полная версия

Елизавета Михайловна Родкевич
Господин, которого убили дважды

Полная версия

Глава 3

*

– Андрей Петрович, я думаю, что нам необходимо допросить прислугу, – после недолгой паузы сказал урядник.

– Безусловно, Фёдор Иванович, безусловно. Предлагаю сделать это прямо сейчас. Вы справитесь без меня? Пока мне бы хотелось немного подумать, иначе я могу потерять нужную мысль. Быть может, вы сочтёте это странным, но уверен, что убийцу надо искать среди гостей.

– Конечно. В таком случае, я постараюсь в точности рассказать вам обо всём, что узнаю, – совершенно не удивившись, ответил Филимонов.

Урядник вышел из кабинета, а пристав погрузился в размышления, то и дело заглядывая в записи допроса. Мысли вихрем кружились в голове, и Сафонов щёлкал пальцами, пытаясь сосредоточиться. Он даже не заметил, как прошло довольно много времени.

– Фёдор Иванович, вас, судя по всему, обучала писать курица? – спросил Андрей Петрович, услышав скрип открывающейся двери и тяжёлые шаги своего подчинённого.

– Нет, – урядник, казалось, ни капли не удивился: он давно привык к подобным вопросам.

– Странно. Вы так ужасно пишете, что я, в самом деле, решительно ничего не могу разобрать! – пристав устало вздохнул. –  Ладно, что там у вас?

– Я допросил трёх горничных, двух кухарок, судомойку, сторожа и садовника. В ту ночь здесь, в барском доме, как называют его слуги, были лишь горничные Авдотья и Дарья да судомойка Прасковья. Вся остальная прислуга находилась в пристройке, кроме сторожа Игната, который сидел в сторожке и нёс свою службу.

– Занятно, очень занятно. Вы, конечно же, не узнали ничего интересного. У горничных и судомойки есть алиби, я прав?

– Да, Прасковья мыла посуду, а Авдотья с Дарьей помогали дамам готовиться ко сну. Слова судомойки никто подтвердить не может, в отличии от горничных.

– Что же, прекрасно. В любом случае, благодарю вас.

Оба замолчали.

– Андрей Петрович, у вас есть какие-то идеи? – наконец негромко спросил урядник.

– Есть, конечно же, есть. Я с точностью могу сказать, что нам с вами навешали лапши на уши. Взять хотя бы Реутовых: во-первых, мне вполне ясно, что Юлия Михайловна либо была знакома с покойным ещё до бала, либо что-то о нём знает. Вы, я полагаю, сами видели, как она разозлилась на Марью Александровну, когда та сказала лишнего.

– Быть может, она просто испугалась, что вы начнёте её подозревать?

Становой пристав Андрей Петрович Сафонов

– Не думаю, Фёдор Иванович. Однако, ничего, что могло бы подтвердить её вину, у меня нет, так что покажет только время. Я уверен, что совсем скоро мы узнаем много интересного. К слову, второе, что я могу сказать – Павел и Марья… кто-то из них непременно лжёт. Вы помните: Марья Александровна сказала нам о том, что никого не видела во время своей прогулки, а это значит, что в саду был кто-то один: она или Павел. Что же касается Софья Константиновны, то сдаётся мне, что мы многого не знаем о ней – как говорится, в тихом омуте черти водятся. Анна Васильевна тоже, вероятнее всего, что-то скрывает, и, как мне кажется, это может быть связано с Алексеем Николаевичем. Но все мои размышления – полнейшая ерунда без результатов вскрытия, которым, как мне кажется, уже пора быть готовыми. Ну что же, будем ждать.

**

В ещё недавно столь шумной гостиной теперь было тихо. Якунин осмотрелся и увидел Софью, стоящую у окна. Она облокотилась о подоконник, глядя вдаль и явно находясь мыслями где-то далеко. Тонкие пальцы нервно постукивали по дереву, словно играя на пианино. Алексею хотелось заговорить с ней, но слова будто бы застревали в горле. Впервые в жизни он, всегда смелый, даже излишне, чувствовал волнение и стеснение.

– О чём Андрей Петрович говорил с вами? – наконец спросил Якунин, подойдя чуть ближе.

– А о чём можно говорить со вдовой убитого? – с печальной усмешкой поинтересовалась Софья, обернувшись. Под её глазами залегли красноватые тени – следы бессонной ночи и недавних слёз. – Разумеется, задавали разные вопросы: что я делала, не видела ли чего-то странного; пытался, наконец, отыскать мой мотив, а в итоге… в итоге нашёл целых два. Я ни капли не сомневаюсь, что теперь он считает меня убийцей собственного мужа. Кто бы подумал, что со мной может такое случиться! – она улыбнулась, но в этой улыбке чувствовалось столько горя, страха и отчаянья, что Алексею стало не по себе.

– Софья Константиновна, я…– он осекся, глядя на молодую вдову. Чёрные глаза, полные слёз, россыпь родинок на фарфоровой коже, тёмный локон, выбившийся из прически – всё это было столь прекрасным и манящим, что опьяняло Алексея, и лишь одно желание было в его голове – подойти ближе, прикоснуться к Софье. Один маленький шаг в её сторону, и Алексей, тоже облокотившись о подоконник, словно невзначай дотронутся прелестной маленькой ручки.

Софья вздрогнула и испуганно взглянула на мужчину. Жар. Он, словно тёплый мёд, разливался по её телу, и тревога отступала, становилось спокойно и хорошо, а вместе с тем против её воли прибавлялось приятное волнение.

– … я бы очень хотел помочь вам, но совершенно не знаю как. Скажите, что я могу сделать для вас? – вкрадчиво проговорил Алексей.

– Благодарю вас, однако, боюсь, ничего. Мне кажется, нам вообще не стоит надолго оставаться наедине – о нас могут неправильно подумать.

– Конечно, – печально усмехнувшись, сказал Якунин. – Но всё же, если я смогу принести вам хоть какую-то пользу, прошу – скажите мне об этом.

– Благодарю вас, – сказала Софья, улыбнувшись.

Она, попрощавшись, отошла от окна, и, проходя мимо Алексея, слегка задела его ладонь своей, задела словно нарочно, словно ей тоже хотелось дотронуться до него.

***

Тик-так. Тик-так. Проклятые часы!.. Алексей сидел на кровати в своей комнате, уронив голову на руки и массируя виски. Что это был за порыв? Почему он почувствовал то же самое, что и тогда, за десять лет до этого, или же с Катей, три месяца тому назад?..

Он знал, что это чёртово письмо, здесь, в шкафу, как знал и то, что не сможет избавиться от него, не сможет сжечь, как поступил с остальными её письмами. Вот оно, на верхней полке! Алексей взял конверт в руки, бережно открыл его, достал лист и принялся читать строки, которые, казалось, уже знал наизусть.

Алексей Николаевич,

признаться честно, я совершенно не знаю, зачем пишу вам, почему позволяю себе такие мысли и слова, но бумага не краснеет. В сердце моём буря; я ни на секунду не могу сомкнуть глаз без того, чтобы не увидеть вашего лица. О, если бы вы только могли оказаться рядом! Я мечтаю лишь об одном – снова коснуться вашей руки, снова услышать ваш голос. Вы стали смыслом моего существования, моим светом, лучом солнца в дождливый день. Если вы ничего не испытываете ко мне, или, быть может, в вашем сердце другая, прошу, скажите мне правду, а после сожгите это письмо. Но если же вы любите меня столь же сильно, как и я вас, если же вы ещё не посчитали после всего написанного выше меня глупой и дурно воспитанной, молю: встретимся завтра в саду, у беседки, в пять часов вечера – папенька и маменька будут на приёме, и мы сможем поговорить. За этим прощаюсь с вами, уповая на ваше благочестие.

Навеки ваша,

Катя.

Какая же это была глупость – связаться с ней, доверить все самые сокровенные тайны и мечты! Как он был наивен тогда и как жалок сейчас!.. Воспоминания мелькали, словно в калейдоскопе. Светло-русые локоны и серые глаза, прикосновения нежных рук, манящие губы, розовое платье с рукавами жиго, шляпка, украшенная цветами, девичий смех, похожий на звон колокольчика… А потом её насмешливая, холодная улыбка, брошенная перчатка, оглушительно громкий выстрел и темнота. Да, он проиграл на той дуэли, но не сопернику, а своей гордости. Какой это был для него стыд – быть раненным, взять отпуск, уехать в глушь к тётушке, повесив голову…

Признаться, он не гнушался заводить романы с замужними дамами. А что на этот раз? Женщина, которую он боготворил, на которой хотел жениться, сделала его жалким рогоносцем, и, как бы глупо это ни звучало, растоптала, уничтожила. Алексей печально усмехнулся. Да уж, Купидон его явно недолюбливал – Софья, Катя…

Нет, он ни за что не повторит свою ошибку вновь. И зачем только потребовалось ломать эту комедию с Софьей? Сомнения терзали, но где-то в глубине души он понимал, что чем бы всё ни закончилось, эта игра будет стоить свеч.

Так, слушая, как дождь барабанит по крыше, Якунин просидел, должно быть, около получаса, пока из размышлений его не вырвала Анна Васильевна.

– Алёша, не хочешь немного прогуляться? – спросила она, входя в комнату.

– С радостью, тётушка. Мы пойдём вдвоём, или дядюшка присоединится к нам?

– К нам присоединится не только твой дядюшка, но и Юлия Михайловна с Марьей Александровной, а также Софья Константиновна. Нам всем стоит немного развеяться.

– А Павел Александрович?

– И он, разумеется.

– Что же, чудесно. В таком случае, я переоденусь и приду в гостиную.

Спустя несколько минут они уже были в саду. Только-только занималось лето, воздух был приятно прохладен. Буйство ароматов после недавнего дождя опьяняло. С листьев цветущих яблонь падали капли, оставляя круги на лужах. Вся компания оживлённо беседовала, и лишь Софья шла в стороне. Алексей хотел было подойти к ней, но что-то остановило его: то ли застенчивость, которой он отроду не страдал, но сейчас она по какой-то неясной причине появилась, то ли тётушкина просьба поговорить с Марьей Александровной. Чувствуя выжидающий взгляд Анны Васильевны, он, стараясь подавить нарастающее раздражение, подошёл к девушке.

– Невероятно странная погода сегодня, не находите? То ли просто дождь опять пойдёт, то ли второй потоп случится.

– Как вы можете говорить о погоде, Алексей Николаевич? В доме произошло убийство! Поверить не могу! Как всё это ужасно! Бедный Дмитрий Сергеевич!.. – тонкий голосок Марьи дрожал, в нём чувствовались слёзы.

– На вашем месте, Марья Александровна, я бы жалел не мёртвых, а живых. Мы все теперь под подозрением – вот в чём весь ужас, – печально усмехнувшись, сказал Якунин.

– Да, это просто катастрофа.

– Катастрофа, не катастрофа… Так или иначе, он когда-нибудь бы умер. Не надо раздувать трагедию на пустом месте, – вмешался в разговор незаметно подошедший Павел.

– Паша, прекрати! Если бы он умер, скажем, от болезни или от несчастного случая, то на то была бы Господня воля, а здесь его подло убил кто-то, кто возомнил себя Богом.

Реутов закатил глаза.

– Тебя переубеждать, я вижу, бесполезно. Человек способен сам вершить свою и чужую судьбу, а ты всё твердишь о провидении. Ладно, оставим это. Так или иначе, я уверен, что смерть Дмитрия Сергеевича непременно принесла кому-то выгоду. После него осталась молодая и красивая, а теперь наверняка ещё и хорошо обеспеченная вдова, Софья Константиновна. Лакомый кусочек, не правда ли? – язвительно усмехнулся Павел.

– Вы решили жениться, Павел Александрович? – холодно и спокойно поинтересовался Алексей.

– Что вы, помилуйте! Уверен, что среди нас есть куда более достойные претенденты, а моё сердце уже занято другой.

– Поверить не могу! Неужели ты об Анастасии Кирилловне? Она же замужем, Паша! Как тебе не стыдно говорить о своей порочной связи, да ещё и при Алексее Николаевиче?! – на прелестном личике Марьи читалось праведное возмущение.

– Прошу, не обращайте внимания, Алексей Николаевич – у моей сестрицы сегодня настроение поучать меня, – он рассмеялся. – Извините за нескромный вопрос, но есть ли у вас дама сердца? Интересуюсь из любопытства.

– Много было, – стараясь скрыть щемящую боль, небрежно бросил Алексей.

– Но наверняка одну забыть не можете, так ведь? – спросил Павел. В его глазах играли искры.

– Знали бы вы, что это была за женщина! Дьявол во плоти, –  Якунин печально усмехнулся. – Однако же не будем об этом. Расскажите лучше о своей возлюбленной, Павел Александрович.

Мужчины беседовали ещё несколько минут, а Марья, закатив глаза, демонстративно ушла в комнату. Но вдруг Павла окликнула Юлия Михайловна, и тот направился домой, а Алексей подошёл к Софье.

– На улице сегодня очень хорошо, – слегка помявшись, проговорил он.

– Да, наконец-то прошёл дождь. В последние несколько часов до него было невероятно душно.

Они оба замолчали, глядя друг на друга. Софья смущённо отвела взгляд и негромко сказала:

– Вы тоже чувствуете это?

– О чём вы говорите?

– Пахнет цветами… цветами и смертью. Я боюсь, Алексей Николаевич. Я не хочу умирать сейчас.

– Позвольте, Софья Константиновна, я, кажется, чего-то не понимаю. Почему вы вдруг заговорили о своей смерти?

– Меня подозревают в убийстве собственного мужа. Стоит им только доказать мою вину… А что бы вы предпочли, Алексей Николаевич: каторгу или смерть? – она горько усмехнулась.

– Я верю, что вы не убивали Дмитрия Сергеевича, а посему вам ничего не грозит.

– А Андрей Петрович? Он в это верит? Моя жизнь ведь в его руках.

– Я докажу, что вы невиновны, чего бы мне это ни стоило. Я найду убийцу. Прошу, доверьтесь мне!

– Почему вы так хотите спасти меня, Алексей Николаевич? Вас ведь тоже могут начать подозревать!

Позади послышался шорох. Софья резко обернулась, подол её платья зацепился о ветку. Миг, и она с громким вскриком упала. Услышав шум, все бросились к ней.

«Verdammt!»³ – выругалась про себя Софья и прошептала: – Нога… очень больно.

– Давайте вернёмся домой. Там мой сын осмотрит вас. Вы сможете идти? – с притворным участием поинтересовалась Юлия Михайловна.

– Я не знаю, надо попробовать, – превозмогая боль, сказала пострадавшая. Она попыталась подняться и вскрикнула.

– Быть может, вам помочь? Я мог бы донести вас, – предложил Владимир Борисович.

– Не стоит, дядюшка, у вас же больная спина! Я справлюсь, – вмешался Алексей.

– Должно быть, я ужасно тяжёлая… Простите, ради бога, что так вышло, – еле слышно проговорила Софья, когда Якунин поднял её.

– Не беспокойтесь. Ваша нога сильно болит?

– Порядочно. Спасибо.

Они замолчали, каждый не зная, что сказать. Лицо Алексея горело, а сердце, казалось, от волнения было готово выпрыгнуть из груди, и он чувствовал его удары всем телом. Разгорячённая плоть протестовала и совершенно не хотела подчиняться разуму, упорно твердящему, что взаимность Софьи – всего лишь иллюзия его больной фантазии, а своими чувствами он погубит и себя, и её. Якунин тяжело и прерывисто дышал, стараясь успокоиться. Внезапно он почувствовал на себе взгляд. Софья испуганно смотрела на него, смотрела в упор. Стараясь преодолеть дрожь в голосе, Алексей спросил её:

– Софья Константиновна, что-то случилось?

– У вас в волосах запутался жучок. Могу ли я достать его?

– Да, безусловно. А вы не боитесь насекомых?

– Ужасно боюсь, но не позволить же ему поселиться в вашей причёске навечно? – она улыбнулась, и от этой улыбки повеяло тёплым золотым осенним вечером, а Алексею стало невероятно спокойно и хорошо.

Руки Софьи скользнули по шее, коснулись тёмно-кофейных волос. Насекомое рядом с ухом недовольно зажужжало и через секунду улетело. Боже, что творилось с Якуниным во время этого прикосновения!.. Обжигающе-огненная волна накатила на тело, окончательно переставшее подчиняться разуму, и он заглянул Софье в глаза. Что было в них? Страх? Волнение? Смущение? Или же, быть может, страсть? А главное, что бы он хотел увидеть в них? Алексей не мог дать себе правдивого ответа на этот вопрос.

Дорога до усадьбы показалось незаметной, несколько ступеней, дверей и перед ним уже предстала комната Софьи. Теперь Якунин опустил свою драгоценную ношу на кровать. Вокруг неё столпились все гости и хозяева имения.

– Бог мой, Софья Константиновна! Что произошло? – в дверях появился запыхавшийся Павел.

– Она упала и, кажется, повредила ногу. Вы сможете осмотреть её? – спросил Алексей.

– Безусловно. Вынужден попросить мужчин покинуть комнату, и, чтобы Софье Константиновне было спокойнее, может ли кто-то из дам остаться здесь?

– Да, конечно, я могу, – предложила Анна Васильевна.

– Спасибо вам за помощь, Алексей Николаевич, – слабым голосом произнесла Софья.

Якунин, кивнув головой, удалился к себе.

Прошло, должно быть, около часа. Павел и Алексей сидели в кабинете Владимира Борисовича, сам же хозяин отлучился.

– Что вы думаете обо всём этом, Алексей Николаевич? Кто, по вашему мнению, убил Дмитрия Сергеевича? – спросил Реутов, стряхивая пепел от папиросы на коробку с надписью «С. Габай».

– Признаться честно, не знаю. А что думаете вы?

– Мой ответ прост, но, с моей точки зрения, наиболее вероятен. Убийца – наша милейшая вдова, Софья Константиновна.

– Почему вы так решили? – стараясь скрыть подступающий гнев и сдерживаясь, чтобы его слова не прозвучали слишком резко, поинтересовался Якунин. – И потом, мне кажется, что у вас недостаёт улик, чтобы обосновать ваше обвинение.

– Ошибаетесь, как раз-таки достаёт! Сегодня я проводил осмотр и заметил кое-что любопытное. На шее у Софьи Константиновны совсем свежие синяки, словно её душили, а запястья… на них длинные, продольные шрамы. Полагаю, ей есть, что скрывать.

Павел Александрович Реутов

Алексей почувствовал, что ему дурно. Не может быть! Из-за той ссоры в саду этот новопреставленный ублюдок мог убить Софью, а что было с ней в прошлом, страшно даже представить.

– Это не доказательства, – стараясь сохранять холодность в голосе, проговорил Якунин.

– Согласен, но лишней эта информация следствию не будет. К слову, позвольте заговорить о сокровенном, – наигранно вежливо произнёс Павел. – Я кое-что заметил: вы ведь испытываете нежные чувства к Софье Константиновне, не так ли?

– Что, простите? – прошипел Алексей. – Это наговор, совершенно ничем не подтверждённая клевета!

– А почему тогда вы так разозлились? Послушайте, не стоит никому лгать, ведь в этом нет ничего ужасного… разумеется, если вы не убивали Дмитрия Сергеевича.

– Павел Александрович, вы несколько раз оскорбили меня, – сквозь зубы проговорил Алексей, – что прикажете мне с этим делать?

– Помилуйте, я вовсе не хотел…

Распахнулась дверь, и в комнату почти что влетел Владимир Борисович  с криком:

– Его отравили, а затем застрелили, только что сообщили результаты экспертизы. Ну и дела, представляете себе?

Воцарилась гробовая тишина, и лишь через пять минут её прервало сказанное хором «Ну и ну…»