Егор Уланов
Доступ
– Действительно, на простых людях вроде нас и держится мир, – согласился Музин, – я вот учу молодёжь, в университете искусств преподаю, – опять слегка приукрасил художник, – но зарплата не ахти. А вам, Фёдор, хватает?
– Звёзд с неба не падает. Иногда ремонтом прирабатываю, чиню что, ща сайты есть, знаете, там Профи…
– Конечно, я же художник. Портреты на заказ, юбилеи, пейзажи. И шизиков многовато!
Оба рассмеялись, вспомнив каждый по случаю из практики.
– На вот, погляди, – и Борис залихватски передал свой телефон с той самой «лучшей» картиной своей.
Таксист по опыту мог не следить дорогу. И взяв телефон, долго рассматривал.
– Ох, как вы это так краской. Как ваша фамилия? Музин? Жене скажу. Вот да. А в жизни-то она ещё лучше, картина?
– Ручаюсь! Поэтому и еду. Мне, Фёдор, нужно за вдохновением вернуться. Продали картину давно одному очень богатому, а сейчас, стыдно сказать, я подзабыл, поистратил, вспомнить без полотна никак. В живую надо, вот и еду.
– Бывает же! И за просто так к богатею проведут?
– Знакомый юрист подсказал, что есть у всех художников право доступа. А значит, и я могу посмотреть на своё творение.
– А можно вас спросить, за что вы полюбили писать?
– Фёдор, от творчества такая ясность. Будто знаешь чего хочешь, будто всегда знал.
Уже навигатор показывал половину пути и Музину вдруг стало жаль. Радушный оказался таксист. И сам не зная отчего, Борис продолжил откровенно, – Но самолюбие страдает. Прославился при жизни, потом растерял. И сейчас лишний вроде: все мне доказывают, будто не особенный я, будто такой же как они. Даже незнакомцы инстинктом чувствуют.
На дороге кто-то подрезал авто и Фёдор закусил губу, – Нормально! – как рявкнул он, – Мы люди все самовлюбчивые. Что на дороге, что в жизни. А как себе признаться, что вот он гений, живёт с тобой в одном городе, в одном доме или даже подъезде? Что он великий, а ты нет. Так все и тужатся, умаляют или не замечают. А как помрёт, так спохватятся. Нет больше! И не будет ни песен, ни картин. И тут уже без обмотки – оценят. Тут уже памятники, таблички. А картина у вас и впрямь хорошая. Труд виден и время.
Речами своими таксист нисколько не лукавил, смотря прямо на шоссе, и даже больше, будто бы сам с собой разговаривал в некоей медитации. А Музина слово «гений» привело в полный восторг. Настолько, что художник начал ни с того ни с сего жаловаться: «Да и так повторяют завистники, мол, художник я на одну картину. А дальше выдохся, а дальше и нет меня! Так здесь я, вот он!»
Бывает постороннему проще раскрыть душу. И этот посторонний молчал и слушал. Ничего он о себе не расскажет. Жизнь часто мяла его. Но всё же не смяла. Так же прямо, как и на всех своих пассажиров, Фёдор посмотрел на Бориса в зеркало и сказал:
– Вот мне песня нравится «На заре». Знаете, Альянс пел? И все говорят, мол, всего один хит у них. Но зато какая, а? Им лишь бы уколоть. Лучше много понемногу, чем одну и сразу? Враки. Сами не могут! Можно включу? Вам понравится.
Всё-таки это был «Бизнескласс» и водитель здесь спрашивал разрешения, а не втыкал, что на душу попало. Борис благодушно кивнул, и из добротных динамиков раздалась красочная композиция.
И под строчку «Райский мёд, небеса» они въехали в элитный чудный район с английскими газонами и всякими ландшафтными изысками. Петляя меж огромных участков помещичьего типа, наконец, навигатор вывел их к четырехметровому кованому забору, и длинной дороге, уходящей к поместью конусообразному.
Чёрные автоматические ворота с гербом в виде свитка пергамента и на нем огромнейшей прописью буквой «Б». По ту сторону верески, раскидистые буки, словом, зелень идеальная, и ромбовидный дом в припадке созданный архитектором кокаинистом. Как хотите, так и представляйте, читатель, важно, что рядом была двухкомнатная будка с тонированными зеркальными окнами. Туда-то по съезду мягко ступил Мерседес прямиком к обочине, по которой рассажены были экзотические древа. Чувствовалось, как охрана в будочке приосанилась, и из динамика прозвучало: «Добрый день, как вас представить?».
Фёдор припустил окно и твёрдым голосом ответил: «Столичный художник Борис Музин, приехал к хозяину на личную встречу».
Сначала вроде замолчали и с почтением отвечали: «По вопросу? Вам назначено?».
Тут уж Музин подсказал Фёдору: «право доступа на картину реализовать».
«Какую картину?» – отвечали.
«Картину Музина Бориса Петровича»
«А доступ причём?»
Выходила бессмыслица.
Художник дрожал как носок на бельевой веревке. Страх неудачи душил его. И ясно вдруг понял, что не будет ему жизни, если сейчас спасует и от затеи откажется. Лицо у него стало строго-серьезным. И с наслаждением достал он из внутреннего кармана футлярчик. Открыл. Глянулся. Да водрузил на тонкую переносицу фантазийное пенсне в белой позолоте. Глянулся опять. Кто ж ему такому откажет! Известный мастер и в наше-то время в пенсне, и с треногой. Это козыри полетели.
Борис опустил окно, чтобы его можно было разглядеть, и разразился пафосным монологом, который сам едва понял и тут-же забыл. Смысл был в том, что с Эдуардом Валентиновичем они старинные знакомые. И картина у него. А значит…словом, пропускайте ироды.
Фёдору не понравилось пенсне: уж больно вычурно. И следующий заказ ему уже кидали, но таксист не завершал поездки и ждал пока Музин закончит.
Ответ же из динамика был прост: Хозяина сейчас нет, и пускать не велено.
Борис так побелел и закусил губы, что уже ничего не мог выдавить. Фёдор дальнейшие переговоры опять взял на себя, и расспрашивал, а можно ли передать, или остаться, или звонить, хоть что-то. Охранник, очевидно узнав, что это не гость, стал отвечать грубенько сквозь зубы. Борис продышал и вновь начал уговоры. А в приложении таксиста грянулся новый заказ ещё дороже прежнего. И уже с тяжелым сердцем Фёдор отказывался, видя, что всё это никуда не движется. Но что-то в этом человечке тянуло ему помочь.
Фёдор сорвался, вышел из машины и стал играть роль раздосадованного шофёра богача. Что-то по-мужицки задабривал охранника, мол, ты ж понимаешь, мой шеф твоего шефа… но тщетно. А Музин и сам за ним выбежал и ходил взад-вперед. И говорил, что будет жаловаться. Что угроза суда. Что скандал будет. Хоть это и смотрелось жалковато.
Время тикало, и охрана начала нервничать, требуя проезд не загораживать. Музин только плечами жал. А уж третий заказ прилетел Фёдору, и он с тоской посмотрел на свою машину.
– Борис, – молвил он тягуче, – поездка закончилась, а тут нам видимо мало светит. Давайте я вас обратно довезу.
Художник задумался, почти шея его кивнула, но горло неожиданно прохрипело: «Нет, мне надо к ней».
Тогда Фёдор жалостливо добавил: – Мне заказы делать. Деньги в семью, понимаете? Пора мне, если не едем…
–Конечно, я здесь как-нибудь сам, – с тоской смотрел художник, лишаясь своего главного козыря в виде машины представительского класса.
– Вы меня извините, но уже пора. Правда. Если бы не работа. Давайте довезу бесплатно! Нет… тогда удачи вам, Борис.
И он выгрузил треногу и сумочку, мягко положил их у дороги. Сел в машину, обернулся, да погнал вороного коня, плюясь, что не остался. Только такова жизнь рабочего человека. Себе-то не всегда успеет помочь, а тут другим, пускай и художникам.
Так наш герой остался совсем один. И обреченно подошел к огромному забору. Вертел головой туда-сюда, глупо мялся. Повсюду блестели камеры. И даже в ровно остриженных кустах, казалось, спрятаны объективы.
Неожиданно из двухкомнатной вышел огромного роста охранник, похожий на жирную чёрную кляксу, какую оставляет ученик на первом в жизни уроке рисования.
– Чего вам? – рявкнул он басом.
– Я же сказал, мне бы поговорить с Эдуардом Валентиновичем…
– Слышишь… иди отсюда, а!
– Я и-известный художник… у него картина моя… право доступа…
И он начал мять в руках смартфон, с тем самым ворд файлом. А охранник не стал дослушивать и сделал шаг в его сторону; Музин невольно отступил, продолжая объясняться, но чёрная клякса не унималась.
– Иди отсюда по-хорошему.
Теперь не церемонился с гостем. Видать и вправду вначале подействовала машина. А сейчас раздраженный и хамоватый бугай хотел уже брать за грудки. Будто это та самая точка чёрная, что замарала холст в начале рассказа, и теперь, обратившись в человека, мстит своему неловкому создателю.
«А может он её продал или подарил – только сейчас пришло в голову Борису, – Может я зря это всё… надо идти!».
– Прошу вас отойти от объекта, – вышколил бугай заученную фразу.
– Нет – вдруг вскрикнул Музин. «И верно, нет!» – в мыслях подбодрил он себя, – «Столько прошёл ради этого! Столько сделал! Уж назад не полагается». Да тут же со всей смелостью, отпущенной ему, ступил он навстречу бугаю, – Я требую, чтобы обо мне доложили. Чтобы вы передали мои претензии на визит. Это законно и правильно. Это право, если хотите знать!
В этот самый момент зашепелявила рация. Начохраны знал, что случилась нештатка и требовал доклад. Охранник вздохнул, будто его застали за интимным, и начал докладывать, недобро из-под чёрной кепки смотря на Бориса. Всё он рассказал, про приезд его, про то что в журнале посетителей нет, про право его на картину, которую хозяин купил. И как машина уехала.
С другой стороны послышались уточнения не очень умные.
– Так машина уехала, а этот где?
– Да, тут он остался!
– А кто он?
– Какой-то художник… этот, Мухин…
– Музин! – пищал Борис, краснея.
– Да, да. Ща требует, чтобы я доложили. Ну, э, Музин, я ж доложил! Давай-ка топай, топай. – махал он Борису ладошкой, точно пыль хотел стряхнуть, а художник твёрдо отвечал:
– Мне доступ необходим.
– Иваныч, ну хоть ты разбери, чё он хочет!
Из всего бессвязного повествования Начохраны выхватил только термин «право». Он действует на стражей толи как вызов и насмешка, толи как грубость язвительная. И сразу они морщатся, но нет-нет, да задумаются вдруг. Почешут затылок, насупятся. Так сделалось и теперь.
На другом конце затылок уже был порядком исцарапан, а прямо здесь боевая клякса решила стать героем, – Да чё там, щас я его! – прорычал бугай и пошел на бедного Музина. Художник отступил, и приготовился вопить.
«Стой! Жди!» – раздался вопль Иваныча и следующие пять минут, он вызванивал личного помощника того самого Бибровича. Наконец секретарь нехотя взял, и, прослушав длинный «так и так», замялся. Может, кто-то известный пришёл – из новой коллекции. Может Владислав Гусь, которого вчера с аукциона привезли. Обычно ведь художники не ездят. В первой такое. Узнать фамилию, а заодно проводить посетителя в домик для гостей, добавил помощник и побежал шустрить.
Охранник получил приказание и, как бы конфузясь пред художником, предложил помочь нести треногу. Тот вцепился мертвой хваткой. И помалу отходя от стресса, ступил вперед.
Пока Музин с сопровождением брёл за ворота по раскинутым садам в скандинавский коттедж, называемый комнатой ожидания, помощник получал информацию. Это ведь Музин, давно забытый Музин! Неизвестный Музин! И он даже не зашел толком, а уже можно было его пнуть. Правда, теперь вставал другой вопрос: право доступа это как? Гугл выплюнул ссылки. А помощник, как водится, был тревожный и набожный, а потому решил спросить штатных юристов, уж не зря же они штатные. Пока те отвечали, Борису принесла кофе молодая девушка в короткой юбке, и он при ней серьезно стал возиться с сумочкой, раскладывая краски.
И юристы сыпали терминами только что прочитанными, суля бедствия и хулу на голову нарушивших, так для подстраховки, и чтобы в случае чего с них взятки гладки. Поэтому обратились к заму Бибровича Столману, тот взял мобильный, лично поднялся в кабинет Эдуарда Валентиновича и вместе они позвонили Начохранину.
О том, что происходило на той стороне трубки Музин знать не мог. Но мы с вами попробуем представить кабинет миллиардера. Один из тех кабинетов, о которых мало кто имеет ясное представление. Кабинет, скажем, просторный и полный антиквариатом. Античная роскошь, пережатая здесь современными гаджетами, и сидит, откинувшись на диванчике, сам Бибрович, а рядом Столман, одетый в деловой костюм богаче и чище босса. На столике виски какой-то заморский и дубовый сундучок с кованой отмычкой.
Бибрович недовольно раздул щёки: – Зачем меня дёргать по такой х…
– Эдуард Валентинович, рекомендую вам всё рассчитать и этого Музина впустить – сухо и чётко отвечает ему Столман.
– Я теперь каждого бездаря, кто мне малевал, должен к себе домой приглашать? Очередь, знаешь, какая будет!
– И всё же рекомендую. Сейчас время, Эдуард Валентинович, сами знаете, неспокойное. Скандалы, коррупцию опять же капают ютуберы эти. А в СМИ попадать с вашими заказами и прочим надо только по хорошим поводам. Вот скажем, у него диктофон или съемка. Скажем он засланный чей.
– Эх, Медуза-херуза, всех бы их отсюда. Не зря агентов этих придумали иностранных. Людям жить не дают.
Столман убаюкивал: – Мы с юристами этот момент проработаем. И уже завтра линия защиты в кармане…
Тут они порешили, включили Начохраны, всыпали и дали инструкцию. А мы покинем этот абстрактный кабинет, пролетим над элитным Рублевским домиком и вернемся обратно.
Здесь в просторной комнате бугай охранник сидел против Музина, насупившись. Не дали ему удаль показать. Так ещё и прогнули, заставили извиняться и треногу нести. Музин всё боялся, что сейчас вот погонят, но внутренне гордился тем что дошел так далеко.
Наконец в дверь вошел высокий худощавый человек. Представился он дворецким господина Бибровича. И тут же уладил с охранником. Дворецкий был немец в клетчатом коричневом костюме с идеальной выправкой и произношением. Отчего немец? Да от того, что, когда отчитывал охранника, приговаривал: «Нельзя быть грубым с гостями. Наши правила айн, цвай и драй есть вежливость».
После искренних извинений немец сказал, что с телефоном нельзя, а также, что нужно пройти некий досмотр. Тот же охранник забрал телефон в сейф и ощупал Музина, оглядев ему глаза с фонариком, и подолы пиджака похлопав.
– Через рамку? – строго осведомился дворецкий.
– Проходил. Ничего, – злобно цедил охранник.
– Тогда милости просим. Господина сейчас нет. Я вас провожу.
Борис после досмотра как-то завалился на одну сторону, левое плечо было выше, правое ниже. Неловко он поправлял съехавшее на носу пенсне, будто оно его так перевесило.
– Я вам помогу, – предложил немец понести треногу и сумочку с утварью. Но Борис опять вцепился и побрёл вперёд. Вышли на улицу и отправились теперь вдвоём.
Главный дом был дальше, чем казалось. Немец ткнул на компактный экологичный транспорт. – Прокатимся, Борис Петрович, здесь такие нравы! Далеко, как до Рейна. И проехали дальше на электромашинке. Главный дом был и впрямь чёрным тонированным ромбом, возлегающим на одной из граней. По сторонам укрытый деревьями, причудливый, манящий. Свернули вправо.
