Евгения Черноусова
Злоключения на острове Невезения
– Тринадцать, – ответила бабка Рясова. – Очень хорошее число.
– Я из горлА, Надь, не волнуйся, – мигнул ей муж. Расставил стаканы из коробок на крышу машины Дмитрия и ловко разлил водку, оставив себе явно побольше, чем остальным. – Ну, за нашу и вашу свободу!
И присосался к горлышку.
– Будет вам свобода с небом в клеточку, – клокотала яростью женщина в кожаной курточке.
– Уйди, старушка, я в печали, – пробурчала Маруся, с сожалением ставя стакан в коробку. – Нина Борисовна, где посуду такую хорошую брала?
– Это я на поминки заготовила, как сюда нас помирать вывезли.
Больше всего, кажется, чёрных риелторов огорчило нежелание рясовцев обращать на них внимание. Шофёр шагнул к Марусе:
– Сейчас я вам устрою тут братские поминки!
Взвизгнула стрела и впилась в ботинок. Взвизгнул шофёр от неожиданной боли. Тимофей, неизвестно когда уже вернувшийся в дом, стоял на открытой веранде и натягивал лук:
– Следующая стрела воткнётся в плечо! Убивать не буду, но покалечу с удовольствием!
– Да что же это такое, – взвыла басом риелторша. – Мужчина, вы довезёте нас хотя бы до трассы?
– Не могу, – ответил Дмитрий, хрустя огурцом. – Я выпивши. Собутыльники, можно, я ещё один огурчик возьму? Исключительный вкус, прямо как малосольные.
– Кушай, Димочка, кушай, родимый. Я завтра Лене трёхлитровочку занесу. А хочешь, так сейчас заберёшь.
Рыкнула на своих мужиков риелторша. Шофёр, вырвавший из ноги стрелу, у которой вместо наконечника был большой гвоздь, разулся и ныл, глядя на ранку над пальцами. Пузатый по приказу начальницы добежал до старухи, вырвал у неё из рук нелепый купол большого зонта с крупными алыми розами на чёрном фоне и побежал назад.
– Кузьминична, что со старушкой делать? Эти ведь христопродавцы её с собой не заберут.
– Куда же ещё, придётся ко мне. Давайте, Дмитрий, спускайтесь к ней.
Их встретил абсолютно безмятежный взгляд старой дамы из-под обвисших мокрых полей шляпки кружевного шитья. Удивительно, что Дмитрий, не выглядевший рафинированным интеллигентом, сразу нашёл нужный тон. Он содрал чехол с сиденья, ужом выскользнул из-за руля, по-гусарски щёлкнул каблуками, пробормотал: «Мадам, позвольте!», завернул, бережно взял на руки и усадил на заднее сиденье. Рядом примостились Лена и Ольга, впереди устроилась Марья Кузьминична. Когда они вернулись к площадке, Рясов махнул рукой. Машина притормозила, он спросил:
– Кузьминична, ты клятву Гипро… это… Гриппо… тьфу, словом, клятву давала врачебную? Будешь этому заср… этому му…жику рану обрабатывать?
– Я из доисторических времён. Мы клятву советского медика давали, да и то на первом курсе. Я и текст забыла, и не советская уже, да и не медик. Так, пенсионерка. Отойди от машины, ехать надо, а то пожилую даму застудим.
На горницу эта царственная особа взглянула с таким изумлением, что хозяйка даже устыдилась: «Может, во времянку пожелаете?» Прошли по двору, открыли дверь дальнего домика, она заглянула туда и впервые открыла рот:
– Турбаза! – засмеялась и хлопнула в ладоши. – Я в Кутаиси отдыхала.
– Ну, слава богу, – шепнула Лена. – А то, я уж думала, она нас в угол поставит!
Накрыв гостью ватным одеялом, Марья Кузьминична вышла во двор и увидела, как мимо дома проехало такси.
– Что-то быстро за ними приехали, – с тревогой глядя ему вслед, сказала она. – Дмитрий, не откажите в любезности, домчитесь до Тимофея, перевезите ко мне вещи старухи и все улики: лук, стрелы, декодер. А я Зимину позвоню, чтобы проконтролировал. Да, и на дороге приберитесь, чтобы, значит, следов ранения не осталось. Ну, на гвоздь мужик напоролся!
Зимин пояснил, что такси привезло к Наташе внука с семьёй:
– Повезло паразитам. Погрузились на такси с матом, обещались вернуться с полицией. А что с нас взять? Все будут говорить одно и то же: поехала вдруг машина, никто её не трогал. Она у них только из салона, бракованная, наверное. Или на тормоза шофёр не поставил. Поехала сама, дом подшибла. Пусть теперь выковыривают. Если какие улики обнаружат, валите всё на меня. У меня в собственности только дом, и даже без земли. Пусть забирают, в тюрьме хуже не будет!
Приковыляла Паня и с восхищением сказала:
– Глянь, я этой прынцесске престарелой яичек свеженьких отварила. Так она мне: «Уберите, я это не ем! Это плохой хрен-стеарин!»
Марья Кузьминична не выдержала:
– Паня, неужели ты никогда не слышала про холестерин? Да задолбали им в телевизионной рекламе!
– Я, Маша, под рекламу на ведро бегу!
На следующее утро у дома Марьи Кузьминичны остановилось аж четыре машины. Вертевшуюся у калитки Нюсю окликнул Рясовский участковый:
– Эй. малая, бабку позови!
Нюся задумалась. Потом догадалась:
– Это вы к старенькой бабушке? – и убежала за дом. Вернувшись, старательно выговорила. – Она не пойдёт, это не комильфо… а дальше я не помню. Сами разговаривайте!
Марья Кузьминична, конечно, этот разговор слышала. Специально не вышла, слово «бабка» действовало на неё словно красная тряпка на быка. Но теперь появилась из дома:
– Неужто совесть проснулась? За ограбленной и брошенной на дороге бабушкой вернулись? Нюся, быстро в дом, опять дождь накрапывает!
– Огородникова, что там у вас за разбой? Собирайся и подходи к поповскому дому!
– А на что так глядеть? Ладно, завтра, обещали, дождь прекратится. Тогда схожу.
– Немедленно!
– Погоди, милок, а что это ты раскомандовался?
– Я полицейский!
– Вижу, дорогой, что рубашка, которая на пузе не сходится, у тебя форменная.
– Марья Кузьминична, – вмешался глава Рясовской администрации. – Ваше присутствие как старосты деревни, то есть представителя местного самоуправления, требуется на месте происшествия.
– Это я понимаю. А пострадавшая вас интересует?
– Пострадавшие – вот.
– Излагаю события вчерашнего дня: эти, как вы говорите, пострадавшие приехали в нашу деревню, привезли с собой беспомощную девяностолетнюю старуху в аварийный полуразрушенный дом. Оставили машину на самом высоком месте шоссе, и то ли тормоза не включили, то ли она у них неисправная была. Машина съехала сама по себе с горки, врезалась в дом, даже не врезалась, а так… приткнулась. И стена обрушилась, погребя под собой автомобиль. Они отбирают у старухи зонт, бросают её посреди дороги и уезжают на такси. Вопрос: зачем приезжали? Вы как лицо ответственное, можете мне подтвердить, что у этих граждан на сегодняшний день есть в нашей деревне собственность?
– Да, «поповский» дом их.
– То есть Щербатова Раиса Тихоновна в нашей деревне никакой собственностью не владеет и не зарегистрирована?
– Нет.
– Отлично! Тогда я сейчас вызову такси и отвезу её в Новогорск в её квартиру.
– Э, подождите, – вмешалась риелторша, которая вчера была в куртке, а сегодня в плаще. – Мы у неё квартиру купили, а этот дом продали!
– Я так понимаю, что документов о купле-продаже нет?
Судя по тому, как она скривилась, с документами не всё было в порядке. Марья Кузьминична вспомнила, что, когда они таскали старушкины вещи, там оставались портфель и папка, которые они не тронули, понимая, что ей они принадлежать не могли. Господи, уж впутались в уголовщину, так надо было идти до конца! Ну, почему ни один из деревенских не покусился на барахло этих негодяев? Понятно, что теперь они захотят разобрать завалы, чтобы вытащить документы. А ведь вчера вечером мужики брали у неё насос и шланги, пытаясь размыть почву, чтобы уничтожить следы рядом с машиной. Заодно они пытались подмыть фундамент дома, чтобы другие стены рухнули, и следа его на земле не осталось. Но, конечно, ничего не вышло.
– Ладно, вы зачем приехали-то?
– Разобрать заявление о правонарушении.
– Пошли!
Подъехала «Лада» Дмитрия:
– Карета подана, Марья Кузьминична. А то мне Вова сказал, что эти важные особы хотят заставить вас пешком по деревне под дождём идти.
– Вот! Этот с ними был!
– С кем? Со здешними? Пил! Не запрещено!
– Документы!
Участковый взглянул в удостоверение, которое Дмитрий показал ему из своих рук и козырнул:
– Ну, зачем же вам беспокоиться? Потеснятся дамы вон в той машине.
– Никого не надо теснить. Меня очень интересует, как у вас заявления граждан разбираются.
– Вова, на телефоне, – скомандовала Марья Кузьминична. – Охраняешь стариков и детей. В случае нападения звони.
– Ба-а, – заныл Вова.
– Вова, недаром они её вчера на смерть здесь бросили. Бди! Вдруг добивать сунутся? Запритесь на всякий случай!
Усевшись в машину, спросила:
– Да вы никак полицейский, Дмитрий?
– А вы против?
– Профессия не хуже других. Но что же вы наши противоправные действия не пресекли?
– А я в отпуске.
Снова, как и вчера, подхватили по дороге Паню. Снова, как и вчера, все остальные их опередили и уже стояли на площадке перед домом Маруси. Дальше всё пошло по сценарию «бодались два барана»: участковый захотел обыскать жилище Тимофея – хозяин попросил предъявить постановление; участковый потребовал выдать лук – его подняли на смех, мол, на всю деревню один приезжий мальчик, и тот ходит с удочкой, а не с луком. Дмитрий слонялся вокруг и посвистывал. Когда услышал про лук, показал на Марусин забор – вот, мол, гвоздь торчит, если бы не дождь, увидели бы вы кровь того придурка, который пнул этот забор и проткнул им ботинок. Марья Кузьминична не сомневалась, что он сам забил этот гвоздь, отломав его от стрелы, это ведь она посылала его уничтожить улики. Про машину она сказала: «Ваши слова против наших слов – и что дальше?» Пузатый мужик сказал, что в машине есть видеорегистратор, и всё будет ясно, как только его оттуда изымут. Деревенские приуныли, но Зимин махнул рукой в сторону завала: «Бог в помощь!»
А без божьей помощи тут было не обойтись. Утренний моросящий дождичек к полудню усилился и превратился в ливень. Деревенские, нахватавшие а Ссёлковском магазине дешёвых прозрачных плащей с капюшонами и привыкшие к калошам, расположились на пригорке и ждали продолжения банкета. Приезжие, пошумев и помахав руками, вызвали из Пружинска кран. Марья Кузьминична махнула развела руками и сказала, что ей пора кормить детей, да и «аристократку» – у всех режим. Дмитрий повёз её и жену, Наташа тоже пошла кормить гостей, остальные решили сварить у Маруси картошки и перекусить всем вместе («Перед посадкой», – шепнул Зимин). Через час приехал кран, и пообедавшие и согревшиеся дома Ольга, Дмитрий и Марья Кузьминична поехали следом за ним. Но не успели. Как рассказали им радостные земляки, кран не доехал до завала. От лёгкого сотрясения от берега откололся пласт земли, и вся эта куча дерева и железа сползла в речку. Вода огибала эту кучу, выбивая и унося брёвнышки по одному.
– Как в Сибири, – вздохнула Маруся.
– Почему в Сибири?
– Лесосплав…
– А машина где?
– Где-то под кровельным железом.
На следующий день небо очистилось, выглянуло солнце. После завтрака зашли Лена с Ольгой. Лена присела на кресло и вздохнула:
– Отплакало небо всех усопших, кого стены «поповского» дома помнили. А было их… ой, сколько же их было! И хозяева, и грабители, и строители, и разрушители, и неистовые, и слабые, и грешники, и праведники. Не все царствия небесного достойны, но пусть всем земля пухом будет и обрящут покой души их.
– Расскажите о них, тётя Лена, – попросила Ольга.
– Да я-то сама тридцать девятого года, а церковь нашу не то в тридцатом, не то в тридцать втором закрыли. Так что семью Ивановских не застала. А потом… да что потом, временщики! Последнего-то в моём гробу схоронили… что-то я вздремнуть захотела…
И пошла через двор мимо бочек с водой.
– Как это «в моём гробу»? – шёпотом спросила Ольга.
– Да дело житейское. У нас же не всегда дорога. Вот так умрёшь – а ты на острове. И что, неприбранной лежать, пока вода сойдёт? На этот случай наши старухи заранее гроб покупают.
– Ой, а где хранят?
– Где-где! В сарае!
– И у тёти Лены?
– В погребице. Всё, как положено. Сами ткань для обивки подбирают, ленты, крышка на двух гвоздях. Целлофаном прикрыт, а сверху ещё тряпками, чтобы не выгорал. У нас самая старшая Наташа, она уже дважды свой гроб отдавала, этот – третий. Анна сверстница Лены, на несколько лет моложе. Рясовы тоже где-то с конца-середины тридцатых, у них один на двоих, кто первый помрёт, тому и достанется.
– А… вы?
– А я приезжая. Мы налегке в чужой дом приезжаем, в чужой домовине из дома уходим.
– Ужас какой!
– Моя мама так же считала про «смертный узел», что бабки собирают. Говорила: «Поверх земли не оставят». Но, когда она умерла, я у неё в шкафу всё нашла, только по отдельности лежащее. Это ведь не о себе забота, а о близких, чтобы не метались они, собирая тебя в последний путь. Ладно, будет о грустном, давай о тебе поговорим. Кого или что ты разыскиваешь? Да не майся ты, это же очевидно! Твой Дмитрий – полицейский, почему не помогает? Я же вижу, что вы очень хорошая пара. И в то же время вид у тебя совсем несчастный. Что случилось, открой душу, самой легче станет.
– Я не из-за поисков несчастная. Поиск мне Дима предложил, чтобы отвлечь. В общем, дочь у меня… ей всего девятнадцать. В прошлом году замуж вышла. Месяц назад родила двойню. Мальчики. Ну вот, а меня не допускают…
Марья Кузьминична слушала, поражаясь, как всё схоже в отношениях отцов и детей. Родители думают, что взрослые дети всё ещё глупы и должны к ним прислушиваться, а дети – что родители своё отжили и должны жить только их интересами. У Ольги брак с Дмитрием официально второй, а практически третий. Выйдя замуж молоденькой за однокурсника, она через несколько лет с ним развелась, и уже после тридцати сошлась с мужчиной, от которого родила дочь. С ним семья тоже не получилась, воспитывала она Нику одна. Пять лет назад познакомилась с Дмитрием, но дочь-подросток встретила его в штыки. Как он ни пытался наладить отношения, Ника была категорически против. Прямо матери условия поставила: или он – или дочь. Тут ещё, будь она неладна, влезла в их жизнь её несостоявшаяся свекровь, мать биологического отца Ники, предложила внучке к ней переселиться, мол, мать тебя на мужика променяла. Ольга порвала с Дмитрием, чтобы не потерять дочь. Полгода страдала по нему, потом потихоньку возобновила отношения. Встречались тайком, хотя и он давно в разводе, два взрослых сына, живущих отдельно – не помеха, и она не замужем.
– А как у тебя с деньгами было?
– В корень зрите! Нормально у меня было с деньгами!
Специализация Ольги – декоративно-прикладное искусство. В этой сфере она достаточно популярна и даже титулована. Когда-то работала на фарфоровой фабрике в Подмосковье, потом предложила другим сувенирным предприятиям свои разработки, и уже много лет работает дома. Самой ей много не надо, а дочь у неё имела всё, что пожелает. В разумных, конечно, пределах. Но достатка не скрыть. Так что бабушка на внучку навалилась не случайно, она сначала хотела Ольгу снова свести со своим никчёмным сыночком, а когда поняла, что этот номер не пройдёт, решила девочку к себе переманить и алименты потребовать. К счастью, Ника училась хорошо и считать умела, недаром после школы поступила на экономический. Матери удалось объяснить подростку, что весь её доход на них двоих больше, чем четверть, которая будет делиться на Нику, бабушку и отца.
Когда этот конфликт начался, Ольга поняла, что для свободы требуется жильё. И вступила в ипотеку. Купила двухкомнатную квартиру и скрывала это, продолжая жить с дочерью в однокомнатной, чтобы избежать подозрений. Думала, вырастет дочь, создаст семью, а она им бац квартиру – и свободна! Но не тут-то было. Зять у неё нормальный, но его мать – диктатор. Когда к свадьбе готовились, Ольга предложила, что будет снимать для молодых квартиру. Нет, заявила будущая свекровь, невестка молодая и абсолютно ничего не умеет. Будет жить с родителями и учиться строить семью, которой никогда не имела, поскольку дочь детдомовки. В общем, оказалось, что свекровушка-змеиная головушка уже влезла в эту семью и спелась с коллегой. И дочь с их уст вторила: я ничего не видела хорошего, ты меня бросала, потому что тебя бросили!
– Вы представляете, мне ещё пришлось оплатить часть свадьбы за гостей, которых я не звала: за сожителя, его маму, Никиных подружек. А она даже крёстных своих не соизволила пригласить! Я не выдержала и сказала: «По-моему, вот это совсем как у безродных – крёстных не звать. Или вы не православные?» Им крыть нечем: «Что же ты, Никочка?» А она хотела, чтобы я поневоле на свадьбе с отцом и бабкой общалась, больше-то никого не знаю. Крёстный её – Ванька, одноклассник мой, самый близкий друг по детдому. Жена его, Люся – тоже наша. Живут в Твери, работают на вагонзаводе, общаемся не часто, но душевно. И подарков они ей дарили побольше, чем этот так называемый отец. А крёстная – моя подружка по художественному училищу Юлька. Конечно, богема, но друг верный. А Ника их так обидела! Только ради меня пошли. И вот, вы понимаете, на свадьбе меня ждал сюрприз. У них по сценарию мы должны были вдвоём из темноты с этим так называемым отцом свечу выносить, передавать молодым и потом целоваться! А называется это «свеча любви». Это же унижение! Если бы я была на свадьбе одна, я бы всё это вынуждена была терпеть. А тут друзья! Ну, Ванька ловко так опрокинул на папашу греческий салат, а пока он отряхивался, схватил своей ручищей и руку мою, и свечу, и вывел из темноты. И поцеловал. Ника взвыла: «Дядя Ваня, ты что?» А Ванька поворачивается к ней и говорит: «Ника, пришла пора узнать тебе правду. Недаром ты носишь мою фамилию и отчество!» А Витька от меня ушёл ещё до рождения Ники, и я взяла и записала её Ивановной в честь Ивана, родства не помнящего. А фамилия у нас по детдому одна – Тверитиновы. Люська Ваньке подыграла: «Да, Ника, ты наша! А Ваньку с Ольгой я простила!» и вишенкой на торте – Юлькин театральный шёпот на весь зал: «Видишь ли, Витькина спермограмма оказалась нулевой». В общем, сваты показали нам на выход. Мы ушли, хотя Юлька сопротивлялась: «За чей счёт банкет?» Потом Люська: «Неудобно, поели-попили, а подарок не вручили». А Юлька: «На развод вручите». И мы поехали к Диме. Утром все вместе пошли в Дворец бракосочетаний, и мы с Димой подали заявление. А вечером улетели в Рим.
– А дочь?
– Дима отобрал у меня телефон и купил новый. А старый отдал Юльке, чтобы с моими заказчиками переговоры вела. Кстати, она и жила тогда у меня, с очередным бойфрендом разбегалась. Ника в квартиру ворвалась – там Юлька. По телефону звонит – опять Юлька! Так что выяснение отношений было отложено на две недели.
– И что она говорила?
– Что я ей не мать.
– А ты?
– Марья Кузьминична, я сдалась! Я сказала: не мать – так не мать. Насильно мил не будешь. Иди к своей второй маме!
– А деньги?
– Ну, деньги… даю, конечно. Она ещё истерику закатила, когда узнала, что мы с Димой поженились: «На мужика меня променяла». При Диме. А он ей: «Это ты мать на мужика променяла». Она опешила. Потом: «Я молодая!» А он: «А мать твоя старая. Ей горшок нужно подавать. Если я уйду, ты вернёшься, чтобы подавать?»
– Ладно, Оля, всё образуется. Два малыша – это не келоидный рубец, от гипноза не рассосётся. Свекрови надолго не хватит, и дочь поневоле приползёт к тебе. Только ты не бросайся грудью на амбразуру, дождись, чтобы она осознала, что обидела тебя.
– Дима то же самое говорит. Так вот, когда меня к внукам не пустили, он взял отпуск и повёз меня сюда.
– Зачем?
– Дима предложил мне разыскать моих родных. Я немного помню свою семью, но мало. Помню, что мама рыдала и ругалась, а папа гладил меня по головке. Потом мама уехала, а папа запил. А потом меня отвезли в детдом. Это был такой шок! Но я быстро привыкла. В общем-то, не так там было плохо. У нас были добрые воспитатели, очень хорошая директор и дружные ребята. А Дима съездил туда и узнал то, что было до детдома. Не думайте, он не полицейский… то есть он, конечно, майор, но не детектив, не сыщик, просто оцифровывает старые дела в архиве. Вот!
– Я это поняла, когда увидела забитый им гвоздь.
Посмеялись. Ольга продолжила:
– В общем, Тверитинова – детдомовская фамилия. Поэтому мы с Ванькой однофамильцы. Ему в доме малютки фамилию дали, он подкидыш. А у меня папина… то есть приёмного папы. Он тоже детдомовский был. У них с женой не было детей, и они взяли меня из дома малютки…
– … где твоя фамилия была Рясова?
– Да! Понимаете, местный архив сгорел. Но Дима догадался сходить в больничный архив и нашёл карточку моей биологической матери. Она тоже испорченная оказалась, мыши её погрызли. Вот ксерокопии.
– Да, место прописки – Рясово Пружинского района. Специально так далеко заехала, чтобы родить и бросить. Ты предполагаешь, что буква «Н» – инициал?
– Да. Только неизвестно какой. То ли имя, то ли отчество.
– А в большом Рясово вы были?
– Да, там мы в сельсовете у секретаря просмотрели похозяйственные книги. Они заведены бог знает когда, в конце пятидесятых. Дима сказал, что расследует старое дело, и мы два дня сидели с книгами. Там много Рясовых с «Н», но женщин детородного возраста на 61 год всего две, обе умерли. А у вас – почти все!
– Да… Паня – Прасковья Никитична, Лена – Николаевна, Наташа, Надя… вот Анна – Тихоновна, хоть одна вне подозрений. Спасибо, мы с Ниной приезжие. Три дома, где москвичи – там жили Воскобойниковы, Чулковы и Филины, в развалившихся – тоже другие фамилии. Наши «Н» все в тридцатых рождены кроме Анны, та, если я не ошибаюсь, сорок четвёртого, но она и по буквам не подходит. Что я тебе скажу, моя дорогая? Очень жестока к тебе жизнь. Дважды предали матери, а теперь дочь предаёт. Я сама мать, уверяю тебя, дочь вернётся. Я не детдомовская, но от младшего сына тоже, знаешь ли… но не будем о грустном. Оля, нет в нашей деревне твоей матери. Насчёт Лены: у неё один свет в окошке – племянник Феденька. Кажется, шестидесятого года. Он с малых лет по тюрьмам, а она ему посылки отсылает. Раньше навещала, теперь уж не доехать. Замужем не была.
– Да, я понимаю, такая добрая женщина ребёнка бросить не могла.
– У Пани дочь твоих лет была или чуть помоложе. Как говорят сейчас, с особенностями развития. Дожила лет до двадцати пяти. Они с мужем в ней души не чаяли. Бросила бы она такую красотку, как ты? Да никогда! Наташа… у неё к 61 году было не то двое, не то трое. Ой, погоди! Она сына Юркой назвала, потому что перед его рождением Гагарин полетел. Алиби, в сентябре никак родить не могла! Мать Анны. Семнадцать Анне было. Мать, возможно, была ещё в фертильном возрасте.
– Вот, я записала. Нонна, 39 лет.
– Да? С ума сойти! Всё село под подозрением! Но с биографией у неё… да…
– Что?
– Никто не говорит. Могу только предположить. Вскоре после оккупации Анна рождена.
– От немца?
– Или от полицая. Наших мужиков в ту пору здесь не было. И на мать, и на неё смотрели как на прокажённых. С детства мать её по храмам и монастырям таскала. Лучше бы в город отправила! Нет, святоша она! Второй раз не допустила бы беременности. Ну, и Надя Рясова. Они поженились 45 лет назад, в 66-м. Зимой по случаю сапфировой свадьбы поляну накрывали. Значит, Рясовой она в 61-м не была!
– Как же так?
– А так. Кто-то из этих «Н», может, из наших, может, из тех, кто умерли, свой паспорт дал напрокат. И не факт, что знал, зачем. И за полвека забыл напрочь. Мамаша твоя, скорее всего, была просто молоденькая глупенькая девчонка. В те годы не такой уж это считался грех – в девках родить. Я, например, за десять лет до тебя вне брака рождена. И оба брата моих. Правда, отец нас усыновил. Только не сразу, а когда старший уже в первый класс пошёл. Плюнь на родословную, Оля! У тебя есть Дмитрий! У тебя есть Юля, Ваня, Люся. У тебя есть и будет дочь, у тебя будут внуки, и ты ещё взвоешь от них. Живи сегодня!
Через день Марья Кузьминична со вздохом сказала:
– Ещё неделя – и я рухну. По двору она ходит, но в сортир зайти не соизволит. Есть принесу – отпускает царственным кивком. Мне нетрудно тарелку супа налить и ведро за ней вынести. Но чего ради?
– Бывают такие люди, – вздохнула Ольга. – Так себя ставят, что всё время чувствуешь себя перед ними виноватой. Ладно вы и тётя Лена, но ведь даже тётя Паня, которая за свою птицеферму, уж простите, удавится! Яйца соседям продаёт по совсем немыслимой цене. А ей несёт с поклоном за так и терпит, что эта барыня объедает белок, а желток сбрасывает на землю.
– Ох, была у нас такая одна, – оживилась Лена. – В поповском доме они жили. Он – директор школы, приезжий. А жена его местная была, из Чулковых. На вид – без слёз не взглянешь. А вела себя как наша Раиса Тихоновна. Мы, Онисифоровы!
– Знакомая фамилия, – сказала Ольга. – Художник такой есть, довольно известный.
– Художник? Ну, Венька их, вправду, всё в тетрадке чиркал. Врать не буду, не видела, он не давал заглянуть. Да я не интересовалась. Он помоложе меня был, на таких внимания не обращаешь.
– Точно! Вениамин Онисифоров! Неужели местный?
– Вы про Веника, что ль?
Это Паня появилась. Она поглядела на скамейки у стола во дворе, за которым сидели женщины, и решила, что места для её обширной фигуры маловато. По-хозяйски зашла на терраску и вынесла себе старое кресло. Уселась, похлопала по подлокотникам и продолжила:
– Мозгляк был – соплёй перешибёшь. В шпиёны годился – за швабру спрятаться мог. Родители у него не то: папаша видный такой, сам с водонапорную башню, шея шире морды, а уж мамашка как рюмашка: плечи коромыслом, грудь шилом, зад колесом. Но рисовал он, я вам скажу, баско.
– Когда это ты углядела?
– Да как-то он на кралю нашу засмотрелся, на Анну. А я мальчишке за спину зашла. Он её нарисовал как на карте даму. Ну, знаешь, кокошник такой с висюльками. Похоже! Она же вечно с надвинутым платком ходила. Сгубила родительница дочь за свой грех! В ту пору кто из мужиков на девку смотрел, прямо дурели. А она глаза в землю, ни на кого не глядела. Так и прожила вековухой.
Из-за дома выбежала Нюся:
– Бабушка! Вот!
На фартук была приколота брошь в виде розы со стекляшками-росинками на лепестках. Паня простодушно спросила:
– Нюсенька, у тебя фартук новый? Какой красивый, как у школьницы! С крылышками!
Нюся возмутилась:
– Баба Паня, ты не видишь, что ли? Это драгоценность! Раиса Тихоновна подарила!
– А-а! Графская бирюлька!
– Ага! Графские брюлики, – подтвердил Вова.
От калитки Тимофей позвал:
– Вова, Нюся, пошли за водой!
– Мужики, потом зайдите, посоветоваться надо! Слава богу, от игрушки своей оторвались!
Второй день деды с Тимофеем вытаскивали из реки брёвна. Паня завидовала: дрова бесплатные. Марья Кузьминична отмахнулась: если бы! Они паром собрались делать, чтобы в Рясово переправляться.
Советовались о том, как избавиться от «графини». Паня предложила «прописать в газете». Тимофей сказал, что это «прошлый век» и предложил разместить материал в интернете. Зимин заспорил, что телевидение доходчивее. Пришёл Дмитрий, послушал и сказал:
– Если вы говорите о воздействии на электоральное поведение, то телевидение в провинции, безусловно, предпочтительнее.
– Чевой-то? – спросила Паня.
– По телевизору будем нашу аристократку показывать, – пояснила Марья Кузьминична.
– А есть ли у кого-то интерес ударить по силовикам? – спросил Дмитрий.
– Какие силовики? Участковый, что ли, наш?
– Квартиры в областном центре – это уровень очень высокий. Куда участковым!
– Тогда бесполезно…
– Нет, почему, – оживился Зимин. – Этот кандидат, который бесноватый, он очень о коррупции в полиции надрывается.
– Тогда пошли ко мне, видео на флешку сгоним, – сказал Тимофей.
– А что нужно?
Тимофей пожал плечами. Марья Кузьминична оглядела присутствующих и поняла, что в журналистике все ни уха, ни рыла. Поэтому скомандовала:
– Дмитрий, вы много снимали. Посмотрите, есть ли панорама села, желательно со стороны шоссе, старики на улице и в огородах, трансформаторная будка как единственный атрибут цивилизации. Поповский дом до и после.
– У меня есть, где риелторы бабульку под дождём ведут.
– Чудненько! А ещё завтра по дороге в Новогорск надо заехать на наше кладбище и снять участок, где пришельцы лежат.
Вывела Нюся гостью за руку. Дмитрий схватился за фотоаппарат и тоже сказал: «Чудненько!»
Когда гости разошлись, уходившая последней Ольга сказала:
– Марья Кузьминична, я немного разбираюсь в таких вещах. Эта брошь, которую наша аристократка Нюсе приколола… я её разглядела, пока перекалывала и Нюсю перед фотографированием прихорашивала. Брошь золотая, на вид ей лет полтораста. Камни – горный хрусталь. Стоимость определить не возьмусь, но от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч.
– Господи боже мой!
– Так что лучше её старухе вернуть, причём в присутствии свидетелей.
– Спасибо, Оля! Сейчас я у неё заберу и припрячу, а потом торжественно верну владелице.
– Плакать будет?
– Выменяю на что-нибудь.
Договорилась она с Нюсей легко. Брошь ей было жалко, но бабушка объяснила, что вещь очень дорогая, и несправедливо грабить бездомную старушку. Поэтому она предлагает ей взамен вазу из цветного стекла в форме рыбы, которая Нюсе очень нравится.
– Насовсем?!
– Насовсем! Хочешь – разбей, хочешь – в приданое отложи.
Нюся стала выяснять, что такое приданое, и идея ей очень понравилась. Она даже решила не есть все конфеты, которыми её баба Паня угостила, и тоже отложить в приданое.
В областной центр поехали втроём: Дмитрий, поскольку при транспорте и удостоверении, Зимин как местный уроженец и знаток текущего политического момента и Марья Кузьминична как представитель местного самоуправления.
Сначала заехали в филиал ВГТРК. Зимин скривился, эти, мол, всегда за правящую партию. Марья Кузьминична плечами пожала: тогда здесь я договариваться буду, а в той, которая за бесноватого топит – ты. Выписали пропуск, объяснив, что привезли видеоматериал. Милой женщине Ангелине, лицо которой знакомо по новостным программам и интервью, Марья Кузьминична сухо изложила суть дела и против кого их материал направлен:
– Вы не удивляйтесь, что мы к вам обратились, хотя, вроде бы, тема против вашего кандидата…
– Мы нейтральны…
– Даже спорить не буду! Просто вы же понимаете, что на других каналах это может прозвучать под другую музыку. Мы в нашем Втором Рясово все старые, в сказки не верим, зло побеждать в губернском масштабе не собираемся. Нам бы для одной конкретной старушки справедливость восстановить! Будет стоить это для вашего… ладно, для не вашего кандидата довольно дёшево. Обещал наказать самое коррумпированное лицо из силовиков в этой компании, постового какого-нибудь, погрозил пальчиком риелтору, который, кстати, оформил это дело не полностью и грязно, взял под локоток девяностолетнюю старуху и торжественно вернул её в квартиру. Для пиара ещё можно потолок ей в прихожей побелить и чайник подарить. Электорат давится соплями.
– Как вы циничны, – засмеялась телевизионщица. – Вы можете подождать десять минут? Я переговорю с начальством.
