Флоринда Доннер
Шабоно
Веки ее опустились, словно у нее не осталось больше сил поднять их. Внезапно, будто испугавшись что уснет, она широко раскрыла глаза.
– И неважно, что ты мне сейчас скажешь. Я знаю, что ты пойдешь со мной.
Эту ночь я лежала в гамаке, не в силах заснуть. По дыханию Анхелики я знала, что она спит. А я молилась, чтоб она не забыла о своем предложении взять меня с собой в джунгли. В голове у меня вертелись слова доньи Мерседес: «К тому времени, как ты вернешься, твои записи тебе уже не понадобятся». Может, у индейцев я проведу кое-какую полевую работу. При этой мысли мне стало весело.
Магнитофона я с собой не взяла; не было у меня ни бумаги, ни карандашей – только маленький блокнот и шариковая ручка. Я привезла фотоаппарат, но к нему было лишь три кассеты с пленкой.
Я беспокойно завертелась в гамаке. Нет, у меня не было ни малейшего намерения отправляться в джунгли со старухой, которую я считала немного сумасшедшей, и индейцем, которого никогда в жизни не видела. И все же в этом переходе через джунгли был такой соблазн. Я без труда могла бы устроить себе небольшой отпуск. Никакие сроки меня не поджимали, никто меня не ждал. Друзьям я могла бы оставить письмо с объяснением своего внезапного решения.
Да их это и не особенно встревожит. Чем больше я об этом думала, тем сильнее меня интриговала эта затея. Отец Кориолано, разумеется, снабдит меня достаточным количеством бумаги и карандашей. И, возможно, донья Мерседес была права. Старые записи о практике целительства могут оказаться ненужными, когда – и если, – закралась зловещая мысль, – я вернусь из этого путешествия.
Я выбралась из гамака и посмотрела на спящую тщедушную старуху. Словно почувствовав мой взгляд, ее веки затрепетали, губы зашевелились: – Я не умру здесь, а умру среди моего народа. Мое тело сожгут, а мой пепел останется с ними.
Глаза ее медленно раскрылись; они были тусклы, затуманены сном и ничего не выражали, но в ее голосе я уловила глубокую печаль. Я прикоснулась к ее впалым щекам. Она улыбнулась мне, но мысли ее были где-то далеко.
Я проснулась, ощутив на себе чей-то взгляд. Анхелика сказала, что ждала, пока я проснусь. Она жестом пригласила меня взглянуть на лубяной коробок величиной с дамскую сумочку, стоявший рядом с ней. Она подняла плотно пригнанную крышку и с большим удовольствием принялась показывать мне каждый предмет, всякий раз взрываясь бурей радостных и удивленных восклицаний, словно видела их впервые в жизни. Там было зеркальце, гребешок, бусы из искусственного жемчуга, несколько пустых баночек из-под крема «Пондс», губная помада, пара ржавых ножниц, вылинявшая блузка и юбка.
– А это что, по-твоему, такое? – спросила она, пряча что-то за спиной.
Я созналась в своем невежестве, и она рассмеялась: – Это моя книжка для письма. – Она открыла блокнот с пожелтевшими от времени страницами. На каждой странице виднелись ряды корявых букв. – Смотри. – Достав из коробка карандашный огрызок, она стала выводить печатными буквами свое имя. – Я научилась этому в другой миссии. Намного большей, чем эта. Там еще была школа. Это было много лет назад, но я не забыла, чему там научилась. – Она снова и снова писала свое имя на поблекших страницах. – Тебе нравится? – Очень. – Я зачарованно смотрела, как эта старая женщина сидит на корточках, сильно наклонись вперед и почти касаясь головой лежащего на земляном полу блокнота. Умудряясь сохранять равновесие в такой позе, она продолжала старательно выписывать буквы своего имени.
Внезапно закрыв блокнот, она выпрямилась.
– Я побывала в городе, – сказала она, глядя куда-то в окно. – В городе полно людей и все на одно лицо. Сначала мне это нравилось, но потом я быстро устала. Слишком за многим надо было уследить. Да еще столько шума. Говорили не только люди, но и вещи. – Она помолчала, нахмурившись и изо всех сил стараясь сосредоточиться; все морщины на ее лице обрисовались резче. Наконец она сказала: – Город мне совсем не понравился.
Я спросила, в каком городе она была и в какой миссии выучилась писать свое имя. Она посмотрела на меня так, словно не расслышала вопросов, и продолжала свой рассказ. Как и раньше, она начала путать место и время событий, временами сбиваясь на родной язык. То и дело она смеялась, повторяя одно и то же: – Я не отправлюсь на небеса отца Кориолано.
– Ты всерьез собираешься идти к своему народу? – спросила я. – А ты не думаешь, что двум женщинам опасно отправляться в лес? Ты хоть знаешь дорогу? – Конечно, знаю, – сказала она, резко выходя из состояния, близкого к трансу. – Старухе бояться нечего.
– Но я-то не старуха.
Она погладила меня по волосам.
– Ты не старуха, но у тебя волосы цвета пальмовых волокон и глаза цвета неба. Ты тоже будешь в безопасности.
– Я уверена, что мы заблудимся, – тихо сказала я. – Ты даже не помнишь, как давно ты в последний раз видела свой народ. Ты сама мне говорила, что они все дальше уходят в лес.
– С нами идет Милагрос, – убежденно заявила Анхелика. – Он хорошо знает лес. Он знает обо всех людях, какие живут в джунглях. – Анхелика начала укладывать свои пожитки в лубяной коробок. – Пойду-ка я поищу его, чтобы мы смогли тронуться в путь как можно скорее. Тебе надо будет дать ему что-нибудь.
– У меня нет ничего такого, что ему бы хотелось, – сказала я. – Может, я договорюсь с друзьями, чтобы они оставили привезенные с собой мачете в миссии для Милагроса.
– Отдай ему свой фотоаппарат, – предложила Анхелика. – Я знаю, что он хочет иметь фотоаппарат не меньше, чем еще одно мачете.
– А он знает, как пользоваться фотоаппаратом? – Не знаю. – Она хихикнула, прикрыв рот ладонью. – Он мне как-то сказал, что хочет делать снимки белых людей, которые приезжают в миссию поглазеть на индейцев.
Я отнюдь не жаждала расставаться с фотоаппаратом.
Он был хороший и очень дорогой. Я пожалела, что не взяла с собой другого, подешевле. – Я отдам ему фотоаппарат, – сказала я в надежде, что когда объясню Милагросу, как сложно им пользоваться, он сам выберет мачете.
– Чем меньше нести, тем лучше, – сказала Анхелика, со стуком захлопывая крышку коробка. – Все это я отдам какой-нибудь здешней женщине. Мне оно больше не понадобится. Когда идешь с пустыми руками, никому от тебя ничего не нужно.
– Я хотела бы взять гамак, который ты мне дала, – пошутила я.
– А что, неплохая мысль, – посмотрела на меня Анхелика и кивнула. – Ты беспокойно спишь и, наверное, не сможешь спать в гамаках из лыка, как мой народ. – Взяв коробок, она собралась уходить из комнаты. – Я вернусь, когда разыщу Милагроса.
Допивая свой кофе, отец Кориолано смотрел на меня так, словно впервые видел. Опершись о стул, он с большим усилием поднялся с места. Он глядел на меня в полной растерянности, не говоря ни слова. Это было молчание старого человека. Увидев, как он провел по лицу негнущимися скрюченными пальцами, я впервые осознала, какой он, в сущности, хилый старик.
– Вы с ума сошли, собираясь идти в джунгли с Анхеликой, – сказал он наконец. – Она очень стара; далеко она не зайдет. Пеший переход по лесу – это вам не экскурсия.
– С нами пойдет Милагрос.
Глубоко задумавшись, отец Кориолано отвернулся к окну, то и дело дергая себя за бороду. – Милагрос отказался идти с вашими друзьями. Не сомневаюсь, что он и Анхелику откажется вести в джунгли.
– Он пойдет. – Моя уверенность была совершенно необъяснимой. Она полностью противоречила всякому здравому смыслу.
– Странный он человек, хотя и вполне надежный, – задумчиво сказал отец Кориолано. – Он был проводником в разных экспедициях. И все же… – Отец Кориолано снова сел и, наклонившись ко мне, продолжал: – Вы не готовы идти в джунгли. Вы даже не представляете, с какими трудностями и опасностями связано такое предприятие. У вас даже обуви подходящей нет.
– Разные люди, побывавшие в джунглях, говорили мне, что для этого нет ничего лучше теннисных туфель.
Они, не сжимаясь, быстро высыхают на ногах, и от них не бывает волдырей.
Отец Кориолано пропустил мое замечание мимо ушей.
– Почему вы так хотите идти? – спросил он раздраженно. – Мистер Барт отведет вас на встречу с шаманом Макиритаре; вы увидите сеанс исцеления, и вам не надо будет так далеко ходить.
– Я и в самом деле не знаю, почему хочу туда идти, – беспомощно сказала я, посмотрев на него. – Возможно, я хочу увидеть нечто большее, чем сеанс исцеления. Собственно, я хотела попросить вас дать мне бумагу и карандаши.
– А как же ваши друзья? Что я им скажу? Что вы просто взяли и исчезли вместе с выжившей из ума старухой? – спрашивал он, наливая себе еще кофе. – Я здесь вот уже тридцать лет и ни разу не слышал о таком нелепом плане.
Время сиесты уже прошло, но в миссии все еще царила тишина, когда я растянулась в своем гамаке в тени густо сплетенных ветвей и зубчатых листьев двух деревьев pomarosa.
Вдалеке я увидела высокую фигуру мистера Барта, направлявшегося к миссии. Странно, подумала я, ведь он обычно приходил по вечерам. А потом я догадалась, зачем он пришел.
Он присел на корточки у ступенек, ведущих на веранду неподалеку от места, где я лежала, и закурил одну из привезенных моими друзьями сигарет.
Мистеру Барту, похоже, было не по себе. Он встал и прошелся туда-сюда, словно часовой на посту. Я совсем было собралась его позвать, когда он заговорил сам с собой, выдыхая слова с дымом. Он почесал белую щетину на подбородке, поскреб один ботинок о другой, чтобы счистить налипшую грязь, будто пытался избавиться от не дававших ему покоя мыслей.
– Вы пришли рассказать мне об алмазах, которые нашли в Гран-Сабана? – спросила я вместо приветствия, надеясь развеять меланхолическое выражение в его добродушных карих глазах.
Он затянулся сигаретой и выпустил дым через нос короткими клубами. Выплюнув несколько табачных крошек, прилипших к кончику языка, он спросил: – Почему вы хотите идти с Анхеликой в лес? – Я уже говорила отцу Кориолано, что не знаю.
Мистер Барт тихо повторил мои слова, но уже с вопросительной интонацией. Закурив очередную сигарету, он медленно выпустил дым, глядя, как его завитки постепенно тают в прозрачном воздухе.
– Идемте-ка пройдемся, – предложил он.
Мы не спеша шли по берегу реки, где огромные переплетенные корни выползали из земли, словно изваяния из дерева и ила. Теплая липкая влажность очень скоро пропитала всю мою кожу. Из-под толстого слоя веток и листьев мистер Барт вытащил каноэ, столкнул его в воду и жестом велел мне сесть в него. Он направил лодку прямо через реку, держа курс на небольшую заводь на левом берегу, которая давала некоторую защиту от мощного течения.
Точными сильными движениями он направлял каноэ против течения, пока мы не добрались до узкого притока.
Бамбуковые заросли уступили место мрачной густой растительности, бесконечной стене деревьев, тесно столпившихся у самого берега. Корневища и ветви нависали над водой; по деревьям ползли лианы, словно змеи обвиваясь вокруг стволов, стремясь сокрушить их в смертельной хватке.
– Ага, вот она, – сказал мистер Барт, указав на просвет в этой, казалось бы, непроницаемой стене.
Мы протащили лодку по болотистому берегу и надежно привязали к стволу дерева. Солнце едва пробивалось сквозь густую листву; чем дальше я шла сквозь заросли следом за мистером Бартом, тем больше все краски сливались в прозрачную зелень. Лианы и ветки цеплялись за меня как живые. Жара здесь уже не была такой сильной, но из-за липкой влажности одежда пристала ко мне, как слизь.
Вскоре лицо мое покрылось слоем растительной трухи и паутины, от которой шел запах разложения.
– Это и есть тропа? – недоверчиво спросила я, чуть не вступив в лужу зеленоватой воды. Ее поверхность кишела сотнями насекомых, беспокойно суетящихся в мутной жиже. Куда-то улетели вспугнутые птицы, и в этой сплошной зелени я не смогла различить ни их цвета, ни величины, а только услышала их возмущенные крики в знак протеста против нашего вторжения. Я поняла, что мистер Барт старается напугать меня. Мысль о том, что он, возможно, ведет меня в другую католическую миссию, тоже приходила мне в голову. – Это и есть тропа? – спросила я еще раз.
Мистер Барт резко остановился перед деревом, таким высоким, что его верхние ветви, казалось, задевали небо.
Ползучие растения тянулись вверх, обвиваясь вокруг ствола и веток.
– Я собирался преподать вам урок и напугать до полусмерти, – мрачно сказал мистер Барт. – Но все, что я готовился вам сказать, сейчас прозвучало бы глупо. Так что передохнем немного и пойдем обратно.
Мистер Барт позволил лодке плыть по течению, берясь за весло лишь тогда, когда ее заносило слишком близко к берегу.
– Джунгли – это мир, который невозможно себе представить, – сказал он. – Я не могу вам его описать, хотя так часто испытывал его на своей шкуре. Это дело личное. Опыт каждого человека уникален и не похож на другие.
Вместо того чтобы вернуться в миссию, мистер Барт пригласил меня к себе домой. Это была большая круглая хижина с конической крышей из пальмовых листьев.
Внутри было довольно темно; свет попадал внутрь только через небольшой вход и прямоугольное окно в крыше с люком из пальмовых листьев, который открывался с помощью блока из сыромятной кожи. Посреди хижины висели два гамака. Вдоль побеленных стен стояли корзины, полные книг и журналов; над ними висели калабаши, кухонная утварь, мачете и ружье.
С одного из гамаков поднялась нагая молодая женщина. Она была высока ростом, полногруда, с широкими бедрами, но лицо ее было лицом ребенка, круглым и гладким, с раскосыми темными глазами. Улыбнувшись, она потянулась за платьем, висевшим у плетеного опахала для раздувания огня.
– Кофе? – спросила она по-испански, усаживаясь у очага на земляной пол, уставленный алюминиевыми кастрюлями и сковородками.
– Вы хорошо знаете Милагроса? – спросила я у мистера Барта после того, как он познакомил меня со своей женой, и все мы расселись в гамаках, причем мы с молодой женщиной сели вдвоем в один гамак.
– Трудно сказать, – ответил он, берясь за стоящую на полу кружку с кофе. – Он приходит и уходит; он как река.
Он никогда не останавливается и, похоже, никогда не отдыхает. Как далеко Милагрос уходит, как долго он там остается, этого никто не знает. Все, что я слышал, – это то, что какие-то белые люди забрали его в юности из родного племени. Рассказывает он об этом всегда по-разному. То он говорит, что это были сборщики каучука, то – что это были миссионеры, а в другой раз может сказать, что это были старатели, ученые. Неважно, кто это был, но с ними он путешествовал много лет.
– А из какого он племени? Где живет? – Он из племени Макиритаре, – сказал мистер Барт. – Но никто не знает, где он живет. Время от времени он возвращается к своим сородичам. Но из какой он деревни, я не знаю.
– Анхелика ушла его искать. Интересно, знает ли она, где его можно найти? – Знает наверняка, – сказал мистер Барт. – Они очень близки. Я не удивлюсь, если они окажутся в каком-то родстве. – Он поставил кружку на землю, выбрался из гамака и на мгновение исчез в густом кустарнике рядом с хижиной. Спустя несколько секунд мистер Барт появился снова с небольшой жестянкой в руках. – Откройте ее, – сказал он, вручая мне жестянку.
Внутри был маленький кожаный мешочек. – Алмазы? – спросила я, пробуя его на ощупь.
Мистер Барт, улыбнувшись, кивнул и жестом пригласил меня подсесть к нему поближе на земляном полу. Он снял рубашку, расстелил на полу и попросил меня высыпать на нее содержимое мешочка. Я едва могла скрыть разочарование. Эти камни не сверкали; они были скорее похожи на мутный кварц.
– Вы уверены, что это алмазы? – спросила я.
– Совершенно уверен, – ответил мистер Барт, кладя мне в ладонь камень величиной с ягодный помидор. Если его как следует огранить, получится очень славное колечко.
– Вы здесь нашли эти алмазы? – Нет, – рассмеялся мистер Барт. – Недалеко от Сьерра Паримы, много лет назад. – Полуприкрыв глаза, он стал раскачиваться взад-вперед. Щеки его покрывала багровая сетка склеротических сосудов, щетина на подбородке была чуть влажной. – Давным-давно единственной целью в моей жизни было найти алмазы, чтобы вернуться домой богачом. – Мистер Барт тяжело вздохнул, уставясь глазами куда-то за пределы хижины. – А потом в один прекрасный день я понял, что моя мечта разбогатеть, так сказать, пересохла; она перестала быть навязчивой идеей, да и сам я уже не хотел возвращаться в мир, который знал когда-то. И я остался здесь. – В глазах мистера Барта блеснули слезы, когда он сделал жест в сторону алмазов. – С ними – Он часто замигал, потом взглянул на меня и улыбнулся. – Я люблю их, как люблю эти края.
Я так много хотела у него спросить, но побоялась вконец его расстроить. И мы умолкли, прислушиваясь к ровному, тихому журчанию реки.
Мистер Барт заговорил снова: – А знаете, антропологи и миссионеры одного поля ягода. Для этой земли плохи и те, и другие. Антропологи даже лицемернее; они жульничают и лгут ради того, чтобы заполучить нужную информацию. По-моему, они свято верят, что во имя науки всякие средства хороши. Нет, нет, не перебивайте меня, – предупредил мистер Барт, замахав рукой у меня перед лицом.
– Антропологи, – продолжал он тем же резким тоном, – жаловались мне на заносчивость миссионеров, на их бесцеремонное и высокомерное отношение к индейцам.
А сами-то хороши, никто так нагло не сует нос в дела других людей, как они, да еще так, будто имеют на это полное право. – Мистер Барт глубоко вздохнул, словно эта вспышка исчерпала его силы.
Опасаясь новой вспышки, я решила не защищать антропологов и утешилась разглядыванием алмаза, лежавшего у меня на ладони.
– Очень красивый, – сказала я, возвращая камень.
– Оставьте его себе, – сказал он и начал собирать остальные камешки. Один за другим он бросал их в кожаный мешочек.
– Боюсь, что не смогу принять такой ценный подарок, – хихикнула я и в свое оправдание добавила: – Я не ношу драгоценностей.
– А вы не считайте это ценным подарком. Считайте его талисманом. Это только горожане считают его драгоценностью, – сказал он небрежно, сжав мои пальцы на камне.
– Он принесет вам удачу. – Он поднялся, расправив ладонями отсыревшие сзади штаны, и растянулся в гамаке.
Молодая женщина снова наполнила наши кружки.
Потягивая приторно сладкий кофе, мы смотрели, как с приходом сумерек выбеленные стены приобретают пурпурный оттенок. Тени не успели вырасти, потому что сразу же упала темнота.
Меня разбудила Анхелика, прошептавшая на ухо: – Мы выходим утром.
– Что? – мгновенно проснувшись, я выпрыгнула из гамака. – Я думала, что на поиски Милагроса у тебя уйдет пара дней. Сейчас я соберусь в дорогу.
Анхелика рассмеялась. – Соберусь? Нечего тебе собирать. Вторую пару твоих трусиков и топ я отдала мальчишке-индейцу. Две пары тебе ни к чему. Иди-ка лучше спать. Завтра будет долгий день. Милагрос ходит быстро.
– Не могу я спать, – взволнованно сказала я. – Скоро начнет светать. Я напишу записку друзьям. Надеюсь, гамак и тонкое одеяло поместятся у меня в рюкзаке. А что с едой? – Отец Кориолано отложил для нас на завтра сардины и маниоковые лепешки. Я понесу их в корзине.
– Ты говорила с ним этим вечером? Что он сказал? – Он сказал, что все в руках Божьих.
Когда зазвонил к службе церковный колокол, я уже полностью собралась в дорогу. В первый раз со дня приезда в миссию я пошла к мессе. Индейцы и racionales заполнили деревянные скамьи. Они смеялись и болтали, словно на пирушке. Отцу Кориолано пришлось довольно долго их унимать, прежде чем он смог начать мессу.
Сидевшая рядом со мной женщина пожаловалась, что отец Кориолано всегда умудряется разбудить ее младенца свои громким голосом. Младенец и в самом деле заплакал, но не успел раздаться его первый громкий вопль, как женщина выпростала грудь и прижала ее ко рту ребенка.
Опустившись на колени, я подняла глаза к изображению Девы над алтарем. На Ней было расшитое золотом голубое одеяние. Лицо было поднято к небесам, глаза голубые, щеки бледные, а рот темно-красный. На одной руке у Нее сидел младенец Христос; другую руку, белую и нежную, Она протягивала к этим странным дикарям у Ее ног.
Глава 3
Милагрос с мачете в руке вел нас по узкой тропе вдоль реки. Сквозь дырявую красную рубаху просвечивала его мускулистая спина. Защитного цвета штаны, закатанные до колен и подвязанные выше пояса шнурком, делали его на вид ниже его среднего роста. Он шел резвым шагом, опираясь на внешние края стоп, узких в пятке и веером расширявшихся к пальцам. Коротко стриженые волосы и широкая тонзура на макушке делали его похожим на монаха.
Перед тем как идти дальше по тропе, уводящей в лес, я остановилась и оглянулась. За рекой, почти скрытая в излучине, лежала миссия. Пронизанная сиянием утреннего солнца, она, казалось, стала чем-то неосязаемым. Я почувствовала странную отчужденность не только от этого места и людей, с которыми провела минувшую неделю, но и от всего, что было столь привычно мне прежде. Я ощутила в себе какую-то перемену, словно переправа через реку стала отметиной в судьбе, поворотным пунктом. Что-то, видимо, отразилось на моем лице, потому что поймав на себе взгляд Анхелики, я уловила в нем тень сочувствия.
– Уже далеко, – сказал Милагрос, остановившись рядом с нами. Сложив руки на груди, он блуждал взглядом по реке. Ослепительно сверкавший на воде утренний свет отражался на его лице, придавая ему золотистый оттенок.
У него было угловатое, костлявое лицо, которому маленький нос и полная нижняя губа придавали неожиданное выражение ранимости, резко контрастировавшее с мешками и морщинами вокруг раскосых карих глаз. Они неуловимо напоминали глаза Анхелики, в них было такое же вневременное выражение.
В полном молчании мы зашагали под громадами деревьев по тропам, затерянным в густом кустарнике, сплошь увитом лианами, в переплетении веток, листвы, ползучих растений и корней. Паутина невидимой вуалью липла к моему лицу. Перед глазами у меня была одна лишь зелень, а единственным запахом был запах сырости. Мы перешагивали и обходили упавшие стволы, переходили ручьи и болота в тени высоких бамбуковых зарослей. Иногда впереди меня шел Милагрос; иногда это была Анхелика со своей высокой узкой корзиной за плечами, которая удерживалась на своем месте надетой на голову специальной лубяной повязкой. Корзина была наполнена тыквенными сосудами, лепешками и жестянками сардин.
Я не имела представления, в каком направлении мы идем. Солнца я не видела – только его свет, сочащийся сквозь густую листву. Вскоре шея у меня занемела от глядения вверх, в немыслимую высь недвижных деревьев.
Одни лишь стройные пальмы, неукротимые в своем вертикальном порыве к свету, казалось, расчищали серебристыми верхушками редкие заплатки чистого неба.
– Мне надо передохнуть, – сказала я, тяжело плюхнувшись на ствол упавшего дерева. По моим часам шел уже четвертый час дня. Мы без остановок шагали вот уже больше шести часов. – Я умираю от голода.
Передав мне калабаш из своей корзины, Анхелика присела рядом со мной.
– Наполни его, – сказала она, указав подбородком на протекавший поблизости неглубокий ручей.
Сев посреди потока на корточки с широко расставленными ногами и упершись ладонями в бедра, Милагрос наклонялся вперед, пока его губы не коснулись воды. Он напился, не замочив носа.
– Пей, – сказал он, выпрямившись.
Ему, должно быть, около пятидесяти, подумала я.
Однако неожиданная грация плавных движений делала его намного моложе. Он коротко усмехнулся и побрел вниз по течению ручья.
– Осторожно, не то искупаешься! – воскликнула Анхелика с насмешливой улыбкой.
Вздрогнув от ее голоса, я потеряла равновесие и бултыхнулась в воду вниз головой.
– Не получится у меня напиться так, как это сделал Милагрос, – небрежно сказала я, отдавая ей наполненный сосуд. – Лучше уж мне пить из калабаша.
Усевшись возле нее, я сняла промокшие теннисные туфли. Тот, кто сказал, что такая обувь лучше всего годится для джунглей, никогда не топал в ней шесть часов подряд.
Мои ноги были стерты и покрылись волдырями, коленки исцарапаны и кровоточили.
– Не так уж плохо, – сказала Анхелика, осмотрев мои стопы. Она легонько провела ладонью по подошвам и покрытым волдырями пальцам. – У тебя ведь отличные жесткие подошвы. Почему бы тебе не идти босиком? Мокрые туфли только еще сильнее размягчат стопы.
Я посмотрела на свои подошвы; они были покрыты толстой ороговевшей кожей в результате многолетних занятий каратэ.
– А вдруг я наступлю на змею? – спросила я. – Или на колючку? – Хотя ни одна рептилия мне еще не попадалась, я замечала, как Милагрос и Анхелика время от времени останавливаются и вытаскивают засевшие в ступнях колючки.
– Надо быть круглым дураком, чтобы наступить на змею, – сказала она, сталкивая мои ноги со своих колен.
– А по сравнению с москитами колючки тоже не так уж плохи. Тебе еще повезло, что эти мелкие твари не кусают тебя так, как этих racionales. Она потерла мои ладони и руки, словно надеясь отыскать в них ответ на эту загадку. – Интересно, почему это? Еще в миссии Анхелика изумлялась тому, как я, подобно индейцам, сплю без москитной сетки. – У меня зловредная кровь, – сказала я с усмешкой. Встретив ее озадаченный взгляд, я пояснила, что еще ребенком часто уходила с отцом в джунгли искать орхидеи. Он неизменно бывал искусан москитами, мухами и вообще всякими кусачими насекомыми. Но меня они почему-то никогда не донимали. А однажды отца даже укусила змея.
– И он умер? – спросила Анхелика.
– Нет. Это вообще был очень необычный случай. Та же змея укусила и меня. Я вскрикнула сразу вслед за отцом.
Он решил было, что я его разыгрываю, пока я не показала ему крохотные красные пятнышки на ноге. Только моя нога не распухла и не побагровела, как у него. Друзья отвезли нас в ближайший город, где моему отцу ввели противозмеиную сыворотку. Он болел много дней.
– А ты? – А со мной ничего не было, – сказала я и добавила, что именно тогда его друзья и пошутили, что у меня зловредная кровь. Они, в отличие от доктора, не верили, что змея истощила весь запас, яда на первый укус, а того, что осталось, было недостаточно, чтобы причинить мне какой-то вред. Еще я рассказала Анхелике, как однажды меня искусали семь ос, которых называют mata caballo – убийцами лошадей. Доктор подумал, что я умру. Но у меня только поднялась температура, и несколько дней спустя я поправилась.
Никогда прежде я не видела, чтобы Анхелика так внимательно слушала, слегка наклонившись вперед, словно боясь упустить каждое слово. – Меня тоже однажды укусила змея, – сказала она. – Люди подумали, что я умру. – Она помолчала немного, задумавшись, потом ее лицо сморщилось в робкой улыбке. – Как по-твоему, она тоже успела на кого-то извести свой яд? – Конечно, так оно и было, – сказала я, тронув ее иссохшие руки.
– А может, у меня тоже зловредная кровь, – сказала она, улыбнувшись. Она была так тщедушна и стара. На мгновение мне показалось, что она может растаять среди теней.
– Я очень старая, – сказала Анхелика, посмотрев на меня так, словно я произнесла свою мысль вслух. – Мне давно уже пора бы умереть. Я заставила смерть долго ждать. – Она отвернулась и стала смотреть, как муравьиное войско уничтожает какой-то куст, отгрызая целые куски листьев и унося их в челюстях. – Я знала, что именно ты доставишь меня к моему народу, знала с той самой минуты, как тебя увидела. – Наступило долгое молчание. Она либо не хотела говорить больше, либо пыталась найти подходящие слова. Она посмотрела на меня, загадочно улыбаясь. – Ты это тоже знала, иначе тебя бы здесь не было, – наконец сказала она с полной убежденностью.
На меня напал нервный смешок; всегда ей удавалось смущать меня этим своим особым блеском глаз.
– Я не знаю толком, что я здесь делаю, – сказала я. -Я не знаю, зачем иду вместе с тобой.
– Ты знала, что тебе предназначено сюда приехать, – настаивала Анхелика.
Было в этой ее уверенности нечто такое, что пробудило во мне охоту поспорить. Согласиться с нею было не так просто, особенно если учесть, что я и сама не знала, с какой стати бреду по джунглям Бог весть куда.
– Честно говоря, у меня вообще не было намерения куда-либо идти, – сказала я. – Ты же помнишь, я даже не отправилась, как планировала, с друзьями вверх по реке охотиться на аллигаторов.
– Вот об этом я и говорю, – убеждала она меня так, словно разговаривала с бестолковым ребенком. – Ты нашла повод отменить поездку, чтобы получить возможность пойти со мной. – Она положила костлявые ладони мне на голову. – Поверь мне. Мне-то не пришлось долго над этим раздумывать. И тебе тоже. Решение пришло в ту минуту, когда ты попалась мне на глаза.
Чтобы подавить смех, я уткнулась лицом в колени старой женщины. Спорить с ней было бесполезно. К тому же она, возможно, права, подумала я. Я и сама не находила этому объяснения.
– Я долго ждала, – продолжала Анхелика. – Я уже почти забыла, что ты должна ко мне приехать. Но как только я тебя увидела, я поняла, что тот человек был прав. Не то чтобы я в нем когда-нибудь сомневалась, но он сказал мне об этом так давно, что я уже начала думать, что упустила свой случай.
– Какой человек? – спросила я, подняв голову с ее колен. – Кто тебе сказал, что я приеду? – В другой раз расскажу. – Анхелика пододвинула корзину и достала большую лепешку. – Давай-ка поедим, – добавила она и открыла банку с сардинами.
Настаивать не было смысла. Если уж Анхелика решила молчать, нечего было и думать заставить ее заговорить снова. Не утолив любопытства, я довольствовалась изучением аккуратного ряда жирных сардин в густом томатном соусе. Я видела такие же в супермаркете Лос-Анжелеса; одна моя подруга обычно покупала их для своего кота.
Я подцепила одну пальцем и размазала по куску белой лепешки.
– Где, интересно, может быть Милагрос, – сказала я, вгрызаясь в сэндвич с сардинкой. На вкус он был совсем неплох.
Анхелика не ответила; она и есть ничего не стала. Время от времени она лишь пила воду из тыквенного сосуда.
В уголках ее рта держалась едва заметная улыбка, и мне захотелось узнать, о чем таком могла задуматься эта старая женщина, что пробудило такую тоску в ее глазах. Внезапно она уставилась на меня, словно очнувшись от сна.
– Смотри, – сказала она, толкнув меня локтем.
Перед нами стоял мужчина, совершенно нагой, за исключением повязок из хлопковой пряжи на предплечьях и шнурка поперек талии, петлей охватывавшего крайнюю плоть и подвязывавшего таким образом пенис к животу.
Его тело сплошь было покрыто коричневато-красными узорами. В одной руке он держал лук и стрелы, в другой – мачете.
– Милагрос? – наконец выдавила я, когда первый шок миновал. Все-таки узнала я его с трудом. И не только из-за его наготы; он как бы стал выше ростом, мускулистее.
