Флоринда Доннер
Шабоно
Часть Шестая
Глава 23
Крошечные ножки, сучащие по моему животу, вывели меня из мечтательной дремоты. В одно мгновение в голове пронеслись яркие живые образы минувших дней, недель и месяцев. Слова протеста так и заглохли на моих губах, когда Тутеми уложила мне на живот Хоашиве. Я взяла младенца на руки, чтобы не разбудить Тешому, уснувшую в моем гамаке в ожидании, пока я проснусь. Достав погремушку Хоашиве из нанизанных на лиану лягушачьих черепов, которая висела у изголовья моего гамака, я повертела ею перед малышом. Тот, радостно гукая, потянулся за игрушкой.
– Ты уже не спишь? – пробормотала Тешома, легонько коснувшись моей щеки. – Я думала, ты целый день будешь спать.
– Я думала обо всем, что увидела и чему научилась с тех пор, как пришла сюда, – сказала я, беря ее ручку в свою. Узкая ладошка, длинные изящной формы пальцы выглядели удивительно взрослыми для пятилетней девочки и резко контрастировали с детскими ямочками на щеках. -Я и не заметила, что солнце уже взошло.
– Ты даже не заметила, как мои братья выбрались из твоего гамака, когда испеклись бананы, – сказала Тешома. – Ты так крепко задумалась? – Нет, – рассмеялась я. – Это было больше похоже на сновидение. Кажется, время остановилось с того дня, как я пришла в шабоно.
– А по-моему, прошло много времени, – серьезно заметила Тешома, гладя мягкие волосики своего сводного брата. – Когда ты к нам только пришла, младенец еще спал в животе у Тутеми. Я хорошо помню день, когда мои мамы нашли тебя. – И, захихикав, девочка уткнулась мне лицом в шею. – Я знаю, почему ты тогда плакала. Ты боялась моего дядю Ирамамове – у него уродливое лицо.
– В тот день, – заговорщицки прошептала я, – я боялась всех Итикотери. – Почувствовав, как по животу потекло что-то теплое и мокрое, я на вытянутых руках чуть отстранила от себя Хоашиве.
Сидящий верхом на своем гамаке Этева весело заулыбался, глядя, как его сын пускает струю в огонь очага.
– Всех нас? – спросила Тешома. – Даже моего отца и дедушку? Даже моих мам и старую Хайяму? – Наклонившись к моему лицу, она недоверчиво и чуть встревоженно всмотрелась в мои глаза, словно пытаясь что-то найти в них. – Ты и меня боялась? – Нет. Тебя я не боялась, – заверила я ее, подбрасывая в воздух улыбающегося Хоашиве.
– И я тебя не боялась. – Со вздохом облегчения Тешома откинулась в гамаке. – Я не спряталась, как почти все дети, когда ты в первый раз вошла к нам в хижину. Мы слышали, что белые люди очень высокие и волосатые, как обезьяны. А ты была такая маленькая. Я знала, что ты не можешь быть настоящей белой.
Надежно закрепив на спине корзину, Тутеми взяла у меня с колен ребенка и ловко усадила его в петлю из мягкого луба у себя на груди. – Готово, – сказала она, улыбнувшись и вопросительно взглянула на Этеву и Ритими.
Этева усмехнулся и взял в руки мачете, лук и стрелы.
– Ты придешь попозже? – спросила Ритими, поправляя в носу длинную тонкую палочку. Уголки ее рта, лишенные привычных палочек, приподнялись в улыбке, обозначив ямочки на щеках. Словно почувствовав мою нерешительность, Ритими не стала дожидаться ответа и вслед за мужем и Тутеми пошла на огороды.
– Хайяма идет, – прошептала Тешома. – Хочет знать, почему ты не пришла есть печеные бананы. – Девочка выскользнула из гамака и побежала к играющей неподалеку компании ребятишек.
Хайяма, что-то ворча себе под нос, прошла через хижину Тутеми. Ее старческая кожа длинными вертикальными складками висела на бедрах и животе. Напустив на себя строгую мину, она подала мне половинку калабаша с банановым пюре. Потом со вздохом уселась в гамак Ритими и стала раскачиваться, возя рукой по земле, явно завороженная ритмичным поскрипыванием узла на лиане. – Жаль, что мне так и не удалось тебя откормить, – после долгого молчания сказала старуха.
Я стала убеждать Хайяму, что ее бананы творят настоящие чудеса, и что еще немного, и я даже начну толстеть.
– Не так уж много этого времени, – тихо заметила Хайяма. – Ты же уйдешь в миссию.
– Что? – вскричала я, пораженная недвусмысленностью ее тона. – Кто такое говорит? – Милагрос перед уходом взял с Арасуве обещание, что если нам придется перебраться на один из старых огородов в глубине леса, то тебя мы с собой не возьмем. – Черты Хайямы смягчило ностальгическое, почти мечтательное выражение глаз, когда она напомнила, что довольно много семей уже ушло на старые огороды еще несколько недель назад. Полагая, что они скоро вернутся, я не обратила тогда на это внимания. Хайяма же говорила дальше, что большое семейство Арасуве со всеми его родными и двоюродными братьями, сыновьями и дочерьми не отправилось вслед за остальными по той простой причине, что вождь ожидает вестей от Милагроса.
– Значит, жители покинут это шабоно? – спросила я. – А как же здешние огороды? Их же совсем недавно расширили. И что будет с молодыми посадками бананов? – взволнованно продолжала спрашивать я.
– Они будут расти. – Лицо Хайямы сморщилось в веселой улыбке. – Здесь останутся старики и большинство детей. Мы построим временные хижины поближе к банановым посадкам, потому что никому неохота жить в опустевшем шабоно. Мы будем ухаживать за огородами, пока не вернутся остальные. К тому времени созреют и бананы, и плоды раша, и снова наступит пора праздника.
– Но почему уходит так много народу Итикотери? – спросила я. – Разве здесь недостаточно еды? Хайяма сказала напрямик, что с продовольствием сейчас туго, однако подчеркнула, что старые огороды превратились в настоящую кормушку для обезьян, птиц, агути, пекари и тапиров. Там мужчины смогут без особого труда охотиться, а женщины отыщут на огородах множество кореньев и плодов, чтобы продержаться, пока не будет дичи. – К тому же, – продолжала Хайяма, – временное переселение всегда полезно, особенно после набега. Не будь я так стара, я бы тоже ушла.
– Как на выходной, – заметила я.
– Да. Выходной, – рассмеялась Хайяма, когда я объяснила значение слова. – О, как бы я хотела пойти и сидеть себе в тени, объедаясь плодами кафу.
Деревья кафу высоко ценятся за их кору и лубяные волокна. Гроздья плодов, величиной около десяти дюймов каждый, теснятся на одном общем стебле. Мясистый желеобразный плод полон крошечных семян и по вкусу напоминает перезрелый инжир.
– Если мне нельзя перебраться с Арасуве и его семейством на старые огороды, – сказала я, присев у изголовья Хайямы, – тогда я останусь с тобой. Мне незачем возвращаться в миссию. Мы вместе станем ждать возвращения остальных.
В глазах Хайямы, остановившихся на моем лице, появился неестественный блеск. Медленно, тщательно обдумывая каждое слово, она растолковала мне, что хотя и не в обычаях их племени учинять набеги на опустевшие шабоно или убивать стариков и детей, Мокототери наверняка устроят какую-нибудь пакость, если узнают, – а старуха заверила меня, что узнают непременно, – что я осталась в незащищенной деревне.
Меня пробрала дрожь при воспоминании о том, как несколько недель назад в шабоно явилась ватага мужчин Мокототери, вооруженных дубинками, и потребовала возвращения своих женщин. После бурного обмена угрозами и оскорблениями Арасуве заявил воинам Мокототери, что по дороге домой они сами освободили одну из похищенных женщин. Он подчеркнул, что их ни на минуту не ввела в заблуждение ее уловка со змеиным укусом. Тем не менее, после некоторых препирательств вождь неохотно отдал им девочку, которую Хайяма выбрала в жены своему младшему сыну. Пригрозив скорым возмездием, Мокототери убрались восвояси.
Этева пояснил мне, что хотя Мокототери не собирались затевать перестрелку, поскольку оставили луки и стрелы спрятанными в лесу, вождь поступил мудро, быстро отдав им девочку. Итикотери уступали им в численности, так как несколько мужчин уже ушли на заброшенные огороды.
– А когда Арасуве пойдет на старые огороды? – спросила я Хайяму.
– Очень скоро, – сказала она. – Арасуве отправил несколько человек на поиски Милагроса. Правда, до сих пор им не удалось его отыскать.
Я в душе улыбнулась и самодовольно заметила: – Похоже, что несмотря на обещание Арасуве, я все-таки пойду с Ритими и Этевой.
– Не пойдешь, – уверенно заявила Хайяма с коварной усмешкой. – Мы должны защитить тебя не только от Мокототери. По пути на огороды тебя может похитить шапори и держать в отдаленной хижине как свою жену.
– Сомневаюсь, – хихикнув, заметила я. – Ты мне сама говорила, что меня, такую тощую, не захочет ни один мужчина. – И я рассказала старухе о том, что приключилось в горах между мной и Этевой.
Прижав к обвисшим грудям скрещенные руки, Хайяма хохотала до тех пор, пока по ее морщинистым щекам не покатились слезы. – Да, Этева готов взять первую попавшуюся женщину, – сказала она. – Но тебя он боится. – И наполовину высунувшись из гамака, Хайяма прошептала: – Шапори – это не обычный мужчина. Он не захочет иметь тебя для собственного удовольствия. Шапори. необходимо иметь в своем теле женское начало. – Тут она снова откинулась в гамак. – А ты знаешь, где находится женское начало? – Нет.
Старуха посмотрела на меня, как на полоумную. – Во влагалище, – наконец выговорила она, задыхаясь от смеха.
– По-твоему, Пуривариве мог бы меня похитить? – насмешливо спросила я. – А по-моему, он слишком стар, чтобы интересоваться женщинами.
Глаза ее раскрылись в искреннем изумлении. – Ты что, ничего не видела? Тебе никто не рассказывал, что старый шапори будет покрепче любого мужчины в шабоно? – спросила она. – Бывает, по ночам этот старик ходит из хижины в хижину и трахает всех женщин подряд, не зная устали. А на заре, возвращаясь в лес, он свеж и полон сил как ни в чем не бывало. – Хайяма, правда, заверила, что Пуривариве не стал бы меня похищать, ибо ему уже ничего не нужно. Она, однако, предупредила меня, что есть и другие шаманы, не столь могущественные, как этот старик, которые вполне на это способны.
Закрыв глаза, она громко вздохнула. Я было подумала, что она уснула, но словно почувствовав, что я собираюсь подняться, старуха резко обернулась, положила обе руки мне на плечи и спросила дрогнувшим от волнения голосом: – Знаешь, почему тебе так нравится у нас? Я недоуменно взглянула на нее и не успела открыть рот, чтобы ответить, как Хайяма продолжила: – Ты счастлива у нас, потому что у тебя нет никаких обязанностей. Ты живешь как мы. Ты хорошо выучилась говорить по-нашему и знаешь многие наши обычаи. Для нас ты не ребенок и не взрослый, не мужчина и не женщина. Мы ничего от тебя не требуем. Иначе ты бы стала обижаться на нас. – Глаза Хайямы, удерживавшие мой взгляд, так потемнели, что мне стало не по себе. На ее морщинистом лице они казались громадными и яркими, словно горели каким-то неистощимым внутренним светом. После долгой паузы она добавила с вызовом: – Если бы тебе довелось стать женщиной шапори, ты была бы очень несчастлива.
В ее словах я почувствовала угрозу. Тем не менее, городя в ответ всякую чепуху в свою защиту, я внезапно поняла, что она права, и мне неудержимо захотелось рассмеяться.
Старуха ласково прижала пальцы к моим губам. – В дальних уголках леса, где обитают хекуры зверей и растений, живут могущественные шапори, – сказала Хайяма.
– Во мраке ночи эти мужчины сходятся с прекрасными женскими духами.
– Я очень рада, что я не прекрасный дух, – сказала я.
– Нет. Ты не красавица. -Я не в состоянии была обидеться на нелестное замечание Хайямы, сказанное под вкрадчивый смех и с чуть насмешливым взглядом. – Однако для многих из нас ты особа необычная.
С неожиданной нежностью в голосе она принялась объяснять мне, почему Мокототери так хотели забрать меня к себе в шабоно. Их интерес ко мне был вызван не теми традиционными причинами, по которым индейцы ищут дружбы с белыми, – получением мачете, посуды и одежды, – но тем, что по мнению Мокототери, я обладаю некоей силой. До них дошли слухи и о том, как я вылечила маленькую Тешому, и о случае с эпеной, и о том, как Ирамамове увидел отражение хекур в моих глазах. Они даже видели, как я стреляла из лука.
Все мои попытки внушить старухе, что никакой особой силой я не обладаю, и один лишь здравый рассудок помог мне вылечить простуженного ребенка, оказались тщетными. Я стала доказывать, что и ее можно считать обладательницей дара исцеления, – она ведь вправляет кости и готовит какие-то тайные отвары из внутренностей животных, кореньев и листьев для лечения укусов, царапин и порезов. Но все мои доводы пропали впустую. Для нее существовала громадная разница между вправлением кости и заманиванием заблудшей души ребенка обратно в тело.
На это, подчеркивала она, способен только шапори.
– Но это же Ирамамове вернул ее душу, – упорствовала я. – Я только вылечила ее от простуды.
– Нет, не он, – настаивала Хайяма. – Он слышал твои заклинания.
– Это была молитва, – слабо возразила я, осознавая, что молитва в сущности ничем не отличается от заклинаний Ирамамове к хекурам.
– Я знаю, что белые не такие, как мы, – перебила меня Хайяма, решительно настроенная не допускать моих дальнейших возражений. – Я говорю о совершенно иных вещах. Даже если бы ты по рождению была Итикотери, ты все равно была бы непохожа на Ритими, Тутеми или на меня. – Хайяма коснулась моего лица, проведя длинными костлявыми пальцами по лбу и щекам. – Моя сестра Анхелика никогда не стала бы просить тебя пойти с нею в лес. Милагрос никогда не привел бы тебя к нам, будь ты похожа на тех белых, которых он знает. – Она задумчиво посмотрела на меня и, словно запоздалая мысль только что пришла ей в голову, добавила: – Интересно, был бы любой другой белый так же счастлив с нами, как ты? – Наверняка да, – тихо сказала я. – Не так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
Хайяма пожала плечами. – Ты помнишь историю об Имаваами, женщине-шапори? – спросила она.
– Это же миф! – и опасаясь, что старуха попытается провести какую-то параллель между Имаваами и мной, я поспешно добавила: – Это ведь как история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
– Может быть, – мечтательно заметила Хайяма. – Я в последнее время много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях, которых они видели путешествующими по большим рекам. Должно быть, белые путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
Возможно, Имаваами была одной из них. – Хайяма склонила ко мне серьезное лицо и продолжала шепотом: – Должно быть, какой-нибудь шапори похитил ее, полагая, что белая женщина – это прекрасный дух. Но она оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала колдуньей. – И Хайяма посмотрела на меня с вызовом, словно ожидая возражений.
Рассуждения старухи меня не удивили. Для Итикотери было обычным делом подстраивать свою мифологию к современности либо вводить в нее факты реальной жизни. – А индейские женщины становятся когда-нибудь шапори? – спросила я.
– Да, – не задумываясь ответила Хайяма. – Странные существа эти женщины-шапори. Подобно мужчинам, они охотятся с луком и стрелами. Свои тела они украшают точками и пятнами, как у ягуара. Они вдыхают эпену и песнями заманивают хекур к себе в грудь. Женщины-шапори имеют мужей, которые им служат. Но стоит им родить ребенка, как они снова становятся обыкновенными женщинами.
– Анхелика была такой шапори, правда? – Я не сразу поняла, что произнесла эту мысль вслух. Она просто явилась мне с очевидностью откровения. Я припомнила, как Анхелика вызволила меня из кошмарного сна в миссии, как меня успокоила ее невразумительная песня.
Она походила не на мелодичные песни женщин Итикотери, а на монотонные заклинания шаманов. Как и они, Анхелика, казалось, имела два голоса: один – исходящий откуда-то из самых глубин ее существа, и другой – из гортани. Я вспомнила и те дни, когда шла через лес вместе с Милагросом и Анхеликой, и то, как очаровали меня слова Анхелики о таящихся в сумраке лесных духах, и о том, что с ними всегда надо лишь плясать, не позволяя им пасть на себя тяжким бременем. Передо мной встал живой образ Анхелики, как она плясала в то утро, – с поднятыми над головой руками, семеня мелкими подпрыгивающими шажками, как пляшут мужчины Итикотери, одурманенные эпеной. До сих пор мне не казалось странным, что Анхелика, в отличие от прочих индейских женщин в миссии, сочла для меня вполне естественным делом приехать в джунгли на охоту.
Из раздумий меня вывели слова Хайямы: – Моя сестра говорила тебе, что она шапори? – Глаза Хайямы наполнились глубокой печалью, в уголках блеснули слезы, но они так и не покатились по щекам, а затерялись в сеточке мелких морщин.
– Никогда не говорила, – пробормотала я и улеглась в гамак. Свесив ногу, я тоже стала раскачиваться вперед и назад, приноравливая свой ритм к ритму Хайямы, чтобы узлы гамаков поскрипывали в унисон.
– Моя сестра была шапори, – сказала Хайяма после долгого молчания. – Я не знаю, что с ней было после ухода из шабоно. Пока она была с нами, она была почитаемым всеми шапори, но родив Милагроса, она утратила всякую силу. – Хайяма резко села. – Его отец был белый.
Я прикрыла глаза, боясь, что они выдадут мое любопытство, и затаила дыхание, чтобы ни малейший звук не прервал воспоминаний старухи. Нечего было и думать о том, чтобы узнать, из каких краев был отец Милагроса.
Независимо от национальности, любой не-индеец именовался нам.
– Отец Милагроса был белый, – повторила Хайяма. – Давным-давно, когда мы жили ближе к большой реке, в нашей деревне поселился один напе. Анхелика надеялась, что сможет заполучить его силу. А вместо этого забеременела.
– Почему же она не избавилась от ребенка? Морщинистое лицо Хайямы расплылось в широкой улыбке. – Возможно, Анхелика была слишком уверена в себе, – пробормотала старуха. – А может, надеялась, что, родив ребенка от белого, она все равно останется шапори.
Рот Хайямы широко раскрылся в хохоте, обнажив желтоватые зубы. – В Милагросе нет ничего от белого, – лукаво заметила она. – Несмотря даже на то, что Анхелика забрала его с собой. Несмотря на все то, чему он научился у белых, Милагрос навсегда останется Итикотери. – Глаза Хайямы светились твердо и непреклонно, а лицо выдавало смутное затаенное торжество.
Мысль о том, что скоро придется возвращаться в миссию, наполнила меня тревогой. Несколько раз со времени моей болезни я пыталась представить себе возвращение в Каракас и Лос-Анжелес. Каково мне будет встретиться с родней и друзьями? В такие моменты я точно знала, что никогда не уйду отсюда по собственной воле.
– Когда Милагрос отведет меня в миссию? – спросила я.
– Не думаю, чтобы Арасуве стал дожидаться Милагроса. Вождь не может больше откладывать свой уход, – сказала Хайяма. – Тебя отведет Ирамамове.
– Ирамамове! – воскликнула я, не веря своим ушам. – А почему не Этева? Хайяма принялась терпеливо объяснять мне, что Ирамамове несколько раз бывал в окрестностях миссии и знает дорогу лучше всякого другого Итикотери. Существовала также вероятность того, что Этеву выследят охотники Мокототери, и тогда его убьют, а меня похитят. – С другой стороны, – заверила меня Хайяма, – Ирамамове может сделаться в лесу невидимым.
– Но я-то не могу! – возразила я.
– Тебя будут оберегать хекуры Ирамамове, – убежденно заявила Хайяма. Затем старуха тяжело поднялась, немного постояла, уперевшись руками в бедра, взяла меня за руку и неторопливо повела к себе в хижину. – Ирамамове уже охранял тебя прежде, – напомнила она, усаживаясь в свой гамак.
– Да, – согласилась я. – Но я не могу отправиться в миссию без Милагроса. Мне нужны сардины и сухари.
– От этого добра тебя только стошнит, – пренебрежительно сказала она и пообещала, что по дороге мне голодать не придется, поскольку стрелы Ирамамове добудут уйму дичи. К тому же она даст мне с собой полную корзину бананов.
– У меня не хватит сил тащить такой тяжелый груз, – возразила я, зная, что Ирамамове не понесет ничего, кроме лука и стрел.
Хайяма какое-то время разглядывала меня с мягкой улыбкой, потом растянулась в гамаке, зевнула во весь рот и вскоре заснула.
Я вышла на поляну. Ватага ребятишек – в основном девочек – играла со щенком. Каждая пыталась заставить щенка сосать из своих плоских сосков.
За исключением немногих стариков, лежащих в своих гамаках, да нескольких женщин у очагов, в хижинах никого не было. Переходя от жилища к жилищу, я думала, знают ли они, что мне приходит пора уходить. Какой-то старик угостил меня своей табачной жвачкой. Я с улыбкой отказалась. «Как можно отказываться от такого угощения?» – казалось, говорили его глаза, пока он запихивал жвачку на свое место между нижней губой и десной.
Ближе к вечеру я зашла в хижину Ирамамове. Его старшая жена, только что вернувшись с реки, подвешивала к стропилам наполненные водой калабаши. Мы подружились с той поры, как ее сын Шорове был посвящен в шапори, и много предвечерних часов провели в разговорах о нем. Время от времени Шорове возвращался в шабоно лечить людей от простуды, лихорадки и поноса. Он пел заклинания к хекурам с не меньшим рвением и силой, чем более опытные шаманы. Однако, по мнению Пуривариве, пройдет еще немало времени, прежде чем Шорове сможет направлять своих духов чинить вред в селении врага. Только тогда он будет считаться вполне оперившимся колдуном.
Жена Ирамамове налила в небольшой калабаш немного воды и добавила меду. Я не сводила жадных глаз с вязкой массы, начиненной пчелами на разных стадиях развития. Тщательно размешав все пальцем, она подала мне сосуд, и причмокивая при каждом глотке, я выпила все до дна и вылизала донышко. – До чего же вкусно! – воскликнула я. – Наверняка это мед пчел амоши. Это была нежалящая разновидность, которая очень ценилась за темный душистый мед.
Согласно улыбнувшись, жена Ирамамове дала мне знак сесть рядом с ней в гамак и стала искать у меня на спине укусы москитов и блох. Обнаружив два свежих укуса, она высосала из них яд. Свет, проникавший в хижину, потускнел. Казалось, бесконечно много времени прошло после утреннего разговора с Хайямой. И я сонно закрыла глаза.
Мне приснилось, что я с детьми на реке. Тысячи бабочек слетали с деревьев, кружа в воздухе, словно осенние листья. Они садились на наши волосы, лица, тела, покрывая нас зыбким золотым светом сумерек. Я горестно смотрела на прощальные взмахи их крылышек, словно чьих-то нежных ручек. – Не надо грустить, – говорили дети. А я заглядывала в каждое лицо и целовала смех на их губах.
