Егор Уланов
Доступ
Гриша как будто немножко обиделся, – Продают другие, а я создаю или воссоздаю. Но скоро… сейчас закончу новые курсы по звуку, а дальше…
– Да и что твой разум? – не унимался Капканов, – Он хоть кого-нибудь привёл к цели? Хоть первооткрывателей всяких, географов? Поплыли бы они за моря, если бы были такие умные?
И разговор заструился.
Борис вспомнил, что с тремя этими товарищами познакомился менее года назад, когда стал преподавать и жить в казённой общаге. Бар стоял рядом, а Капканов завсегдатай заведения, заходил сюда раза три в неделю. Заговорили однажды от скуки. Сошлись на темах банальных, а когда тот узнал, что Музин в прошлом знаменитый художник, то вдруг зауважал.
После с другими, бывавшими реже, также свели приятное знакомство. И хотя они не были его друзьями, Музину нравилось их обхождение и неспешные диалоги. Пусть сегодня он шел сюда вовсе не зная, что они договорились собраться, пусть и они его не слишком ждали. Но вежливость и приветливость никогда не бывают лишними, тем более в жаркий июльский денёк в Подмосковном баре.
«Эдуард Мане – подавальщица пива» – думал про себя Музин, отвлекшись на официантку с двумя вспененными кружками.
– Прошу прощения… – галантно и с выражением обратился он к подавальщице, но она прошла мимо.
Среднявский тем временем утопал в смехе: – Ну ты сравнил, Олег, мореплавателей и музыкантов! Колумб и Моцарт, звучит как название монографии.
– В рамках предмета вполне, – сухо отвечал Капканов, глотая пиво.
Повисло алкогольное молчание. Вновь явилась героиня полотен Мане и Музин опять вскрикнул, заметно конфузясь: «Можно Жигули Барное?» – но дама предательски пронеслась вдаль. Он сглотнул и сделал вид, что увлечен рассказом, а тем временем Капканов продолжал, – Я тебя, Гриша, понимаю, ты композитор и тут важна математика, но я вот когда писал рассказы, – он сделал театральное ударение, – всё лучшее являлось само, и будто уже где-то было. Витало, понимаешь?
Гриша закивал, – а тебе нужно было только взять.
– Да! Именно! Получить доступ!
Среднявский оживился, поглаживая бородку, – Как сервер какой-то выходит – доступ… Я ведь тоже немного писал. Только не закончил тогда, а потом вы знаете…
– Да, я помню первые главы … – отозвался Олег, – Ну, словом, не стоит исключать иррациональное, непознаваемое. Как писал Платон…
Официантка прошла в третий раз, и Борис, вскипев, бросил подавальщице. – Уважаемая, потрудитесь сделать свою работу и примите, наконец, мой заказ! – она сначала дернулась, но разглядев Музина, вальяжно подошла к столу.
– Чего? – ярое небрежение дребезжало у нее в звуке «о».
Три друга сидели затаившись.
– Прошу сохранять приличия и хороший тон, – теряясь напустил Борис важности, – Так у вас обслуживают деятелей искусства?
Официантка стояла молча, и глядела на него прямо, отчего Музин смутился, опустил глаза в меню, поводил пальчиком и картинно произнёс: «Мне, будьте добры, бокальчик Жигули Барного».
Последовали два медленных морганья.
– Всё?
– Пожалуй, да.
Она повернулась и пошла вдаль зала, но до стола долетела реплика: – «Было бы для кого».
И Борис ощутил себя школьником в столовке, а Гриша Говорян по чуткости своей понял адресата и решил сразу убрать негатив. Он почтительной интонацией обратился к Музину: «Рассудить нас может только профессиональный художник. Ведь ты, Борис, больше многих знаешь о вдохновении и славе. Так поведай…»
Тот несколько распрямился, ощутив себя свободнее, чем мгновение назад. И произнёс сначала неясно, а далее всё более громко, возвращая уверенность: – Да, я достиг успеха в своё время. Да, была у меня слава, теперь, правда, померкшая. Но вопрос творчества – не принадлежит ничему! И ничем его не измерить. Ван Гог банальный пример, но яркий! Слава и творчество… мда… словом…
Художник выронил из головы то, что хотел сказать, всё же его стихией были образы. Но внимательный Среднявский вопросил, – Есть же нечто первичное? Ты ведь трудом заработал мастерство, но оно взялось от склонностей?
Борис с огнём в глазах уже менторским тоном продолжал: – Я всегда любил вдохновение. Но овладел им не сразу, а трудом и упорством. Кстати, прямо сейчас работаю как раз на эту тему. Там что-то в духе натуры Айвазовского, но с абстракцией Кандинского. А смысл такой: творец проводник высшего замысла, который не в состоянии осознать, пока не воплотит. Поэтому он должен быть готов, когда ему откроется доступ в иные миры. Знаете, мне сегодня…
– Звучит красиво, – ехидно перебил Капканов, – да только очень удобно. Я хоть отчасти согласен, но ждать подачек… Пегаса приручать!
Не успел он договорить, как уже Среднявский перебил, – Стой, пусть Борис лучше скажет. Как вызвать вдохновение?
Олег Капканов имел дурную привычку прерывать, как у многих писателей, привыкших более говорить, чем слушать. Среднявский это знал и по-свойски усмирял друга.
А художник тем временем потёр подбородок: – Вызвать вдохновение… ну кто-то вызывает его разумом. А кто-то безумием. – ответил он неуверенно, и всех устроили эти слова.
Среднявский достал электронный испаритель и тихонько выпустил под стол густой клуб пара, отвечая Музину: – Никогда не был ни самым умным, ни самым тупым. Всегда где-то посредине. Может в этом и беда?
– Все мы посредине. Даже возраст сейчас такой… – добавлял Гриша, без цели оглядываясь.
Им троим было тридцать пять. Они были младше Музина на десяток и выглядели на его фоне довольно моложаво. К тому же Стас Среднявский одетый в узкие джинсы и серую футболка с длинным подолом; бородка опять же треугольная, и даже маленькая штанга в носу, что согласитесь, несколько подмолаживает. Гриша рядом смотрелся вовсе франтовато: с подростковой щетиной, улыбчивый, а на зелёную композиторскую футболку надвинут фантазийный жилетик, отражающий безразличие к фасонам и творческий беспорядок души. Лишь Капканов смотрелся здесь старше себя, и походил на ровесника Музина; нескладные морщины испещрили лоб; щёки были впалые, не подходящие тучности его тела. Да ещё мятая рубаха обрамляла набор офисного трудяги.
И потому Борис стремился среди них держать марку, говорить более о возвышенных предметах и подчёркиваться. Всё же я мудрее, думал он, к тому же имя моё в истории искусств. Ведь единственное, где Музин мог быть таковым снобом художником, это здесь среди них. На работе он старался, чтобы его не замечали, и коллеги снисходительно отвечали на его старания. Студентов он смешил пустой важностью. А больше у него не было места, кроме пабликов в интернете, где всплывали едкие комментарии другим художникам.
Посему лишь сейчас Борис мог сыграть того, кем себя видел. А это, согласитесь, важно не только для художника. И когда подавальщица нехотя поднесла заветное барное, Музин довольный победой откинулся на спинку и мог уже спокойно молчать весь вечер, потому как всё что запланировал он уже сказал.
– Давайте, за встречу, – звонко провозгласил Среднявский.
Все приосанились, взбодрились, и в этот момент к столу прижалась ещё одна фигура. Гриша тут же соскочил, захлопал, и начал радушно обниматься. Затем и Стас проворно поднялся, и Капканов по-свойски кинул руку старому другу.
– Здоров, парни, сори, опоздал, – приговаривал Орзибек Кулубов, мужчина гладковыбритый и худой в дорогом костюме. Он расправил плечи и сел со всеми. Карие глаза его кололись, туфли блестели шиком. А подогнанный пиджак и тонкий галстук, будто вытягивали фигуру этого сына Узбекской земли из Ферганской долины.
Музин был последний в приветствии и благодушно кивнул. Он не очень любил Орзибека за то, что тот управлял в банке и вечно был чем-то занят. Кулубов по пустякам не растрачивался, и как человек хваткий, карьеру строил основательно. Со всеми кроме Музина его сцепила общая университетская молодость, пусть оставшаяся позади. Пусть темнеющая, но освещаемая искорками воспоминаний, парящими над костром дружбы, к которому всё же независимо от денег и статуса, приятно вернуться каждому. «Погреться в лучах ностальгии» – как иногда повторял Олег Капканов.
А время и дела служили оправданием редких встреч. Но они же было ярчайшей краской. Ведь то, что обыденно – бесцветно. Редкость даёт глубину и насыщенность. Да и каждому порой хочется погреться у костерка давней дружбы. Вокруг всегда что-то происходит, меняется невпопад, а он будто спрятан; и тлеют в нём всегда те же самые угли – воспоминания.
– Как раз на тост успел! – радостно ворчал Гриша.
– Уважаемая, меню! – повелительно отозвался Орзибек, стремясь по-деловому решить все вопросы комфорта, а уж потом отдыхать.
Меню прибыло тут же. Капканов шутливо подгонял: «Давай, тост стынет!». Орзибек решительно пробегал глазами глянцевые строчки, – Так ребят, что-нибудь будем?
«Не» – послышалось со всех сторон.
– Тогда сет из мяса на пятерых, курицу, овощи, и Хайникен ноль пять. Если можно пиво сразу.
Официантка убежала вприпрыжку. Заказ явился мгновенно. И незамысловатый тост отзвучал вновь.
Последовал звон бокалов и Орзибек расслабленно заговорил: – Еле успел, задержался по встречам, а вы как, парни?
Гриша хлопнул по столу. – Да ничего, помаленьку. Тоже сегодня работал. Опять цены прыгают, ещё и перекуп новый явился! Уже пару гитар из-под носа увёл. Появился тут некий…
Он был самозанятый композитор и музыкант, но главный его доход составляла перепродажа всяческой музыкальной утвари. И предвещая скепсис читателя, отвечу, что занимался он этим с редкой честностью и крайней щепетильностью, имея навык починки сложного оборудования. Да и композитор был не абы какой, не битмейкер, не репер и даже ничего такого. Говорян имел классическую фортепианную выучку. Так что ему было что поведать, но пока он продолжал рассказывать, в углу закричали «Гол!», и Гриша отвлёкся на экран.
Тем временем Капканов перехватил и, сделав свой ход, сообщил фельетон: «в юридической сфере без изменений». Он был конторский юрист, а не писатель, как могло показаться. Глаза его пуще потускнели, пока уста произносили: «Знаешь почему все юристы лысые? Потому что рвут волосы от наших законов». Но тут его увлёк стакан, требовавший чуткого к себе внимания. И дальше, как в групповой терапии вступил Среднявский:
– А я продажи в этом месяце сделал, бухгалтерию отчитал, теперь на чилле.
– Красавец, – улыбнулся Орзибек, одним движением расстегнув пиджак, и повесив его на спинку стула, – Как на новой фирме по бабкам? Запар много?
– Да также плюс минус. Продавцы молодые, но вроде смирные. А я как отвечал за всё, так и отвечаю.
И Среднявский что-то ещё сказал о товарах и брендах, которых не хватает, ведь он был управляющим кальянного магазина. И что-то ещё про новые табаки. Но Музин не слушал, а думал, что бы такого ответить Орзибеку, когда тот спросит. Но тот отчего-то не спросил. Кажется, Бориса Орзибек тоже недолюбливал и прямо не притворялся. Ему хватало притворства на работе.
Тут Олег совершил загнутую странность. Оглядев свой пустой бокал, он некстати ощутил обиду, какая бывает, когда понял, что выпил всё быстрее друзей, и кажется, будто тебя бросили в беде, будто не солидарны, и ещё всякие странности лезут в голову. Тогда случается форсируешь события, подгоняешь. Поэтому он махнул подавальщице, и та кивнула, не подойдя; знала, что пьет постоянник, и на условный сигнал быстро принесла нужный объем. С юридической деловитостью Олег прервал беседу и возгласил:
– Как говорил Платон, алкоголь преумножает то, что уже есть в человеке. Давайте приумножим!
Капканов любил обращаться к словам мудрецов, которых считал великими. И вот его бокал устремился вверх и раздался, будто звон хрусталя. А дальше такое началось.
Как я говорил, старые друзья живут воспоминаниями, но костёр этот нужно ещё разжечь. А потому со всех сторон налетели реплики:
«А помните, как Гриша блевал?»
«У меня до сих пор звук в ушах стоит!»
«А как Олег в туалете закрылся?»
«А как Орзибек к девчонке ездил и…»
И тут взволновалось море юношества, какое есть у тех, кто долгое время был связан канатом студенческой жизни. Бытовые истории смешивались с глубоко личными, трагедии перетекали в комедии и обратно. Музин уже не слушал, ибо выучил все истории за год, и знал, что если товарищи соберутся вновь, то им непременно нужно подбросить в костёр дровишек и подождать, пока разгорится. Будто бы каждый раз в чём-то нужно убеждаться человеку, чтобы вновь назвать кого-то другом и перейти к откровенности.
И если бы не явилась закуска, по традиции щедро оплаченная Орзибеком, Борису не нашлось бы занятий. Он, конечно, делал вид, что ему интересно, но пока друзья хохотали, больше смотрел в тарелку.
Близился конец ностальгии, признаком было то, как Капканов, оглядывая друзей, резюмировал какую-то длинную историю: «Всегда уважал Гришу за то, что не пошел дальше по вышке! Получил диплом, понял, что не для него, и нашел свой путь! Начал инструменты чинить, сам всему научился! Не побоялся играть и был ближе к музыке. А я что? Ещё два года потратил, потом в науку, потом в кантору – нигде не интересно. Всё эти бумажки!
– Ну не только ты дальше пошёл, – прошипел Среднявский, – мне вот тоже этот менеджмент не сильно помог, хотя бухучёт…
Так постепенно они подобрались к настоящему. И через что-то, такое отвлеченное вышли вдруг на то, что пиво совершенно закончилось. Сообразили большой заказ, и Гриша угостил Музина, как это уже не раз бывало, выразив ему своё почтение. Польщенный художник принял скромный кубок, а Гриша вопросил его о творческих планах и новых работах.
Друзья как бы вернулись к художнику, а тот, глотнув для храбрости, пошёл по заученному: – Я чудно устроился, отверг все мысли и нырнул в nihil. – Музин иногда ввертывал латынь. – Приятно работать в своём темпе, когда уже достиг собственных целей, и не душат желание славы и прочие шалости.
Из колонок полилась слабая современная музыка, а в желтом воздухе повисло молчание. Все за столом с интересом внимали.
– Пишу теперь осмысленнее, – продолжал художник, запнувшись, – да и преподавание на некоторые мысли, знаете ли, наталкивает.
– Когда учишь других, сам учишься многому, цитата… – встрял Капканов.
– Истина пророческая, – подтвердил Музин, – Но вот ко мне сумасбродная идейка сегодня подлезла. Вы же помните мою картину самую известную. – все подтвердили, – так я хочу её изучить, рассмотреть исходный стиль и к началам, так сказать, сойти. – Он говорил, стараясь сделать вид, что можно и без этого, что, мол, это и не важно совсем, а как бы просто полюбуйтесь, – я конечно мастерство отточил, но хочется, знаете, в реальности увидеть краски, которые когда-то нанёс. Хочется картину живьём, понимаете?
