Елена Вартанова
Теория медиа. Отечественный дискурс
Вторая коллективная монография «Медиасистемы за пределами западного мира» под ред. Д. Халлина и П. Манчини, расширяя географические рамки, в которых рассматривался предмет исследования, обратила особое внимание на национальные медиасистемы в их связности и целостности и в их отношении к тем национальным государствам, в которых они сложились и функционировали (Hallin, Mancini, 2012). В этом издании был поставлен вопрос о национальных основах феномена медиа, о влиянии на него исторических традиций, о связи с ним экономических, политических и культурных особенностей стран и обществ. Важно, что данная книга внесла значительный вклад в развитие методологии сравнительного анализа медиасистем, определение индикаторов и процессов, их описывающих.
Особе внимание в последнее десятилетие вызвало изучение современных медиа и журналистики в Бразилии, России, Индии, Китае и Южной Африке, что привело к сравнительному исследованию медиасистем БРИКС в монографии «Изучение СМИ стран БРИКС» (Media Systems in Flux: The Challenge of the BRICS Countries) (Nordenstreng, Thussu (eds.), 2015). Проведенное в книге разностороннее исследование медиаландшафтов пяти стран, отличающихся динамичными и быстрорастущими рынками, позволило не только сравнить медиасистемы государств – членов БРИКС, но и объединить методологии научных школ из этих стран, которые довольно далеки друг от друга.
Несмотря на приобретенную во второй половине XX в. популярность, концепция медиасистемы постоянно подвергалась критике, прежде всего за статичность структурно-функционального подхода, лежащего в ее основе (Hardy, 2012), а также за слишком узкий, устаревший фокус анализа медиа, связанный с национальным государством, на которое большое воздействие на рубеже XX–XXI вв. оказывали процессы медиаглобализации, неолиберального дерегулирования и цифровизации СМИ (Lee, Jin, 2018; Flew, 2018). Много критических аргументов высказывалось в адрес сторонников школы из-за нечеткости и недостаточности используемых для описания медиасистем переменных (Humphreys, 2011). У исследователей также вызывало вопросы и то обстоятельство, что приоритет в исследованиях отдавался анализу составных частей медиасистем – печатных периодических изданий, аудиовизуальных СМИ, информационных агентств – и созданию на этой основе различных типологий, а не изучению процессов взаимодействия медиа, отдельных их видов с социальными институциями – рынком, политическими партиями, законодательством, журналистикой (Flew, Waisbord, 2015: 623).
Перечень критических замечаний может быть продолжен, однако следует подчеркнуть: как бы медиаисследователи ни критиковали понятие «медиасистема», они все же соглашаются, что и само понятие, и связанная с ним школа изучения медиа превратились к настоящему моменту в одно из наиболее влиятельных направлений в медиаисследованиях.
Исторически направленный на страны Западной Европы и Северной Америки фокус внимания школы изучения медиасистем в последние десятилетия сместился – география исследований расширилась за счет переноса субъектов исследования в страны Азии, Африки, Латинской Америки (Curran, Park (eds.), 2000; Thussu (ed.) 2009). После крушения социалистической системы в Европе, приведшей к последующей трансформации моделей СМИ в странах Восточной Европы и бывшего СССР, начался новый этап изучения медиасистем (Dobek-Ostrowska, Glowacki, Jakubowicz, Sukosd (eds.), 2010; Voltmer, 2013). На примере СМИ стран этого региона не только подтвердилась установленная в теории медиа тесная связь политики и СМИ, политической системы и медиа (Engesser, Franzetti, 2011), но и была выявлена тесная (взаимо) зависимость медиасистемы и национального государства, СМИ и национальной (моно- или многонациональной в зависимости от государства) культуры конкретной страны в новых условиях социального перехода. Именно последняя форма взаимозависимости, по мнению Т. Рантанен, часто исключалась из сравнительного анализа, поэтому концепция медиасистемы, широко используемая, но интерпретируемая догматически или некритически, нуждается сегодня в актуализации, причем с учетом не только разработки новой теории и ее операционализации, но и на основе новой эмпирики и ее интерпретации (Rantanen, 2013: 272).
Исторические и культурные корни, противостоящие процессу глобализации и неолиберальному повороту в мировой экономике, с одной стороны, превратили национальные медиасистемы в интересные узлы общественных противоречий (Dawes, Flew, 2016). С другой стороны, медиасистемы предложили важную эмпирическую основу для сравнительных академических исследований, для выявления общего и особенного в публичных медиатизированных коммуникациях и, более того, в современном обществе.
Несмотря на значимость понятия «медиасистема», на его достаточно давнее присутствие в академическом дискурсе, среди исследователей сохраняется определенное неудовлетворение самим термином. Поэтому и возникают разные его «субституты» – медиасфера (media landscape), медиапространство (media space), медиасреда (mediascape). В концептуальной статье «Сохраняющееся значение национальных медисистем в контексте медиаглобализации» (Flew, Vaisbord, 2015) Т. Флю и С. Вайсборд предложили квалифицированную защиту того, почему концепция «медиасистема» остается уместным и полезным аналитическим инструментом в сравнительных исследованиях СМИ и медиаполитике, даже если признать справедливой критику школы функционалистов, а также такие обстоятельства, как важность глобализации, специфика конкретных институциональных форм медиа, стабильность медиапрактик. Исследователи пишут: «Медиасистема – это концептуальная конструкция, которая рассматривает комплекс структур и их динамику таким образом, что позволяет систематически изучать медиа, политику и стратегию» (Там же: 623).
Статья Т. Флю и С. Вайсборда, возвращая концепцию медиасистемы в актуальную исследовательскую дискуссию, ставит весьма своевременную задачу не столько четкого определения термина «медиасистема», сколько его современного понимания и использования с учетом реалий глобального медиарынка; становления онлайн-/ цифровых медиа, легко преодолевающих национальные границы; развития массовой культуры и развлечений, не связанных с национальными культурами; складывающихся теоретических представлений о СМИ, не связанных с национальными контекстами.
Очевидно, что в 2010 гг., на волне достаточно резкой критики работы Д. Халлина и П. Манчини «Сравнивая медиасистемы. Три модели медиа и политики», интерес к изучению медиасистем на уровне конкретных государств снова вырос. Как подчеркивают Т. Флю и С. Вайсборд (Flew, Waisbord, 2015), важность приобрело не только эмпирическое описание национальных медиасистем, но и теоретическое объяснение их универсальной природы, национальных корней и современных особенностей, формируемых под воздействием глобализации, цифровой трансформации медиа, универсализации журналистских практик при учете аргументов растущей критики этой концепции (Parker, van Alstyne, Choudary, Foster, 2016; McPhail, 2014).
Несмотря на критическое отношение к работе Д. Халлина и П. Манчини, Т. Флю и С. Вайсборд, по сути, выступили в защиту понятия «медиасистема», хотя многие исследователи не соглашались, с одной стороны, с признанием важности, даже главенства национального государства как все еще значимого фактора медиасистем и, с другой – с пониманием медиасистемы как объединения разнородных компонентов: законодательства, политики, экономики, культуры и институтов. По мнению Т. Флю и С. Вайсборда, «специфические институты и практики национальных медиа, а не сама общая категория медиасистем, лучше объясняет общее и особенное в СМИ разных стран» (Flew, Waisbord, 2015: 623). Они же определили понятие «медиасистема» как концептуальную конструкцию, которая «позволяет объединить структуры и процессы для того, чтобы систематически изучать медиа, политику и медиаполитику. Это предполагает, что медиасистема находится в центре важных структур и процессов, тесно связанных с национальным государством, и это совершенно не отрицает важности процесса глобализации» (Там же).
Школа изучения медиасистем в российских медиаисследованиях также имеет прочные традиции. Отечественный подход к медиасистемам исторически предполагал системное изучение их структурных компонентов, внутренних взаимосвязей, общих для них процессов развития и национально детерминированных особенностей функционирования. В СССР, а впоследствии и в России, сложилась обширная школа изучения зарубежных медиасистем, основанная на страноведческом подходе (Беглов, 1972; Вартанова, 1997; Вороненкова, 2011; Ткачева, 2009; Урина, 1996; Шарончикова,1988), а также школа изучения отечественной системы СМИ (Засурский, 1999; Система средств массовой информации России, 2003; Вартанова, 2014; Медиасистема России, 2015).
Наиболее подробно подход к СМИ (массмедиа) как к системе в отечественной науке разрабатывает М. Шкондин, который рассматривает ее как достаточно сложную экономическую, социальную и профессиональную систему, обладающую целостным характером, совокупностью организованных компонентов, представляющих собой самостоятельные подсистемы, и способностью к организации и самоорганизации (Шкондин, 2011: 166–167).
Более современные подходы отечественных исследований рассматривают медиасистему шире, с учетом вненациональных факторов – как определенный вид открытой социальной системы (Зорин, 2014), как интегральную информационно-коммуникационную медиасистему (Дугин, 2017), как медиапространство (Дзялошинский, 2015), как складывающуюся в процессе цифровой трансформации экосистему «ИТ – телекоммуникации – медиа» (Индустрия российских медиа, 2017: 15).
Тем не менее, даже с учетом обновления подходов российских исследователей к концепции медиасистемы, отечественные авторы подчеркивают необходимость принимать во внимание роль и воздействие общества на нее, значение национального контекста и исторических традиций, социокультурные особенности нации как ключевые факторы, оказывающие влияние на средства массовой информации и журналистику (Вартанова, 2014).
Сегодня подходы медиаисследователей к пониманию трансформаций журналистики, СМИ, медиа как процессов глобальных и универсальных, происходящих сегодня в медиасистемах всех стран, вне зависимости от их национальных условий, представлены в академической литературе во всем многообразии. Часть критических замечаний в адрес концепции медиасистемы основывается на складывающихся на наших глазах реалиях цифрового общества, которое стирает прежние водоразделы не только между сегментами медиаиндустрии и форматами медиаконтента, но и между информационными и медиаструктурами разных стран (Esser, Hanitzsch, 2012). Особую роль здесь играет не только интернационализация медиабизнеса и потоков цифровых новостей (McPhail, 2014), но и возникновение новых технологических платформ, для которых не существует никаких границ – ни территориальных, ни временных, ни даже языковых (поскольку они распространяют огромный объем визуального контента) (Parker, van Alstyne, Choudary, Foster, 2016).
Из этого вытекает и другое направление критических замечаний, оно связано с широко распространенным представлением о том, что современные медиасистемы шире, чем границы государств, и зачастую оказываются влиятельнее для аудитории, чем власть национального государства (Couldry, Hepp, 2017). Очевидно и третье обстоятельство: развитие экономики, политики и массовой культуры, происходящее под влиянием глобальных информационно-коммуникационных сетей, приводит к «масштабной экономической и институциональной реструктуризации и трансформации, которая может быть охарактеризована как ускоренная транснационализация и глобализация» (Ang, 1990: 250). Такой подход заставляет усомниться в возможности национальных медиакомпаний и журналистики существенно влиять на национальную аудиторию.
Многие ученые видят явные противоречия между цифровой трансформацией медиа как активно развивающимся глобальным процессом и национальной медиасистемой как статичным социальным институтом, состоящим из жестко связанных между собой составных частей (Hallin, Mancini, 2012).
Среди показателей и тенденций, которые наиболее четко проявляются в связи с этим, исследователи называют в том числе:
• рост проникновения широкополосного и мобильного Интернета на глобальном уровне, сокращение цифрового неравенства на глобальном, региональном и национальном уровне, что приводит к активному расширению доступа множества людей к цифровым интерактивным информационно-коммуникационным сетям (Athique, 2013; Lindgren, 2017);
• развитие Интернета в качестве основной среды производства и распространения медиаконтента и информационных сервисов, а также в качестве инструмента и платформы расширения, даже замещения традиционной публичной сферы, превращение цифрового виртуального пространства в новую среду жизни современного человека (Gripsrud, Weibull (eds.), 2010; Deuze, 2012);
• глобализация информационного – новостного и развлекательного – пространства, легко доступного практически из любой точки земного шара, поддерживаемого большим объемом медиаконтента, который производится глобальными медиакорпорациями и формирует сходные потребительские и масскультурные ценности в разных странах мира (Lee, Jin, 2018; Thussu, 2019);
• стирание границ между старыми и новыми медиа, их типами и видами, приводящее к снижению тиражей бумажной прессы и ее переходу в онлайн, доминированию экранной/визуальной медиакоммуникации, конвергенции форм репрезентации медиатекстов, росту нелинейного медиапотребления (Watson, 2016);
• появление новых технологических и программных платформ – Google, Facebook, YouTube – в качестве конкурентов за свободное время аудитории и за рекламные доходы, которые традиционно являлись основными ресурсами медиаиндустрии (Vaidhyanathan, 2012; Parker, van Alstyne, Choudary, Foster, 2016);
• изменение структуры рынка производства и профессий медиасреды, снижение запроса на традиционные, связанные с лингвистическими знаниями и культурным опытом компетенции сотрудников редакций и рост спроса на сотрудников, обладающих новым уровнем цифровых и управленческих компетенций (Deuze, 2007; Вырковский, 2016).
Однако, как показывает реальная практика функционирования системы средств массовой информации, которая, по сути, описывается многими исследователями как медиасистема, перечисленные тенденции определяют только часть динамики их развития. Несмотря на глобальные и, казалось бы, схожие проявления цифровой трансформации в медиа разных стран, журналистика и СМИ по-прежнему остаются национальными институтами и явлениями, сохраняют тесную связь с политической и экономической системой своих стран, напрямую зависят от особенностей государственного устройства и культурного контекста, в котором они присутствуют. Подтверждений этому много – как на уровне эмпирической реальности, так и в теоретических концепциях.
Как уже отмечалось выше, медиа, по мнению Л. Земляновой, – это «средства связи и передачи информации различных типов – от самых древних <…> до наисовременнейших, образующих глобальные информационные супермагистрали» (Землянова, 2004: 197). Но в сегодняшней реальности они стали комплексным многоуровневым социальным феноменом, который в зависимости от теоретической парадигмы может рассматриваться и как социальный институт с определенной информационно-коммуникационной миссией, и как специфическая область бизнеса, и как технологические и смысловые расширения человеческого бытия (Медиасистемы стран БРИКС, 2018). Понятие «медиа» утрачивает исключительно технологическое значение, приобретая более широкий смысл. Исследователи, подчеркивая такую динамику медиа, порождаемую тем не менее технологическими процессами, прежде всего цифровизацией производства и распространения текстов, обращают внимание на их возрастающую роль в создании и предоставлении обществу, отдельным людям журналистских текстов, содержания, информации, знаний, смыслов, культурных кодов (Жилавская, 2011; Кириллова, 2006).
Однако в социальной реальности – политической, экономической, культурной – медиа имеют конкретную материальную форму и институциональные проявления. Они представляют собой:
• и продукты производства (газеты, журналы, теле- и радиопрограммы),
• и устройства доступа (телевизоры, радиоприемники, ноутбуки, смартфоны),
• и каналы распространения (телевидение и радиовещание, широкополосный кабель, сети мобильной связи),
• и различные производящие предприятия или структурные единицы (медиакомпании, редакции, даже отдельные авторы – журналисты, блогеры, фотографы).
Это множество производителей и распространителей связано с рынком сбыта, адресуется своим потребителям – своей аудитории, живущей на вполне определенных территориях. Более того, аудитория медиа (аудитория массмедиа, СМИ – в данном случае различия между терминами касаются только размеров, но не принципов выделения) может быть рассмотрена и по другим основаниям. А именно, по отношению к своему государству (граждане, избиратели), по отношению к рынку товаров и услуг (потребители), по имущественному, профессиональному, национальному, гендерному, религиозному и многим другим статусам. Очевидно, что многие из них определяются принадлежностью людей к своей стране, в которой они живут, своему государству, гражданами которого они являются, своей нации, частью которой они себя считают. Правда, и само понятие «нация» как единство и как единица анализа все чаще подвергается критике авторами, изучавшими культурные аспекты процесса глобализации. Вслед за А. Аппадураи, они подчеркивают, что над границами национальных государств возникают новые пространства, в том числе и медийные, «потоки и сети, не привязанные к географическим локациям и закрытым сообществам» (Livingstone, 2003: 480).
Именно эмпирическая база большинства медиаисследований, опирающаяся на национальную статистику, которую собирают государственные учреждения, по мнению С. Ливингстоун, прежде всего становится основой сравнительного изучения медиа в разных странах мира. Уровень национального государства позволяет также судить о таких социальных феноменах, как объем валового национального продукта, система образования или национальные телерадиовещатели. Словом, национальное государство «продолжает оставаться удобным понятием для понимания истории, культуры и политического окружения» (Там же).
Таким образом, актуальные подходы к медиасистеме учитывают особенности ее концептуального построения, которые позволяют объединить структуру и процессы для систематического изучения медиа, политики и регулирования в этой области (Flew, Waisbord, 2015). Это выдвигает необходимость пересмотра концепции медиасистемы и переключения внимания исследователей на социологический, экономический, политический и даже философский угол зрения, что может поставить медиасистему как явление, тесно связанное с национальным государством и одновременно интегрированное в процессы глобализации, в центр взаимодействия и взаимосвязи структур и процессов. Исходя из дискуссий, которые идут в академической среде, можно заключить, что современные медиасистемы, становясь все более сложным социальным и индустриальным феноменом, все больше интегрируя последствия глобальной цифровой трансформации, по-прежнему остаются важным национальным институтом, сохраняя и даже, возможно, укрепляя связи с нацией, национальным государством, страной.
2.2. Рамки академического анализа отечественной медиасистемы
С начала XXI в. концепция медиасистемы вновь стала привлекательной для многих стран, вступивших в период быстрого экономического роста, активного преобразования политических систем, находящихся в поисках своего места в глобальном миропорядке и добивающихся в нем признания (см. выше). Особенно это справедливо для стран БРИКС, в которых наряду с выработкой новых экономических и геополитических основ жизнедеятельности (Перспективы и стратегические приоритеты восхождения БРИКС, 2014) открываются и новые подходы к исследованию концепции медиасистемы в разных медиаконтекстах, а также к универсальному измерению медиасистем.
Несмотря на то что теоретически понимание БРИКС как международного сообщества остается достаточно размытым, медиасистемы пяти стран важны для сравнительного анализа – и как влиятельный социальный институт национального государства, и как пример инфо-коммуникационного пространства, отличающегося заметным национальным колоритом. Практика этих медиасистем служит весомым аргументом в дискуссиях о национальной природе и вариативности концепции медиасистем, ее неизменной значимости для медиаисследований в целом (Flew, Waisbord, 2015; Humphreys, 2011; Rantanen, 2013).
СМИ и журналистика государств – членов БРИКС, представляющие собой менее изученные, но динамично развивающиеся медиасистемы, дают оригинальный и актуальный материал для понимания современных процессов в национальных медиаландшафтах (Медиасистемы стран БРИКС, 2018). Кроме того, страны БРИКС позволяют проследить влияние на медиа таких специфических аспектов политического дискурса, как постколониализм, постсоциализм, «зависимость от исторического пути» (parth dependence), социальное и гендерное неравенство, много-этничность, мультикультурность (Nordenstreng, Thussu (eds.), 2015). В современной геополитической ситуации ослабления глобального доминирования «богатого Севера», в условиях цифровых трансформаций международных и национальных, вертикальных и горизонтальных социокультурных механизмов медиасистемы государств – членов БРИКС предоставляют новые эмпирические данные для выявления природы и особенностей национальных медиасистем.
Ключевыми особенностями последних в связи с этим выступают:
• значительное влияние цифровизации и конвергенции на медиаиндустрии БРИКС, особенно заметное на фоне невысокого индустриального уровня их развития на рубеже XX–XXI вв., а также нетипичность бизнес-моделей по сравнению с доминирующими западными экономическими моделями медиапредприятий (Интернет-СМИ, 2010; Мультимедийная журналистика, 2017; Медиасистемы стран БРИКС, 2018);
• изменение классических парадигм отношений «медиа – государство – политика» под влиянием западных концепций «демократия» и «свободный рынок» (Nordenstreng,Thussu (eds.), 2015);
• столкновение исторически традиционных, зачастую нормативных и новых, неолиберальных подходов в процессе формирования национальной медиаполитики в широком контексте современной геополитики (Гаман-Голутвина, 2015);
• меняющаяся природа журналистики, нередко проблемное взаимодействие национальных и глобальных профессионально-этических стандартов в построении профессиональной идентичности журналистов и сохранении их профессиональной культуры (Pasti, Ramaprasad, 2017).
Функционирование медиасистем стран БРИКС стало ценным материалом для медиаисследований (Медиасистемы стран БРИКС, 2018). И хотя часто трудно выявить большое сходство между странами и их медиасистемами и даже провести сравнительный анализ на одинаковых основаниях, поскольку не всегда такие основания применимы, в каждом случае проявляются очевидные особенности, выражающие специфику каждого государства, все эти страны представляют примеры, альтернативные самым изученным медиасистемам – Северной Америки и Западной Европы (Downing, 1996).
Говоря об уникальности медиасистемы каждой страны БРИКС, в том числе России, следует признать, что каждая из них несет в себе отражение своего исторического пути и геополитической специфики.
Активная трансформация российской медиасистемы началась более трех десятилетий назад, когда после провозглашения М. Горбачевым политики гласности в 1985 г. и распада СССР в 1991 г. от иерархической, идеологически жестко контролируемой коммунистической партией и финансируемой государством в плановом порядке она пошла по пути комплексной трансформации – идеологической, структурно-административной и технологической (Вартанова, 2014).
Очевидно, что современное состояние российских медиа значительно отличается от того, которое характеризовало советскую систему СМИП (Система средств массовой информации России, 2003). Изменения в медиасистеме стали комплексным результатом многосторонних и многослойных социальных трансформаций в целом, что, в свою очередь, вызвало трансформацию отношений СМИ с политикой и обществом, преобразования в экономике средств массовой информации, в профессиональных ценностях и культуре журналистики на национальном и глобальном уровне под влиянием геополитических, экономических, прежде всего неолиберальных, политических, преимущественно на национальном уровне, а также актуальных социальных, межэтнических и межкультурных процессов (Алиева, 2016; Анникова, 2008; Журналистика на перепутье, 2006; Система средств массовой информации России, 2003; Шкондин, 2002; Curran, Park (eds.), 2000; Rantanen, 2002; Hallin, Mancini (eds.), 2012).
Особую роль в современных трансформациях отечественной медиасистемы сыграл прогресс информационно-коммуникационных технологий, который привел к цифровой революции в массмедиа и появлению, широкому распространению онлайн-СМИ (или цифровых новых медиа), не только изменивших технологическую среду СМИ, но и значительно преобразовавших их природу (Интернет-СМИ, 2010; Castells, 1999; Самарцев, 2017; Мультимедийная журналистика, 2017). Переплетение разнообразных национальных и глобальных процессов оказало мощное воздействие и на российские массмедиа, превратив отечественную медиасистему в уникальный объект междисциплинарных исследований (Демина, 2010; Шкондин, 2002; Nordenstreng, Thussu (eds.), 2015).
После 1991 г. теоретические подходы к пониманию современной российской медиасистемы заметно расширились. Западные академические концепции массовой коммуникации на раннем этапе теоретического переосмысления СМИ в постсоциалистических странах были восприняты прежде всего в работах словенского исследователя С. Сплихала (Splihal, 1994; Splihal, 2001) и польского исследователя К. Якубовича (Jakubovicz, 2004, 2007). Североамериканские и западноевропейские нормативные подходы к пониманию природы и роли СМИ в демократическом обществе стали своего рода нормативной моделью для медиатрансформаций в социально-политическом контексте постсоциализма. Многие авторы исходили из «двойной телеологии», предложенной К. Спарксом и А. Ридинг (Sparks, Reading, 1998), что предполагало теоретическую интеграцию концепций свободы прессы и рыночной природы медиабизнеса, в том числе и отечественными исследователями (СМИ в меняющейся России, 2010: 296–300; Androunas, 1993). В результате во второй половине 1990 гг. концептуальное видение постсоциалистической медиасистемы, основанное на таком подходе, стало новой ценностной рамкой для анализа медиатрансформаций, в том числе и в России.
В последние десятилетия изучение отечественной медиасистемы сфокусировалось в основном на взаимоотношениях СМИ и власти, что стало характерным как для зарубежных (De Smaele, 1999; Mickiewicz, 1999; McNair, 2000; Hutchings, Rulyova, Beumers (eds.), 2009; Becker, 2004; Toepfl, 2013; Dunn, 2014), так и для российских авторов (Zassoursky, 2002; Koltsova, 2001, 2006; Рихтер, 2007; Российское телевидение: между спросом и предложением, 2007; Засурский, 2007). Наряду с этим в работах зарубежных ученых анализировалось взаимодействие в российской медиасистеме факторов и драйверов глобальной и национальной природы, а также растущее влияние технологий на СМИ и журналистику (Rantanen, 2002), наметившиеся в 2000 гг. изменения в медиапотреблении (Mickiewich, 2008). Российские медиаисследователи, публиковавшие свои работы на русском и английском языках, изучали основные тенденции и движущие силы медиатрансформаций в контексте социально-политических изменений (Nordenstreng, Vartanova, Zassoursky, 2002), ключевые отличительные особенности отечественной модели СМИ (Шкондин, 2014; Vartanova, 2012), современную структуру медиасистемы (Медиасистема России, 2015), роль экономических, технологических, региональных, этнических, культурных и даже медиапотребительских факторов в их нынешнем функционировании (Gladkova, Aslanov, Danilov, Danilov et al., 2019; Вырковский, Макеенко, 2014; Вартанов, 2015; Смирнов, 2014; Вьюгина, 2017), различия журналистских культур в разных регионах России (Anikina, 2015).
Исследовательский интерес к постсоциалистическим медиасистемам в последние годы начал смещаться в сторону анализа изменений в области культуры, воздействия социальных и медиапреобразований на людей, их ежедневные практики, ценности, этику, влияния СМИ на образ и стиль жизни (MacFaolyen, 2007; Mihelj, Huxtable, 2018; Roudakova, 2017; Souch, 2017). Очевидно, что антропологический поворот в медиаисследованиях не мог не коснуться концептуализации понятия медиасистемы, в результате традиционные политико-экономический и эмпирико-функциональный подходы к отечественным СМИ обогатились и культурологическим аспектом, позволявшим более внимательно рассмотреть человека и его индивидуальное бытие в контексте медиатрансформаций.
Так, происходящая в России после распада СССР социально-политическая трансформация радикальным образом повлияла на медиаструктуры и медиапрактики: они начали индустриальную, финансово-экономическую, типологическую и функциональную перестройку (Гуревич, 2004; Система средств массовой информации России, 2003; Шкондин, 2002 а, б). Причем этот процесс происходил в условиях становления полностью измененного национального законодательства о СМИ (Рихтер, 2007; Панкеев, 2019), эрозии стандартов, ценностей и этики советской журналистики (Pasti, 2010), резкого изменения аудиторных запросов на тематику и типологию СМИ (Современная пресса, 2007). Российская социальная трансформация оказалась сложным и весьма болезненным процессом, в котором совмещались адаптация тенденций глобального развития, принятие стандартов и ценностей постмодерна, модернизация институтов с сохранением исторических традиций, этнокультурных и религиозных ценностей (Kangaspuuro, Smith (eds.), 2006).
Показательно, что по мере преобразования основных черт культурного пространства России – от отрицания советского прошлого к воссозданию российской идентичности в рамках нового государства до восстановления уважения к ключевым культурным институтам российского общества – языку, истории, религии, культуре и искусству, менялись и тематические доминанты содержания СМИ, причем коммерчески ориентированные журналистские и развлекательные материалы не только соседствовали, но и вытеснялись материалами гуманистического содержания, традиционно значимыми для отечественной публицистики (Ученова, 1976; Лазутина, 2010; Фролова, 2014).
