Флоринда Доннер
Шабоно

Глава 15

Я никак не могла понять, где живет Пуривариве, брат Анхелики, и зовет ли его кто-нибудь, когда он бывает нужен, или он интуитивно чувствует это. Никто никогда не знал, останется он в

шабоно

на несколько дней или на несколько недель. Но в его присутствии было что-то успокаивающее. Он всегда пел по ночам, призывая

хекур,

умоляя духов охранять людей, и особенно детей, которые наиболее уязвимы, от проклятий черных

шапори.

Однажды утром старый шапори вошел в хижину Этевы.

Усевшись в один из пустых гамаков, он попросил показать ему драгоценности, которые я прячу в рюкзаке.

Я хотела было возразить, что ничего не прячу, но, промолчав, сняла рюкзак с балки. Я знала, что он собирается попросить у меня один из камней и пламенно желала, чтобы им оказался не тот камень, который дал мне Хуан Каридад. Каким-то образом я была уверена, что именно этот камень привел меня в джунгли. Я боялась, что если Пуривариве отнимет его у меня, Милагрос придет и заберет меня обратно в миссию. Или еще хуже: что-то ужасное может случиться со мной. Я безоговорочно верила в оберегающую силу этого камня.

Старик тщательно изучил оба камня. Он посмотрел на свет через алмаз.

– Я хочу этот камень, – улыбаясь, сказал он. – В нем – цвета неба.

Растянувшись в гамаке, старик положил камень и алмаз себе на живот.

– А сейчас я хочу, чтобы ты рассказала мне о шапори Хуане Каридаде. Я хочу послушать обо всех снах, в которых появлялся этот человек.

– Не знаю, получится ли у меня вспомнить все это.

Когда я смотрела на его худое морщинистое лицо и истощенное тело, меня посетило странное ощущение, что я знаю его много дольше, чем могу вспомнить. Во мне проснулась хорошо знакомая, мягкая реакция на его улыбающиеся глаза, постоянно следящие за моим взглядом. Устроившись поудобнее у себя в гамаке, я легко и плавно начала говорить. Когда я не знала нужного слова на языке Итикотери, я заменяла его испанским аналогом. Казалось, Пуривариве не замечал этого. У меня было ощущение, что его больше интересуют звуки и ритм моих слов, чем их действительный смысл.

Когда я закончила свой рассказ, старик выплюнул шарик табака, который Ритими приготовила ему, прежде чем уйти работать в огородах. Мягким голосом он заговорил о женщине-шамане, о которой уже рассказывал Камосиве.

Имаваами слыла не только великим шапори, она также была великолепным охотником и воином и вместе с мужчинами воевала против враждебных племен.

– Может быть, у нее было ружье? – спросила я, надеясь узнать о ее личности побольше.

С тех пор как я впервые услышала о ней, мной овладела мысль, что, возможно, это была пленная белая женщина. Возможно, все происходило в то время, когда испанцы впервые приехали на эти земли в поисках Эльдорадо.

– У нее был лук и стрелы, – сказал старый шаман. – Ее яд мамукори был самым лучшим.

Стало ясно, что независимо от того, как формулировать вопросы, невозможно было узнать, была ли Имаваами реальным лицом или персонажем из мифологического эпоса. Все шапори говорили, что Имаваами жила очень давно.

Я уверена, что старик не уклонялся от ответа: у Итикотери просто было принято неопределенно говорить о прошедших событиях.

Иногда по вечерам, когда женщины готовили ужин, Пуривариве садился у огня в центре деревни. Все от мала до велика собирались вокруг него. Я всегда старалась найти место поближе к нему, потому что не хотела пропустить ни слова из того, что он говорил. Тихим монотонным голосом, слегка в нос, он рассказывал о том, откуда произошли человек, огонь, наводнения. Луна и Солнце. Я уже знала некоторые из этих мифов. Но всякий раз, когда он пересказывал их, мифы принимали новую невообразимую форму.

Согласно своему собственному видению каждый рассказчик приукрашал и дополнял основной миф.

– Какой же из этих мифов является настоящим рассказом о сотворении? – спросила я Пуривариве, когда он в один из вечеров закончил рассказ о Ваипилишони, женщине-шамане, которая сотворила кровь, смешав оното с водой.

Она дала жизнь древовидным телам брата и сестры, заставив их выпить эту смесь. Вечером раньше шапори рассказывал нам, что первый индеец был рожден из ноги человекоподобного существа.

Мгновение Пуривариве в растерянности рассматривал меня.

– Они все реальны, – наконец произнес он. – Разве ты не знаешь, что человек создавался много раз и в разное время? От удивления я тряхнула головой. Он дотронулся до моего лица и засмеялся.

– Какая же ты еще глупая. Слушай внимательно. Я расскажу тебе обо всех случаях, когда мир разрушался огнем и наводнениями.

Несколькими днями позже Пуривариве объявил, что Шорове, старший сын Ирамамове, должен будет пройти посвящение в шапори. Шорове было семнадцать-восемнадцать лет. У него было худое, ловкое тело и смуглое, изящно очерченное лицо, на котором темно-карие сверкающие глаза казались слишком большими. С одним лишь гамаком он поселился в маленькой хижине, построенной для него на расчищенной площадке. Женщинам было запрещено подходить к этому жилищу, так как, согласно поверью, хекуры избегают их. Не подпускали даже мать Шорове, его бабушку и сестер.

За посвящаемым должны были следить молодые люди, которые никогда не были с женщиной. Именно они вдували эпену Шорове, следили за огнем в хижине и доставляли ему каждый день достаточное количество воды и меда, единственной пищи, разрешенной при инициации.

Женщины всегда оставляли достаточно дров рядом с шабоно, поэтому Шорове не нужно было ходить далеко в лес.

Мужчины приносили ему мед. Каждый день шапори заставляли их ходить далеко в лес за новыми запасами.

Шорове проводил большую часть времени, оставаясь в хижине и лежа в гамаке. Иногда он сидел на большом бревне, которое Ирамамове положил у входа в жилище, потому что Шорове по обычаю не полагалось сидеть на земле. Через неделю его лицо потемнело от эпены, а чудесные сияющие глаза стали мутными и расфокусировались. Его тело, грязное и истощенное, стало неловким, как у пьяницы.

Жизнь в шабоно шла своим чередом, исключение составляли семьи, живущие поблизости от хижины Шорове.

На их очагах не разрешалось готовить мясо. Пуривариве утверждал, что хекуры ненавидят запах жарящегося мяса, и если почувствуют его, то улетят обратно в горы.

Как и его ученик, Пуривариве принимал эпену днем и ночью. Он часами неутомимо пел, призывая духов в хижину Шорове, уговаривая хекур войти в тело молодого человека и поселиться там. Иногда по вечерам Арасуве, Ирамамове и другие мужчины шабоно пели вместе со стариком.

На следующей неделе Шорове нетвердым дрожащим голосом начал присоединяться к их пению. Вначале он пел песни хекур броненосца, тапира, ягуара и других крупных животных, которые по поверью обладали мужскими духами. Их было легче всего привлечь. Потом он пел песни хекур растений и скал. И наконец песни женских духов – паука, змеи и колибри. Из-за их коварной и ревнивой натуры ими было очень трудно управлять.

Однажды поздно ночью, когда все в шабоно спали, я сидела возле хижины Этевы и наблюдала за поющими мужчинами. Шорове был настолько слаб, что ему нужно было помочь встать, чтобы Пуривариве мог танцевать вокруг него.

– Шорове, пой громче, – подбадривал его старик. – Пой громко, как птицы, как ягуар.

Ритуальный танец уносил Пуривариве в лес прочь от шабоно.

– Пой громче, Шорове, – выкрикивал он уже издалека. – Хекуры живут во всех уголках леса. Они хотят слышать твою песню! Тремя ночами позже радостные крики Шорове эхом разнеслись по шабоно: – Отец, отец, хекуры появляются! Я слышу, как они жужжат и вертятся вокруг! Они входят в меня, в мою голову! Они проникают сквозь пальцы и ноги! Шорове выскочил из хижины. Упав перед стариком, он кричал: – Отец, отец, помоги мне! Они проходят через глаза и нос! Пуривариве помог Шорове встать на ноги. Они начали танцевать, и лишь их слабые тени были видны на освещенной луной поляне. Через несколько часов отчаянный вопль, крик панически испуганного ребенка пронзил воздух: – Отец, отец! С сегодняшнего дня не позволяй ни одной женщине подходить к моей хижине! – Все они так кричат, – пробормотала Ритими, вставая из гамака. Она подбросила в огонь немного дров, а потом положила на горячие угли несколько бананов. – Когда Этева решил стать шапори, я уже была его женой, – сказала она. – В ночь, когда он умолял Пуривариве не подпускать к нему женщин, я вошла в его хижину и прогнала хекур прочь.

– Почему ты это сделала? – Меня попросила мать Этевы, – ответила Ритими. – Она боялась, что он умрет, она знала, что Этева слишком любит женщин; из него никогда бы не получился великий шапори.

Ритими села ко мне в гамак.

– Я расскажу тебе все с начала.

Она устроилась поудобнее рядом со мной и начала говорить тихим шепотом.

– В ночь, когда хекуры вошли в тело Этевы, он кричал точно так же, как сегодня Шорове. Это женские хекуры заставляют так волноваться. Они не хотят, чтобы поблизости хижины находились женщины. В ту ночь Этева горько плакал, выкрикивая, что какая-то злая женщина прошла мимо его хижины. Мне было очень грустно, когда я услышала, что хекуры покинули его тело.

– Знает ли Этева, что именно ты была в его хижине? – Нет, – ответила Ритими. – Меня никто не видел.

Если Пуривариве и знает, то он молчит. Он был уверен, что Этева никогда не станет хорошим шапори.

– Почему же Этева хотел стать шапори? – Всегда есть надежда, что мужчина может стать великим шапори. – Ритими положила голову мне на руки. – Той ночью мужчины долго умоляли хекур вернуться, но духи не возвратились. Они ушли не только потому, что в хижине побывала женщина, но и потому, что хекуры боялись, что Этева никогда не станет для них хорошим отцом.

– Почему мужчина считается оскверненным после того, как он побывал с женщиной? – Это касается шапори, – сказала Ритими. – Не знаю почему, но так считают мужчины, в том числе и шапори. Я верю, что именно женские хекуры очень ревнивы и сторонятся мужчин, которые слишком часто удовлетворяют женщин.

Ритими продолжала рассказывать о том, что сексуальноактивные мужчины получают мало проку от принятия эпены и призывания духов. Мужские духи, поясняла она, не имеют чувства собственности. Они вполне довольны тем, что мужчины принимают эпену до и после охоты или сражения.

– В качестве мужа я предпочитаю хорошего охотника и воина – хорошему шапори, – призналась она. – Шапори не очень любят женщин.

– А Ирамамове? – спросила я. – Он безусловно великий шапори, но у него две жены.

– О-оох, ты по-прежнему ничего не понимаешь. Я же все тебе уже объяснила, – смеялась Ритими. – Ирамамове не слишком часто спит со своими женами. С ними обычно спит его младший брат, у которого нет своей жены.

Ритими посмотрела вокруг, проверяя, не подслушивают ли нас.

– Разве ты не заметила, что Ирамамове часто уходит в лес? Я кивнула: – Но то же делают и другие.

– То же делают и женщины, – проговорила Ритими, передразнивая мое произношение.

У меня были трудности при имитировании особого носового тона Итикотери, который, возможно, появился в результате того, что у них во рту постоянно находился табачный шарик.

– Я не это имела в виду, – сказала она. – Ирамамове уходит в лес, чтобы найти то, что ищут великие шапори.

– Что же? – Силу, чтобы путешествовать в Дом Грома. Силу, чтобы отправиться к Солнцу и возвратиться живым.

– Я видела, что в лесу Ирамамове занимается любовью с женщиной, – призналась я. Ритими тихо смеялась.

– Я открою тебе один очень важный секрет, – прошептала она. – Ирамамове спит с женщинами так, как это делают шапори. Он берет у женщин силу, а взамен ничего не дает.

– А ты спала с ним? Ритими кивнула. Я долго просила ее рассказывать дальше, но она отказалась.

Неделей позже мать Шорове, его сестры, тетки и кузины начали причитать в своих хижинах.

– Старый человек, – плакала мать, – у моего сына больше нет силы. Ты хочешь убить его голодом? Ты хочешь, чтобы он умер от недостатка сна? Тебе пора оставить его в покое.

Старый шапори не обращал внимания на их крики. На следующее утро Ирамамове принял эпену и танцевал перед хижиной своего сына. Его движения чередовались: он то прыгал высоко в воздух, то, ползая на четвереньках, имитировал воинственное рычание ягуара. Внезапно он остановился. Он сел на землю, а глаза его сфокусировались на одной точке, где-то далеко впереди.

– Женщины, женщины, не отчаивайтесь, – выкрикнул он громким носовым голосом. – Еще несколько дней Шорове должен оставаться без пищи. Даже если он выглядит слабым и его движения вялы, и он стонет во сне, он не умрет.

Встав, Ирамамове подошел к Пуривариве и попросил его вдуть еще немного эпены в его голову. Потом он вернулся на то самое место, где сидел раньше.

– Слушай внимательно, – посоветовала Ритими. – Ирамамове один из тех немногих шапори, которые путешествовали к Солнцу во время посвящения. Он сопровождает других в их первом путешествии. У него два голоса. Тот, который ты уже слышала, это его собственный; другой – голос его хекуры.

Сейчас слова Ирамамове исходили из глубины его груди; звуки заклинаний падали на собравшихся у хижин замерших людей, как камни, грохочущие в ущелье. Жизнь в шабоно замерла в торжественном ожидании. Глаза людей сверкали. Они ждали, что скажет хекура Ирамамове, что произойдет дальше в мистерии посвящения.

– Мой сын побывал в глубинах земли и горел в жарком огне ее безмолвных пещер, – произнес грохочущий голос хекуры Ирамамове. – Ведомый глазами хекуры, он прошел через пелену тьмы, через реки и горы. Они научили его песням птиц, рыб, змей, пауков, обезьян и ягуаров.

– Он силен, хотя его глаза и щеки впали. Те, кто спускался в молчаливые горящие пещеры, те, кто прошел по ту сторону лесного тумана, возвратятся. И в их теле будет хекура. Именно она приведет их к Солнцу, к светящимся хижинам моих братьев и сестер, хекур неба.

– Женщины, женщины, не зовите его по имени. Позвольте ему идти. Дайте ему оторваться от матери и сестер, чтобы достичь мира света, который требует еще больше силы, чем мир тьмы.

Очарованная, я слушала голос Ирамамове. Никто не говорил, никто не двигался, все лишь смотрели на фигуру шамана, неподвижно сидящего перед хижиной своего сына. После каждой паузы его голос достигал наивысшей степени глубины.

– Женщины, женщины, не отчаивайтесь. На пути он встретит тех, кто прошел через долгие ночи тумана. Он встретит тех, кто не вернулся обратно. Он встретит тех, кто не дрогнул от страха и прошел этот путь до конца. Он встретит тех, чьи тела сожжены и убиты, тех, чьи кости hp вернулись к своему народу и сохнут на солнце. Он встретит тех, кто не прошел облака, направляясь к Солнцу.

– Женщины, женщины, не нарушайте его равновесие. Мой сын достигает конца своего путешествия. Не смотрите на его потемневшее лицо. Не смотрите в его впавшие глаза, в них нет света. С сегодняшнего дня ему предопределено быть одному.

Ирамамове поднялся. Вместе с Пуривариве он вошел в хижину Шорове, где они провели остаток ночи, взывая к хекурам.

Через несколько дней молодые мужчины, ухаживавшие за Шорове долгие недели посвящения, вымыли его теплой водой и растерли ароматными листьями. Потом Шорове раскрасил тело смесью угля и оното – волнистыми линиями от головы вдоль щек к плечам и дальше кругами до колен.

Шорове ненадолго остановился в центре шабоно. Его глаза печально сияли из глубоких впадин, наполненные невыразимой грустью, как будто он только сейчас понял, что он больше не человек, а лишь тень. В нем ощущалась особая сила, которой не было раньше, как будто груз его новых знаний и опыта был больше, чем память о прошлом.

Потом в общем молчании Пуривариве отвел его в лес.

Глава 16

– Белая Девушка, Белая Девушка! – кричал шестилетний сын Ритими, подбегая ко мне.

Тяжело дыша, он остановился передо мной и прокричал: – Белая Девушка, твой брат…

– Мой кто? Размахивая палкой-копалкой, я побежала к шабоно и остановилась на краю расчищенного участка леса вокруг шабоно. Здесь росли тыквы, хлопок и множество целебных трав. Этева говорил, что эту узкую полоску леса расчистили для того, чтобы враги не смогли бесшумно подкрасться к шабоно.

Из хижин не доносилось ни одного незнакомого звука.

Проходя через площадку к группе людей, сидящих у хижины Арасуве, я не ожидала увидеть Милагроса.

– Белая индеанка, – сказал он по-испански, жестом приглашая меня сесть рядом. – Ты даже пахнешь, как индеанка.

– Как я рада видеть тебя. Маленький Сисиве сказал, что ты мой брат.

– В миссии я говорил с отцом Кориолано.

Милагрос указал на блокноты, карандаши, банки с сардинами, коробки крекеров и сладкие бисквиты, вокруг которых суетились Итикотери.

– Отец Кориолано хочет, чтобы я привел тебя в миссию, – задумчиво глядя на меня, произнес Милагрос.

Мне не хотелось говорить. Взяв прут, я чертила линии на земле.

– Я еще не могу уйти.

– Я знаю, – улыбнулся Милагрос, но не смог скрыть выражение грусти на лице.

Он говорил нежным и шутливым тоном.

– Я сказал отцу Кориолано, что у тебя очень много работы. Я уверил его в том, что эта работа очень важна для тебя. Ведь необходимо закончить это замечательное исследование в области антропологии.

Я не могла удержаться от смеха. Он говорил, как важный ученый.

– И он поверил? Милагрос пододвинул ко мне блокноты и карандаши.

– Я уверил отца Кориолано, что с тобой все в порядке.

Из маленького узелка он вытряхнул коробку с тремя кусками мыла «Кэмей».

– Он передал это для тебя.

– И что я должна с этим делать? – спросила я, нюхая ароматное мыло.

– Вымойся! – воскликнул Милагрос, как будто действительно поверил, что я забыла, для чего предназначено мыло.

– Дай мне понюхать, – попросила Ритими, вынимая кусок из коробки.

Она поднесла его к носу, закрыла глаза и сделала один глубокий вдох.

– Хм. А что ты собираешься этим помыть? – Волосы! – воскликнула я.

Я понадеялась, что мыло сможет уничтожить вшей.

– Я тоже вымою волосы, – сказала Ритими, водя куском по голове.

– Мыло действует только с водой, – объяснила я. – Нужно пойти к реке.

– К реке! – закричали женщины, которые стояли вокруг и наблюдали за происходящим.

Смеясь, мы побежали по тропинке. На нас изумленно смотрели мужчины, возвращавшиеся из садов. Женщины, шедшие с ними, побежали следом за нами к Ритими, которая держала драгоценный кусок мыла в высоко поднятой руке.

– Сперва вам нужно намочить волосы, – выкрикивала я из воды.

С сомнением глядя на меня, женщины оставались на берегу. Улыбаясь, Ритими протянула мне мыло. Скоро моя голова покрылась толстым слоем пены. Я усердно терла ее, с удовольствием видя, как грязная пена течет сквозь пальцы по шее, спине и груди. С помощью разбитого калабаша я ополоснула волосы, используя мыльную воду, чтобы вымыть тело. Я начала напевать старую испанскую рекламу мыла «Камей» – одну из тех, которые я любила слушать по радио в детстве.

– Для небесного войска нет ничего лучше, чем мыло «Кэмей»: – Кто следующий? – спросила я, подходя к берегу, где стояли женщины.

Я сияла чистотой. Отступив назад, женщины улыбались, но никто не осмеливался войти в воду.

– Я хочу, я хочу! – закричала маленькая Тешома, влетая в воду.

Одна за другой, женщины подходили ближе. С благоговением в глазах они внимательно смотрели, как шапка из пены вырастала на голове у ребенка. Я занималась волосами Тешомы, пока не вымыла всю грязь, колючки и насекомых из ее головы. Ритими нерешительно потрогала волосы дочери. Застенчивая улыбка тронула уголки ее рта.

– О-оо, как красиво! – Закрой глаза и не открывай их, пока я не смою все мыло, – предупредила я Тешому. – Закрой их покрепче.

Если пена попадет в глаза, будет очень больно.

– Для небесного войска, – кричала Тешома, когда мыльная вода потекла у нее по спине. – Нет ничего лучше… – Она посмотрела на меня: – Спой свою песню снова. Я хочу, чтобы мои волосы стали такого же цвета, как твои.

– Это невозможно, – сказала я. – Но зато они будут хорошо пахнуть.

– Я следующая, я следующая! – начали кричать женщины.

Я вымыла головы двадцати пяти женщинам, всем, за исключением беременных, которые боялись, что волшебное мыло может причинить вред еще не родившимся детям.

Однако, не желая оставаться в стороне, беременные женщины решили вымыть свои волосы обычным образом, листьями и илом со дна реки. Для них я тоже спела глупую рекламную песенку. Ко времени, когда все стали чистыми, я охрипла.

Мужчины, собравшиеся вокруг хижины Арасуве, все еще слушали рассказ Милагроса о его путешествии. Когда мы уселись позади, они понюхали наши волосы. Старая женщина легла на землю перед молодым человеком, предлагая ему понюхать у нее между ногами.

– Понюхай здесь, я вымылась мылом «Кэмей».

Она начала напевать мелодию рекламы. И мужчины и женщины разразились громким хохотом. Все еще смеясь, Этева прокричал: – Бабушка, тебя же никто не захочет, даже если ты вымажешься медом.

Ворча, женщина сделала неприличный жест, а потом ушла к себе в хижину.

– Этева, – закричала она из своего гамака, – я видела тебя лежащим между ногами у старых ведьм похлеще меня.

Когда смех утих, Милагрос указал на четыре мачете, лежащих перед ним на земле.

– Твои друзья оставили это в миссии, прежде чем от правиться в город, – сказал он. – Они для тебя. Раздай их.

Я беспомощно посмотрела на него.

– Почему так мало? – Потому что я не мог больше нести, – весело проговорил Милагрос. – Не давай мачете женщинам.

– Я отдам их вождю, – сказала я, посмотрев на лица, в ожидании обращенные ко мне.

Улыбаясь, я протянула мачете Арасуве.

– Мои друзья прислали это для тебя.

– Как ты умна. Белая Девушка, – сказал он, проверяя, остры ли мачете. – Это я оставлю себе. Одно будет моему брату Ирамамове, который защитил тебя от Мокототери.

Одно для сына Хайямы, который кормит тебя.

Арасуве посмотрел на Этеву: – Одно должно быть для тебя, в один из праздников я дам мачете твоим женам, Ритими и Тутеми. Они ухаживают за Белой Девушкой как за родной сестрой.

На мгновение наступила полная тишина. Потом один из мужчин встал и обратился к Ритими: – Отдай мне твое мачете, я смогу рубить деревья. Ты ведь не делаешь мужскую роботу.

– Не давай ему, – запротестовала Тутеми. – В садах удобнее работать с мачете, чем с палкой-копалкой.

Ритими посмотрела на мачете, подняла его, а потом протянула мужчине.

– Я отдам его тебе. Наихудший грех – не отдать того, что просят другие. Я не хочу закончить в шопаривабе.

– Где это? – прошептала я Милагросу.

– Шопаривабе – это как ад у миссионеров.

Я открыла одну банку сардин. Сунув одну из серебристых жирных рыбешек в рот, я предложила банку Ритими: – Попробуй одну.

Она неуверенно посмотрела на меня. Большим и указательным пальцами она подняла кусок сардины и положила в рот.

– Ух, как противно! – закричала она, выплевывая сардину на землю.

Милагрос взял банку из моей руки.

– Сохрани их. Это пригодится на обратном пути в миссию.

– Но я еще не собираюсь возвращаться, – возразила я. – Они испортятся, если я долго буду их хранить.

– Тебе хорошо было бы возвратиться до начала дождей, – в замешательстве проговорил Милагрос. – Потом невозможно будет идти по лесу и переправляться через реки.

Я самодовольно улыбнулась: – Мне нужно остаться хотя бы до того момента, когда родится ребенок Тутеми, – я была уверена, что ребенок появится во время дождей.

– Что же я скажу отцу Кориолано? – То же, что и раньше, – насмешливо проговорила я. – Я занимаюсь выдающейся работой.

– Но он ожидает, что ты вернешься до начала дождей, – сказал Милагрос. – Дожди будут продолжаться не один месяц.

Улыбаясь, я взяла коробки с крекерами: – Лучше мы съедим их. Они могут испортиться от сырости.

– Не открывай остальные банки с сардинами, – сказал Милагрос по-испански. – Они не нравятся Итикотери.

Лучше я сам съем их.

– А ты не боишься попасть в шопаривабе? Не ответив, Милагрос пустил открытую банку по кругу. Большинство мужчин только понюхали содержимое и сразу же протягивали банку дальше. Те же, кто отважился попробовать рыбу, сразу же выплевывали. Женщины отказались даже понюхать. Милагрос улыбнулся мне, когда банка возвратилась к нему.

– Им не нравятся сардины. А я не отправлюсь в ад, если съем все сам.

Крекеры также не имели успеха ни у кого, кроме нескольких детей, которые любили соль. Но сладкие бисквиты, даже несмотря на то что они слегка прогоркли, были съедены с довольным чавканьем.

Ритими присвоила себе все блокноты и карандаши. Она настояла, чтобы я научила ее рисовать узоры, которыми я украшала свой сгоревший блокнот. Она упорно практиковалась в написании испанских и английских слов. Она не понимала, что значит «писать», хотя выучилась рисовать все буквы алфавита, включая несколько китайских иероглифов, которым я узнала на уроках каллиграфии. Ритими они напоминали узоры, которыми она иногда украшала свое тело, предпочитая буквы S и W.

В шабоно Милагрос провел несколько недель. Он ходил на охоту с мужчинами и помогал в садах. Однако большую часть времени он проводил лежа в гамаке и бездельничая или играя с детьми. По шабоно постоянно разносился их радостный визг, когда Милагрос высоко подбрасывал младших на руках. По вечерам он развлекал нас рассказами о напе – белых людях, которых он встречал в разных местах и в разное время, о их странных традициях.

Термин напе относился ко всем иностранцам, – то есть ко всем, кто не был Яномама. Для Итикотери не существовало различий между национальностями. Для них венесуэльцы, бразильцы, шведы, немцы и американцы, независимо от цвета кожи, были напе.

Увиденные глазами Милагроса, эти люди даже мне казались странными. С необыкновенным чувством юмора и с незаурядным даром рассказчика он умел ничего не значащее событие превратить в чудесную сказку. Если кто-нибудь из слушателей сомневался в правдивости того, о чем он рассказывал, Милагрос обращался ко мне: – Белая Девушка, ведь я не лгу? Я всегда кивала головой и не возражала, как бы сильно он ни преувеличивал.