горлу Дарьи и ждал преследователя.
Распознав Пашу, он свирепо расхохотался:
– Чёртов удалец! Прибить тебя сразу надо было!
– Отпусти её!
Но Харитон Алексеевич продолжал бесноваться:
– Я бы сорвал эту дурацкую модернизацию! А то ишь, что Кирьяков удумал. Народу чаще кланяться, за ту же оплату, а мне барышей меньше иметь. Я бы с новым управляющим договорился. И ему бы перепадало и люду рабочему жилось припеваючи. Так нет же!
Дарья стояла, молча ожидая своей участи. Паша подходил всё ближе. Бывший главарь банды сделал шаг назад и чуть не оступился. Послышалось, как камушки полетели вниз.
– Не подходи! Прирежу!
– Отпусти её. Ты мне не нужен, – чеканя окончания, едва сдерживался Степанцев.
– А-а-а! Пропади оно пропадом! – заорал Харитон Алексеевич, отбросил Дарью на Пашу и побежал вдоль берега.
Девичий стан в руках Степанцева содрогнулся от приглушённого рыданья. И тут раздался истошный крик. Беглец сорвался с обрыва.
– Туда ему и дорога, – сказала Дарья и в голос расплакалась.
Паша и Дарья вели коней за поводья, пешим ходом возвращаясь по лесу в стан.
– Как думаешь, батюшку моего на каторгу сошлют?
– Не знаю. Я бы попробовал с Филимоном Осиповичем поговорить.
– Думаешь, с ним можно сговориться?
– Вернёте награбленное. Может за старые заслуги он Прокопа Алексеевича и простит. У него задумки великие, мастера толковые нужны.
– Так ведь отец руками работать не может?
– Головой тоже можно пользу приносить.
– Это ты теперя ко мне в мужья не пойдёшь…, – уныло протянула Дарья.
Паша скрыл улыбку и постарался, чтобы его голос звучал серьёзно:
– Если честно, у меня невеста есть.
– Как звать-то её?
– Маша.
– Эх, быстро ответил. Выходит, что правду сказал. О-хо-хо-юшки, – вздохнула девчонка и по-деловому заявила, – ну, ты знай, если твоя Маша передумает, и я ещё свободна буду, то я не против, если ты мужем моим станешь.
Вдруг раздался голос Лыткина:
– Мы тут ищем его, с ног сбились, а он с девицей лясы точить изволил!
Из-за кустов показался мастер, отец Дарьи и Глеб. Они ходили вокруг опустевшего жилища разбойников в поисках следов беглецов. Паша тут же пристал к Лыткину:
– Лука Лаврентьевич, вы же говорили, что Прокоп Алексеевич на хорошем счету был. Пригодится ли он на заводе с экспериментами? Этим ведь всем Харитон один заправлял и брата шантажировал. Да и охрану, я думаю, теперь та-а-ак Прокоп Алексеевич укрепить сможет на заводе, что ни один бандит не подберётся. И со станком будет, кому в Петербург смотаться.
– Две головы хорошо, а три, поди, лучше-то, будет, – засмеялся мастер и чуть серьёзнее прибавил, – письмо Филимон Осипович уж поди об этих разбойниках подготовил. Подправим маленько, чтоб Прокопа ненароком жандармы на каторгу не зацепили и отдадим ихним начальникам. Пусть зачистят тут всё, пока обратно вольница не сбежалась.
Задумчивый Прокоп Алексеевич обнял дочь, а та поделилась известием:
– Утоп дядька.
Все перекрестились.
*шенкель – часть ноги всадника (от щиколотки до колена), которой он соприкасается с лошадью.
Глава 28
На другой день Паша и Глеб не стали участвовать во внутризаводских делах, а с утра попросили дать им кучера с экипажем до Сарова. Как не упрашивал Кирьяков казаков остаться, не уговорил.
– Хоть скажите, где служили, я вашему начальнику благодарность напишу, – не унимался Филимон Осипович.
– Наш есаул и так знает, что мы молодцы! – расхохотался Паша.
На том и распрощались.
В экипаже состоялся короткий разговор.
Покусывая губы, Паша поделился:
– Теперь и мне дошло в чём моя гордыня. Я излишне был озабочен собственным внешним видом. Позёрствовал и самолюбованием упивался. Казалось, что всё мне по плечу. Любого обскачу. А по факту раньше просто не было настоящего испытания.
– У тебя всё получилось! – восхитился Глеб.
– У нас всё получилось, – поправил Паша.
Елена Юрьевна любовно произнесла:
– Стоять перед выбором спасать себя или близкого друга и выбрать товарища, это мужской поступок. А всё остальное… У меня нет слов. Я горжусь тобой, сынок.
Перемахнув удалым напором через деревянный мосток над рекой Саровка, кучер через врата под колокольней ввёз пассажиров на замкнутый монастырский двор, в центре которого стоял пятиглавый собор. Наскоро высадив парней, он укатил, а те горящим взглядом осматривали ансамбль белокаменных зданий, стоящих вокруг них неправильной формы четырёхугольником с башнями во всех углах. За стенами монастыря лесная глушь скупо пела пробудившимися птахами. Запах подмёрзшей земли, лиственного перегноя и мха, разбухшей коры деревьев пробирал холодком. Утренний туман невесомой шалью ещё укрывал маковки собора, церквей и часовен.
Откуда-то с боку раздалась торопливое постукивание. Это послушник, в скуфье и развивающемся подпоясанном чёрном подряснике, спешил по деревянному настилу, имитирующему тротуар. Проронив приветствие и услышав, что гости прибыли к настоятелю, молодой человек, взялся их проводить. Немного погодя после вседневной заутренней службы и других неотложных дел игумен Нифонт встретился с казаками.
Пожилой мужчина с окладистой бородой и кротким внимательным взглядом принял их в выбеленном помещении с низким потолком, усеянным толстыми балками. Это была, заставленная длинными столами трапезная, где в тишине ели монахи. Стоя у решётчатого окна, перебирая длинные чётки, настоятель читал послание отца Тихомира, а парни, поглядывая на фигуру важного склада в чёрном облачении с высоким клобуком* и золочёным крестом на груди, налегали на горячую грибную похлёбку с ещё теплым благоухающим хлебом.
С озабоченным видом мама Паши кружила по шапке, стоящей на лавке рядом с сыном, и жалобно стенала:
– Я снова невидимка. Настоятель меня не замечает. Сможет ли он нам помочь?
– Мам, наверное, богоугодное супер зрение после ста лет приходит, а этому настоятелю на вид чуть больше шестидесяти, – сын шёпотком высказал предположение.
– Может ты и прав…, – жёстко сцепила пальцы Елена Юрьевна.
Паша попытался отвести грустные думы:
– Мам, а долгожители это какая-то аномалия?
Та, продолжала заламывать руки, но более спокойным голосом ответила:
– Среди духовенства они не редкость. И светлые молитвы, и еда без избытка всё это способствует становлению крепкого здоровья. Посмотри вокруг, откуда здесь стресс может взяться?
– Да, с этим не поспоришь.
И вот игумен Нифонт благостно обратился к молодым казакам, заглянув каждому в глаза:
– В затворе** тот, кто выручить способен. Да всё ж заглянем к нему в келью***.
С никогда прежде не испытываемым душевным трепетом, покусывая нижнюю губу, Паша, усадив маму себе под горло, чтобы она была равноправным участником всего происходящего, поплёлся позади друга, шествующего за настоятелем. Юноши с игуменом вышли из трапезной, свернули направо и по скользким от накрапывающего дождика деревянным мосткам проделали небольшой путь к продолговатому зданию с кельями. Пройдя узкий, пахнущий лампадным маслом коридор до конца, они оказались у крепкой двери с прикрытым квадратным оконцем. Отец Нифонт приоткрыл створку. Взоры парней и Елены Юрьевны скользнули в аскетическую келью. Посередине комнатушки в ветхом одеянии, под рассеянным утренним светом, струящемся из пары окон, смотря на иконы в углу и читая молитвы на коленях спиной к входу, стоял беловласый сгорбленный старец с довольно-таки крупным телосложением, непривычным для худощавых обитателей монастыря.
Из уст игумена легким облачком слетело приветствие:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас.
Склонённый монах незначительно повернул голову, высветив приятной белизны лицо. Его выразительно-проницательный, наполненный глубокой мудростью небесно-голубой взгляд прошёлся по оконцу и чуть заметно изменился.
Пальцы Елены Юрьевны неосознанно сложились, чтоб сотворить крестное знамение, и она с благоговением произнесла:
– Господи, Боже мой, это же Серафим Саровский! – женщина трижды перекрестилась, и заплакала: – Мы спасены, он нас отмолит!
Дыхание Паши перехватило, он как пойманная рыбка хватал воздух, и еле слышно выдавил:
– Там Саровский. Серафим Саровский.
Глаза Глеба от изумления превратились словно в чайные блюдца.
Между тем послышался мягкий шёпот настоятеля, закрывающего створку:
– Полагаю, уразумел просьбу вашу Серафим. Помолится за вас. И воздаться вам по делам и помыслам вашим.
– Так, а что за чудо нам надо было сделать? – спохватился Степанцев, когда вышли на двор.
– И дела и мысли праведные есть чудо, – отозвался отец Нифонт.
– Не понял. Что чудесного в том, чтобы жить по правилам? – захлопал глазами Бойченко.
– Евангелие нам говорит, что чудо это преумножение хлебов, но и произрастание хлеба, тоже таковым является. Творцом всё устроено – и как пшеница родится, и как вода течёт, и как весной земля просыпается. Потому чудо есть присутствие Бога во всём, что в нашей жизни имеется. Как только человек признаёт это, то он готов не только наслаждаться чудесами со стороны родителя своего, но и участвовать в них, творить, созидать, познавать себя и окружающий мир, оттого пути его множатся разнообразием. Нет оков, открыт он, принимать дары Божьи. Коли покаялись вы, очистились от дум тёмных, поразили гордыню, то придёт к вам избавление, вернётесь в тот миг, что пред выбором стояли. Искреннее покаяние окрыляет.
– Вот он тот самый гиперскачок! Покаяние – это не просто раскаяние, это кардинальная переориентация системы мышления личности! – воскликнула дипломированный психолог.
– Пройдите в храм, помолитесь, – посоветовал игумен и покинул ребят, в одночасье ставших будто осиротевшими.
Отследив пока настоятель скрылся из виду, юноши степенно зашли в собор. Устроившись в укромном углу около иконы Николая Чудотворца, поставив зажжённые свечи в канди́ло****, друзья, погрузились в обращение к одному из самых известных покровителей страждущих.
Необычное необъятное восхищение накрыло Пашу, и нотки щенячьего восторга запрыгали в его настроении:
– Глеб, слушай только дошло. Выходит так, что молитва – это же то же самое по действию, как и заговор какого-нибудь ведуна. Она лечит, и дух поднимает.
С почтительным упоением Бойченко ответил:
– Только чтобы высшие силы природы услышали, помимо правильных слов ещё и душа светлой должна быть без грехов.
Елена Юрьевна хотела как-то прокомментировать, но её слова потонули во внезапно появившейся пелене.
*клобук – цилиндрический головной убор без полей, слегка расширяется к верху, обтянут чёрной тканью, которая ниспадает плащом.
**затвор у монахов – уединение в беспрерывной молитве.
***келья – жилище монаха в виде отдельной комнаты.
****канди́ло – большой подсвечник, стоящий в церкви перед иконой.
