Евгения Черноусова
Злоключения на острове Невезения
Вернулась она даже раньше:
– Давайте, пока ваш видеоматериал посмотрим. Пойдёмте в монтажную.
Шустрый мальчонка в джинсовой жилеточке начал в ускоренном темпе просматривать их материал, ведущая скороговоркой поясняла, что он иллюстрирует. Потом он замедлил скорость, вернулся назад, ещё раз просмотрел и сказал:
– Снято хорошо, фрагменты нарезаны со смыслом. А от кадров «дороги никуда» со старушкой, которую ведут на заклание – просто мороз по коже. Кладбище – вообще бомба! Кто придумал на табличках писать, сколько люди на вашем Острове Невезения прожили?
– Те, кто хоронил.
– Ладно, давайте ваш монолог запишем.
– А вы ещё один фрагмент не смотрели.
Еще один мужик в это небольшое помещение протиснулся. Мальчонка включил звук. Дмитрий записал Лену, облокотившуюся на подоконник. За окном шумит дождь, она говорит:
– У нас ведь в Рясово фашист стоял полгода, я, конечно, не помню, маманька моя рассказывала. Говорила она, что не так страшны были эти ироды… про них всё ясно, они враги, они себя хозяевами чувствуют. А страшны свои, которые к ним переметнулись, они спешат урвать, пока их те или эти не придушили. Я сейчас гляжу и думаю: наши-то отцы за нашу землю полегли, и мы потомства не дали, а те, кто врагам прислуживал, своих детей-внуков научили, как нас душить, никого не жалея…
– Жесть, – пробормотал мальчонка в жилеточке.
– Лина, к вечернему блоку смонтируете? – спросил вновь прибывший.
– Да как же, а съездить?
– А давайте к квартире Щербатовой съездим. И к риелтору, – предложила Марья Кузьминична, смекнув, что новый мужик из начальства, и что получено добро. – Потолок-то побелят?
– И чайник подарят, – подмигнул он ей и вышел.
Когда они вернулись в деревню, у их палисадника надрывалась Наташа, пытаясь подозвать своего правнука, который носился с Нюсей вокруг колодезного ворота. Увидев Марью Кузьминичну, Нюся бросилась к ней.
– Так, внучка моя уже бесприданница.
– Чего?
– Чего-чего, съела ты своё приданое, да? Вон лицо и руки какие грязные да липкие.
– Да ладно, бабушка, не пойду я в замуж! Ещё конфеты ему отдавать и вазочку! Буду как мама без мужа!
– Ладно, пошли домой! Незамужним умываться всё равно нужно!
Во дворе их встретила Ольга:
– А мой где? Как съездили?
– Зимина завезёт и хлеб раздаст. Сейчас будет. Съездили нормально, сегодня по телеку нас покажут. У тебя что-то случилось? Ты вся вздёрнутая.
– Ника позвонила!
– Чего просит, денег или помощи?
– Она плакала. Говорит, они ей спать не дают, заставляют готовить и убираться, мальчики плачут всё время.
– Так в семье и бывает.
– Я позвонила Юльке, и она за ней приехала. Увозом забрала, с прогулки, безо всего. Юлька говорит, она дошла до крайней степени истощения. Увезла её на дачу к одним знакомым. Хозяйка – наша однокурсница, у неё и дети, и внуки… опытная. Вызвала своего врача. Она говорит, детям не хватает молока, а матери – отдыха. Ника спит уже четыре часа. Они одного мальчика ей поднесли, она кормила не просыпаясь, другого кормили уже детским питанием. Мне надо ехать!
– И что? Рванёшь к ней и будешь в попу дуть? Дмитрия побоку?
– Нет, что вы! Я поселю её в своей квартире, буду приезжать, чтобы помочь, но жить я буду с Димой. Только откормлю её немного и подлечу.
– Хочется верить.
Вечером смотрели телевизор. Сюжет в 7 минут: на фоне съёмок Дмитрия Ангелина скороговоркой дала краткую характеристику деревне, историю риелторских афер и их итог, потом рассказала о последней сделке. В конце она обратилась уже с экрана с вопросами: кто виноват и что делать?
Кроме Марьи Кузьминичны, никому это не понравилось. Зимин кричал, что надо было идти прямо к бесноватому кандидату; Лена до слёз обиделась, что её «снимали неприбранной»; Паня, кажется, обиделась, что сняли именно Лену. Всех пришлось утешать. Только Нюсе всё понравилось:
– Не ругайся, дедушка Зимин! Очень красивое кино! Деревня наша красивая, баба Лена такая красивая, старенькая бабушка Раиса Тихоновна очень красивая. А я с графскими брюликами совсем красивая!
Назавтра Ольга и Дмитрий уехали. Марья Кузьминична взяла с них обещание звонить, но понимала, что это всего лишь случайное знакомство, которое продлится некоторое время в виде коротких звонков и СМС, а потом сойдёт на нет.
Было раннее утро. Самое время пополоть, пока дети не проснулись. Но Марья Кузьминична вздохнула, взяла аптечку и пошла по деревне мимо Паниного дома. Постучала. Дверь оказалась незапертой.
– Давай-ка давление померю.
– Зачем?
– Давай-давай. Ну, ничего. Ты не закисай, иди на прополку, – посоветовала она, положила тонометр в сумку и пошла к дверям.
– Уехали? – прозвучал вопрос.
– Зря ты. Открылась бы. У тебя внучка, два правнука. А у Олечки твоей и мать, и отец живы. Она бы обрадовалась!
– Нет, не могу! Ни ему, ни ей.
Марья Кузьминична вздохнула и повернула к дому.
Через неделю в деревню Второе Рясово прибыл сам губернатор. Он с интересом понаблюдал, как рясовские мужики, матерясь, сбивали плот, потом выслушал пояснения районного энергетика у трансформаторной будки, потом с улыбающимся лицом зашёл во двор Марьи Кузьминичны, где сидела уже собранная в дорогу «аристократка», а хозяйка уговаривала её забрать брошь. Гостья надменно отказывалась: «Мы, Щербатовы, решений своих не меняем!» Пришлось сунуть розу в карман, не показывать же дорогую вещь посторонним! Хоть и говорила Ольга, что надо возвращать подарок при свидетелях, но, если за квартиру бабку чуть не убили, то за бирюльку, которую в кулаке унесёшь, точно убьют!
Ну вот, придётся теперь ещё раз ехать в Новогорск своим ходом!
Вечером повела ребятишек посмотреть, как мужики продолжают строить плот:
– Привет Гекельберри Финну и негру Джиму!
Тимофей прыснул. «Ба, ты что?», – теребил её Вова. Тимофей сказал:
– Вашему поколению не понять. Любимая книга детства.
Присела на брёвнышко, рассказала о своей проблеме. Тимофей пожал плечами. Рясов забурчал:
– Да выброси ты эту хрень к такой-то матери!
А Зимин сказал:
– Я вот при мужиках тебе скажу: прошлый раз был неправ. Ты с телевидением вопрос правильно решила. И картинки сразу сообразила, какие подобрать, и в нужную компанию обратилась, чтобы вопрос решился, и права не качала, только малость намекнула, что хуже будет. Я человек невыдержанный, дров бы наломал, а толку, может, и не добился бы. И теперь, думаю, не прятать эту цацку надо, а орать на всех углах. Может, я и не прав, но я бы этой симпатичной женщине Ангелине позвонил бы. Пусть она передачу про эту брошку сделает. И пусть у бабки её кто-нибудь купит. Ей будет и добычнее, и спокойнее.
– А что, дело ты говоришь. Завтра с утра и позвоню.
Ангелина сказала:
– Стоимость от нескольких тысяч? Вещь не уникальная. На расследование не тянет, но неприятности доставить может. Давайте я просто сниму вас на телефон, как вы будете бабуле эту вещь передавать.
На том и сговорились. Марья Кузьминична решила поездку отложить до тех времён, когда внуки домой вернутся: оставлять их одних не хотелось, соседки бы приглядели, но всё-таки пожилые они, могут не уследить. Но по случаю пришлось Зимину жену в больницу на обследование сопровождать, он и предложил ей ехать с ними вместе:
– И свой вопрос решишь, и нам поможешь!
Определив Нину в стационар и позвонив Ангелине, они отправились к Раисе Тихоновне. Вылезая из переполненной маршрутки, Зимин ворчал:
– Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным! Придавило бы бабку в поповском доме вместе с той нечистью риелторской – и не пришлось бы тебе сейчас колготиться!
Присели на скамейку у подъезда, ожидая Ангелину. Вскоре и она подъехала на микроавтобусе телекомпании. Поднялись на второй этаж. Из-за двери слышался спор на повышенных тонах.
– Ну, опять кто-то бабку прибить хочет, – пробурчал Зимин.
– Подождите, не звоните, – остановила его Ангелина. – Я оператора вызову.
Поднялся с камерой оператор, и Ангелина одним жестом отправила стариков в арьергард. Открывшему дверь мелкому мужчине неопределённого возраста она скороговоркой сказала:
– Новогорское телевидение, мы к Щербатовой!
И проскочила мимо него в квартиру, где за столом напротив хозяйки сидел ещё один гость. Представилась. Познакомились. Внучатый племянник, член Союза потомков Российского Дворянства Щербатов. Искусствовед Сойкин.
Оказалось, что спор был как раз о розе. Родственник привёз искусствоведа, чтобы оценить семейную реликвию – подарок Екатерины Великой предку, а Раиса Тихоновна ему в ответ: «Я подарила брошь внучке горничной!»
– Ни фига себе, Кузьминична наша горничная, – вспылил Зимин. – Да Огородниковы по сравнению с вами – королевской крови! Аристократы, блин горелый! Бабку без жилья оставили, на смерть вывезли в развалины, так внук голубых кровей даже не почесался! Деревенские люди бабку у себя поселили, поили-кормили, дерьмо выносили! Она ребёнку эту цацку дала поиграть! Мы возвращали – не берёт! Вот, пришлось в страду ехать, терять время и деньги, чтобы от этой докуки избавиться! Ангелина, снимай! Кузьминична, доставай побрякушку, отдавай – и пошли!
– Золотая брошь с бриллиантами – побрякушка, – поднял брови внучок.
– Золотая, но с хрусталём, – ответила Марья Кузьминична, протягивая брошь хозяйке.
Бабка не взяла. Искусствовед перехватил розу и вынул лупу из кармана:
– Алексей Семёнович, вещь из золота, тут и проба есть, 56-я. Но камни – горный хрусталь. Ориентировочно конец девятнадцатого века.
– Что?!
Выдержка аристократа покинула. Он визжал и ругался, грозил всех посадить. Зимин рявкнул:
– Ишь, грозный какой! Рабочий и колхозница ему артефакт подделали! Серпом и молотом! Ангелина, сняла? Пошли отсюда на хрен!
Остановились у микроавтобуса. Ангелина предложила подвезти – отказались, удобнее на трамвае – и до автовокзала. Оператор поцеловал руку Марье Кузьминичне и долго тряс руку Зимина:
– Респект! Я бы, откровенно, и за бабку бы не подписался, и побрякушку бы возвращать не стал! Но благородных людей ценю!
В последующие дни Щербатов развил бурную кляузную деятельность. Он написал заявление в прокуратуру; он давал интервью в прессе; он разместил материалы о «Золотой розе Екатерины II» на сайте своей дворянской организации: фотографию Раисы Тихоновны 50-х годов с приколотой розой, фотографию её матери 30-х годов, где она тоже была с брошью, только на голове и, что самое неприятное – фотографию Нюси с розой на фартуке.
Тимофей, показавший эту электронную публикацию Марье Кузьминичне, сказал:
– Абсолютно не дворянские физиономии. Эта – типичная комсомолка, а Раиса наша в молодости – просто провинциальная мещаночка. Самое благородное лицо тут у нашей Нюси.
Марья Кузьминична была на пределе. Когда к ней приехал следователь, она спросила:
– В чём меня обвиняют? Я подделала ювелирное изделие?
– В том, что не подделывала, я точно уверен. Но, может быть, кто-нибудь, пока вещь была у вас, её подменил?
– Там искусствовед был. Он сказал, что вещь относится к концу девятнадцатого века. Выясняйте, кто подделал эту вещь сто с хвостиком лет назад и гонялся за владельцами, чтобы подменить.
– А откуда вы узнали, что это хрусталь? Все утверждают, что вы сказали это ещё до резолюции искусствоведа.
– Смотрите, вот фотография моей внучки и Щербатова рядом с ней. Это в доказательство того, что брошь она дала ребёнку сама.
– Она мне это подтвердила: подарила и назад не возьмёт. Но теперь этот… её внук требует признать её невменяемой!
– Вот пусть сначала признает! А пока он вывешивает в сети Нюсенькину фотографию как доказательство того, что роза похищена! А спокойно стоящую рядом бабку отрезает! Так вот, снимал их один знакомый, майор столичной полиции, между прочим. А его жена, известная художница и лауреат различных художественных премий, причёсывала Нюсю и поправляла на ней одежду перед съёмкой. И сказала мне: верните цацку от греха, это золото с хрусталём и стоит от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч.
– А не могла она…
– Хватит! Они приехали писать пейзажи и ловить рыбу за несколько дней до того, как бабку к нам привезли! Совершенно случайно здесь оказались!
– Не обижайтесь, никто ни на кого из вас не думает! Эти самодельные дворяне готовы любого с дерьмом смешать, чтобы доказать своё высокое происхождение. У него нет никаких доказательств, что эта побрякушка драгоценная была. Пусть в девятнадцатом веке концы ищет. Я своё дело сделал: вас опросил. Извините за беспокойство.
Наконец-то в Утятине открыли после ремонта детский садик. Сначала Наташа хотела приехать за детьми, но потом Марья Кузьминична решила отвезти их сама. Позвонила Женя, похвалилась, что у неё в гостях сын, и пригласила повидаться с приехавшим.
Марья Кузьминична уже больше года не виделась с собственным сыном. Она по-прежнему была в обиде на него, ведь он даже не пытался с ней связаться, но понимала, что повидаться надо. Остановилась у золовки, а та заранее предупредила Вову, что мать придёт в гости вместе с ней и сыном. Визит прошёл натянуто, но при тётке и двоюродном брате отношения выяснять никто не пытался. Назавтра даже договорились, что бабушка заберёт внука из садика пораньше и сводит его в цирк шапито. Не сказала она только, что вместе с ними пойдут Вова и Нюся.
Нюся в ожидании представления так возбудилась, что практически не спала после обеда. Только задремала и тут же вскочила:
– Мы не опоздаем?
Вова засмеялся, хотя и сам к выходу приготовился заранее, нарядился сразу после обеда. Марья Кузьминична махнула рукой и сказала:
– Давайте перед цирком ещё куда-нибудь сходим! Например, в музей.
Ребятишки застряли прямо у входа перед чучелом медведя. А Марья Кузьминична прошла чуть дальше и увидела свою сверстницу, работницу музея Елену Игнатьевну. В школе они учились в разных классах, не дружили, но общались нормально. И сейчас остановились, обмениваясь новостями. Потом Елена Игнатьевна посмотрела на Нюсю, прилипшую к коллекции бабочек и заскучавшего рядом с ней Вову и сказала:
– Раз времени у вас сегодня мало, пойдём посмотрим один только зал – крестьянского и помещичьего быта. Лапти и бальные туфельки, коклюшки и дуэльные пистолеты – это всем интересно.
Она показала на дверь рукой, и Нюся побежала впереди. Женщины не спеша двигались за детьми. В зале дети переходили от витрины к витрине, то и дело останавливаясь, а они встали у входа, продолжая разговаривать. Скользя взглядом вслед детям, Марья Кузьминична вскрикнула. На стене висел портрет молодой девушки в бальном платье с шарфом, приколотым к рукаву золотой розой.
– Что? – испугалась Елена Игнатьевна.
Марья Кузьминична включила телефон и показала фотографию Нюси с розой.
– Откуда у тебя это?
– Некогда рассказывать. Кто эта девушка?
– Это работа художника Петра Лукьяновича Алексюты. Примерно 1910 год. Ирина Владимировна Барташевская, племянница последнего владельца имения Озерки.
– Они имеют какое-нибудь отношение к Щербатовым?
– Князьям? Вряд ли. Барташевские не слишком родовиты были.
– У нас с этой розой связана очень неприятная история. У вас тут нет интернета?
– Конечно, есть.
– Лена, я тебя прошу как специалиста, посмотри материалы прессы с обвинениями в мой адрес.
– Что искать?
– Я сейчас попрошу моего соседа, чтобы он на твой адрес ссылки скинул. А сама зайду к тебе завтра.
Цирковое представление Марья Кузьминична практически не видела. Может быть, Лена найдёт связь между этими двумя фамилиями и выяснит, кто у кого спёр эту цацку!
– Ты, конечно, влипла, – с сочувствием сказала Елена Игнатьевна при утренней встрече. – Я просмотрела все публикации, это, безусловно, бред. Ювелирному делу мы не обучены. Но нервы они тебе ещё потреплют. Кто свои дворянские грамоты восстанавливают, они же упёртые, они уверены, что земной шар вокруг их пупка крутится. Я довольно основательно прорабатывала переписку Барташевских. Дважды упоминалась там роза Барташевских. Я думала, что это поэтическое имя какой-нибудь девицы в их семье, в частности, Лидия слыла красавицей. А теперь перечитала и думаю, что речь шла об украшении. Хочешь, я дам тебе адрес далёкого потомка этой семьи? Он в Америке строительной фирмой владеет, но очень прилично знает русский язык. В прошлом месяце чудовищная история произошла, Катю Васильеву похитили. Он очень нашей полиции помог, подтвердил посланникам похитителей, что она наследница большого состояния. Катька наша ведь праправнучка этой Ирины, – она кивнула на портрет. Я ему кое-что из писем и дневников предков отсканировала, он воспоминаниями своего двоюродного деда поделился. Спроси его о розе!
– А!
Марья Кузьминична села за клавиатуру и в нескольких строках изложила свою ситуацию, присовокупив 3 фотографии: портрет Ирины Владимировны, групповое фото во дворе Рясовского дома с Нюсей, украшенной розой, и Раисой Тихоновной рядом с ней и фото Нюси с розой крупным планом. Попросила ответ прислать по электронному адресу Тимофея.
Через день она уже была дома.
А ещё через день ей позвонил Тимофей:
– Марья Кузьминична, вам тут пришло такое длинное послание! И фотографии! Не хочу пересказывать, лучше, если вы придёте и прочитаете сами с экрана! Вы обрадуетесь! Жду!
«8/13/2011
Многоуважаемая Мария Кузьминична.
Вы не представляете себе, как взволновало меня Ваше письмо, сколько воспоминаний пробудило! Неужели нашлась золотая роза Барташевских? Пусть вторая, с недрагоценными камнями, но это та, что на протяжение полувека украшала барышень семейства моей бабушки при первом выходе их в свет.
Я много слышал о ней от своего двоюродного дедушки Владимира Павловича Барташевского. С детства я в общении с ним и его служащим, Хвостовым Григорием, познавал русскую речь, в университете изучал славистику, но впоследствии после смерти отца был вынужден заняться делами строительной фирмы. В беседах с Владимиром меня более интересовала речь, чем история семейства, о чём сожалею. Если бы вернуть время вспять, я бы записывал эти воспоминания. Он дожил до 95 лет, сохранив ясный ум и хорошую память, и я с удовольствием общался с ним, когда располагал временем.
Думаю, что могу рассказать Вам об истории этого украшения, ибо фамилия Барташевских давно пресеклась. Последним её носителем был мой дядя, Александр (Алекс) Барташевский, впрочем, носивший её не вполне по праву. Владимир Барташевский, основатель нашего семейного дела, объявил его наследником и попросил принять фамилию, когда сам уже был преклонных лет, да и Алекс был вполне зрелым. Дядя семьи не создал и потомства не оставил. Владимир, намного переживший приёмного сына, сказал, что, видимо, не судьба возродиться фамилии, и более об усыновлении не хлопотал. А компанией с тех пор, как Владимир отошёл от дел, занимался мой отец, муж сестры Алекса.
Как уроженка Утятина, Вы, я уверен, знаете историю нашего семейства. Это одна из самых богатых семей уезда, но не из самых знатных. Но через девиц нашей фамилии, имевших хорошее приданое, мы неоднократно роднились с лучшими семействами губернии, и многие невесты хороших фамилий почитали за честь выйти за Барташевского. Впрочем, в России всегда так: во втором ли, в третьем поколении наследники сиятельных фамилий проматывают достояние отцов и совершают mésalliance, чтобы поправить свои дела, ежели это, конечно, удаётся. Не то, к примеру, в Британии: там, коли построил калошную фабрику и нажил капиталец, то и баронет. Впрочем, не будем отвлекаться.
Итак, золотая роза Барташевских появилась в семье где-то около 1830 года. Её по завещанию материной тётки Александры Полянской получила известная Вам Аглая Семёновна. Это брошь в форме розы из золота, на лепестках которой блестели росинки-бриллианты, а на одном из листков в прожилках читался затейливый вензель АБ.
Скорее всего, совпадение инициалов и стало причиной того, что роза досталась Аглае. Существовала легенда, ничем, впрочем, неподтверждённая, что тётка получила эту брошь в подарок, или же она была отдана ей на сохранение Авдотьей Полянской, любимой фрейлиной Екатерины Великой. С кузинами Авдотьей и Екатериной Александра в молодости дружила. Так, нет ли, но, когда Аглая вошла в возраст, она на своём первом балу появилась с этой брошью, и роза стала её любимым украшением. Аглая утверждала, что украшение было изготовлено по заказу Екатерины Великой для Александры Браницкой, племянницы и любовницы Потёмкина, которую императрица очень баловала. Ходил слух о том, что Александра была на самом деле её дочерью. Он связан с персоной великого князя Павла: Александра родилась в том же 1754 году, что и великий князь, и по преданию, Екатерина родила не мальчика, а девочку, которую подменили сыном служанки-калмычки. Мальчик-калмык стал Павлом, а дочь императрицы будто бы отдали Энгельгардтам.
Когда предмет её страсти Василий Коневич трагически погиб, Аглая решила покончить с матримониальными планами, осела в деревне и занялась хозяйством. Старший брат, служа в столице, с удовольствием доверил дела своей разумной сестре. Со временем неустроенность личной жизни сестры стала восприниматься как приятный бонус, ведь состояние её когда-то достанется его детям. Шесть племянниц от двух братьев одна за другой дебютировали в свете, украшенные брошью тётки.
Аглая Семёновна в завещании разделила свои капиталы между братьями, но золотую розу завещала старшему, оговорив, что украшение всегда будет храниться у старшего в роду, но носить его должно только девицам Барташевским. То есть старшая из дочерей носит брошь только до замужества, а затем она переходит следующей по старшинству. Если нет дочерей – блистает роскошью племянница. Но не жёны! Это причудливое решение не было изложено в завещании, а высказано устно, но никем из родни никогда не подвергалось сомнению и выполнялось неукоснительно.
Последней золотой розой блеснула внучатая племянница Аглаи Лидия. Это фотография предположительно 1870 года. Не правда ли, девушка хороша? Девицы Барташевские все были недурны, но красавицей слыла только она. И именно Лидия сыграла роковую роль в этой истории. Когда она снимала это украшение после бала, одна из «росинок» упала. Бриллиант подобрали с пола, и на следующий день отец отвёз брошь к ювелиру, чтобы он закрепил камень, и заодно проверил все остальные. Спонтанно у него возникла идея сделать копию этого украшения. На следующий год предполагалось, что начнёт выезжать следующая дочь, и отцу захотелось сделать двойной портрет, на котором обе девицы будут украшены розами. В семье подрастали ещё две маленькие сестрицы, он уже предвкушал их выход в свет с двумя розами.
Вторая роза была золотой, но с хрустальными росинками. Не было мысли сделать точную копию. Более того, заказчик специально оговорил, что ювелир должен сделать зеркальное изображение цветка, чтобы подделку можно было легко отличить. Сравните розы на портрете Ирины, присланном Вами, и фотографии Лидии. У Ирины веточка изогнута вправо, а у Лидии – влево. А фотография Лидии с сестрой так и не была сделана. На следующий день после того, как две коробочки были привезены от ювелира, одна из них, а именно та, где хранился оригинал, оказалась пуста.
После безуспешного домашнего расследования хозяин дома обратился в полицию, но на следующий день заявил, что роза нашлась, и даже показал её полицейскому чиновнику. Показал он, естественно, копию, о которой не знали даже близкие, ибо готовился сюрприз.
Лидия, любимейшая дочь, повинилась в том, что передала брошь своему возлюбленному, спасая его от долговой ямы. Не удивительно, что имя этого возлюбленного было Василий Михайлович Коневич. Это полный тёзка и племянник предмета Аглаи Семёновны, игрок, мот и волокита. Пришлось эту историю предать забвению. Конечно, мужчины семейства об утрате розы были поставлены в известность, а барышни по-прежнему считали эту вещицу старинной, той, которой, возможно, касались руки Екатерины Великой. История Лидии, прожившей меньше тридцати лет, интересна сама по себе, но к интересующему Вас украшению она более отношения не имела.
Спустя сорок с небольшим лет в семействе Барташевских вновь возникла нервозная ситуация, связанная с розой. Возникла после замужества старшей дочери Павла, на тот момент главы рода. Была ещё одна дочь, совсем малютка (это была моя бабушка). И жена младшего брата моего прадеда потребовала от него передать ей брошь, как матери следующей на выданье Барташевской, той самой Ирины Владимировны. Павел сказал, что сопроводит племянницу на бал и лично проследит, чтобы роза была приколота к её наряду, но храниться будет у него в соответствии с семейной традицией. Свояченица закатила истерику. Не знаю уж, какие надежды она возлагала на эту вещь. Скорее всего, собиралась её заложить, как это принято было у младших Барташевских. Они ведь промотали отцово наследство за первые восемь лет брака.
Старший брат попросил младшего, который о копии знал: «Укроти свою супругу, ты же понимаешь, что она из-за своего корыстолюбия раскроет нашу постыдную тайну». Как изменились люди! Вот гляжу я ровно через столетие на эту ситуацию и не постигаю: как можно считать постыдной интрижку двоюродной бабки, пусть и укравшей драгоценность у собственного отца, но ведь так давно! А прадедушка мой был очень огорчён.
Вероятно, в начале того лета местный художник написал портрет Ирины с брошью. А на именинах её дяди брошь видели в последний раз.
На Петров день прадед в тот год гостей не звал. Были только своя семья и брат с женой и дочерью. Даже старшая дочь с мужем отсутствовали: ещё не вернулись из свадебного путешествия. Зато послали в город коляску за Борухом Наппельбаумом, сыном владельца местного фото-ателье, и он запечатлел Барташевских на крыльце усадебного дома: слева супружеская чета хозяев, справа – гостей, Ирина Владимировна стоит рядом с матерью. Выглядывающий из окна подросток – это и есть Владимир, последний законный носитель фамилии, мой двоюродный дед. А стоящая на скамейке малютка – моя бабушка. Ещё двое на фотографии: на террасе за окном силуэт гувернантки старшей дочери, задержавшейся с отъездом на несколько месяцев в связи с болезнью, но уже получившей место в Утятинской женской прогимназии. А стоящая за скамейкой и придерживающая мою маленькую бабушку – её няня. Вот все, кто могли быть причастны к исчезновению этого злополучного предмета. Что характерно, ни у кого никогда не возникало и тени сомнений относительно фотографа, гувернантки и няни. Павел был уверен, что брошь похитила его невестка, а та не сомневалась, что её спрятал сам хозяин, дабы уберечь от притязаний младшей ветви рода. Следствия не проводилось, родственники рассорились навсегда. Только Ирину по-прежнему принимали в этом доме. Подросток Владимир питал к кузине романтическое чувство, несмотря на близкое родство, и восхищение ею пронёс через всю жизнь, рассказывая о её странном замужестве и печальном конце.
Недавно я вследствие трагических событий в Вашем городе познакомился с праправнучкой Ирины Екатериной Васильевой и имею счастье общаться с ней благодаря skype. В силу возраста романтическими чувствами загореться уже не могу, но восхищаюсь ею безмерно. Кажется, от Ирины ей достался причудливый характер и парадоксальное мышление. Польза от общения с Катей и в том, что узнал новые слова современного русского языка, а то многие носители языка считают мою речь слишком книжной. И как причудлива судьба, что прапрадедом Кати стал тот Борух, что сто лет назад фотографировал её предков Барташевских!
Извините за многословие, это возрастное. Перехожу к главному. Вглядитесь в групповой портрет. Вы не находите, что Ваша «аристократка» исключительно похожа на няню моей бабушки? А с фотографией её матери 30-х годов няня – просто одно лицо! Я, как только увидел её на фотографии, присланной Вами, сразу почувствовал что-то знакомое и кинулся перелистывать старые альбомы.
Итак, няню звали Меланья Ветошникова, утятинская мещанская девица. Очень небольшого роста, наверное, не больше 4’-4”, почти карлица. Появилась в семье Барташевских с рождением моей бабушки. От Владимира я слышал о ней едва ли не больше, чем об Ирине. В семье она была объектом бесконечных шуток и розыгрышей. Намекала на своё аристократическое происхождение, каждый раз выдумывая новый роман: то она дочь графа, похищенная из замка, то дочь своей матери, незаконный плод любви её и некого члена императорской семьи, то сама получает письма из Парижа от сына князя Хованского, сосланного туда жестокими родителями, чтобы разлучить влюблённых. На самом деле родители её проживали в Ветошной слободе, отец был хорошим сапожником, правда, пил как сапожник. А ростом он был не более 5 футов. Когда говорили: «Прохудились башмаки, надо их к графу отвезти», все в доме понимали, о ком речь. Кроме этих фантазий, ничего плохого за Меланьей не было замечено. Честна, исполнительна, опекаемую свою любила и баловала. Видно, непреодолимым соблазном стала даже не материальная, а романтическая ценность этой побрякушки.
Судя по возрасту, ваша «аристократка», скорее всего, внучка или внучатая племянница няни моей бабушки. Я в память о Владимире, и чтобы напомнить моей единственной внучке о русских корнях и заинтересовать родословной, приобрёл бы у родителей Вашей внучки это украшение, заплатив даже выше оценочной стоимости, если, конечно, они решили бы расстаться с ней. Но, если Ваша «аристократка» вернёт себе подарок, с ней бы business я не вёл. Это означало бы косвенное признание её прав на нашу семейную реликвию.
Фотографию Вашей прелестной внучки я повесил в своём кабинете как напоминание о родине предков.
С уважением Michael Willis
P.S. Факты, изложенные в письме, конфиденциальными не являются и могут быть использованы Вами как угодно. Копию я направил Е.И.Тумбасовой для сведения».
– От неё уже пришло послание, – добавил Тимофей. – Вот, пишет, что переслала тому блогеру, который слёзы аристократического потомка опубликовал. Получай, фашист, гранату! Только, я думаю, этого мало. Если не возражаете, я бы это письмо ещё одному деятелю переслал, который из конкурирующей дворянской организации. А также какому-нибудь пролетарскому изданию. И в «Новогорский вестник», который пасквиль напечатал. И Ангелине.
Посыпались публикации. Но удивительно, что статьи в дворянском и пролетарском издании, совсем разные по тексту, имели в названии одинаковое начало: «Когда Адам пахал, а Ева пряла…» А далее в первом «…где был тогда сапожник?», а во втором – «…где был тогда дворянин?».
